Текст книги "Злые вороги грозят России! Медлить нельзя!! Время ее героев… Том 1. Герои России той поры от Абамелека до Бурхановского"

Беннигсен, Леонтий Леонтьевич

(Левин-Август-Готлиб-Теофил фон Беннигсен) (10.2.1745, Брауншвейг, либо им. Бантельн под Ганновером – 2/3.10.1826, Бантельн, Королевство Ганновер) – генерал от кавалерии (11.6.1802) на русской службе, граф (29.12.1813).

Этот внешне спокойный, хладнокровный и даже флегматичный, высокий и худощавый барон, безусловно, был очень удачливым «кондотьером». Он прославился в качестве командующего русской армией в сражении при Прейсиш-Эйлау против Наполеона, которое стало первым генеральным сражением, которое Наполеон не выиграл (а скорее, все-таки сыграл «вничью»!? ), что было высоко оценено современниками.

Впрочем, он – один из тех иностранных военачальников на русской службе 2-й пол. XVIII в. и 1-й четв. XIX в., о котором часть отечественных историков либо «интернет-всезнаек» (порой до сих пор!) предпочитала (и предпочитает!) отзываться преимущественно в негативных тонах.

Так ли это!?

Давайте попытаемся собрать «мозаику» его богатой на извилистые нюансы и многоликие «полутона» военной карьеры этого весьма неоднозначного персонажа в военной истории России, опять-таки богатой на разного рода «немцев-наймитов-царских любимчиков».

Четырнадцатилетним юношей, Левин-Август-Готлиб-Теофил, сын барона и гвардейского полковника Левина Фридриха Беннигсена (1700—1762) из древней баронской фамилии из Курфюршества Ганновер, начал службу в ганноверской пехоте, сражался в Семилетнюю войну (1756—63) в рядах ганноверской армии и к 1773 г. дослужился до кавалерийского подполковника.

Потом он решил податься в русскую армии: там значительно лучше платили!

Правда, пришлось пойти на понижение!

Так Левин-Август-Готлиб-Теофил Беннигсен стал премьер-майором Вятского пехотного полка Леонтием Леонтьевичем Беннигсеном.

В его составе ему довелось повоевать на последнем этапе русско-турецкой (1-й Екатерининской или «румянцевской») войны 1768—74 гг.

Рассказывали, что воевал Леонтий Леонтьевич смело, хладнокровно и толково, т.е. профессионально и в 1787 г. стал полковником и командиром Изюмского легкоконного полка. С ним он вступает в свою вторую войну в составе русской армии – и снова с турками (2-ю Екатерининскую или «потемкинскую»), на этот раз 1787—91 гг. Беннигсен осаждает и штурмует Очаков и Бендеры; своей отвагой он запоминается Григорию Потемкину, который вскоре делает его бригадиром – промежуточный чин между полковником и генерал-майором.

В 1792 г., когда усмиряли поляков, он командовал особым летучим отрядом против поляков, он участвовал в сражении под Миром, а затем вместе с генералом Ферзеном взял замок Несвиж; был в жарких делах под Зельвой, Волковыском и при поражении главных сил польских конфедератов под Брестом. В 1794 г. он разбил поляков под Липнишками и Солами, а затем, переправившись вплавь через Неман, произвёл неожиданное нападение на неприятеля, стоявшего у Олиты, и нанёс ему поражение. В боях под Вильно, он взял 7 пушек.

Сам Суворов представил его к генерал-майору.

Более того, его награждают ор. Св. Владимира 2-й ст., Золотой шпагой «За храбрость» с алмазами, а затем еще и ор. Св. Георгия, минуя IV-й кл., сразу III-го кл.! (В результате этого «прыжка» через «класс» он так никогда и не станет полным георгиевским кавалером, а мог бы!) Помимо этого его наградили крупными имениями, 1080 душами крепостных, в Слуцком уезде Минской губернии.

Отличившийся в ходе Персидского похода 1796 г. под началом Валериана Зубова под Дербентом, Леонтий Леонтьевич, спустя пару лет – уже при императоре Павле I – стал-таки генерал-майором, а затем (14 февраля 1798 г.) и генерал-лейтенантом.

И все же, при сыне Екатерины Великой, Беннигсен, как и многие другие боевые генералы уже 30 сентября 1798 г. оказался в отставке. Официально – «по болезни»; сам Павел аргументировал его увольнение по причине «не довольно усерден, особенно лично к нему». Скорее всего, его «убрали» из армии за связи с противными российскому императору братьями В., Н. и П. Зубовыми.

…Между прочим, несколько лет Беннигсен был не удел в своем поместье в Белоруссии, пока лично знавший его генерал П. А. Пален – генерал-губернатор С.-Петербурга – не уломал Павла и тот не вернул крепкого служаку (или, как еще, порой, про него говорили люди, знавшие толк в военном ремесле, профессионала без особо заметных слабых мест) в армию. Это знаменательное событие случилось на рубеже 1800/1801 гг., когда заговор против царя уже в основном сложился и злопамятному Беннигсену предложили поучаствовать в дворцовом перевороте 11 марта 1801 г., приведшего к убийству императора Павла I. Якобы это сделал бывший фаворит Екатерины красавчик Платоша Зубов. Со слов самого Беннигсена он решился на такой опасный шаг только после того как на его первый вопрос «кто стоит во главе заговора!?» ему иносказательно намекнули, что это сам… цесаревич Александр! Согласно его собственным запискам Беннигсен был в числе тех гвардейцев, что проникли в спальню государя, но был ли Леонтий Леонтьевич одним из тех – кто убил (вернее, зверски убивал-добивал!) царя? – неясно. По некоторым слухам именно Беннигсен золотой табакеркой нанес императору Павлу в висок смертельный удар такой силы, что она даже сплющилась! По другим, Павел был задушен его мундирным шарфом (или гвардейского офицера Скарятина?), хотя сам Беннигсен якобы в тот самый момент в комнате, где убивали русского царя, «не присутствовал». Имеются и другие версии случившегося, причем, чем позднее они «рисовались», тем красочнее они «звучат»! В зависимости от конъюнктуры момента принимавшие участие в случившемся, становятся то активными участниками происшествия, то всего лишь «слепыми немогузнайками». Так бывает: ведь людям выгодно «мимикрировать» согласно ситуации. Сам Леонтий Леонтьевич, в своих мемуарах всячески открещивался от содеянного им лично цареубийства. Впрочем, эти детали и нюансы этой «мутной» истории – предмета «научных изысканий многочисленных любителей мутных преданий туманной старины» – лежат за пределами наших интересов. Так или иначе, но 15 марта Беннигсен вновь принят на службу, 11 июля назначен генерал-губернатором Вильно, а 11 июня 1802 г. произведен в генералы от кавалерии (выше только фельдмаршал!). Правда, до действующей армии его снова допустили не скоро. «Jedem das seine» – каждому свое! Не так ли…

В 1805 г. он командовал одним из русских корпусов, отправленных в Австрию против Наполеона, но принять участие в военных действиях не успел.

В кампанию 1806 г., за битву при Пултуске (тогда он выстоял против лучшего наполеоновского маршала Ланна, который вдвое уступая численно, долго пытался сбить его с позиций, но только «обломал себе зубы»! ) получил ор. Св. Георгия II-го кл. (награду полководческого формата!).

Тогда же, он, на 61 году жизни, никогда ранее не командовавший армией, волею судеб (отчасти, самочинно) стал главнокомандующим вместо самоустранившегося (самоотставившегося!?) фельдмаршала графа М. Ф. Каменского.

Официально он был им назначен царем лишь 1.1.1807 г.

Справедливости ради скажем, что, будучи профессиональным военным хорошего качества – боевой опыт у него был огромный – Леонтии Леонтьевич был стоек, предприимчив и храбр в бою. И это признавали многие военные, даже те, кто его не любил и у них были на то веские причины.

Так, служивший у него в 1806—1807 гг. Алексей Петрович Ермолов – человек очень желчный и сам профессионал высшего класса – весьма положительно оценивал отдельные его действия в той неожиданно развязавшейся и, весьма «витиевато-замысловато» протекавшей в те годы, войне России с Бонапартом.

Стремясь навязать ему генеральное сражение, Наполеон навалился своими самыми большими корпусами Даву и Сульта на русский авангард под Вольфсдорфом.

В поисках лучшей местности для боя, Беннигсен, прикрываясь арьергардом Багратиона (блестящего мастера арьергардных боев!), с которым у него были ровные отношения и ему он доверял (тогда особо отличился Барклай-де-Толли), ушел с главными силами на Ландсберг, а оттуда в Эйлау, за которым и встал в позицию.

Сам город пришлось отдать врагу: ходили слухи, что русские солдаты дорвавшиеся «до теплых квартир и винных погребов» Эйлау перепились и французы их вышибли из города!? Так или иначе, но французы получили некоторое преимущество: прикрывшись городскими зданиями, они смогли беспрепятственно накапливать силы для атаки русских позиций, расположенных прямо за городом.

Позицию для решающего боя Беннигсен выбрал неплохую, но и не самую лучшую.

Слегка всхолмленная равнина, покрытая снегом с замершими на ней озерцами была весьма удобная как для пехоты, так и для кавалерии. Но маневрировать мобильной артиллерией там было слишком опасно из-за непрочного льда. К тому же, если центр позиции несколько возвышался, что позволяло вести успешный обстрел атакующего врага, то на флангах рельеф местности слабо прикрывал русские войска.

В день битвы погода менялась не раз и очень неожиданно: то жуткая метель все скрывающая вокруг, то в мгновение ока все утихомирится и видимость будет прекрасная, то резкий ледяной северный ветер – причем, французам в лицо.

…Между прочим, Беннигсен действительно хорошо подготовился к своему «звездному часу» под Прейсиш-Эйлау – генеральному сражению с доселе победоносным Наполеоном. Он просчитал его манеру боя и пришел к выводу, что против излюбленных наполеоновских густых колонн, продавливавших-протаранивавших любые позиционные построения противника следует бороться… его же приемами, т.е. такими же колоннами, к тому же, подкрепленными сильными резервами, всегда готовыми немедленно ринуться в бой. Под Эйлау русские полки второй линии стояли в развернутых батальонных колоннах, что позволяло им стремительно построиться в единую и сильную колонну и перейти в контрнаступление…

После трехчасовой взаимной артподготовки противники схлестнулись в центре русской позиции и на их левом фланге. Правый фланг, где между противниками лежали обширные болотца – почти все сражение особо сильно не напрягался.

Именно сюда собирался направить Беннигсен ожидаемый им 6—7 тысячный прусский корпус генерала А. В. Лестока, усиленный Выборгским пехотным полком и двумя полками донских казаков. Но у него «на хвосте висел» маршал Ней. Правда, Лесток умело огрызался арьергардом Плеца и Притвица и рвался на поле боя.

В снежном буране – снег летел сплошной пеленой – в атаку на центр русских раньше времени были брошены две дивизии VII-го корпуса маршала Ожеро.

Снег бил прямо в лицо французам!

Скоро дивизии исчезли в мутной пелене!

Иногда видимость снижалась до десяти метров, а кое-то потом утверждал, «что и в двух шагах ничего не было видно»!

Шеренгам солдат казалось, что они движутся в какой-то плотной среде, и марш этот продлился бесконечно долго…

Люди потеряли ощущение пространства и времени…

Мало того, что солдаты едва различали товарищей перед собой, так они еще не видели боевых порядков русских…

Вот так и брел наобум сквозь снежную пелену корпус Ожеро не вперед – на неприятельские линии, а… параллельно им!

Также внезапно ветер утих, перестал бить в лицо снег.

Видимость сразу же улучшилась, но лучше бы французам не видеть открывшегося зрелища!!!

Из-за бурана, колонны Ожеро сбились с пути. Вместо того, чтобы идти к востоку – на соединение с Сент-Илером, обе дивизии VII-го корпуса двигались на север, т.е. взяли влево!

Заплутавшие «ожеровцы» вместо левого фланга русских очутились развернутым флангом прямо напротив центра русской позиции под началом Сакена, а точнее, перед… их самой мощной хорошо замаскированной 70-пушечной батареей под командой генерала К. Ф. Левенштерна, давно готовой к залпу: фитили тлели в ожидании команды!

А тут еще целый французский корпус подставил свой «борт» (открытый фланг) под ее огонь!

Русским пушкарем оставалось лишь показать французам «где раки зимуют»!

После белого бурана, на солдат Ожеро обрушился огненный смерч русской артиллерии!

Передние шеренги французов поголовно рухнули сразу после первого залпа…

Разворачиваться в линии и формировать каре для отражения атаки кавалерии французам пришлось под огнем…

А пушки все били и били в упор…

Промахнуться невозможно…

Если картечь перемалывала головные шеренги скученных пехотных масс Ожеро, то ядра пробивали боевые порядки его корпуса на всю их глубину…

Огромное соединение стремительно утрачивало всякое подобие не только строя, но и единства!

Хуже того!!

Отступающих французов накрыл… огонь своих же артиллеристов, тоже ослепленных метелью!!!

Ядра и бомбы с обеих сторон косили ожеровцев: особенно пострадал по свидетельству выжившего в побоище адъютанта Ожеро Марбо 14-й линейный полк, оказавшийся отрезанным на одном из холмов и почти полностью уничтоженный.

Если, конечно, верить воспоминаниям очевидцев, корпус из примерно 15 тыс. человек растаял менее чем за полчаса!

Один дивизионный командир (Ж. Дежарден) получил смертельное ранение, другой (Э. Эделе) был тяжело ранен. Сам Ожеро упал с тяжелой картечной раной в руку.

Жалкие остатки его солдат – порядка 3000 отползли и отковыляли назад, где их собрал подполковник Масси, один из очень немногих оставшихся в живых корпусных офицеров.

Все тот же Марбо писал потом, что все генералы и все полковники были ранены или убиты.

Участник тех событий, знаменитый уже в николаевскую эпоху российский военачальник А. Х. Бенкендорф, а ту пору штабной офицер, емко и доходчиво описал произошедшее «побоище»: «Огонь был сильный и хорошо направлен, что в одно мгновение опрокинул весь корпус маршала Ожеро; колонны пришли в расстройство и отступили в полном беспорядке…».

…Кстати, сам Ожеро, пошедший в бой серьезно больным, глотнув для бодрости лошадиную дозу «главного лекарства» всех солдат всех времен и народов – чесночной водки, так никогда полностью и не восстановился от полученного тяжелого ранения. А ведь за день до битвы он просил Наполеона снять его с командования по болезни, но тот наотрез отказался, мотивируя, что на данный момент Ожеро просто некем заменить. Очевидно, по-своему Бонапарт был прав: менять командующего столь крупным армейским соединением накануне большого сражения нелогично…

Массированного удара по левому флангу Остермана-Толстого не получилось: сил было слишком мало. Наполеон не ожидал такого яростного сопротивления.

Пытаясь отвлечь внимание от попавшего в жуткую передрягу корпуса Ожеро и сильно потрепанного левофлангового Сульта, на которого продолжал давить с правого крыла русских – Н. Тучков 1-й, он бросил в атаку пехотную дивизию Сент-Илера, но и ее остановила контратака Остермана-Толстого, лично водившего своих солдат в штыки.

…Между прочим, за это сражение Остерман-Толстой будет щедро награжден: но на этот раз не очередным высоким чином или почетным орденом, а крайне престижной среди высшего офицерства Золотой шпагой с алмазами и надписью «За храбрость!»…

К 10.30. утра ситуация для Наполеона осложнилась еще больше!

Наступавший в центре корпус маршала Ожеро уже был истреблен почти полностью и здесь явно обозначилась угрожающая брешь. На флангах то же ничего не получилось.

Нетронутыми оставались лишь ревниво оберегаемая (после чуть не случившейся катастрофы с Бонапартом при Маренго, когда у него не оказалось резервов!) Старая Гвардия и кавалерийский резерв Мюрата!

К численному преимуществу Беннигсена добавилась потеря Наполеоном инициативы, которую он ценил в бою превыше всего!!

Положение ухудшалось с каждой минутой!!

Создавался опасный кризис, грозивший «генералу Бонапарту» крупным поражением, причем, первым…

…Вскоре небо полностью заволокли темные тучи; снова пошел очень сильный снег и стало темно, как ночью. В двух шагах ничего не было видно!

Пользуясь замешательством оторопевшего от «такого угощения» противника и невиданно густым снегопадом, русские сами перешли в контрнаступление в зияющую дыру в центре французских позиций.

Стремясь поскорее воспользоваться всеми внезапно открывшимися преимуществами, Беннигсен не достаточно скоординировал участие в контратаке брошенных в нее частей!

И, тем не менее, сила обрушилась на французов немалая…

Во время бушующей метели пехотная бригада генерала Сомова, Шлиссельбургский пехотный и Московский гренадерский полки, разгоряченные двойной порцией водки (350 грамм на брата), сплошной лавиной с могучим «ура-а-а!!!» двинулись вперед по глубокому снегу, опрокидывая, отработанными до автоматизма ударами штыков кинувшиеся им было навстречу остатки корпуса Ожеро…

…Между прочим, считалось, что для солдата порция водки перед боем – это то, что надо! Это придавало силы, но на короткий промежуток времени. Это, как когда лошади дают шпор и она делает резкий скачок-рывок, но затем снова движется в прежнем ритме и даже быстрее устает. Именно поэтому ее раздавали незадолго до атаки, когда человек возбуждался, взбадривался и готов был к… подвигам! В русской армии полагалось по 170—175 грамм на бойца, порой для пущего завода порцию удваивали. Примечательно, что если русским водку разрешалось выдавать прямо перед наступлением, то у французов – иной менталитет – ром находился в манерках за ранцами заранее…

…Схватка была неслыханная!

Уцелевшие участники «мясорубки» потом говорили, что ничего подобного за всю наполеоновскую эпопею они никогда более не видели!

В снежной пелене огромные массы людей с обеих сторон вонзали трехгранное острие друг в друга. Около получаса не было слышно ни пушечных, ни ружейных выстрелов: слышен был только гул – русский мат и французская ругань – резавшихся без пощады тысяч храбрецов.

Люди падали сотнями, ложась штабелям на окровавленный снег…

Груды мертвых тел пересекли центральную часть поля боя…

Впоследствии Денис Давыдов так описал ту жестокую схватку: «… Я был очевидцем этого гомерического побоища и скажу поистине, что в продолжении шестнадцати кампаний моей службы, в продолжении всей эпохи войн наполеоновских, справедливо названной эпопеею нашего века, я подобного побоища не видывал! … вся эта часть поля сражения вскоре уподобилась высокому парапету вдруг воздвигнутого укрепления. Наконец наша взяла!…»

Да как еще взяла!

Боевой порыв русских, накаченных «для сугреву» и поднятия боевого духа, двойной порцией водки, оказался яростнее!

Они неуклонно приближались к эйлаусскому кладбищу, где, используя церковную колокольню как наблюдательный пункт, скрывался было от морозного ветра Наполеон. Завороженный этим невиданным зрелищем, он не удержался от возгласов восхищения: «Какая отвага! Какая отвага! Браво! Брависсимо!»

А снег все не стихал…

Жалкие остатки опрокинутых, разгромленных дивизий французского корпуса побежали, неся на плечах своих преследователей. Русские батальоны ворвались на позиции неприятеля, достигли церкви на окраине Прейсиш-Эйлау, в ста шагах от которой располагался командный пункт Наполеона…

Кавалерия, предводимая генерал-лейтенантом Голицыным, поддержала этот контрудар, создались все условия для рассечения на две части армии Наполеона и полного ее разгрома!

Вскоре сам Бонапарт оказался в непосредственной опасности!!

Вокруг него сплошным дождям ложились вражеские снаряды и гранаты; сбитые ими ветки сыпались на голову французского императора словно дождь; справа и слева падали замертво люди его свиты!!!

Редко кто из адъютантов прорывался в ставку императора…

Русская артиллерия в этом сражении по всем статьям превзошла французскую!

А он все стоял на том же месте, невозмутимый, спокойный. Он верил в свою судьбу: пуля для него еще не отлита. Лишь его хладнокровие удерживало солдат от бегства…

Доблестные русские гренадеры (4—6 тыс.?) почти прорвались к его ставке!

Еще чуть-чуть и его убьют или захватят в плен!!

Один подогретый водкой русский гренадер-гигант был зарублен мамелюками-телохранителями чуть ли не под копытами императорского коня!!!

Окружавший императора личный эскортный эскадрон в 120 элитных всадников, с самоубийственной храбростью вставший на пути русского пехотного вала, уже почти весь полег костьми вокруг своего императора…

Испуганные возможным пленением императора главначштаба Бертье и начальник гвардейской кавалерии Бессьер, потянули было его лошадь за уздцы, но Наполеон наотрез отказался покидать свое место…

…Кстати сказать, А. Х. Бенкендорф продолжает вспоминать и комментировать увиденное и пережитое: «…Наша пехота преследовала французов вплоть до городских улиц. Эйлау можно было бы тогда захватить, как и всю французскую позицию с фланга, если бы генерал Тучков получил приказ наступать; он запросил распоряжение генерала Беннигсена, но его не могли найти» (выделено мной – Я.Н.)…

…Ему срочно требовалось заткнуть образовавшуюся брешь в центре и остановить русских в этот критический момент, пока те не успели сполна воспользоваться внезапным уничтожением корпуса Ожеро. А ведь под рукой у него оставалась только лишь пешая и конная гвардия и вся резервная кавалерия Мюрата. Но своей гвардией – в первую очередь ее пехотой – французский император не захотел рисковать. Со времен драматического Маренго Бонапарт теперь до последнего придерживал ее как неприкосновенный запас на самый крайний случай. (За все драматически складывавшееся эйлаусское сражение он использовал только один батальон гвардейских гренадер: и то лишь для собственной защиты от рвавшихся в его ставку дохтуровских гренадер!). Оставалось уповать лишь на бесстрашие и стремительность контрудара многочисленных эскадронов Мюрата, задубевших в седлах на морозе и вот теперь получивших шанс спасти «зашатавшуюся» наполеоновскую армию с помощью «холодной стали»: их бросали на мастерски работавших штыками русских пехотинцев…

И отчаянный рейд кавалеристов Мюрата (7000 драгун и 1600 кирасир; данные разнятся) и поддержавших их на обратном пути 3000 конногвардейских гренадер и егерей с шестью сотнями мамлюков Бессьера в 11.30 спас своего императора: остановил могучее наступление 4—6 тыс. (?) дохтуровских гренадер.

…Это была одна из величайших кавалерийских атак в истории, виртуозно запечатленная на знаменитой акварели Симеона Фора!

Согласно ее французской версии сам блистательный Мюрат в невероятно живописном костюме, с саблей наголо и его многочисленная расфуфыренная под стать ему свита, во весь опор летели в снежной вьюге впереди своих 75—80 великолепно снаряженных эскадронов. Напористый и отважный, зачастую до безрассудства Мюрат – недаром кое-кто из симпатизирующих ему авторов пишет о его манере нестись в атаку лишь с маршальским жезлом либо бычьим хлыстом – оказался в своей стихии…

Замерзшая земля звенела под десятками тысяч подков.

Волны, набравших полный ход кирасир и драгун д’Ополя, Груши, Клейна и Мильо на огромных трофейных прусских лошадях готовились врезаться в центр Остен-Сакена!

Ни пушечный, ни ружейный огонь, ни сомкнутые ряды штыков – ничто не смогло преградить путь огромной массе лучшей в ту пору в мире тяжелой кавалерии…

Разрезав на двое, прорвавшиеся к наполеоновской ставке передовые отряды русских, она тут же разделилась на два крыла: одно понеслось вправо, другое – влево…

Не замедляясь ни на миг, французские всадники буквально вырубали сабельно-палашной атакой себе дорогу, теряя в этой невиданной резне, поднятых на русские штыки, товарищей!

В бурном порыве они все смяли, все затоптали!

Не успевшая свернуться в каре русская пехота, замешкавшиеся русские драгуны и русские пушкари с центральной батареи Левенштерна, которым не удалось укрыться под лафетами их орудий, устлали своими порубленными и пронзенными телами все вокруг этой невиданной кавалерийской атаки!

Удивительно было другое: в тылу у выдохшихся после отчаянного броска всадников Мюрата горстки уцелевших стойких русских быстро перегруппировывались, вливаясь в ряды устремлявшихся со всех сторон к месту прорыва своих свежих сил…

Выходило, что собиравшиеся проломить еще и русский резерв, т.е. разрубить армию Беннигсена надвое и загнать ее в черневшие в русском тылу густые Ауклаппенские леса героические французские кавалеристы сами вот-вот окажутся как бы в западне среди стойких масс русских войск!?

Кроме того, русские фланговые артиллерийские батареи умело сменили сектора обстрелов и принялись методично осыпать картечью плотно сгрудившиеся потрепанные эскадроны Мюрата!

И вот уже смертельно ранен в бедро ядром кирасирский начальник д`Опуль!

Более того, вымотанная скачкой по снегу (кое-где по колено) тяжелая кавалерия французов оказалась под прямым ударом накапливавшихся вокруг легкоконных полков русских гусар и казаков!

Последние, в иной ситуации, конечно, не бросились бы на столь опасных для них свежих кирасир и драгун, а теперь получили шанс благодаря своей маневренности и скорости с помощью длинных казацких пик сполна поквитаться с усталым врагом на заезжанных конях за своих затоптанных и порубленных пеших и конных «братьев по оружию».

Вряд ли какая-то другая армия выдержала бы такой удар и столь быстро образовала бы вокруг крутившейся на месте огромной массы кавалеристов Мюрата грозное кольцо окружения!

Но и лихой Мюрат крепко знал свое кровавое ремесло и во время понял, что его отчаянная атака силами одной лишь кавалерии без поддержки пехоты и артиллерии уже достигла максимума возможного!

А значит, пора «уносить ноги-копыта» пока еще не поздно и эффектно-эффективный бросок на прорвавшегося враг с проломом его фронта следует закончить стремительно-благополучным рейдом назад – к своим позициям!

И вот, прорезав две кровавые просеки сквозь сомкнутые ряды центра Сакена, уже в русском тылу поредевшие эскадроны удальцов Мюрата снова перестроились в одну колонну и с тыла погнали своих окровавленных и взмыленных скакунов в атаку, но на этот раз обратно через только что порубленную и переколотую ими же батарею Левенштерна, так лихо разметавшую в кровавые ошметки корпус Ожеро!

Но напор их уже ослабевал и для успешного прорыва через стекавшуюся со всех сторон русскую пехоту пришлось выслать им в помощь так долго придерживаемых в резерве как раз для такого случая победителей русских кавалергардов при Аустерлице – гвардейских конных егерей с гренадерами и шесть сотен мамлюков Бессьера!

Все это время гвардейцы, дрожа в седлах от холода на своих великолепных вороных конях, «ждали своего часа»!

А враг все палил и палил в их накопившуюся огромную конную массу!

Стоявшим в голове гренадерам, чьи высокие медвежьи шапки весомо добавляли роста, этим и без того крупным ребятам на больших конях, доставалась особо щедрая порция вражеских пуль и ядер. Видя упавшего рядом с коня «брата по оружию», всадники инстинктивно пригибались, как бы кланяясь проносившемуся над их головами металлическому вихрю, порой уносившему в небытие их боевого товарища, так и не успевшего в очередной раз поработать палашом или саблей во славу французского оружия.

Гвардейского полковника Луи Лепика (1765—1827) – ветерана «кавалерийских каруселей» – бесило такое поведение его подчиненных, кавалеристов отборного гвардейского полка. Он материл их, как мог, обещая проделать с ними все тоже, что когда-то позволяли себе их отцы в отношении их матерей, но сам в глубине души ждал избавления от бесцельного стояния под смертоносным «дождем» этих русских каналий!

И вот, наконец, прозвучал долгожданный сигнал трубы к наступлению в помощь их «зарвавшимся» в пылу сокрушительной атаки «мюратовцам»!

Вот он блестящий шанс еще раз после кровавой аустерлицкой «карусели» с русскими кавалергардами подтвердить свое завоеванное тогда кровью реноме элиты французского оружия. Эшелонированные линии гвардейских эскадронов погнали своих коней вперед, методично переходя с медленной рыси на галоп…

Темп атаки диктовался не только состоянием окровавлено-заснеженного поля уже взрыхленного тысячами копыт всадников Мюрата, но и тем, что зачастую всадникам и лошадям приходилось преодолевать настоящие завалы из трупов заколотых и порубленных русских и французов. Порой, подкованные конские копыта, все же, попадали в тела раненных, но их стоны и хрипы заглушал звон конской упряжи и амуниции тысяч разгоряченных скачкой коней и людей…

Недостаток скорости не помешал им усилить беспорядок в рассыпавшемся и еще не успевшим перегруппироваться русском центре, тем самым, позволив торжествующим, но утомленным и потрепанным эскадронам Мюрата с честью вернуться назад через наспех выстроенные пехотные каре Беннигсена.

Звездный час французской тяжелой кавалерии закончился…

Свыше полутора тысяч (правда, отдельные авторы склонны увеличивать эту и без того внушительную цифру чуть ли не вдвое?) лихих французских кавалеристов, в том числе, легендарные ветераны д`Ополь с Дальманем, не вернулись из этой самой крупной конной атаки эпохи наполеоновских войн…

Сеча стихла…

Стих, как по команде, и снегопад…

…Между прочим, об этой грандиозной атаке, сметавшей все на своем пути, детально пишут не только все иностранные авторы! Никак не могли обойти ее своим пытливым взором и отечественные историки! Они полагают, что тогда впервые в жизни Мюрат увидел, что против урагана его неистовых вострых сабель и тяжелых палашей можно устоять: нужно лишь умеючи выставить острые жала трехгранных штыков на длинных кремневых ружьях, которые вспарывают животы лошадям и вышибают всадников из седел! «Нюансы» в описаниях подобных подвигов всегда были, есть и будут: каждая из враждующих сторон, естественно, всегда будет смотреть на случившееся событие со своей «колокольни», а порой, лишь «жердочки». О вкусах, как известно, не спорят. Впрочем, это всего лишь «заметки на полях», оставляющие за любознательным читателем право на свои собственные выводы. Тем более, что французская кавалерия не только нанесла русским большой урон (ее потери также были достаточно велики), но и стабилизировала положение в центре сражения и этого никто не отрицает. Более того, она значительно облегчила положение Даву, дивизии которого постепенно прибывали на поле боя. Так или иначе, но эта конная атака увековечила себя в военной истории как одна из самых великолепных, предотвратившая назревавшее поражение и нанесшая столь мощный удар противнику, что при других обстоятельствах, вполне возможно, он стал бы решающим…

Так кавалерия показала Наполеону, что она может быть крайне эффективна не только в разведке, прикрытии, преследовании либо фланговом маневре, но и в лобовой атаке на центр противника, особенно, если ее ведет такой непревзойденный кавалерист как Мюрат.

Только эта блестящая кавалерийская атака гасконского ухаря спасла положение французской армии.

Беннигсен так и не разглядел (?) (или …? В чем его, вот уже пару веков, упрекают диванные «всезнайки» разных калибров и мастей!) слабость французского центра и упустил наилучший шанс в этом кровавом бою победить уступавшего ему численно в тот момент Наполеона.