Текст книги "Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II"

Утром я поехал на ипподром. Там царило оживление, и, как перед выходом премьера, атмосфера была насыщена ожиданием. Все думали, что Петушок появится на проездке и Якунин даст ему работу-моцион. Ожидания эти не оправдались. Оказалось, что Петушка работать не будут. Об этом сообщил сам Якунин, обратившись ко мне: «Зачем приехали? Вместо того чтобы готовиться в штабе к походу, вы приехали Петушка посмотреть? Не покажу вам Петушка!» Однако по всему было видно, что старик в духе, а значит, Петушок чувствует себя прекрасно. Поэтому я был уверен, что увижу его через несколько минут. Так и случилось. Якунин взял меня за руку и, не пригласив больше никого, повел на конюшню. Когда появился Петушок, я остолбенел от восторга: ничего подобного по красоте, блеску и эффектности я в жизни своей не видел и не предполагал, что когда-либо увижу! Якунин заметил, какое впечатление произвел на меня Петушок, и этого было довольно, чтобы он полюбил меня как сына, скажу больше – как человека, который понял его творение. С тех пор я стал близок и дорог Якунину.

Петушок был подкупающей и пленительной красоты. А ведь я видел Мимолётного, Хладнокровного, Ловчего, Леля, Смельчака и других аполлонов лошадиного рода! Он буквально горел на солнце, рубашка жеребца переливалась волной золотистых тонов, его белые отметины были особенно эффектны на этом ярком фоне, а лысина, своеобразно расширявшаяся книзу, захватывала обе губы, образуя треугольник, обращенный книзу. Глаз у Петушка даже не горел, а как-то особенно сверкал. Шею он держал гордо, приятно изогнув, спину вытягивал, а хвост, волнистый, рассыпавшийся на многие пряди, отделял и держал фонтаном. Петушок определенно сознавал, что он прекрасен, и словно рисовался перед зрителями.

Той же осенью я еще не раз видел Петушка. И что бы ни говорили другие, но не было в мое время в России более блесткой лошади!

Петушок 2.17,2 (Летун – Горка), р. 1893 г., зав. А.В. Якунина[10]10
  Отец Петушка – Летун от Могучего р. 1871 г. зав. В.Н. Телегина и Прелестницы. То есть Летун – родной брат телегинского Бычка. Мать Петушка – Горка от рыжего Ловкого зав. А.И. Загряжского (из линии Петушка Д.П. Голохвастова) и Бархатки зав. В.П. Охотникова.


[Закрыть]

Хладнокровный (Бережливый – Кокетка), р. 1883 г., зав. А.Н. Чеховского. Держит лошадь, вероятно, С. Гирня

Ловчий 2.21⁶/₈ (Лель – Лебёдка), р. 1892 г., зав. Н.П. Малютина

Лель 2.16; 4.26 (Удалой – Ларочка), р. 1885 г., гн. жер. зав. Н.П. Малютина

Думая о Петушке теперь, я полагаю, что гармония форм уже тогда привлекала мой глаз, привыкший ценить произведения искусства. Ни одна фотография, ни один портрет не дают истинного представления о действительной красоте этой лошади. Лучшим фотографическим снимком Петушка я считаю любительский снимок К.К. Мамонтова, сделанный в Одессе в 1898 году. Эту фотографию напечатали в журнале «Коннозаводство и коневодство» в 1902 году. Была еще статуэтка Петушка, вылепленная из воска М.А. Козловской и затем раскрашенная. К сожалению, эту статуэтку разбили внуки А.В. Якунина.

Смельчак 4.49,4 (Летучий – Смелая), р. 1893 г., зав. Н.П. Малютина, дед Воина

Я обратил на Петушка внимание С.Г. Карузо, с которым тогда часто встречался в Одессе. Карузо пришел в восторг от этого жеребца и написал о нем в Дубровку Ф.Н. Измайлову. Измайлов ответил, что он давно знает Петушка, очень его ценит, но случать с ним кобылу считает излишним, так как у них в заводе есть та же кровь. Яньков, Недоброво и Кноп были заинтересованы Петушком. Словом, у Петушка образовался «круг друзей», который я шутя сравнивал с известным кружком «друзей Румянцевского музея», который тогда возник и имел целью привлечь внимание самых широких слоев населения к этому знаменитому музею. Под влиянием наших выступлений в прессе Якунин стал получать письма с вопросами о цене Петушка или просьбами случить с ним кобылу.

Великий князь Дмитрий Константинович, который в свое время торговал Петушка для Хренового, вновь заинтересовался жеребцом и прислал Измайлова в Одессу осмотреть Петушка и, если возможно, купить его для Дубровского завода. Прибыв в Одессу, Измайлов сообщил мне о цели своего приезда. Мы сейчас же послали за Карузо, но его, к сожалению, не оказалось дома: он на несколько дней уехал к себе в деревню. За завтраком в гостинице «Лондонская» состоялось наше совещание. Якунин был человек капризный, так что надо было действовать осторожно и не дать ему понять, зачем приехал Измайлов. В то время часть дубровских лошадей была в Одессе от имени Таранова-Белозёрова, и мы решили сказать, что Измайлов приехал с целью их осмотра. На другой день мы отправились на ипподром, осмотрели дубровских лошадей, причем на эту выводку Измайлов пригласил всех местных охотников, в числе которых были и братья Якунины. После выводки все стали просить А.В. Якунина показать Петушка, и он охотно согласился. Измайлов превосходно владел собой, и, когда вывели Петушка, ни один мускул у него не дрогнул. Я стоял рядом с ним, и он, взглянув на Петушка, тихо мне сказал: «Наш!» Потом пояснил: Петушок – типичный представитель линии Бычка. Нечего и говорить, что Якунин не продал Петушка. Измайлов уехал домой ни с чем. Якунин был очень польщен, что Петушка торговали в знаменитый Дубровский завод. Вскоре после этого он отправил жеребца домой в Максимовку. Посторонних кобыл под Петушка он не принял. Так безрезультатно окончились старания «друзей Петушка» устроить его производителем в какой-нибудь первоклассный завод.

Заводская карьера Петушка в заводе Якунина оказалась неудачной. Она началась рано, когда Петушку было пять лет и он еще бегал. Это было благоприятным фактором, ибо в то время знаменитые призовые жеребцы поступали в заводы в качестве производителей чуть ли не в десять лет. В течение всей заводской карьеры Якунин давал Петушку очень мало кобыл и объяснял это тем, что бережет своего любимца. У меня сохранились списки приплода Петушка за первые восемь лет его заводской деятельности. Всего за это время Петушок дал двадцать девять жеребят. А ведь это были лучшие годы Петушка, когда он действительно находился в полном порядке. Есть несколько причин, почему Петушок не дал ничего первоклассного в заводе Якунина. Прежде всего, подбор к нему был очень труден. В то время у Якунина в заводе находилось много дочерей Летуна, а Петушок был его сыном; очень сильна была кровь Ловкого, а Петушок был его внуком. Лучших кобыл ему нельзя было назначить. Петушок, по-видимому, был из числа тех потомков Бычка, которые хорошо переносили инбридинг на его кровь. К сожалению, Якунин этих выводов в свое время не сделал. Далее. Петушок был необыкновенно отдатлив, таковы же были и все его дети. Якунин погубил много своих резвых лошадей именно в раннем возрасте, и детей Петушка постигла та же участь. Достаточно сказать, что Петушок 3-й, которого в возрасте двух лет я видел сам, имел феноменальную резвость, но был вскоре поломан. Словом, Якунин поставил своего кумира Петушка в невозможные условия заводской работы и тем его погубил.

Расскажу теперь о своей поездке в завод Якунина. Якунин давно приглашал меня к себе, и вот, условившись с ним, я приехал в Одессу, чтобы оттуда вместе с Якуниным отправиться в Максимовку. Это имение было в пятидесяти пяти верстах от города. В Максимовку Якунин всегда ездил на своих лошадях. Прибыв к нему на квартиру, я застал у подъезда четверку разномастных рысистых кобыл, запряженных в поместительную коляску. Якунин меня уже ждал и тотчас начал собираться в дорогу. Сборы продолжались недолго: взяв из ящика письменного стола большой потрепанный бумажник, туго набитый деньгами, Якунин положил револьвер в карман и был готов в путь-дорогу. Мы вышли на крыльцо. «Трогай, Игнат», – велел Якунин, и большой экипаж загромыхал по одесской граненой мостовой. Нам предстояло пересечь почти весь город. Мы сидели молча и смотрели по сторонам. Город только начинал просыпаться, но в предместье жизнь уже била ключом. Экипаж наш то и дело останавливался, пропуская фуры, груженные сеном, и возы спешивших на базар крестьян. Быстро промелькнула Пересыпь, и экипаж поехал по превосходной, ровной, как стол, дороге. Вокруг была одна выжженная степь. Характер здешних селений своеобразен, они напоминают молдавские и болгарские деревни. Растительность скудная и чахлая, деревья попадаются очень редко, зато почти везде виноградники и бахчи. Долгое время слева от нас тянулась синяя полоса воды – то был знаменитый Куяльницкий лиман, но потом и он исчез, и до самой Максимовки мы ехали по степной унылой местности. В этой части Одесского уезда имения были очень редки: помещики, соблазнившись близостью города, переехали туда. Так что по пути попадались только села, немецкие колонии и хутора.

Лошади у Якунина, привычные к дороге, шли хорошо, и мы проделали весь путь, что называется, в одну упряжку. Разумеется, мы все время беседовали о лошадях. Якунин рассказывал о своей жизни в Москве, о тамошних охотниках, беговом обществе с его интригами, страстями и бегами знаменитых рысаков. Все это было мне очень интересно, так как я сам вскоре собирался переехать в Москву, центр коннозаводского дела России. Мало-помалу мы приближались к цели нашего путешествия. Солнце уже стояло высоко, жара была нестерпимая, пыль не давала дышать. Лошади заметно приморились, и мы решили их попоить, а сами закусить. Вскоре лошади вновь крупной рысью понесли нашу коляску по ровной дороге. Сзади что-то застучало. Слышно было, как кто-то едет в фургоне, но едет очень резво. Игнат повернулся и посмотрел назад. «Что там такое?» – спросил Якунин. «Та то Шарт едет на наших кобылах, мабуть до нас, в Максимовку». Через несколько минут нас обогнал, обдав целым облаком пыли, толстый немец, сидевший со своим работником в новом зеленом фургоне. Он управлял парой рыжих лошадей. Якунин только и успел высунуться из экипажа и крикнуть: «Петушки?!» – «Петушки», – послышался ответ немца, и фургон был уже далеко впереди.

Якунин пояснил мне, что это богатый колонист по фамилии Шарт, у него замечательные лошади, а это его любимая пара – кобылы от Петушка, которых он купил у него, Якунина. «Колонисты – большие любители рысистых лошадей, – заключил Якунин, – но они любят грузную, тяжелую вороную лошадь. Ну да теперь привыкли к моим рыжим и раскупают их нарасхват, только уж больно не любят лысых и белоногих, а о пегих так и слышать не хотят».

В Максимовку мы приехали около трех часов пополудни. Имение располагалось в котловине или, как говорят на юге, в балке. Усадьба была большая, но довольно беспорядочно выстроенная: постройки разбросаны на большом расстоянии, почти все из камня-известняка под железом или глинобитные, крытые камышом. Дом небольшой, одноэтажный, с верандами, затененными диким вьющимся виноградом. Сад тоже небольшой, а конюшни обширные. В доме нас встретила пожилая экономка и чмокнула Александра Васильевича в плечико. Николая Васильевича в это время не было дома. К обеду он подъехал, и с ним тот самый Шарт, которого мы встретили в пути. Мы говорили все время о местных интересах, Шарт рассказывал про деревню, но потом разговор сам собою перешел на лошадей.

Дом Якунина был обставлен просто, но хорошо. Мебель в основном ореховая – это было любимое дерево мастеров эпохи Александра II. Даже рамы портретов – из орехового дерева. Большие зеркала украшали гостиную, по стенам висели портреты и две-три недурные картины одесских художников Костанди и Лодыженского. Меня поразило совершенное отсутствие портретов лошадей. В кабинете стоял громадный письменный стол, заваленный бумагами, и было видно, что хозяин проводил за ним много времени; книг почти не было. В общем, дом производил впечатление нежилого. Зимой Якунины жили в Одессе и проводили в деревне лишь лето.

Когда мы направились в конюшню, я просил разрешения сначала познакомиться с расположением и постройками завода и уж затем приступить к осмотру лошадей. Здания конюшен были очень старые и довольно неряшливые. Их возвели еще при отце Якунина. Внутри было чисто, но денники простые, кое-где покосившиеся, много раз переделанные. Было видно, что Якунин не придает никакого значения показной стороне дела. Как во всех старых конюшнях, коридоры оказались неимоверной ширины, по ним можно было свободно проехать в экипаже не только парой, но даже тройкой. Помещение было рассчитано на шестьдесят-семьдесят лошадей, но большинство денников уже пустовало. Выводного зала при заводе не было, выводчика тоже, лошадей выводили наружу конюхи и совершенно не умели их ставить. Якунин иногда сам брал лошадь под уздцы и устанавливал ее. Я пошутил, что он идеальный выводчик, ибо лошади сейчас же повиновались ему. Манеж был очень большой, кирпичный, со столбом посередине, крытый камышом. Посмотрев на этот манеж, я невольно подумал о том, сколько лошадей переломал здесь Якунин. Николай Васильевич, будто прочтя мои мысли, сказал: «Сколько в этом манеже брат перекалечил лошадей, и сказать невозможно!» Александр Васильевич огрызнулся, но обычной ссоры не произошло. Ипподром, идеальный по грунту, полутораверстный, совершенно ровный, был разбит на четверки и восьмушки. Из маточной конюшни главные ворота вели прямо на выгон. Крытых варков не было. Загонов я насчитал два или три. Все было вполне удобно и рационально приспособлено, но примитивно.

Выводка, как это водится в заводах, началась с заводских жеребцов. Первым появился Вар – родной брат Петушка. Он был на три года его старше, но не имел с Петушком ничего общего: это была вороная, густая, довольно грубая и сырая лошадь. Когда-то Вар недурно бежал в Одессе. «Вот этот сырёха во вкусе немцев, держу его в заводе только потому, что дает вороных, густых и таких же сырых, как он сам, лошадей, а немцы их раскупают нарасхват», – сказал Якунин. Шарт добродушно улыбнулся и заявил, что Вар очень хорош.

Строгого показали вторым. Это была очень резвая лошадь, замечательная по себе: вершков четырех росту, масти темно-караковой с подпалинами, густая и вместе с тем сухая, приятно фризистая, глубокая, дельная и породная. Якунин недостаточно ценил Строгого. Между тем жеребец был идеалом городской лошади. И как производитель он стал бы украшением любой заводской конюшни, не исключая и Хреновской.

Лебедь, сын Любаши и Ширяя-Молодого, носил свое имя не по праву. Это был густой, крупный, пятивершковый рыжий жеребец, однако круглокостный. Мясистый, но при этом все же рысак. Ехал в свое время недурно, ибо имел рекорд 2.24.

Бедуин, знаменитый по резвости и силе, так как бежал все длинные дистанции, был второй после Петушка по классу лошадью в заводе Якунина. Он много выиграл, в Москве бежал с лучшими рысаками России и нередко их побеждал. Имел рекорды 2.18 и 4.47. Бедуин был породен, но легок, имел немного ребра и не был лошадью выдающейся. По-видимому, это мнение когда-то разделял и сам Якунин, ибо Бедуин в четыре года был отдан в езду приказчику. Когда я начал критиковать Якунина, он сказал: «Вы так восхищаетесь охотниковскими лошадьми, так знайте, что Бедуин – вылитая мать, он пошел по охотниковским лошадям!» Я возразил, что не все охотниковские лошади были совершенством, но при всех недостатках высокая породность предков явно проглядывает в Бедуине.

Воевода, Петушок 1-й и Петушок 2-й были родными братьями, и всем троим Якунин дал заводское назначение. Позднее Якунин пустил в завод и четвертого брата – Петушка 3-го. Лучшим из них был гнедой Воевода.

Последним был показан Петушок, о котором я уже рассказывал.

После жеребцов на выводке показали молодежь. Среди них были недурные лошади, но выдающихся не было. Воспитывалась молодежь недурно: все ездились и несли работу, кормились удовлетворительно и были вполне развиты. Это был хороший материал, но не первоклассный. Когда я увидел маток, то понял, почему Петушок, Бедуин и Строгий не дали и не могли дать первоклассных лошадей.

Маток мы смотрели в табуне, а потом на пригоне. Табун кобыл не произвел на меня впечатления, а потому я и не настаивал, чтобы посмотреть их на выводке. Кобылы оказались мелковаты, с плохо развитой мускулатурой, попадались малопородные и бесспинные, почти все имели либо потертую грудь, либо набитую холку, либо изуродованную ногу. В тот период в якунинском заводе все матки отчасти заменяли рабочих лошадей и кормились хуже, чем молодежь. В группе дочерей Петушка были превосходные кобылы, но по причине родства с производителями их некем было крыть, и многие из них шли под Бедуина, который совершенно к ним не подходил.

Большинство маток были рыжие, очень много отметистых. Никогда я не видел в рысистом заводе такого количества отметистых и даже пегих кобыл. Я спросил Якунина, чем он это объясняет. Якунин не дал удовлетворительного ответа, но вопрос меня настолько заинтересовал, что я почти всю ночь просидел над заводской книгой якунинского завода. На первых порах это чтение меня совсем сбило с толку, я не понимал, в чем дело. Первоначально поступившие в завод Якунина матки почти не имели отмет, а из всех производителей отметистым был один Ловкий. В аттестате Ловкого было написано рукою А.И. Загряжского: «Жеребец рыжий, грива направо, во лбу лысина, передняя левая нога с правой стороны бела, обе задние ноги белы».

Каким же образом этот завод после почти сорокалетнего замкнутого существования превратился в завод отмастков? Ответ на этот вопрос я получил, когда от примет лошадей перешел к выяснению того, чья кровь в этом заводе имела наибольшее распространение. Оказалось, это была кровь Сороки, рыже-пегого жеребца, сына Ловкого, а также Горки, дочери Ловкого, через ее сыновей Петушка и Вара. Я обратился к породе Ловкого, затем охотниковских кобыл и в конце концов пришел к заключению, что прежние коннозаводчики могли отвести пегих рысистых лошадей, работая только с рысистым материалом. Они этого не сделали в свое время, потому что не были знакомы с генеалогией рысака. Чтобы вывести пегих лошадей исключительно от рысаков, надо было закрепить в двух-трех поколениях кровь охотниковского Безымянки и голохвастовской Рынды и затем вести определенную группу лошадей в тесном инбридинге на эти имена. Судя по заводу Якунина, успех был бы обеспечен. К сожалению, позднее сделать это было уже нельзя, так как потомки Рынды были малочисленны, а те, что сохранились, не удержали своей пестроты.

Кто из охотников не читал бессмертную повесть Толстого «Холстомер»! Холстомер действительно существовал. Если он не был пегим в полном смысле слова, то имел большую лысину и был в сильной седине, все четыре ноги его были высоко белы, а масть – вороной. Стахович, а позднее я установили, что Холстомер – это вороной Мужик 1-й, родившийся в Хреновском заводе в 1803 году от Любезного 1-го, любимого рысака графа А.Г. Орлова-Чесменского, и кобылы Бабы, дочери чалого иноходца из Бухары. Дед Мужика 1-го был чалой масти. В 1811 году с Мужиком 1-м была случена рысистая кобыла Угрюмая, дочь Барса 1-го и Преклонной. Родившийся от этой случки в 1812 году вороной жеребец Старый-Атласный стал заводским жеребцом сперва у В.И. Шишкина, впоследствии у В.А. Недоброво и сделался родоначальником рысистой породы в частных конезаводах. Именно Мужик 1-й «виноват» в появлении среди рысистых лошадей позднейшего времени не только отметистых или пестрых, но и чалых.

Из истории животноводства известно, что реверсия, или атавизм, весьма часто проявляется у отдельных животных. В 1890 году в своем замечательном сочинении «Научные и практические основания подбора племенных животных в овцеводстве» профессор Кулешов писал, что шортгорнская племенная книга дает многочисленные примеры атавизма масти, проявляющегося через два-три, а иногда и четыре поколения. В случае с потомством Мужи ка 1-го дело не в реверсии масти, а в реверсии отметин, которые закрепились в отдельных лошадях путем усиления крови Мужика 1-го. Ряд генеалогических примеров это подтверждает.

Внук Мужика 1-го Молодой-Атласный был вороной, без отмет, но его лучший сын, гнедой шишкинский Бычок, имел звезду во лбу, белизну между ноздрей, а передняя правая и обе задние ноги у него по щетку были белы. Так приметы Бычка изложены в описи завода Шишкина, напечатанной в 1839 году. Однако на портрете, писанном Раухом, у Бычка левая задняя нога бела не по щетку, а в полплюсны, а правая задняя – белая выше щетки, так что в действительности Бычок был более отметист. В потомстве Бычок давал большой процент отметистых лошадей. Его сын Сокол завода графа В.Н. Зубова имел все четыре ноги выше колен белые и лысину во весь лоб. Рында завода Голохвастова, дочь Бычка, была почти пегой. Все, кто знаком с иконографией линии старого шишкинского Бычка, согласятся со мной, что среди потомства этого жеребца особенно много отметистых лошадей. В Дубровском заводе я однажды видел жеребца Летнего, чрезвычайно пестрого, в то время как его отец Бывалый и мать Быстрина отмет не имели. Летнего от его предка Мужика 1-го отделяло много поколений. Таким образом, старый Бычок стал проводником пестроты в орловскую рысистую породу. Свойство передавать потомкам пестроту сам Бычок получил именно от отца, а не от матери. Это можно доказать, поскольку другие потомки Мужика 1-го тоже давали отметистых лошадей.

Приведем в пример Безымянку. Он родился в 1823 году от Старого-Атласного и гнедой Звезды. Его приметы нам, к сожалению, неизвестны. Значение Безымянки в рысистом коннозаводстве чрезвычайно велико: он стал отцом шишкинского Кролика и других замечательных лошадей. В заводе Охотникова кровь Безымянки была очень распространена. Комарницкий, который хорошо знал этот завод, в 1880-х годах писал об охотниковских лошадях вообще и о производителях завода в частности. Давая характеристику производителям по линиям, он сообщал, что линия Безымянки отличалась редкой красотой, но представители ее были весьма отметисты и часто пестры. Из-за превосходных форм и типа Охотников высоко ценил эту линию и удержал ее представителей в производителях своего завода. В 1880-х годах в «Журнале коннозаводства» были помещены снимки жеребцов охотниковского завода, и по ним видно, что представители линии Безымянки очень отметисты. Охотников пожертвовал свой завод Хреновому, в том числе двух жеребцов – Богатыря 2-го и Грозного 1-го. Оба были очень отметистые и лысые.

Кровь Мужика 1-го повторялась у Безымянки 1-го два раза, у Безымянки 2-го – четырежды, у Безымянки 3-го – трижды. Так как кровь Безымянки старого и его сыновей была и в матках завода Охотникова, то в приплодах эта кровь еще усиливалась, а с ней и имя Мужика 1-го. Вот почему именно в этой линии, а не в какой-либо другой было столько пестрых лошадей. У Бычков отметы появлялись благодаря реверсии на Мужика 1-го, а в случае Безымянки шансы для этой реверсии, из-за значительного накопления крови Мужика 1-го, еще более возросли. Мужик 1-й, он же Холстомер, был родоначальником не только всего частного коннозаводства, но и отметистых лошадей в нашем рысистом коннозаводстве.

Я намереваюсь доказать, что чалые лошади в орловской породе появились благодаря Мужику 1-му. В заводе Охотникова линия старого Безымянки была представлена не одним Безымянкой 1-м, но и другими жеребцами. Лучшим был, конечно, знаменитый Соболь 1-й от шишкинского Кролика, сына Безымянки. Шишкинский Кролик и был тем потомком Мужика 1-го, через которого распространилась чалина у рысистых лошадей. Мне принадлежит портрет Кролика кисти Н. Сверчкова, бывший когда-то собственностью Н.И. Тулинова, а затем В.И. Коптева. На портрете у Кролика звезда во лбу, обе задние ноги до половины плюсны белы. Отметы в линии шишкинского Кролика встречаются почти у всех лошадей, но пестроты у его потомков не наблюдалось. Сын Кролика Соболь 1-й, давший столько замечательных лошадей у Охотникова, имел приметы отца, то есть звезду во лбу и белые задние ноги. Другой великий сын шишкинского Кролика, Кролик ознобишинский, имел только звездочку во лбу, а уже его сын Кролик 2-й в точности повторил приметы своего деда, шишкинского Кролика. Этих примеров достаточно, чтобы показать: сын Безымянки Кролик стойко передавал потомству свои приметы, но пестрых лошадей не давал. Однако когда его кровь встречалась с кровью Безымянки или Бычка, то элементы Мужика 1-го брали верх над всеми остальными и получались пестрые, почти пегие лошади. Так случилось с Горкой, матерью Петушка.

В прежние годы чалых лошадей было значительно больше, чем принято думать, но в мое время такие лошади почти не встречались. Я объясняю это тем, что кровь Кролика своевременно не была закреплена так, как это было сделано в заводе Охотникова с кровью Безымянки. На портрете кисти Сверчкова у шишкинского Кролика видна седина. Откуда она могла появиться? Полагаю, только от Мужика 1-го, мать которого Баба была дочерью чалого иноходца из Бухары, единственной чалой лошади, вошедшей в состав орловской породы при ее образовании. То, что у самого Кролика выражалось только в седине, у его потомков обнаружилось с полной силой. Уже в описи А.И. Ознобишина, сына И.Д. Ознобишина, мы находим чалых лошадей, например кобылу Щучку, дочь ознобишинского Кролика. В заводе И.Д. Ознобишина родилась знаменитая впоследствии гнедо-чалая Задорная, тоже дочь Кролика. И.Г. Афанасьев рассказывал мне, что Кролик-Казаркин, сын шишкинского Кролика, давал лошадей в сильной седине. В заводе князя Л.Д. Вяземского среди потомства Задорной было несколько лошадей в седине, которые к старости сделались совершенно чалыми. Достаточно назвать знаменитых Павлина и Пана, прославившегося своим приплодом в Германии. Благодаря Задорной и ее детям чалая масть распространилась в заводах графа Рибопьера, князя Вяземского, графини Толстой и других. Все чалые лошади среди орловских рысаков относятся только к линии Кролика, за одним исключением. Сейчас в Прилепском заводе дочь Кронпринца Природа из рыжей стала рыже-чалой. Мать Кронпринца Каша имеет кровь Ловкого-Кролика, сына ознобишинского Кролика, так что и тут чалая масть, хотя и по боковой линии, пришла из того же источника. Полагаю, что приведенные примеры доказывают: чалина, как и пестрота, в орловской рысистой породе имеет один источник – вороно-пегого или вороного с большим отметом и чалиной Мужика 1-го (Холстомера).

Имя Мужика 1-го в родословной Горки, матери Петушка, повторено десять раз! Сама Горка была пестрой, почти пегой кобылой, «пегие элементы» входили в ее родословную дважды по Ловкому через Бычка, трижды по Соболю 1-му, четыре раза по Безымянке 2-му и один раз через Домашнюю. Таким образом, пестрота Петушка получила объяснение, а я получил ответ на давно интересовавший меня общий вопрос о пестроте некоторых линий наших орловских рысаков.

Я уже говорил о том, что прежние коннозаводчики, например Воейков, Яньков, Телегин и другие, стремились получить хороших рысистых лошадей пегой масти. Очевидно, спрос на таких лошадей существовал. Из воспоминаний Воейкова я знаю, что в свое время император Николай I, будучи в Потсдаме в гостях у прусского короля Фридриха, видел недурную пару полукровных вороно-пегих лошадей, которыми король очень гордился. Государь задумал подарить Фридриху четверку вороно-пегих рысаков, и купить их было поручено генералу Сабурову, в то время стоявшему во главе ремонтного дела. Несмотря на все старания, Сабурову удалось купить только одного вороно-пегого жеребца, и император не смог осуществить своего желания. Александр II для коронации желал иметь шестерку пегих лошадей, но купить их тоже не удалось. Если бы наши коннозаводчики лучше знали генеалогию, то они, скрещивая отметистых лошадей линии Бычка с такими же линии Кролика, а еще лучше Безымянки, получили бы очень отметистых, а через два-три поколения и пегих лошадей. Интересно заметить, что отметистые лошади при случке друг с другом дают приплод еще более пестрый, чем они сами. Коптев в 1870-х годах поместил в «Журнале коннозаводства» интересную статью «Об отметинах и пежинах у лошадей». В ней Коптев основывается на взглядах профессора Рулье, который специально работал над этим вопросом. Речь идет о склонности отметин «расплываться» в пегую масть. Это мнение позднее подтвердилось на примере одного рысистого завода. Я имею в виду завод Г.Д. Янькова, идейно составленный на крови хреновских жеребцов Доброго 2-го и его сына Доброго 3-го. Этот завод состоял исключительно из рыжих и бурых лошадей, среди которых было много отметистых. Яньков опубликовал опись своего завода, где указаны приметы лошадей и их приплода. Внимательно читая эту опись и сравнивая приметы родителей и детей, мы ясно видим, как отметины у детей увеличиваются, то есть проявляют склонность «расплываться». В этом заводе уже тогда появились почти пегие лошади. Из практики моего завода могу сообщить, что то же явление удалось наблюдать и мне. Я всегда любил отметистых лошадей и покупал их. При случке отметистых кобыл с такими же жеребцами, как правило, получались отметистые лошади, причем нередко у детей отметин было больше, чем у их родителей. Когда Петушок покрыл у меня в заводе кобылу Киру, которая сама была отметиста, ее мать Каша тоже отметиста, а бабка Комета пестра, то получилась почти что рыже-пегая кобыла Касперовка. Кроме того, я наблюдал, что нередко отметины передаются с поразительной точностью через два-три поколения. Так было с потомством Нирваны: свою характерную лысину во лбу она передала своему призовому сыну Ноябрю и своей внучке.

Во втором номере «Журнала спорта» за 1899 год была опубликована статья «Александровский завод наследников Хлудова». В ней есть такие строки: «…в приплоде Бычка надо отметить прелюбопытный случай атавизма, выраженный резким воспалением отметин через четыре поколения. Мать лучшего в этом приплоде Конька Пава – по женской линии правнучка знаменитого рыжего Лоскута зав. Дубовицкого, а Лоскут, как известно, и название свое получил от большого белого пятна на брюхе близ левого паха. И вот, точно такая же отметина повторилась и у праправнука, причем иных сходств с Лоскутом пока не заметно: жеребенок вылитый отец и в него же вышел другими отметинами, из которых одна в особенности характерна – фигура полумесяца во лбу».

Казалось бы, что все это не имеет никакого отношения к происхождению четырех знаменитых шишкинских жеребцов – Горностая, Усана, Ловкого и Полкана. Однако такая связь существует. Об истинном происхождении этих жеребцов велась в свое время оживленная полемика между Коптевым и Стаховичем. Коптев первый печатно сообщил, что происхождение их было показано Шишкиным неверно, что в действительности Горностай был сыном Горностая 4-го, Усан – Усана 2-го, Ловкий – Ловкого 2-го, Полкан – Полкана 3-го, то есть что они происходили не от Молодого-Атласного и Безымянки, а от хреновских производителей. В Хреновом тайно были покрыты их матери, а ключ к их происхождению был в их именах. Стахович тогда набросился на Коптева и защищал Шишкина, доказывая, что происхождение этих жеребцов показано Шишкиным правильно. Большинство охотников было на стороне Коптева, но порода этих жеребцов официально показывалась так, как ее сообщил первоначально Шишкин. Позднее этот вопрос много раз поднимался в печати, был выяснен всесторонне, и с Коптевым почти все согласились. Прошло много лет, и не так давно Н.А. Сопляков (Юрасов) на основании закона Менделя доказал, что четыре знаменитых шишкинских жеребца были детьми не Молодого-Атласного и Безымянки, а хреновских жеребцов. Значит, Коптев был совершенно прав. Я всегда был в этом споре на стороне Коптева. Когда мне пришлось углубиться во время работы над вопросом о пестроте в якунинском заводе в изыскания о мастях и отметинах первых шишкинских производителей, то стало совершенно ясно: Горностай не мог быть сыном Молодого-Атласного, поскольку давал приплод почти исключительно серой масти, тогда как другие дети Молодого-Атласного и Старого-Атласного очень редко давали серых лошадей. Те же изыскания привели меня к выводу, что происхождение Бычка (со стороны отца) и Кролика как сына Безымянки было показано верно. Действительно, и потомки Бычка, и потомки Кролика, и потомки Безымянки давали очень большой процент отметистых, иногда пестрых и даже чалых лошадей, а стало быть, их происхождение было показано Шишкиным верно и они в самом деле были потомками Мужика 1-го. Горностай и Усан давали почти исключительно серых лошадей, а Полкан и Ловкий были детьми не шишкинских, а хреновских жеребцов. Приведу здесь некоторые материалы о том, как передавали масть шишкинские жеребцы.