Текст книги "К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том I. Грузин, «немец», татарин и серб!"

Сегодня точно не известно, кто же был инициатором посылки парламентеров друг к другу (мнения по этому щекотливому вопросу среди историков разделились, причем, в основном по национальному признаку – французы кивают на русских, те – на французов!), но трюк подобный тому, что провернул Мюрат с Ауэрспергом на этот раз не прошел.

Князь Багратион и генерал-адъютант русского царя барон Ф. Ф. Винцингероде тоже «были парни не промах»: они предложили ему подписать некий документ, который последний счел за «капитуляцию» всей русской армии! Оставалось лишь утвердить его у Наполеона и Кутузова!

…Между прочим, любопытно, что многие отечественные авторы упоминают об этом документе, как о простом перемирии во время войны, а иностранные историки в лучшем случае как о предварительном договоре о начале вывода русских войск с территории Австрии. В тоже время кое-кто из историков задаются вопросом, что же это был за документ, который обе стороны (начальник штаба Мюрата генерал Бельяр и генерал-адъютант русского царя барон Винцингероде) подписали: то ли «текст предварительного перемирия между русскими и французскими войсками», то ли все же «капитуляция, предложенная русской армией»!? В первом случае Мюрат выглядел бы полным идиотом, если бы он пошел на подписание такого документа, исключительно выгодного для русских, у которых главной целью было любой ценой максимально долго задерживать французов на месте. Не исключено, что он попался на «крючок», который для него человека невероятно тщеславного был крайне выгоден: «Он, Иоахим Мюрат…, а не кто другой вынудил всю русскую армию капитулировать!» Вероятно, руководствуясь этим моментом, Мюрат так и не отдал приказ корпусу Сульта немедленно подтянуться к Шенграбенским позициям, а позволил ему остаться в 10 км от них – у Голерсдорфа. Если все это так, то получается, что он рассчитывал на победоносное завершение им – Иоахимом Мюратом – всей кампании 1805 г.! Он сам в своем письме к Наполеону пишет по этому поводу следующее: «Мне объявили, что прибыл господин Винцингероде. Я принял его. Он предложил, что его войска капитулируют. Я посчитал необходимым принять его предложение, если Ваше Величество их утвердит. Вот его условия: я соглашаюсь, что не буду больше преследовать русскую армию при условии, что она тотчас же покинет по этапам земли Австрийской монархии (выделено мной – Я.Н.). Войска останутся на тех же местах до того, как Ваше Величество примет эти условия. В противном случае за четыре часа мы должны будем предупредить неприятеля о разрыве соглашения». В тексте нет ни слова о капитуляции. По крайней мере, так считает большинство отечественных историков. Так вдумчивый российский исследователь наполеоновских войн В. М. Безотосный полагает, что «думаю, максимум, о чем мог вести переговоры Винцингероде – это о прекращении боевых действий и свободном уходе русских войск за границу. В противном случае ему бы не поверил легкомысленный Мюрат, даже при наличии у него всем известного тщеславия. Скорее всего, шурин Наполеона сам попался на уловку, подобную той, которую он сотворил с австрийцами при взятии Вены. Но, по мнению О. В. Соколова (печально известный отечественный историк полководческого наследия Наполеона Бонапарта – Я.Н.), коварные русские обманули Мюрата, заявив о капитуляции, причем на полном серьезе им сравнивается «болтовня, которой французы ввели в заблуждение австрийских генералов», с официально подписанной капитуляцией. Поэтому, мол, русские ее поскорее постарались забыть. Поскольку, как утверждает О. В. Соколов Винцингероде предложил капитуляцию русских войск, именно поэтому у Мюрата «от торжества тщеславия атрофировался разум», а на простое перемирие он бы не согласился. Вывод сделан на основании заголовка данного документа по копии на французском языке, хранящейся в архиве исторической службы французской армии. М. В. Безотосный с ним не согласен и пишет, «что возможно, в тогдашнем французском языке термин «капитуляция» трактовался достаточно вольно и имел более широкий смысл, но в русском языке это слово трактовалось не так расширительно и однозначно переводилось как прекращение вооруженного сопротивления, сдача крепостных сооружений и оружия противнику или пленение (если не обговаривалось дополнительными пунктами). Не могу точно утверждать, почему у Мюрата «атрофировался разум», но любого русского военачальника, будь он даже генерал—адъютантом, то есть представителем армии, еще не проигравшей на тот момент ни одного сражения и не потерпевшей ни одной крупной неудачи, предложи он такое противнику, французы сочли бы за ненормального человека. Думаю, максимум, о чем мог вести переговоры Винцингероде – это о прекращении боевых действий и свободном уходе русских войск за границу. В противном случае ему бы не поверил легкомысленный Мюрат, даже при наличии у него всем известного тщеславия. Скорее всего, шурин Наполеона сам попался на уловку, подобную той, которую он сотворил с австрийцами при взятии Вены. Наверно, не стоит представлять многоопытного человека и маршала Франции этаким «недоумком»» если бы он являлся таковым, то вряд ли стал королем и маршалом. Потом куда смотрел Наполеон, назначая своим заместителем такого «простачка», а император всех французов все—таки хорошо разбирался в людях и в их деловых способностях. Во—вторых, самое главное, не русские расторгли перемирие, а французы, и тогда даже с юридической точки зрения их вины здесь нет никакой, и поведение русского командования в этом случае даже нельзя сравнивать с откровенным обманом французскими маршалами австрийцев у стен Вены. Мюрата никто не зомбировал, он в здравом уме принимал решение о перемирии. Если это был промах, то допустили его сами французы, а русские тут ни при чем – на войне легче всего списывать ошибки на коварство и хитрость противника (просто не надо их допускать)» – заключает М. В. Безотосный и, очевидно, прав – «на войне, как на войне» (a la guerre comme a la guerre)…

С многоопытным Кутузовым Таборско-Шпицкий «трюк» у наглого гасконца не прошел: спеша увести свою армию максимально далеко, тот ничего не отвечал на предложение Мюрата в течение 20 часов! За это время русские ушли на целых два солдатских перехода от французов! Армия Кутузова не только прошла Цнайм, но и достигла Погорлица, после чего главнокомандующий уже мог вздохнуть спокойно. Дорога к соединению с русскими войсками Бугсгевдена оказалась свободной, кризис был преодолен, а французские корпуса потеряли время и возможность отрезать путь отступления или нанести фланговый удар на марше русских полков.

Видно, что Мюрат забыл простую истину: «а la guerre comme а la guerre» или «на войне – как на войне»!

Так или иначе, но факт остается фактом – при подавляющем преимуществе французский авангард (примерно 35,5 тыс. человек) с 3 по 4 (15 по 16) ноября неподвижно простоял против отряда Багратиона (6—7 тыс. человек) и не тревожил его. Бывает и так!

А вот Наполеон все сразу понял: русские провели его шурина, как тот австрийцев незадолго до этого. Взбешенный промахом своего самонадеянного маршала – Мюрат не имел полномочий заключать какие-либо «перемирия» без санкции на того своего императора – Бонапарт приказал ему тут же атаковать неприятеля. Он отослал Мюрату со своим адъютантом генералом Лемаруа гневное письмо, после получения которого тот предпочел развернуть боевые действия, не дожидаясь условленных четырех часов после прекращения перемирия! (По некоторым данным он все же уведомил противника о возобновлении боя!)

Более того, Наполеон сам помчался в Голлабрунн исправлять ошибки своего слишком доверчивого зятя-бахвала!

В 16 часов вокруг Шенграбена закипело сражение: ок. 35 тыс. французов приготовились обрушиться на 6—7 тыс. русских, за время «перемирия» уже опорожнивших… вместе с замирявшимися с ними французами все окрестные винные погреба.

…Между прочим, примечательный факт! Знаменитый Шенграбенский бой начался на самом деле не в 16 часов, а в 17 часов (с учетом сдвига часовых стрелок в ХХ в. на час вперед). Закат в тех местах в это время года наступает в 16.20, а в 17 уже темно, а в 18 часов вокруг стоит кромешная тьма! Следовательно, для полноценного боя оставалось очень мало времени…

Пытаясь выбить русских с их позиций еще до наступления ночи, французы очень спешили и не стали разворачивать все свои немалые силы для охвата малочисленного врага. Маршал Сульт попытался было образумить коллегу-маршала: не гробить солдат в ночном бою, а дождаться утра, чтобы правильно организовать охват неприятельских позиций. Но амбициозный Мюрат, получивший заслуженный гневный нагоняй от своего венценосного шурина (в выражениях в его адрес Бонапарт никогда не церемонился), уже «закусил удила» и вводил войска в бой поэтапно. Стоявшая ближе всего к врагу гренадерская дивизия Удино пошла в атаку первой и… единственной, без какой-либо поддержки на узком 800-метровом фронте, который очень умело перекрыл своими небольшими силами Багратион.

В результате в стремительно сгущающихся сумерках кавалерия не имела места для обходного маневра, а артиллерийским батареям и вовсе негде было развернуться.

6-й егерский полк русских пошел в контратаку и опрокинул французских гренадер. А русская артиллерия, засыпав Шенграбен гранатами, очень вовремя зажгла его, еще более затруднив французам наступление.

И все же, несмотря на стремительно сгущающийся мрак и пересеченную местность французам удалось силами Удино обойти горящий Шенграбен с двух сторон и при поддержке драгун Вальтера атаковать русскую пехоту. Следом двигались дивизии Сюше и Леграна – соответственно, против левого и правого флангов неприятеля.

Многоопытный Багратион очень во время понял, чем ему грозит столкновение с такими массами вражеской пехоты и тут же отдал приказ о немедленном отступлении.

Наибольшая заминка случилась лишь на левом крыле русских, где солдаты генерала Селихова (Селехова), отпущенные во время «перемирия» за дровами и водой, так и не успели вернуться на свои позиции и почти все попали в плен.

Примечательно, что Багратион успел отразить лишь самую первую атаку неприятеля – еще при дневном свете, а потом не стал искушать судьбу и попытался раствориться в ночной тьме. Бой в потемках принес мало толку (порой, обе стороны стреляли не только наугад, но и в… своих, убивая «однополчан»! ) и противники вступали в соприкосновение лишь время от времени.

Ввести в ночной бой все свои силы Мюрат уже не мог никак и в деле принимали участие лишь его передовые полки и батальоны. Кавалерия в таких условиях была бесполезна.

В основном случались короткие, но ожесточенные штыковые схватки пехотинцев, перераставшие в рукопашные.

Особенно жестокое побоище произошло в деревеньке Грунд, где французов поджидали два русских «заслонных» батальона: после нескольких залпов в упор, обе стороны принялись резаться на смерть, наматывая друг другу кишки на штыки!

Постепенно русских «отжали» в деревню Гунтерсдорф, лежавшую в 5 км позади их первой позиции.

Здесь в точности повторилась картина боя за Грунд: опять два «заслонных» батальона русских подпустили неприятеля на убойную дистанцию ружейного залпа и потом дружно ударили в штыки, в применении которых были большие мастаки! Ночную тьму разрывали лязг штыков и тесаков, ругань, крики и стоны раненных – в общем, все то, что так характерно для смертельной штыковой схватки, где пленных не берут, тем более, ночью!

Дикая резня (иного в темноте и быть не могло!), в ходе которой солдаты Багратиона отступили на 6 км, продолжалась до 11 ночи!

По одной из версий дальнейшего развития событий – потрепанные французы сами прекратили преследование и, обескровленные русские полки ушли в ночной марш, догонять свои главные силы.

По другой, несколько иной – в кромешной тьме русский арьергард (или вернее, что от него осталось…) сумел-таки оторваться от преследователей.

Так или иначе, но можно сказать, что быстро наступившая темнота сыграла-таки на руку Багратиону.

…Между прочим, так или иначе, но свою задачу отряд Багратиона выполнил с лихвой! Сначала он очень умело заморочил самонадеянно-амбициозному Мюрату голову «псевдокапитуляцией», а затем так выстроил отступление с постоянным «огрызанием» подобно раненому льву, что в ночной тьме французам уже было не возможно реализовать свой огромный численный перевес. С их стороны в постоянном боевом контакте с 6—7 тысячами русских могло находится не более 16 тыс. человек: пехота Удино и Леграна, часть драгун Вальтера. Французы по достоинству оценили как военное хитроумие Багратиона, так и его полководческое мастерство. Один из участников Шенграбенской «замятни» потом писал: «Умелой хитростью он выиграл время, его войска, атакованные превосходящими силами, доблестно сражались, затем он сумел так ускользнуть от нас, что мы не смогли его нагнать, он не оставил ни артиллерии, ни обозов. Я начинаю думать, что куда более славно сражаться с русскими, чем с австрийцами». Пожалуй, эта фраза раскрывает суть всего, что случилось в столь почитаемом в России Шенграбенском бою…

Вопрос о потерях сторон до сих пор остается нерешенным, что впрочем, весьма понятно: во все времена противники не любят афишировать «цену победы»! Каждая из них предлагает свои цифры: если французы – до тысячи человек, то русские: по одним сведениям – свыше 2,5 тыс. убитыми, ранеными и попавшими в плен; по другим – несколько более чем 3 тыс. чел., из которых не менее половины пленными и 8 пушек.

Так или иначе, глубокой ночью из страшных штыковых схваток Багратион сумел вывести примерно треть своих израненных, окровавленных солдат!

Кое-кто из наиболее пыливых историков даже называет точную цифру – 2.402 бойца. Если это так, то другая часть его «спартанцев» навсегда осталась лежать под Шенграбеном.

Кутузов, не без оснований ожидавший полной гибели арьергарда, был рад и этому: «О потере не спрашиваю: ты жив, для меня довольно!».

Следует признать, что несмотря на большие потери, отряд Багратиона с честью выполнил возложенную на него задачей и этот его арьергардный бой, безусловно, составляет одну из самых замечательных страниц истории русского военного искусства.

Отечественные исследователи пишут, что даже враги называли отряд Багратиона «дружиной героев», повторивших бессмертный подвиг царя Леонида и его 300 спартанцев у Фермопил. Уже давно ставший легендарным, 6-й егерский полк Багратиона, составлявший основу его «дружины героев», первым из полков русской армии получил в награду серебряные трубы с Георгиевскими лентами.

…Кстати, все оставшиеся в живых участники Шенграбенского боя были затем награждены специальным знаком, на котором красовалась надпись «5 против 30» (по уточненным данным – соотношением сил было 6—7 тыс. против 16—20 тыс.)…

Багратион за этот блистательный подвиг 08.11.1805 г. был награжден, минуя низшие III-й и IV-й кл., ор. Св. Георгия II-го кл. (награда полководческого формата!) и произведен в генерал-лейтенанты. (Хитрец Кутузов просил царя одновременно дать и соперничавшему с Багратионом Милорадовичу за Кремс генерал-лейтенанта, чтобы уровнять их в чинах!) А австрийский император пожаловал русскому генералу Командорский крест ордена Марии-Терезии. Парадоксально, но у такой культовой фигуры русской армии той поры, как Багратион этот «Егорий» так и остался его единственной георгиевской наградой! Минуя «Егория» низших классов награждали им очень редко! Сразу получить «Егория» II-го класса могли только генералы или на худой конец полковники. Награждение «Егорием» сразу II-м классом был чрезвычайным явлением! Случай с Петром Ивановичем чуть ли не единственный. Так получилось, что ор. Св. Георгия I-го класса – высшую военную награду в российской армии – получили в ту пору 25 военачальников, а полными георгиевскими кавалерами (все четыре его класса) стали лишь четверо.

…Между прочим, на первый взгляд может показаться, что наградной «иконостас» Петра Ивановича Багратиона не столь впечатляющ, как у его некоторых «братьев по оружию» той богатой на кампании и сражения эпохи: Сардинский орд. Св. Маврикия и Лазаря 1-й степ. (1799); Орден Св. Анны 1-й ст. (05.05.1799); Мальтийский Св. Иоанна Иерусалимского командор с алмазами (14.05.1799); Орден Св. Александра Невского с алмазами (06.06.1799); Австрийский Военный орд. Марии-Терезии 2-й ст. (1799); Орд. Св. Георгия II-го кл. (28.01.1806, под №34) – «за отличие в сражении под Шёнграбеном 4 ноября 1805 года»; Прусские орд. Красного орла и Чёрного орла (оба -1807); Орден Св. Владимира 2-й степ. (1807) и 1-й ст. (20.05.1808) – за русско-шведскую войну; Орден Св. Андрея Первозванного (27.09.1809), золотая шпага «за храбрость» с алмазами (01.12.1807) и Золотой крест за взятие Очакова. Все очень просто: смертельное ранение вырвало его из рядов русской армии в ходе самой страшной в истории наполеоновских войн – битвы под Бородино и в особо богатых на награды конце Отечественной войны 1812 и Заграничных походах русской армии в 1813—14 гг., когда начались победы и царь расщедрился на поощрения, Петра Ивановича уже не было в живых…

Затем были жаркие кавалерийские рубки под Вишау и Рауссеницей, где Багратион снова не посрамил славы русского оружия.

Так, отбиваясь с помощью самоотверженных арьергардов Багратиона «старая лисица севера», как прозвал Кутузова обозленный неудачами своих маршалов и генералов Наполеон, уводил от гибели русскую армию.

…Кстати, рассказывали, что незадолго до Аустерлицкого позора, Багратион якобы поддержал царских «советников» цесаревича Константина Павловича, Долгорукого, Строганова и Ливена в их навязчивых попытках уговорить императора непременно сразиться с «корсиканским выскочкой» именно под Аустерлицем, когда тот явно слаб и победа будет непременно. Так ли это – вот в чем вопрос!? Известно, только, что в ту пору Багратион действительно ходил в друзьях с влиятельным П. П. Долгоруким и даже дал последнему возможность отличиться в рубке под Вишау (тогда 56 союзных эскадронов лихо смели… 8 французских!), взять в плен ок. сотни французов. Более того, считая себя «лучшим учеником победоносно-наступательного Суворова», он, конечно, мог ратовать за войну именно наступательную, а не отступательную, что проводил тогда «старый северный лис» Кутузов…

В трагическом «сражении трех императоров» под Аустерлицем Багратиону пришлось очень несладко.

Ему приписывают слова о неизбежности поражения накануне битвы: «Завтра мы будем разбиты!» Бездарно (немало историков так полагают) командовавший своими войсками французский граф-эмигрант на русской службе с 1790 г. генерал-лейтенант А. Ф. Ланжерон (1763—1831) потом вспоминал: «Мне уже случалось видеть проигранные сражения, но о таком поражении я не имел понятия!»

Багратион командовал войсками правого крыла союзной армии (под его началом были Витгенштейн, Уваров, Чаплиц, Н. М. Каменский 2-й, Долгоруков), которые стойко отражали натиск численно превосходивших французов (11.500 против 17.700 либо даже 10.000 против 21.024; данные разнятся, но так или иначе, перевес неприятеля был ощутим), а затем составили арьергард и прикрывали отход разгромленной союзной русско-австрийской армии.

Потеряв 5.256 чел., он все же справился и с этой незавидной задачей.

…Кстати сказать, за достойный отход перед превосходящими силами врага после аустерлицкого фиаско, Кутузов так и не представил Багратиона ни к какой награде! Хотя, порадел Михаил Илларионович за Уварова (ор. Св. Георгия III-кл. – награда высокого уровня!) и Дохтурова (ор. Св. Владимира 2-й ст. – заслуженная награда за организованную ретираду). Что это – «реверанс» за поддержку «наступательных» интриг Долгорукова и прочих «полководцев» из окружения Его Императорского Величества или… Хитер был «старый северный лис»!

Именно в той обидно-горькой для русского оружия военной кампании против Наполеона Петр Иванович Багратион с честью выдержал тяжелый экзамен на полководческую зрелость, проявив высочайшее искусство маневра и невероятную стойкость в обороне против намного численно превосходящего, энергично наседавшего, умелого врага.

Именно тогда окончательно сложилась его слава блестящего мастера арьергардного боя – кстати, самого сложного вида боя, когда приходится прикрывать тыл отходящей после неудачи армии.

Именно это привело к тому, что и в следующей очень напряженной зимней кампании против французов в 1806—1807 гг. на долю Багратиона снова выпадает тяжелейшая задача – прикрывать отход русской армии. И вновь он выделялся искусством меньшими силами сдерживать наседающие большие энергичного и мастеровитого противника.

Так было на подступах к Эйлау, пока главные силы русских под началом Беннигсена занимали выгодные позиции для решающего сражения. После расформирования арьергарда он остался не у дел и непосредственно в кровопролитной битве на Эйлаусском поле участия не принимал, состоя при генерале Дохтурове, на долю которого выпала огромная нагрузка, как младший из наличных генерал-лейтенантов.

Потом именно он успешно прикрывал отступление обескровленной армии Беннигсена после ничейного сражения при Прейсиш-Эйлау (ор. Св. Владимира 2-й ст.). «На коне» он и при Гутштадте (золотая шпага «За храбрость!» с алмазами) и при отходе к Гейльсбергу.

А в драматически развивавшемся Фридландском сражении, ставшем в той войне последним, он командовал левым флангом русской армии. Сюда Наполеон направил главный удар напористого и безумно храброго Мишеля Нея. Под прикрытием мощной батареи французскому маршалу предстояло врезаться в скопившиеся на узком участке берега русские войска Багратиона, и, не считаясь с потерями, опрокинуть их, выйти к мосту через реку Алле и отрезать русскую армию от переправы. Лишь после этого главные силы Бонапарта могли перейти в общее наступление.

Русские Багратиона защищались очень храбро. Особенно прославились кавалергарды Андр. Сем. Кологривова-старшего, прикрывая отход своей пехоты, они бесстрашно врубились в пехоту Нея среди которой после эйлаусской «мясорубки» было немало плохо обстрелянных новобранцев. Часть его солдат, построенных для атаки чрезвычайно плотно, была изрублена «в капусту». От катастрофы их спасла вовремя подоспевшая драгунская дивизия Латур-Мобура.

И все же, роковая ошибка Беннигсена погубила русских: сгрудившимся в городе войскам некуда было деться от жестокого огня французской артиллерии. Они стали прекрасной мишенью для очень отважно действовавших в тот день французских артиллеристов, отступая и сбиваясь все плотнее и плотнее на все уменьшавшемся участке местности.

…Чудеса отваги показали канониры наполеоновского сверстника бригадира Александра-Антуана Юро де Сенармона (1769—1810) – начальника корпусной артиллерии генерала Виктора. Его тридцать шесть (или даже 40?; данные разнятся) орудий (две 15-ти пушечные батареи; еще 6 орудий он вроде бы по началу придержал в резерве?) на рысях вынеслись с флангов пехотной дивизии Дюпона, оставшейся позади, на передовую позицию, моментально снялись с передков, синхронно изрыгнули огонь и для сгрудившихся масс солдат Багратиона наступил… Сущий Ад!

Начав с 400-метровой дистанции они быстро подавили противостоявшие им русские орудия. После этого успеха Сенармон моментально принимает решение, не теряя темпа, самостоятельно наступать на ошеломленного врага. Под завесами порохового дыма, его сорвиголовы вручную (!) стремительно, скачками передвигают свои пушки к оставшимся без артиллерийского прикрытия русскими шеренгам, они давали залп за залпом, сократив дистанцию прямого огня еще метров на 200…

Сам Бонапарт обратил внимание на рискованную позицию сенармоновцев: стремительная контратака багратионовцев могла обернуться для смельчаков-пушкарей катастрофой. Император-артиллерист лучше других видит, чем может закончиться невиданная лихость Сенармона и поспешно высылает к нему своего адъютанта с предостережением о критичности дистанции огня. В ответ получает лаконично-твердое: «Передайте императору! На поле боя, я отвечаю за свою батарею!» Когда вскоре французские пушки оказываются уже в 135 м (по крайне мере, так утверждали очевидцы) от истекающего кровью противника, поливая его картечью в упор, Бонапарт лишь восхищенно машет рукой в белой перчатке: «Не будим мешать этим сорвиголовам, играть со смертью в догонялки! Вы же знаете артиллеристов – они все немного чокнутые!» – и с пониманием (как никак – свои для него «братья по оружию» -«чумазые от пороховой гари черти по орудиям») крутит пальцем у виска!

И поймавшие боевой кураж, сенарамоновские артиллеристы продолжают безнаказанно изрыгать смерть с монотонной регулярностью – три выстрела в минуту! Наконец вспотевшие французы подтащили на руках свои дымящиеся и раскаленные от пальбы орудия еще ближе: оставим на совести «предположения-утверждения» некоторых особо «героически настроенных» авторов о сокращении дистанции чуть ли не до 60 шагов (!), а ограничимся предельно допустимой позицией между 135 и 90 метрами. Тем более, что и с такого убойного расстояния промахнуться картечью уже не возможно.

Их страшные залпы почти в упор косили медленно попятившегося врага словно траву: целые роты в течение секунд превращались в горы кровавого «фарша». Зажатые в перешейке между рекой и оврагом ручья Мюленфлюс плотные солдатские массы оказались легкой добычей артиллеристов Сенармона, ни один их заряд не пропадал даром и всегда находил свои жертвы. Чудеса стойкости под ураганным огнем сенармоновцев (за короткий промежуток времени – чуть ли не за 20 с лишним минут (?) – их 36—40 орудий сделали 2516 выстрелов, причем, только 362—368 из них были ядрами; остальные – картечью; впрочем. есть и другие данные на эту смертоносную тему) обернулись для русской пехоты скоропалительной потерей 4 тысяч солдат! (Честно говоря, в такой результат верится с большим трудом, но с другой стороны – «на войне – как на войне»!? )

Брошенные на помощь ей казаки, попытались было уничтожить эти две вырвавшиеся далеко за линию фронта дьявольски мобильные смертоносные батареи французов, но лишь разделили судьбу своих соратников, когда очередным картечным залпом в упор были скошены все до одного.

Столь же бесполезны оказались и отчаянные контратаки на сенармоновские пушки грозных русских гвардейских полков, приведшие лишь к бессмысленным потерям. Так, если, конечно, верить источникам, то, в частности, в 3-м батальоне лейб-гвардии Измайловского полка численностью в 520 человек вышло из боя из лишь… 120!?.

В 20.30 вечера Ней с боем наконец вошел во Фридланд.

После этого Беннигсен стал быстро отступать: по единственно сохранившемуся фридландскому мосту и через поспешно найденный брод.

…Между прочим, интересна судьба злосчастного «творца» Фридландского фиаско очень удачливого «кондотьера», внешне спокойного, хладнокровного, даже флегматичного, высокого и худощавого ганноверского барона, родом то ли из Брауншвейга, то ли из Ганновера, Леонтия Леонтьевича (Левина-Августа-Готлиба) Беннигсена (февраль 1745—1826). Юношей он сражался в Семилетнюю войну (1756—1763) в рядах ганноверской армии и дослужился до кавалерийского подполковника. Потом решил податься на восток и оказался в русской армии, но уже с понижением в чине – премьер-майором Вятского пехотного полка. Этот участник осады и штурма Очакова в 1788 г., польской кампании 1792 и 1794 гг. и Персидского похода 1796 г., весьма своекорыстный 61-летний, но все еще молодцеватый генерал от кавалерии, состоявший на русской службе уже более 30 лет – с 1773 г. – был в первую очередь ловким и хитроумным интриганом-царедворцем и только потом, безусловно, толковым военным. Отставленный в свое время «по болезни» от службы Павлом I (на самом деле – за связь с противными российскому императору братьями Зубовыми), Беннигсен стал одним из его убийц. По некоторым слухам именно Беннигсен золотой табакеркой нанес императору Павлу в висок смертельный удар такой силы, что она даже сплющилась! По другим, Павел был задушен его мундирным шарфом, хотя сам Беннигсен якобы в тот самый момент в комнате, где убивали русского царя, «не присутствовал». По крайней мере, в своих мемуарах он всячески открещивался он содеянного им лично. Впрочем, это другая история – «темная» история, лежащая за пределами нашего повествования. В 1806 г., он, никогда ранее не командовавший армией, волею судеб стал главнокомандующим. Справедливости ради скажем, что военное дело он знал крепко, будучи профессиональным военным хорошего качества – боевой опыт у него был огромный; был хладнокровен и храбр в бою, но чересчур осторожен и расчетлив. Солдат он не любил (по-русски почти не говорил) – о них никогда не заботился. Они в свою очередь отвечали ему тем же. Более того, его терпеть не могло большинство русских генералов, в частности, Буксгевден, Барклай-де-Толли и Кутузов, в основном, за неистощимое интриганство, злопамятство и постоянные доносы. Зато у Петра Ивановича Багратиона были с ним достаточно хорошие отношения. Важно другое: после Фридлянда он прослужил в русской армии еще с десяток лет, весьма деятельно «поучаствовал» в Отечественной войне 1812 г., был в Заграничном походе русской армии 1813—1814 гг., стал генералом от кавалерии, получил графское достоинство, был награжден престижнейшим Георгием 1-й степени, но так и не стал фельдмаршалом, на что очень рассчитывал. Разочарованный в России и ее «лукавом» царе, он не принял российского подданства, в 1818 г. уволился из русской армии и уехал в родной Ганновер, где спустя годы умер в своей усадьбе…

Фридлянд принес русским одно из самых жестоких в XIX веке для них поражение и страшные потери: от 10 до 18 (даже 20? Сведения разнятся очень сильно!) тысяч убитыми, пленными и ранеными, в том числе, и в гвардии.

В том крайне неудачном для русского оружия сражении Багратион сделал почти невозможное: выкашиваемый картечным огнем французской артиллерии Сенармона, противостоял со своими гренадерами численно превосходящим гренадерам самого «Les Brave des Braves» («храбрейшего из храбрых») Мишеля Нея до последнего и лишь полностью обескровленный, успел прорваться по единственному, уже подожженному мосту на спасительный противоположный берег реки Алле.

…Кстати, именно после этих войн с русскими весьма ревнивый до чужой полководческой славы Наполеон так высказался о Петре Ивановиче Багратионе: «Генералов хороших у России нет, кроме одного Багратиона». Позднее он снова повторит эту сентенцию, но в несколько ином виде: «Лучше всех Багратион, он небольшого ума человек, но отличный генерал». Очевидно, и сам Петр Иванович знал себе цену, если как-то позволил отреагировать на отношение к нему императора Александра I такой фразой: «Таким, как я, нужно давать много, или не давать ничего». Очень может быть, что эта многозначительная фраза стала известна государю и он сделал соответствующие выводы, как правило, безошибочные…