Текст книги "К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том I. Грузин, «немец», татарин и серб!"

На полутора километровой полосе Семеновских флешей не было места, куда бы не упала бомба или граната!

Крики командиров и вопли отчаяния на разных языках заглушались пальбой и барабанным боем!

Ужасное зрелище представляло поле боя на левом крыле русской армии. Недаром немало повидавший на своем боевом пути генерал-адъютант Наполеона Жан Рапп потом вспоминал: «… Мне еще ни разу не приходилось видеть такой резни…». Здесь уже вышли из строя один за другим превосходные французские генералы Компан, Ромёф, Дессэ, Тест.

Тесно сбитые из-за узкого фронта атаки неприятельские колонны являлись прекрасной мишенью для русских артиллеристов. В прежние годы (в 1805, 1806 и 1807 гг.) пехота Великой Армии стремительно разворачивалась из густых колонн в линии перед решающей атакой, но недостаточная подготовка рядовых новобранцев и пересеченная местность бородинского поля вкупе делали этот маневр в 1812 году невозможным.

Именно в эти моменты, когда атакующие массы французов вплотную приближались к флешам, русская артиллерия получала возможность действовать более эффективно, чем французская.

Именно на коротких дистанциях – в момент отражения вражеской атаки – сказывались ее высокая скорострельность, удобство заряжения и удачное расположение во флешах. (Первые два фактора обеспечивались более коротким стволом и большим зазором между ядром и стенками канала ствола русских орудий, чем у французских; правда, кучность и дальность стрельбы из-за этого, в частности худшей обтюрации снаряда в канале ствола, страдали.)

Именно в ближнем бою, поражая насквозь плотные ряды наступающей наполеоновской пехоты, русские пушки могли «отдавать кровавый должок» тяжелым батареям дальнобойных орудий Сорбье, Фуше и д’Антуара за смертоносный ураган с безопасно-предельных дистанций.

…Между прочим, только убедившись, что на правом фланге у деревни Бородино баталия завершена и свой главный удар Бонапарт все-таки наносит именно по левому флангу русских, русское командование (то ли Кутузов, то ли, все же, Барклай, как склонны не без оснований считать некоторые современные историки!?) решилось начать переброску столь нужных Багратиону подкреплений из армии Барклая. Но на новое место дислокации войска могли прибыть не ранее чем через 1,5—2 часа! Столько, а то и более, солдатам Багратиона надлежало стоять насмерть против многократно превосходящего врага…

После того как ценой гибели целой гренадерской дивизии генерал-майора графа М. С. Воронцова (его тяжело ранили штыком или пулей?) была отбита очередная атака французов, уже было ворвавшихся на флеши, и русские драгуны с кирасирами погнали пехотинцев Нея и сильно контуженного при падении с убитой лошади, но оставшегося в строю Даву, в дело вступил «король храбрецов» Йоахим Мюрат в своем придуманном им самим «павлинье-фазаньем» костюме. Впрочем, его навороченный «прикид» никак не сказывался на его бесстрашии, мастерстве наездника и искусстве кавалерийского начальника.

…Между прочим, бесстрашный русский генерал, будущая знаменитость в эпоху правления императора Николая I, Михаил Семенович Воронцов (1782 – 1856) еще поквитается с Наполеоном за гибель своей любимой дивизии. Участник многих войн с турками, персами и французами (Пултуск, Гутштатд, Гейльсберг и Фридланд) граф Воронцов выдержит тяжелейший бой с французами под Краоном в 1814 году, во многом решивший судьбу кампании 1814 года в пользу союзников. Невероятная стойкость в обороне его егерей и их неистовые штыковые контратаки сведут на нет все усилия наполеоновских гвардейцев вырвать столь нужную для них победу…

Отчаянно смелый (это – главная черта его военного дарования) командир французской конницы – одна из главных легенд за всю историю французского оружия, Мюрат – обнажил шпагу и, задержав бегущих, снова бросил их в атаку. Поддержанные целой рекой мюратовской кавалерии – легкой конницы Брюйера, Жирардена, Мурье и Бёрмана – французы вскоре захватили Багратионовы флеши, даже прорвались в деревню Семеновское.

Но снова гренадерские батальоны ударили в штыки и зять Наполеона, маршал Мюрат, слишком далеко в гордом одиночестве выехавший вперед для ознакомление с ситуацией на поле боя, сам едва не попал в плен к кирасирам генерала Дмитрия Владимировича Голицына (1771—1844), бросившимся окружать пышно разодетого всадника. Пришлось Мюрату отчаянно пришпорить своего чистокровного арабского скакуна и что есть мочи помчаться галопом от вражеских кирасир, готовых вот-вот схватить его. Французского маршала спасло, что большим кирасирским коням с их тяжелыми всадниками было трудно угнаться за арабским скакуном. Он буквально упорхнул из рук русских кавалеристов, спрыгнув с коня то ли на бруствер отбитой у русских южной флеши, где засели пехотинцы-вюртембержцы из 33-его полка, то ли прямо в их спешно свертывавшееся ввиду огромного вала русской конной контратаки каре.

Так неаполитанский король и один из самых знаменитых в истории кавалерийских военачальников временно превратился в пешего воина, вместе с вюртембержцами ружейным огнем и штыком отражавший ожесточенные атаки русской кавалерии.

И если две флеши – северную и центральную русские сумели себе вернуть, то южная («мюратовская») так и осталась за французами.

А после того, как во фланги уже выдохшихся и потрепанных русских латников выпустили польских улан с их длинными пиками, нанесшими им серьезный урон, то голицынской тяжелой кавалерии пришлось отойти назад для приведения себя в порядок и перегруппировки.

Густые колонны наполеоновских солдат снова атаковали утерянные ими флеши, но под залпами русской артиллерии и пехоты они валились десятками. Именно здесь, храбрый генерал-адъютант Наполеона Рапп, возглавивший после ранения пехотного генерала Компана очередную штыковую атаку, получил свое двадцать второе (!) ранение.

…Между прочим, рассказывали, что когда раненного Раппа принесли к Бонапарту, тот лишь покачал головой: «Как, Рапп, опять?» Тот попросил императора французов пустить гвардию, чтобы покончить с Семеновскими флешами. «Нет, – возразил Наполеон, – я не хочу, чтобы ее истребили, я выиграю битву без нее»…

Когда кончались патроны, русские отбрасывали врага штыками.

В бой уже были брошены их резервные части: прибывшие от Тучкова 1-го пехотинцы П. П. Коновницына, несколько батальонов из корпуса Н. Н. Раевского и гренадеры К. Ф. Багговута вместе с драгунами и гусарами генерал-майора И. С. Дорохова из 3-го кавкорпуса барона Корфа. Последние, располагавшиеся в самом начале сражения на правом фланге, сюда были переброшены «за ненадобностью» по приказу Барклая-де-Толли.

Рассказывали, что весельчак и балагур Багговут лихо приветствовал тучковцев на «cоленом» армейском (откровенно нелитературном) сленге, что-то типа: «„Жарко“ у вас тут ребята!» Под градом картечи ему браво ответили столь же «доходчиво»: «„Греемся“ около неприятеля, ваше высокоблагородие!»

Бравые французские гренадеры 57-го линейного полка под началом Нея, который словно «гренадерский капитан» в той битве постоянно находился впереди своих солдат и его рыжеволосая «львиная» шевелюра уже почернела от пороховой гари, пошли в штыковую атаку под смертельным градом картечи в полный рост, не отстреливаясь, чтобы не терять темпа!

Восхищенный их бесстрашием, Багратион кричал им: «Браво! Браво!! Как красиво идут!!!»

Видя невозможность остановить их огнем и трех c лишним сотен своих пушек, он кинулся со 2-й гренадерской дивизией принца Карла Мекленбургского навстречу неприятелю по-суворовски – в штыки!

В этот момент – около 9 часов утра (а не гораздо позже – в 11 или даже в 12 часов – как это рьяно утверждалось в отечественной, а потом и советской литературе – на что, правда, были свои «веские» причины!) – осколок вражеской гранаты (ядра? пуля? – споры об этом не утихают до сих пор!) остановил героя, раздробив ему голень (большую берцовую кость) левой ноги. Ни разу ранее не получивший серьезного ранения за четверть века сражений, полководец, снятый с коня, еще продолжал руководить своими войсками, но после потери сознания он был вынесен с поля сражения.

…Кcтати, когда смертельно раненного Багратиона положили на землю, он увидел подле себя адъютанта Барклая-де-Толли с сообщением о высланном тем с правого фланга подкреплении. Рассказывали, что когда Багратиона уже уносили с поле боя, якобы он напоследок обратился к адъютанту своего соперника-соратника: «Скажите генералу Барклаю, что участь армии и ее спасение зависят от него. До сих пор все идет хорошо. Да сохранит его бог». (Симптоматично, что эти слова были обращены не к главнокомандующему М. И. Кутузову, а к командующему 2-й армией М. Б. Барклаю-де-Толли!? Впрочем, это всего лишь «заметки на полях» и пытливый читатель вправе сделать свои выводы!) Порывистый и горячий Багратион, находившийся в трениях с методичным и рассудочным Барклаем и смертельно раненый не покривил душой. Если это так, то он примирился с Барклаем, признав правоту его действий в ходе всей войны. Такие слова мог произнести только очень мужественный человек. Они дорогого стоили. В другой версии этого разговора он попросил передать Барклаю-де-Толли через его адъютанта В. Левенштерна «спасибо» и «виноват»: «спасибо» – за стойкость соседней 1-й армии в сражении, «виноват» – за все, что раньше Багратион говорил о военном министре. В иной интерпретации это звучало несколько иначе: «передать Михаилу Богдановичу уверение в своем искреннем его уважении». А вот в Кутузова он, судя по этому высказыванию, не верил! Вспомним его реакцию на назначение главнокомандующим «Ларивоныча» (так за глаза звали между собой Михаила Илларионовича – непревзойденного мастера лавировать в высших эшелонах власти – в офицерской среде, где очень хорошо знали его «высокое дворское искусство»)…

«В мгновенье пронесся слух о его смерти (серьезное ранение Багратиона – Я. Н.), – вспоминал генерал А. П. Ермолов, – и войско невозможно было удержать от замешательства».

А ведь замешательство, как известно, предвестник паники!

Потеряв командующего Багратиона и начальника штаба генерал-лейтенанта графа Э. Ф. Сен-При, Андр. И. Горчакова 2-го, Д. П. Неверовского, принца Карла Мекленбургского и М. С. Воронцова войска пришли в такое состояние, что некоторые их части, по мнению очевидцев, можно было привести в порядок, лишь отведя их на расстояние выстрела! Ряды 2-й армии русских расстроились – потери в полках были ужасными – она подалась назад!

«Cей несчастный случай (серьезное ранение Багратиона – Я.Н.) весьма расстроил удачное действие левого нашего крыла, доселе имевшего поверхность над неприятелем», – писал Кутузов в донесении к царю.

…Между прочим, долгое время было принято считать, что французы взяли Багратионовы флеши только в 12 часов, и лишь чуть ли не после 8-й (!) атаки, и тогда же, кстати, был ранен Багратион. Данную точку зрения впервые изложил К. Ф. Толь, стремившийся задним числом перевести часовую стрелку во избежание нареканий за первоначально неудачное расположение войск и постоянное запаздывание с вводом в бой подкреплений. Сегодня эта доминировавшая в науке версия аргументировано опровергается рядом последних исследований современных историков, в частности, скрупулезным биографом Михаила Илларионовича Кутузова – Л. Л. Ивченко, немало сделавшей для расширения «портрета» в формате Full HD «иконы №2» отечественного полководческого искусства…

Русские действительно оказались в замешательстве, но… временно!

Флеши все же им пришлось оставить, но бой разгорелся с новой силой на другой позиции – у деревни Семеновской…

Правда, по началу ситуация сложилась критическая!

Направленный Кутузовым на левый фланг генерал принц Александр Вюртембергский, наспех оценивает ситуацию и, не видя смысла в дальнейшем сопротивлении французам на этой позиции, отдает приказ о немедленном отступлении назад. (Порой его путают в отечественной литературе с принцем Евгением Вюртембергским, который в тот день командовал 4-й пехотной дивизией, отчаянно оборонявшей Семеновское и Утицу.) Разъяренный русский главнокомандующий отзывает его, понося последними словами на истинно русском языке.

Но по прибытии того на командный пункт тут же дипломатично «сменяет гнев на милость» и «в самых учтивых выражениях» просит иноземного принца «от него во время сражения более не отъезжать, потому что советы Его Высочества были для него необходимы». Все понятно: как-никак – брат вдовствующей русской императрицы Марии Федоровны и дядя… самого Александра I! Придворный политес, он и на поле боя… политес! Тем более, для такого изощренного «царедворца-дипломата-полководца» как Ларивоныч – Большого Мастера «вырезать из любого „свинства“ хороший кусок „ветчины“», в том числе, и на поле боя!

…Кстати, кто знает, если бы временно заступивший вместо Багратиона Петр Петрович Коновницын – очень толковый и смелый генерал, своевременно не отменил «приказ» иноземного принца Александра Вюртембергского на спешную «ретираду», то ход всего Бородинского сражения мог бы быть несколько иным. Французы смогли бы прорваться справа в тыл русскому центру и… так далее!? Не так ли!? Не потому ли все российские генералы-природные русские, так недоверчиво относились к засевшим в верхушке русской армии «иноземцам-немцам», столь привечаемым российским императором, начиная с ганноверца Беннигсена и прочих родственных ему иноземных «принцев», правда, по женской императорской линии…

Коновницын, а затем и сменивший того, Дохтуров совершили невозможное: они выправили ситуацию на левом фланге, но это уже другая история – история полководческого подвига этих двух замечательных военачальников русской армии той поры…

Первая перевязка раны Багратиона на поле боя была «простой». При повторной перевязке главный медицинский инспектор Яков Иванович Виллие «рану несколько расширил и вынул из оной малый отломок кости». Тяжелые условия эвакуации привели к тому, что неполный перелом перешел в полный. Гипсовые повязки тогда еще не вошли в широкую врачебную практику.

На следующий день Багратион упомянул в своём донесении царю Александру I о ранении: «Я довольно не легко ранен в левую ногу пулею с раздроблением кости; но нималейше не сожалею о сём, быв всегда готов пожертвовать и последнею каплею моей крови на защиту отечества и августейшего престола…»

…Кстати, смертельно раненный в штыковой контратаке на Семеновских флешах князь генерал от инфантерии Петр Иванович Багратион – герой Итальянского и Швейцарского походов неистового старика Suvaroff, Амштетенна, Шенграбена, Аустерлица, Фридлянда, Бородина и многочисленных боев с турками получил за Бородинское побоище в награду лишь… 50 тыс. рублей. Но и они не дошли до адресата, поскольку он умер, а семьи у него не было и рескрипт был возвращен назад и отдан государю императору…

Полководец был перевезён в имение своего друга, генерал-лейтенанта (18.3.1798) князя из древнего рода Гедеминовичей, Бориса Андреевича Голицына 1-го (1766—1822; его жена приходилась четвероюродной сестрой Багратиону), в село Симы Владимирской губернии. От него долго скрывали печальную весть о сдаче Москвы. Когда один из гостей проговорился об этом, состояние Багратиона резко ухудшилось. Вероятно, его еще можно было спасти (по крайне мере, так считают современные военные медики), но тяжелые переезды по осенним дорогам подорвали его силы. Из-за несвоевременно оказанной медицинской помощи – лишь на 13 сутки после ранения – Багратиону предложили ампутацию раненой ноги – на 15 сутки, но якобы это «повлекло гнев князя», а потом уже было поздно.

После мучительной, но безуспешной борьбы с гангреной Петр Иванович 12 (24) сентября скончался, спустя 17 дней после ранения. Согласно сохранившейся надписи на могиле в селе Сима, он умер 23 сентября.

Спустя 27 лет, 5.7.1839 г., его прах по инициативе поэта-партизана Д. В. Давыдова был перевезен на Бородинское поле, где был воздвигнут памятник павшим в бою воинам.

В 1932 году – в пору борьбы «большевиков» со всем антисоветским – монумент на батарее Раевского был взорван, могилу «царского генерала» уничтожили, а его останки выкинуты.

В 1985—1987 годах памятник восстановили, среди мусора были обнаружены фрагменты костей Багратиона, которые затем были перезахоронены.

P.S. Как уже говорилось, Петр Иванович Багратион сызмальства мечтал о военной службе: «Со млеком материнским влил я в себя дух к воинственным подвигам». Детские мечты воплотились в образец профессионального военного, любимого армией, спокойного в опасности, выдающейся храбрости с глубоким знанием военного искусства – в общем, «бог рати он». Недаром его «брат по оружию», культовая фигура в русской армии той поры, выдающийся государственный деятель Алексей Петрович Ермолов так охарактеризовал Багратиона: «Князь Багратион… Ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи. Обязательный и приветливый в обращении, он удерживал равных в хороших отношениях, сохранил расположение прежних приятелей… Подчинённый награждался достойно, почитал за счастие служить с ним, всегда боготворил его. Никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою; никогда подчинённый не повиновался с большею приятностию. Обхождение его очаровательное! Нетрудно воспользоваться его доверенностию, но только в делах, мало ему известных. Во всяком другом случае характер его самостоятельный. Недостаток познаний или слабая сторона способностей может быть замечаема только людьми, особенно приближенными к нему… С самых молодых лет без наставника, совершенно без состояния, князь Багратион не имел средств получить воспитание. Одарённый от природы счастливыми способностями, остался он без образования и определился в военную службу. Все понятия о военном ремесле извлекал он из опытов, все суждения о нём из происшествий, по мере сходства их между собою, не будучи руководим правилами и наукою и впадая в погрешности; нередко однако же мнение его было основательным. Неустрашим в сражении, равнодушен в опасности… Утончённой ловкости пред государем, увлекательно лестного обращения с приближёнными к нему. Нравом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточительности. Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно помнит благодеяния… Солдатами он был любим чрезвычайно». Такие слова от очень язвительного (если и не сказать часто несправедливого в оценке чужих достоинств!) «коллеги по ремеслу» дорогого стоят: как известно, во все времена представители армейской касты славой делиться не любили, очень хорошо зная, какой ценой она достается в их кровавой профессии. За почти 30 лет безупречной службы князь Багратион – блестящий мастер авангардного боя и, пожалуй, самого сложного из всех видов боя – арьергардного (оборонительно-отступательного) – принял участие в 20 походах и 150 боях и сражениях. Символично, что кровавый день Бородина оказался для него последним боем…

«Болтай, да и только», или «белая ворона» среди «братьев по оружию» и «коллег по ремеслу»!

Один из наиболее выдающихся российских полководцев, генерал-фельдмаршал (с 19 марта 1814), военный министр (с 20 января 1810 по сентябрь 1812), граф (с 29.12.1813), князь (с 30.08.1815), безусловный герой Отечественной войны 1812 года, полный (это очень большая редкость!) кавалер самого престижного в русской армии ордена Святого Георгия, Михаил Богданович (при рождении Михаэль Андреас) Барклай-де-Толли [13/16 (27) декабря 1757/61 (?), мыза Памушис (?), Лифляндия – 14 (26) мая 1818, Инстербург, Германия] при жизни незаслуженно подвергался нападкам и оскорблениям со стороны «братьев по оружию» – в армейской касте его не любили, но в выигрыше Отечественной войны 1812 г. его заслуга очень велика.

Недаром рассказывали, что один из его главных недоброжелателей – блестящий суворовский генерал Петр Иванович Багратион, уже будучи смертельно раненным на Бородинском поле, через адъютанта просил передать Барклаю-де-Толли «спасибо» и «виноват»: «спасибо» – за стойкость соседней 1-й армии в сражении, «виноват» – за все «неласковое» и несправедливое, что раньше Багратион говорил о военном министре.

Впрочем, это не эпитафия герою, а лишь прелюдия.

Очень высокий и худощавый, всегда моложавый и затянутый в узкий военный мундир, с не сгибающейся после тяжелейшего ранения правой рукой, прихрамывающий, бледный, спокойный и задумчивый, строгий и пунктуальный до педантизма, говоривший медленно, ровно и негромко, но с заметным англо-немецким акцентом и очень твердо Михаил Богданович Барклай-де-Толли (порой его фамилию пишут либо с одним дефисом либо вовсе без оных) производил величественное впечатление.

Этот выдающийся полководец родился в обедневшей бюргерской ганзейской семье лютеран де Толли. По одной из наиболее известных версий она являлась ответвлением старинного (с середины XI века) дворянского шотландского рода Беркли оф Тоуви (позднее модифицировавшегося в – Толли) из графства Банффшир в восточной Шотландии, отсюда и такая фамилия – Барклай-де-Толли.

У нее могли быть норманнские корни от рыцаря Роджера де Бершелэ, прибывшего в Британию с герцогом Нормандии Вильгельмом Завоевателем. Предок нашего героя – Иоганн-Стефан Барклай-де-Толли (1638 – 1694) – сын Питера Барклая де Толли (1600—1674) и Ангелы фон Ворден, переселившегося после подавления Кромвелем сторонников обезглавленного короля Карла Стюарта из Шотландии в мекленбургский Росток, перебрался в Ригу в 1664 г.

Его сыновья от брака с Анной-Софией фон Деренталь стали офицерами… шведской армии. Старший Вильгельм-Стефан (1675) – дед Михаила Богдановича – занимал один из высоких постов в городском магистрате Риги, в частности, был бургомистром. Когда Рига после завоеваний Петра I в Прибалтике стала принадлежать России, то Барклаи превратились в российских подданных и пошли на ее военную службу. Это стало их призванием.

Отец будущего полководца, Вейнгольд-Готтард Барклай-де-Толли (1726/34—1781; в российских источниках от перевода его второго имени – «богом данный» – указывается принятое им славянское имя Богдан), был беден, не имел ни крестьян, ни земли. Он вышел в отставку 24-летним поручиком российской армии, получив звание российского дворянина. Мать будущего полководца Маргарэт-Элизабет (Маргарита-Елизавета) фон Смиттен (1733—1771) была дочерью местного священника, по другим источникам, происходила из семьи лифляндских помещиков, владевших имением Беркгоф.

Место и год рождения Михаэля-Андреаса Барклая-де-Толли – третьего сын в лютеранской семье – до недавних пор считались достоверно установленными. В 1760 году семья Барклая переехала в маленькую глухую мызу (хутор) Памушис (сейчас посёлок Памушис в Шяуляйском уезде Литвы), находившемся в той части края Земгале, которая тогда входила в состав подвассального Речи Посполитой Курляндского герцогства, присоединённого к Российской империи после третьего раздела Польши (1795). Именно это поместье принято считать место рождения будущего фельдмаршала 13/16 (27) декабря 1761 года.

…Между прочим, кое-кто склонен считать, что Барклай де Толли родился в имении Луде Гросхофф под Валкой (городом, поделённым между Латвией и Эстонией; эстонская часть города называется Валга). Сам же Михаил Богданович писал, что родился он в Риге. В тоже время, современные российские исследователи В. М. Безотосный и А. М. Горшман предприняли попытку обосновать более ранний год рождения – 1757! Они оперируют как тем, что его младший брат Иван родился 4 июля 1759 г. (документальный факт), так и тем, что испрашивая у российского императора Александра I отпуск «для поправления здоровья» 7 ноября 1812 года, сам Михаил Богданович пишет, что «отроду мне 55 лет», т.е. он родился в 1757 г.?!.

У нашего героя было два брата и сестра.

Его братья тоже пошли по военной части. Средний – Иван Богданович (Эрих-Йоганн) (1759—1819) в 1811 г. стал генерал-майором по инженерной части и во времена бытности Михаила Богдановича военным министром российской империи оказал ему огромную помощь в составлении топографических карт театра военных действий, сыгравших серьезную роль в ходе Отечественной войны 1812 г. Его сын Андреас начинал свою трудовую деятельность в Министерстве иностранных дел, но затем «свернул» на родовую стезю, оказавшись при своем знаменитом дяде.

Самый младший – Андрей Богданович (Генрих-Йоганн) (1766—1805) дорос только до майора артиллерии.

Сестра – Кристина-Гертруда (1770—1865), без малого в год от роду оставшаяся без матери. Михаил обожал свою сестру.

Содержать все свое потомство отставному поручику было не по силам.

С трех лет Михаил воспитывался в Петербурге в доме дяди по матери (или женатого на тетке матери?) полковника (или бригадира; воинское звание сопоставимое в русской армии с бригадным генералом) Е.В. (Георга Вильгельма) фон Вермелена, участника Семилетней войны, служившего у знаменитых генерал-фельдмаршалов П. С. Салтыкова и П. А. Румянцева. Тот, почитая его как приемного сына, не жалея денег, нанял не по годам серьезному и усидчивому племяннику хороших учителей, сам много занимался с ним, подготавливая к воинской службе, особый упор делая на языки и математику. Вердикт по домашнему образованию гласил: «По-российски, по-немецки и по-французски читать и писать умеет, фортификацию и математику знает». Именно от Вермелена он усвоил выдающееся трудолюбие, невероятную дисциплинированность и, конечно же, феноменальную стойкость ко всему, что с ним случалось в жизни – как на войне, так и в быту, оперируя стоической оценкой событий – «значит, так надо…».

Еще ребенком (с 01.05.1767), т.е. то ли в 10-летнем возрасте, то ли еще раньше (?), Барклай, подобно многим дворянам той поры, становится «на службу» капралом в Новотроицкий кирасирский полк, которым командовал… его дядя.

Правда, действительную службу Михаил Богданович начал уже 19-летним вахмистром (13.12.1769) в рядах Псковского карабинерного (кавалерийского) полка в 1776 г., квартировавшим в Прибалтике.

28.04.1778 его производят в корнеты, через пять лет – он – секунд-поручик (подпоручик) и адъютант у командира Лифляндской дивизии генерал-майора Р. Л. Паткуля и только через три года (01.01.1786.) – в следующий офицерский чин – поручика.

Незнатное происхождение Барклая сказалось на его продвижении по службе, ему понадобилось более двадцати лет, чтобы достигнуть чина полковника.

Медленный рост в чинах Михаил Богданович старался компенсировать постоянным самообразованием.

В 1786 г. он переведён в 1-й батальон Финляндского егерского корпуса. Егеря в ту пору считались элитой и отбор в них был крайне жесток – только проворные и сметливые, а офицеры – тем более! Придворным «полотерам» и будуарным «шаркунам» среди них было не место.

В 1788 году он назначен старшим адъютантом к генерал-поручику принцу Виктору Амадею Ангальт-Бернбург-Шаумбургскому (1744—1790), между прочим, родственнику императрицы Екатерины II, с производством в капитаны.

Как и многие его сверстники, будущие российские герои наполеоновских войн, под началом принца Барклай участвовал в русско-турецкой войне 1787—1791 гг.: боевое крещение получил в Екатеринославской армии светлейшего князя Г. А. Потемкина в 1788 г. при штурме и взятии Очакова, показав «примерное мужество и хладнокровие» (он одним из первых ворвался в Стамбульские ворота крепости), был удостоен ор. Св. Владимира 4-й ст., очень престижным золотым Очаковским крестом на черно-оранжевой Георгиевской ленте, приравнивавшимся к ор. Св. Георгия IV-го кл. и секунд-майорством.

Надо признать, что «осада Трои» – последней твердыни Оттоманской империи в Северном Причерноморье – далась и туркам и русской армии очень дорогой ценой. Османы потеряли почти две трети от 15 тысячного гарнизона – 9,5 тыс. убитых и 4 тыс. пленных. Ров перед цитаделью глубиной в три сажени был завален трупами атакующих почти доверху – таким невероятно ожесточенным оказался этот бой. Очаков, считавшийся «ключом» к Черному морю, ставший огромной могилой для 926 русских воинов (одних только офицеров Потемкин с Репниным потеряли 147 человек!), был взят. Еще 1704 человек получили тяжелые ранения и увечья, а всего – 2603 человека. Тогда как умерших и убитых во время всей осады оказалось, чуть ли не вдвое больше!

Недаром сам Потемкин писал своей императрице: «… Урон наш умеренный, только много перебито офицеров, которые шли с жадным усердием и мужеством».

…Между прочим, когда Екатерине донесли, что Очаков можно было взять много раньше и гораздо меньшей кровью, она лишь хладнокровно промолвила: «Это правда, но никто не мог бы взять его с меньшею невыгодою»…

В 1789 г. Михаил Богданович, состоя штаб-офицером Изюмского легкоконного полка под началом знаменитого в будущем как своей «ничьей» под Прейсиш-Эйлау, так и фиаско под Фридляндом Леонтия Леонтьевича Беннигсена, отличился в бою под Каушанами, при взятии Аккермана и Бендер. Под Каушанами судьба снова сводит нашего героя с донским казачьим полковником Матвеем Ивановичем Платовым, с которым он познакомился еще во время стояния под Очаковым. Но тогда под Каушанами Платов одержал свою первую крупную самостоятельную победу и его произвели в бригадиры.

На войне со шведами в 1788-1790-х гг. в условиях труднопроходимых финляндских топей, бесчисленных озер и бездорожья Барклай проявляет себя как способный самостоятельный командир.

Судьба распорядилась так, что во время неудачной атаки на укрепленную деревню Пардакоски (Керникоски), расположенную под Выборгом, был смертельно ранен – пушечным ядром ему оторвало обе ноги – благодетель Барклая принц Ангальт-Бернбург. Умирая, он – одним из первых оценивший всю незаурядность военного дарования Барклая – поручил ему руководство арьергардом и со словами «Употребить оную на пользу и славу России!», оставил свою роскошную шпагу, с которой Барклай никогда не расставался. С нею он въехал в покоренный Париж; с нею же был и похоронен.

Войну со шведами Михаил Богданович закончил уже премьер-майором (1.05.1790) в Тобольском пехотном полку при генерале О. А. Игельстроме – последний заприметил способного офицера и предпочел оставить его при себе.

…Между прочим, 22 августа 1791 г. 33-летний Михаил Богданович женился на дочери перновского ландрихтера, своей 21-летней кузине (двоюродной – по матери – сестре) лютеранке Хелене-Августе-Элеоноре (Елене Ивановне) фон Смиттен (1770—1828). Получилось, что его тесть был ему… родным дядей по матери! Но в ту пору такие браки были дело обычным, поскольку в этом случае учитывались имущественные соображения. В приданое он принесла ему небольшое поместье Бекгоф в Фелинском уезде Лифляндской губернии. По линии супруги Барклай оказался родственником Абрама Петровича Ганнибала и… Александра Сергеевича Пушкина. О супруге Баркаля сохранилось немало отзывов. Правда, в основном не очень-то лестных: маленькая и толстая, с маленькими карими глазками Хелена-Августа обладала крутым характером и по свидетельству адъютантов будущего генерал-фельдмаршала, последний с ней был «кроток, как ягненок». И, тем не менее, они прожили душа в душу 26 лет, большинство из которых Михаил Богданович проведет в походах и сражениях. Причем дома знаменитый полководец был «тише воды – ниже травы» – в общем «подкаблучником»! У них родилось несколько детей, но выжил лишь сын – Эрнст-Магнус-Август (Максим Михайлович) (10.07.1798 – 17.10.1871), кратко называемый Максом. Помимо сына в доме Барклая воспитывались три кузины его сына (Екатерина, Анна и Кристель – любимица всех Барклаев) и одна приемная дочь – некая Каролина фон Гельфрейх (Гейфрех). Михаил Богданович как бы платил долг за то добро, каким пользовался он в юности, воспитываясь в доме Вермеленов. Сын выбрал военную стезю, дослужится до полковника и флигель-адъютанта, будет дважды женат, переживет обеих жен и останется бездетен. По спецуказу российского императора Александра II перешедший от его знаменитого отца титул вместе с фамилией перешли к его двоюродному племяннику фон Веймарну. Последний представитель рода которых, Николай Людвигович Барклай-де-Толли-Веймарн, будучи ротмистром лейб-гвардии Гусарского полка, после октябрьского переворота большевиков в 1917 г. навсегда покинул Россию и скончался в Швеции в 1964 г…