Текст книги "Злые вороги грозят России! Медлить нельзя!! Время ее героев… Том 1. Герои России той поры от Абамелека до Бурхановского"

Но и тот (полководец совсем иного масштаба!) не рискнул развить успех конного рейда Мюрата, бросив на затоптанный центр врага свой последний резерв – элитную, гвардейскую пехоту. Его явно сдерживало то, что Ней, видимо, упустил пруссаков Лестока и те вот-вот могли подойти к Эйлау. Пришлось оставить пехоту Старой Гвардии в резерве на случай боя со свежим врагом.

И русские и французы предпочли отойти на исходные позиции, продолжая лишь артиллерийскую дуэль.

И те, и другие ожидали подхода подкреплений: французы – от 15 до 25 тыс. солдат Даву (данные очень сильно разнятся), а русские – от 9 до 14 тыс. (сведения весьма противоречивы) пруссаков Антона Лестока, усиленных русским Выборгским пехотным полком и двумя казачьими полками, шедших к Эйлау от Альтгофа. На них наседал корпус Нея, с трудом сдерживаемый арьергардом Плеца и Притвица.

Наихудший момент сражения французы уже пережили, но кризис для них еще не прошел и им предстояло еще немало потрудиться, чтобы попытаться повернуть ход сражения в свою пользу!

И вот в час дня весь горизонт напротив левого – наиболее проблемного – фланга русских под началом Остермана-Толстого почернел и зашевелился. Это на поле боя окончательно развернулся «Х-й легион новоявленного Цезаря» – мощный III-й корпус Даву. Пользуясь своим численным превосходством и поддержкой пехоты Сент-Илера вместе с двумя драгунскими дивизиями из корпуса Ожеро, он начал обходить левое крыло армии Беннигсена.

Дивизия генерала Фриана первой атаковала солдат Багговута и при поддержке дивизий генералов Сент—Илера и Морана выбила его из с. Серпален.

Затем к Даву подошла дивизия генерала Гюденна, и в 14 часов его корпус овладел с. Кляйн—Заусгартеном. И это при том, что в бой со стороны русских уже втянулись полки генерал—майора Н. М. Каменского 2-го, прикрывшего отступление обескровленного отряда Багговута, а также дивизии Остермана—Толстого.

Несмотря на большие потери и постоянные контратаки русских образцовый корпус Даву неуклонно продвигался вперед: ему удалось взять мызу Ауклапен (совсем недавно там базировалась главная квартира Беннигсена) и дойти до с. Кушитен в тылу русских.

В общем, «железный» Даву нажал так, что «свернул» левое крыло русских Остермана-Толстого под углом в 90 градусов к их центру. Не спасли положения и личная неустрашимость Багговута с Остерманом-Толстым, и не срочный ввод в бой резервной дивизии Каменского 2-го.

На подход Лестока нужно было время, а методичный Даву решил не дать его неприятелю и ломил что было сил, введя в бой то ли все три свои образцовые дивизии, то ли одну из них, все же, частично дальновидно придерживал в резерве на случай «исправления ошибок».

В результате французы, все же, захватили господствующие над краем левого фланга высоты, повели по сжавшимся русским эффективный перекрестный картечный огонь и истекавшие кровью полки Остермана-Толстого, Багговута и Каменского 2-го «завибрировали»!

Согнутая до прямого угла дуга левого фланга – на 90 градусов на север – уже готовилась переломиться!

Назревала катастрофа – теперь у русских…

…Кстати, парадоксально, но по свидетельствам очевидцев, главнокомандующего Беннигсена на поле боя в этот самый критический момент сражения для русской армии не оказалось! (На что всячески давят «диванные всезнайки-стратеги Милостью Божьей»! ) Сошлемся еще раз на участника битвы А. Х. Бенкендорфа, очень доходчиво обрисовавшего казусность момента в своих воспоминаниях: «Генерал Беннигсен на протяжении нескольких часов не появлялся на поле битвы; зная его храбрость, мы посчитали, что он попал под одну из кавалерийских атак». Фактически никто не осуществлял командование русской армии в тот момент. На самом деле есть мнение, что Леонтий Леонтьевич так ждал подхода пруссаков Антона Лестока, что от нетерпения покинул сражение и свои войска, поскакав навстречу союзникам. Он кинулся искать их лично и поторапливать. Уже начало смеркаться и Леонтий Леонтьевич сбился в глубоком снегу с пути и чуть ли не час проблуждал по заснеженным полям в поисках тоже плутавшего в снегах Лестока!!!

Поскольку все резервы уже были введены в дело для противодействия Даву и среди высших генералов якобы (?) стали раздаваться голоса о необходимости отступления, то оставшийся за старшего в отсутствии главнокомандующего барон Остен-Сакен вроде бы уже собрался было дать команду на общую ретираду.

В этой кризисной ситуации, когда дорога в Россию оказалась перерезанной, лишь внезапное появление нескольких рот мобильной артиллерии артиллерийского подполковника А. П. Ермолов смогло, отчасти, выправить положение на левом фланге и дать потрепанным войскам Остермана-Толстого прийти в себя: построиться в новый боевой порядок.

Галопом прискакав на левый фланг к месту прорыва французов, он стремительно развернул все свои 30—36 пушек (данные разнятся; хотя на самом деле по штатному расписанию в роте полагалось числиться 12 орудиям). Намеренно отослав в тыл передки и лошадей, Алексей Петрович рявкнул своим вышколенным канонирам что-то типа «Ни шагу назад! Стоять и Умирать!!» (это еще в литературной форме ибо «русским образным» языком он владел непревзойденно, как и подобает «Отцам Солдат» во все времена и у всех воинственных народов!) и открыл такой ураганный картечный огонь почти в упор (уже становившийся его фирменным «ермоловским» стилем!), что тут же уложил неприятельские колонны в глубокий снег, причем, надолго! Почти два часа без перерыва (!) ермоловские батареи стреляли так быстро, четко и метко, что, как писали потом очевидцы, «в воздухе постоянно кружились обломки оружия, взлетали каски, кивера, оторванные ноги лошадей и руки всадников, сжимающие сабли»!

…Впрочем, то ли быль – то ли… небыль!? Хотя, «ермоловцы» и их крутой командир могли по-всякому!!!

Их эффективность была столь высока, что восхищенные историки затем назовут этот маневр огнем – «конноартиллерийской контратакой».

Ведь именно она позволила русским отбить м. Ауклапен.

…Кстати, до сих пор неясно: по чьему приказу был проделан этот сколь рисковый, столь и своевременный маневр-выдвижение на новые позиции, когда принимать решение надо было мгновенно!? И какова в нем роль юного 22-летнего генерал-майора А. И. Кутайсова и дежурного генерала А. Б. Фока!? То ли это сделал Кутайсов – по чьему своевременному приказу через его адъютанта поручика И. К. Арнольди (будущего генерала от артиллерии) с правого фланга примчались три конно-артиллерийские роты генерал-майора Н. И. Богданова, полковника князя Л. М. Яшвиля и на тот момент всего лишь подполковника А. П. Ермолова, развернувшись с хода на единой позиции, они успели-таки открыть убийственный картечный огонь по атакующим колоннам почти в упор!? В тоже время историк русской артиллерии П. П. Потоцкий утверждал, что «когда… настал тот критический момент, которым должна была решиться вся участь сражения, – вот в эту-то роковую минуту прискакал Ермолов, несмотря на глубокий снег, с правого фланга на левый с двумя конными ротами, своей и генерал-майора Богданова… Вскоре, по приказанию генерал-майора графа Кутайсова, адъютант его поручик И. К. Арнольди привел конную роту князя Яшвиля Л. М.». При этом Потоцкий писал, что идея использования конной артиллерии принадлежала генералу графу П. А. Толстому. Следовательно, Ермолов реализовал идею Толстого. Еще один историк русской артиллерии генерал-майор Г. М. Ратч на страницах «Артиллерийского журнала» в 1861 г. тоже высказался в пользу того, что положение русской армии под Прейсиш-Эйлау спасли Толстой и Ермолов, а не Кутайсов. Вот что говорил он в одной из своих публичных лекций офицерам гвардейской артиллерии: «… Даву немного уже оставалось, чтобы явиться в тылу нашего боевого расположения; но в это время прискакал на выручку Ермолов с 24-мя конными орудиями… Но если бы Толстой не вспомнил о конной артиллерии и она не исполнила бы так быстро и блистательно своего назначения, то 240 орудий, стоявших на фронтальных батареях, без пути к отступлению… " достались бы врагу. Биограф Кутайсова А. А. Смирнов полагает, что Ратч и Потоцкий в вопросе о роли Кутайсова в сражении при Прейсиш-Эйлау, основывались на свидетельствах участников этой битвы, в частности, очень близкого родственника Ермолова – Д. В. Давыдова, причем, всю жизнь кузены поддерживали добрые отношения. Последний был в ту пору адъютантом П. И. Багратиона, числился штаб-ротмистром лейб-гвардии Гусарского полка и не раз писал потом о действиях русской артиллерии в ходе Эйлаусского побоища. «…Наступление корпуса Даву… заставило графа П. А. Толстого приказать двум этим конным ротам (Богданова и Ермолова – Я.Н.) под командою Ермолова спешить (с правого крыла – Я.Н.) на левый фланг. Прибыв туда, Ермолов, снявшись с передков и оставив при себе самое необходимое количество зарядов, отправил всех лошадей… и передки назад. Граф Кутайсов, прибыв позднее сюда с одной конной ротой, сделал тоже самое… Деревня Ауклапен, зажженная брандскугелями роты Ермолова была… очищена неприятелем… французские войска, покушавшиеся двинуться между возвышениями и нашими ротами… выстрелами из наших тридцати шести конных орудий, потерпели жестокий урон. Так или иначе, но племянник, командовавшего в той битве всей русской артиллерией генерал-майора Д. П. Резвого, подававшего наградные списки главнокомандующему Беннигсену, генерал-майор граф А. И. Кутайсов был удостоен ор. Св. Георгия III-го класса. Это был редкий случай, когда награждали военным орденом через класс, ведь Кутайсов не имел низшего IV-го класса этого ордена, с которого полагалось начинать награждение. А один из подлинных героев этого «ключевого» эпизода в ходе Эйлаусского побоища подполковник А. П. Ермолов получил всего лишь ор. Св. Владимира 3-й степени. Потом долго ходило много слухов по поводу этого «награждения», как в армейской среде, где уже тогда у Ермолова был непререкаемый авторитет неподражаемо хладнокровного артиллериста, а к Кутайсову многие относились сквозь призму фаворитизма его отца у покойного императора Павла I. Тем более, что представление шло через… его дядю командующего в той битве русской артиллерией генерала Резвого. Впрочем, так бывает и на войне, в том числе, «a la guerre comme a la guerre». Все тот же Д. В. Давыдов пишет: «…Так как генерал Резвой приказал составить списки… отличившихся, то граф Кутайсов потребовал их от Ермолова. Представляя их, Ермолов сказал: «Благодарю, ваше сиятельство, что вам угодно известить меня, что вы были моим начальником во время битвы (курсив мой – Я.Н.)"… На военном олимпе – нет места для двоих; полководческая слава самая ревнивая из всех страстей, поскольку она добывается морем крови (своей и чужой) и смертями «бес числа» (с обеих сторон). А что же пишет по этому поводу главный фигурант этого «жаркого дела» сам Алексей Петрович Ермолов – фигура культовая в русской артиллерии той поры? Но весьма желчная и крайне амбициозная! В третьей публикации своих записок – в 1865 г: «Вышли награды за Прейсиш-Эйлауское сражение. Вместо 3-го класса Георгия, к которому удостоен я был главнокомандующим, я получил Владимира. В действии сделан участником мне артиллерии генерал-майор граф Кутайсов. Его одно любопытство привело на мою батарею, и как я не был в его команде, то он и не мешался в мои распоряжения. Однако же, не имевши даже 4 класса, ему дан орден Георгия 3-го класса. В реляции хотели написать его моим начальником… Князь Багратион объяснил главнокомандующему сделанную несправедливость, и он, признавая сам, что я обижен, ничего, однако же, не сделал». Биограф Кутайсова А. А. Смирнов уточняет: «Действительно, конно-артиллерийская рота Ермолова по диспозиции не входила в состав артиллерии правого крыла русских войск на Прейсиш-Эйлауской позиции, которой командовал Кутайсов. Рота Ермолова состояла в арьергарде Багратиона, который, войдя на основную позицию армии, оставил свою артиллерию за правым крылом. Своим замечанием Ермолов словно хочет подчеркнуть, что не подчинился бы требованию Кутайсова о переброске своей роты на левый фланг, в чем можно вполне усомниться. Кстати сказать, Толстой, чье указание, если верить Давыдову, исполнял Ермолов, тоже не являлся прямым начальником Ермолова. Вряд ли думал Ермолов о степени подчиненности во время сражения, а если и думал, то прекрасно понимал, что всей артиллерией армии командовал дядя Кутайсова. Почему-то это подчеркивают только когда речь идет о награде. Да и обе конные артиллерийские роты арьергарда фактически поступили в резерв правого фланга, как сказано в «Истории отечественной артиллерии», а следовательно, подчинялись Кутайсову. Вероятно, амбиции Ермолова проявились только в его записках, спустя много лет. Даже если верить, что Ермолов якобы пожаловался Багратиону в 1807 г. на несправедливость с его награждением за Прейсиш-Эйлау, то нельзя забывать, что с семьей Кутайсовых у Багратиона были весьма близкие отношения, ведь мать Александра Ивановича была посаженной материю Багратиона на его свадьбе 2 сентября 1800 г. Поэтому вряд ли стал бы Багратион активно оспаривать награждение Кутайсова. И если уж быть до конца объективным, то нельзя умолчать, что Ермолов получил-таки орден святого Георгия 3-го класса за действия в бою под Ломитеном через четыре месяца. Так что его жалобы и ходатайства его начальников не были безрезультатны, хотя такая позиция не делает ему чести»…

Грозившее русским катастрофой наступление Даву оказалось остановлено. И хотя с дороги на Фридланд русских он сбил-таки, но дальше пройти не смог, так как его войска уже понесли значительные потери.

И тут – то ли около 16, то ли около 17 часов (данные разнятся) – очень вовремя за левым флангом русских возникли передовые 6 тыс. из запыхавшегося прусского корпуса Лестока и канонирам Ермолова наконец удалось перевести дух. Во время поторопленный Беннигсеном и сумевший, пожертвовав небольшими отрядами генералов Плеца и Притвица, оторваться от Нея, он сходу перестроился для атаки Даву. (Возможно, именно это изменение сил лишило Наполеона возможности одержать победу в ходе кровавой Эйлауской бойни!?) Шедший во главе колонны Выборгский пехотный полк первым кинулся вперед на с. Кушитен. За ним под бравурную музыку двинулись остальные прусские отряды, которых с крайнего левого фланга поддержали казаки Платова и прусская кавалерия.

На какое-то время Даву, выбитому из Кушитена, удалось-таки прикрыть отход своих частей резервами из дивизии генерала Фриана, которая неся большие потери в глубоком снегу, все же, смогла приостановить контратаку неприятеля.

Но и Лесток, получив поддержку от московских драгун, павлоградских гусар и Багговута с Каменским 2-м, развил наметившийся успех, заняв березовую рощу перед с. Кляйн—Заусгартен. Да и пушкари Алексея Петровича показали, что «есть еще порох в их пороховницах»! Они переносили свои орудия на руках все дальше и дальше вперед, поддерживая Лестока с фланга.

Теперь тяжело пришлось Даву, «железный маршал» получил серьезную контузию, но остался в строю. Ему пришлось приложить все свое незаурядное мастерство, чтобы отойти в Кляйн—Заусгартен (правда, по другим данным, французы откатились чуть ли не до своих исходных позиций!?) и там закрепиться.

И в сгущавшихся сумерках теперь уже Наполеон стал напряженно вглядываться на север, надеясь увидеть авангард Нея, единственного человека, от которого зависел исход кровавой сечи.

В этот благоприятный момент, когда Фортуна, казалось снова улыбнулась русским, имея свежий корпус пруссаков, Беннигсен не нашел в себе сил дожать французов…

Но так ли это?

Скажем лишь, что историкам в уютной тиши кабинетов легко делать глубокомысленные выводы на тему «что и как надо было делать в ходе сражения». Тогда как главнокомандующим в суматохе боя на решение той или иной ситуации отпускается то ли несколько минут, то ли секунд, то ли… мгновение. Тем более, что за результат перед царем и отчеством («народом и партией» и т.п.) отвечают только и исключительно они.

Это, как в футболе: считается, что выигрывает команда (игроки), а проигрывает -… тренер! И, порой, проигравшего командующего, как и проигравшего тренера, снимают с поста с всеми вытекающими из этого последствиями.

В общем, «каждому – свое», не так ли?

…Кстати, известный своей независимостью в суждениях наполеоновский маршал Бернадотт, ненавидевший Бонапарта, потом так комментировал этот решающий момент в памятном своими крутыми поворотами эйлауском сражении, в котором он, кстати, не участвовал: «Никогда счастье более не благоприятствовало Наполеону, как под Эйлау. Ударь Беннигсен ввечеру всеми своими силами, он взял бы, по крайней мере, 150 орудий, под которыми уже были убиты лошади»…

А потом, уже в сумерках, в 7 часов вечера подошел запыхавшийся авангард корпуса Нея (посланный в 8 утра, приказ Наполеона на марш-бросок к полю боя он получил только в 14.00 часов!) и к 8 часам вечера остановил контрнаступление Тучкова и Лестока. (По другим данным, Ней все же пришел на поле боя лишь к 10 вечера, когда уже спустилась ночь и менять что-либо было уже поздно!?)

Французы отошли на исходный рубеж и противники перестали остервенело наматывать друг другу кишки на штыки.

Но ожесточенная артиллерийская канонада продолжалась еще очень долго и только после 10 часов вечера стрельба прекратилась полностью.

Почти 14 часов длилось, шедшее с переменным успехом, сражение, и только когда из-за сгустившихся вечерних сумерек противники стали неразличимы, оно прервалось.

Глубокая ночь легла на красное от крови, а по утру такое белоснежное, Эйлауское поле.

Было около 26 градусов мороза…

…Кстати, потом некоторые военные, и не только «всезнающий» наполеоновский маршал Бернадотт, но и, в частности, русский поэт, удалой гусар, и «конный диверсант» Милостью Божьей, но отнюдь не крупный полководец-стратег, Денис Давыдов, рьяно упрекали Беннигсена в том, что он де не воспользовался ситуацией на своем левом фланге после ввода в бой 6 тыс. человек из 9—11 тыс. прусского корпуса ген. А. В. Лестока. Ведь им с помощью русских полков удалось «вернуть» Даву туда, откуда он начал свое могучее наступлении. Ему, дескать, следовало по-суворовски решительно ударить на попятившегося врага и… попробовать выйти в тыл Бонапарту! Кое-кто полагал, что Леонтий Леонтьевич вроде бы готовился к подобному «ходу конем»: приказал же он уже поздно вечером Н.А.Тучкову 1-му готовить почти не участвовавшие в сражении правофланговые войска к переброске на левый фланг Остермана-Толстого для атаки потрепанных войск «железного» маршала! (Правда, по другим данным Беннигсен лично отправился на свой правый фланг, собираясь организовать именно оттуда атаку противника.) Но в глубоком тылу правого крыла русских Тучкова появились передовые отряды Нея, потерявшего много времени и сил в глубоких снегах по дороге к Эйлау и так и не догнавшего Лестока. И хотя ему удалось сходу взять с. Шлодиттен, но русские очень скоро смогли вернуть это селение. И все же, говорили, что эти неожиданные события заставили очень осторожного и крайне предусмотрительного Беннигсена дать отбой развитию контрудара. Леонтий Леонтьевич не забывал, что где-то по пути к Эйлау застрял еще и корпус маршала Бернадотта с помощью которого Бонапарт мог совершить свой очередной быстрый маневр! К тому же, у Бонапарта все еще не была задействована его пешая Старая Гвардия – могучая сила! Да и кавалерия Мюрата и Бессьера хоть и потеряла в ходе своего героического броска на центр русских 1500—1600 всадников (или даже более!?), но еще около 10 тыс. были в строю и могли в нужный момент попытаться совершить очередной подвиг! Корпуса Нея и Бернадотта могли добавить к имеющимся силам порядка 30 тыс. свежих бойцов, что в целом давало до 70 тыс. человек! (На самом деле Бернадотт мог появиться на поле боя лишь через пару дней, но Беннигсен, в отличие от Наполеона, об этом не знал!) Тогда как у русских все резервы уже были задействованы и даже на подходе не было никаких свежих частей, а силы Лестока, все же, были небольшие. Правда, большинство русских генералов азартно склонялись в пользу контрнаступления. Рассказывали, что на памятном ночном совещании после эйлаусского побоища Беннигсену пришлось столкнуться с оппозицией высших генералов армии. За сражение на следующий день выступил практически весь штаб Беннигсена: Б. Ф. Кнорринг (помощник главнокомандующего), Ф. Ф. Штейнгель (генерал—квартирмейстер) и граф П. А. Толстой (дежурный генерал). Дело едва не дошло до поединка между двумя полными генералами – Кноррингом и Беннигсеном, они чуть ли «не бросились друг на друга со шпагами», едва их удалось присутствовавшим примирить. (Позже Толстого заменили на его должности, а Кнорринга и вовсе отозвали из армии.) В общем, у крайне осторожного и расчетливого главнокомандующего вверх взяло благоразумие: Бонапарт «ранен», но отнюдь не смертельно, а русская армия измотана предшествовавшими маршами, двумя днями сражения (в первый день противники активно выжимали друг друга из Прейсиш-Эйлау) и понесла большие потери! Сражаться за победу бесперспективно: «лучше синица – в руках, чем журавль – в небе!». И все же, вполне возможно, у Леонтия Леонтьевича было какое-то мгновение, когда он мог решить исход боя с Наполеоном под Прейсиш-Эйлау в свою пользу, но для этого нужно было хотя бы на мгновение… озарение гения! Хотя бы раз жизни, как это случилось много лет спустя со «Стариком Вперед!» – прусским генералом Блюхером (никогда не котировавшимся как супер-талант!), когда он после своей серьезной неудачи под Линьи, чуть не обернувшейся катастрофой для него лично, все же, решился на немедленный форсированный бросок сразу же после сражения на помощь Веллингтону к Ватерлоо! Тем самым, он пришел на поле боя очень во время и решил судьбу Бонапарта раз и навсегда! Можно сказать поставил крест на его полководческой карьере! Этот факт признавал сам Наполеон! Леонтий Леонтьевич Беннигсен действительно был крепким профессионалом без заметно слабых мест, но на вспышку гения, позволяющую мгновенно перевернуть ситуацию «с ног на голову», был, к сожалению, не способен…

За то, что он сдержал напор наполеоновской армии под началом самого Наполеона генерала от кавалерии Леонтия Леонтьевича Беннигсена довольный Александр I наградил ор. Св. Андрея Первозванного и 12 тыс. рублей ежегодной пенсии.

Тогда, в двухдневной кровопролитной под Прейсиш-Эйлау, (а перед этим еще и в ожесточенном Пултусском сражении с одним из лучших наполеоновских маршалов – Ланном) Беннигсен показал всем, что свое смертельное ремесло он действительно знал крепко, сумев достойно противостоять всем атакам наполеоновских колонн. Другое дело, что под Эйлау (а у Ланна под Пултуском) у Наполеона их было отнюдь не в избытке для мощного продавливания вражеских линий.

В результате обе кровопролитные битвы, где вдосталь нагулялось холодное оружие, закончились в «ничью»…

Это был его «звездный час»!

…Между прочим, уже после окончания войны 1806—1807 гг., во время встречи в Тильзите, Наполеон пожал Леонтию Леонтьевичу руку со словами: «Генерал, вы были злы под Эйлау. Я всегда любовался вашим дарованием, еще более – вашей осторожностью». Беннигсен потом никогда не забывал этой его характеристики со стороны гения, которому ему «посчастливилось» противостоять и даже «сыграть с ним в ничью», причем, Бонапарт играл «белыми», а наш герой – «черными». В своих записках Леонтий Леонтьевич с большим удовольствием вспоминал лишь первую часть фразы Бонапарта, предназначенной ему – каким он был «злым под Эйлау». О «даровании» он говорил на каждой странице, а вот об «осторожности» (а она, как известно, у великих полководцев стоит на последнем месте) предпочитал умалчивать. Гусарский поэт Денис Давыдов – участник эйлауской «мясорубки», кстати, не без оснований полагал, что под «злом» Бонапарт полагал «упорство и ярость, с какими дрались войска наши в этом сражении», а не степень дарования Беннигсена…

Задачи, стоявшие как перед Наполеоном, так и перед Беннигсеном оказались нерешенными.

Французский полководец не смог окружить и разгромить русских, мало того, сам находился на волоске от поражения. Главнокомандующий русских хотя и обескровил противника, но сам уже не мог наступать. Полностью обессиленные противники «спустили вдрызг порванные паруса и застыли в морозном дрейфе» посреди залитого морем крови поля ужасного побоища, в котором по образному выражению Дениса Давыдова «штык и сабля, роскошествовали и упивались досыта…».

Цвет и русской и французской армий – отборные солдаты и офицеры – лежали мертвыми, погибали от ран, замерзали на кровавом снегу. Огромное их количество умирало несколько дней (помочь им чем—либо не имелось возможности), в основном от холодов, даже если им была оказана медиками обеих армии необходимая помощь. Не было помещений (не говоря уже о теплых домах), где бы их можно было разместить и ухаживать, фактически они медленно угасали на улицах или полях. Зрелище замерзающих искалеченных раненых производило ужасное впечатление. Об этом свидетельствуют дошедшие до нас мемуары современников, видевших происходящее своими глазами.

Но ни одна из сторон не знала, за кем осталась победа?

Ней, подошедший к полю боя слишком поздно, был потрясен видом покрытого грудами окровавленных, слегка припорошенных снегом тел огромного поля. «Что за резня, – воскликнул он, – и без всякого результата!»

То, что они не смогли одолеть русских, изумило французов. Получилось, что их Великая армия, несмотря на свои несомненные боевой опыт, ратное мастерство и энергию, не добилась победы. Мало того, наполеоновские генералы отлично понимали, что сами находились на волосок от поражения.

По всему получалось, что у русских было то, что отсутствовало в европейских армиях – стойкость и мужество, т.е. именно то, в чем они на поле боя на равных соревновались с французами.

Той памятной ночью Беннигсену предстояло принять трудное решение: остаться на поле боя и принять назавтра новый бой (напомним, что кое-кто из его генералов придерживался такой позиции) или не рисковать и отойти, зализывая раны!?

Учитывая появление свежего корпуса Нея, сведения о громадных потерях, а также, что своих резервов у него самого больше нет, а Наполеон так и не ввел в дело свою пешую Старую Гвардию, и где-то поблизости «бродил» корпус Бернадотта, около полуночи Беннигсен снова, как и в финале сражения, предпочел «синицу в руках – журавлю в небе». После горячих споров со своими генералами он приказал армии начать отход в направлении Кенигсберга, прикрываясь казачьими арьергардами.

Уже одно то, что Беннигсен смог остановить «корсиканское чудовище», позволило ему отойти с поля без особого вреда для репутации русского оружия. Правда, вскоре Леонтий Леонтьевич прекратил свой отход и дал команду казакам Платова непрерывно тревожить французов, но не рассчитывать при этом на поддержку своей пехоты и регулярной кавалерии – изрядно измотанных под Прейсиш-Эйлау.

Первым из французов об этом узнал кто-то из наполеоновских маршалов – то ли Сульт, то ли Даву. По совету сторожевого офицера, он приложил ухо к земле: с дальнего края поля боя доносился непрерывный, ритмичный гул. «Враг отходит!» – радостно произнес он, до глубины души потрясенный только что закончившейся невиданной массовой бойней.

Ночная ретирада Беннигсена стала спасением для французов!

Таким образом, они удержали за собой поле боя. А ведь рассказывали, что Наполеон не исключал возможности своего отхода, но решил подождать до утра, а ночью узнал, что русские начали отступать от Прейсиш—Эйлау.

Итак, энергичной погони русских не было!

Весьма доходчиво написал потом об этом адъютант Багратиона Д. В. Давыдов: «Французская армия, как расстрелянный военный корабль, с обломанными мачтами и с изорванными парусами, колыхалась еще грозная, но не способная уже сделать один шаг вперед ни для битвы, ни даже для преследования».

С ним согласен и А. Х. Бенкендорф: «Неприятель нас не преследовал; все сообщения доказывали, что он разбит при Эйлау и продолжать военные действия не в состоянии».

Только после того, как русские прошли 17 верст, их арьергард заметил на почтительном удалении от себя наблюдавший за ним небольшой отряд конных егерей Мюрата.

Потери сторон были таковы, что их истинные цифры долго были «под грифом секретно»…

Тем более, что во все времена противники предпочитали преуменьшать свои потери и максимально увеличивать чужие…

Отечественный историк Е. В. Анисимов придерживается очень разумной позиции в этом предельно щекотливом вопросе: никогда не принимать за подлинные данные одной стороны о потерях… другой стороны, а ограничиваться лишь признанием своих собственных.

Так вот – по некоторым данным:

– русские лишились то ли – 20 тыс. человек (из них 12 тыс. убитыми и 8 тыс. раненными, причем среди них оказалось 70 офицеров и 9 генералов) то ли – 26 тыс. чел.;

– французы – по их данным не досчитались порядка 18 тыс. человек, а вот по нашим – чуть ли не 30 (!?) тыс. погибших, 12 тыс. раненных, в том числе, 18 генералов, шестеро из которых ушли в Бессмертие.

Впервые за всю свою блестящую военную карьеру Наполеон не только не смог одержать безоговорочной победы, но и даже подумывал о необходимости заняться переговорами о мире с российским императором и «прятавшимся за его спиной» прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III.

Но поскольку Беннигсен первым – глубокой ночью – покинул окровавленное поле Эйлау и Бонапарт сразу же объявил побоище своей победой. По нормам той поры – за кем осталось поле боя, тот и победитель – он был прав. Своим отходом Беннигсен «расставил все точки над i». Заняв поле боя после отхода русских, французы справедливо – по принятым в ту пору неписанным военным законам – посчитали, что все же победу одержали именно они!

Сам Бонапарт позднее конфиденциально признается спецпосланнику императора Александра I в Париже знаменитому позднее генералу А. И. Чернышеву: «Если я назвал себя победителем под Эйлау, то это потому только, что вам угодно было отступить».

Но преследовать русских французы не смогли: «Великая Армия» впервые в своей истории «была не на параде».

Затем противники довольно долго бездействовали. Наполеоновская армия зализывала раны, полученные в ту отнюдь не самую суровую зиму. Русская тоже ждала подкреплений, в первую очередь, залатанной после аустерлицкой неудачи гвардии во главе с Великим Князем Константином Павловичем. Более того, ожидался приезд самого государя-императора, посчитавшего возможным снова посетить театр военных действий, после того как его отцеубийца смог лишить «корсиканского выскочку» статуса победоносного полководца.