Текст книги "Мой брат якудза"

И вот однажды, холодным утром, они незаметно уйдут из дома, не предупреждая родителей. Некоторым из них некого предупреждать.

Они уйдут из дома и больше не вернутся.

Они поедут в большой город на мотоцикле или на поезде, на деньги, которые сберегли или украли. Приедут и будут слоняться по улицам города, поражаясь ему, полные страха, с пустым от воспоминаний и надежд сердцем. Не бросив ни единого взгляда в сторону места, откуда они родом.

Подросток найдет подростка, подросток сойдется с подростком. Иногда нож, иногда кулак, иногда взгляд нирами – взгляд, способный убить. Они выберут главаря, и в их поступках уже не удастся разглядеть огромного страха, переполняющего их.

Однажды к ним обратится незнакомец и будет душевно говорить с ними. Они войдут в семью. У них будут отцы, братья и старшие сестры. И шрамы появятся один за другим, как древний шрифт жертвенности. Для своих старших они будут драить, чистить, приносить воду, чай и разные напитки, держать их детей в своих неуверенных руках и смотреть на своих старших братьев, то появляющихся, то исчезающих в семье. Склонив голову, будут они выполнять маленькие поручения, не ведущие ни к славе, ни к богатству, но исполненные скромности, покорности и сильного желания быть как босс. И надежды на то, что им это удастся.

Они взбунтуются против окружающего их мира, облачатся в красные и черные костюмы, блестящие туфли, и никто не посмеет встать у них на пути. Они будут жарить на огне блестящие комочки, похожие на сахар, – сябу, которые гайдзины называют «метамфетамин» и будут вкалывать их себе под кожу или же будут размельчать эти комочки в порошок и вдыхать их, и белые кристаллы будут ими управлять. У них будут короткие волосы, черные глаза за черными очками. Рядом с ними будут высокие рыжеволосые девчонки. Не пройдет и года, как они пойдут к мастеру татуировок, и он вырежет на их коже имя босса и большие цветы древних японских божеств. Они будут доставать пачки денег из потайных карманов и оставлять их здесь и там в обмен на небольшие услуги. Всех своих девушек они будут забрасывать деньгами в обмен на слезы, одиночество, страх и загадочное очарование, которому нет объяснения.

Однажды, когда кристаллы будут у них в артериях, они забьют до смерти, ранят кого-то или начнут стрелять. Тогда позовут босса, который запретит им принимать кристаллы. Однажды они опозорят семью. Они возьмут нож, принесут кусок белой ткани, приведут друга, чтобы держал их, закроют глаза и на счет «Раз!» отрежут конец мизинца, как когда-то делали проститутки, которые приносили маленькую часть мизинца своему возлюбленному в знак преданности, любви, верности, привязанности и непреклонности. И вот кровь разбрызгивается по белой ткани, и они приносят эту бело-красную жертву своему боссу: «Прости, это – тебе. Возьми это, отец, вот, возьми, я больше так не буду».

Они войдут в одну яму, потом в другую, с рукавами, засученными ровно настолько, чтобы намекнуть о красно-зеленых цветах на их руках. Их сердце наполнится радостью при мыслях о тех достойных людях, которые постепенно превращаются для них в ничто. Может, среди них будет отец, учитель права, душевный лекарь или социальный работник. Возможно, там будут все те честные люди, что их воспитывали.

Они будут ходить по улицам города с бумажником босса в руках, будут предлагать ему сигарету, поджигать ее. И все будут смотреть на них, и все будут знать, что они принадлежат к семье.

Потом за ними придут другие подростки, с мотоциклами или без, со взглядами, умоляющими, чтобы позволили им вступить в семью. Они согласятся и будут строгими и безжалостными.

И тогда появятся зависть, новые шрамы и битвы, в которых не будет смелости, а будет одна лишь показуха. И тогда появятся деньги. И когда они услышат о том, как их босс сгоряча убил соперника, то будут смотреть на него с благодарностью и восхищением, а он и не заметит их присутствия. Они отвесят поклон, встанут, пойдут и сдадутся полиции, скажут: «Это я убил». Годы в маленькой тюремной камере, душ три раза в неделю. Клочок неба за решеткой и воспоминания. Сказка о мире беспредела, не знающем компромиссов, и о настоящем мужчине, не знающем ничего, кроме боли, уважения, гордости, рыцарства и битв. Там, в маленькой камере, они проведут год и еще год, а затем получат признание.

И будут они высоко взлетать и лавировать вниз. Взмывать ввысь и терпеть безутешные крушения своих надежд. Вернутся и воспрянут, словно жар-птицы. Ночь за ночью они будут скитаться в мире страха, который сами создали, и будут видеть сны про людей, обмочившихся при одном только взгляде на них, и самих себя, безжалостных и жестоких. Их печень разрушена спиртным. Рядом будут женщины, которым давно все про них известно, и дети, которые их совсем не видят и не знают. А они просят любви и тешатся своей мужественностью.

Они умрут с разрушенной печенью и, быть может, завещают свою кожу лабораториям.

* * *

 
Радость – это
Урок поэзии
Раз в неделю.
 
 
Раз в неделю
Проповедь буддийского монаха.
 

(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен-ичи Фукуока)

Один из дней в обществе Тецуя. Мы начали свой день утром с церемонии, посвященной памяти одного из членов семьи, босса Ямады, очередной жертвы пока еще осторожной войны между семьями Кёкусин-кай и Ямада-гуми. Некоторые говорят, что эта война уже проиграна, из-за могущества Ямада-гуми. Но есть и те, что верят, что если все токийские семьи объединятся против общего врага, то, быть может, его удастся остановить. Эта война более ощутима на северном острове, Хоккайдо, особенно в городе Саппоро. Там, в новом и еще не нанесенном на карту районе, в мире якудза идет борьба за власть и большие деньги. Война идет тяжелая и ожесточенная, большие семьи со всей Японии пытаются заявить о себе до того, как появятся местные традиции и завоеванные территории. Но здесь, в Токио, пока в силе договор о том, что Ямада-гуми не появляются.

Один из людей Ямада-гуми все же попытался проникнуть в район Ямады из Кёкусин-кай. После двух предупреждений и после того, как стало ясно, что человек из Ямада-гуми пытается обосноваться в районе Матида в окрестностях Токио, возникло напряжение. Как-то вечером Ямада встретил одного из людей Ямягути-гуми и убил его, а затем выстрелил в себя, чтобы восстановить баланс смертей и чтобы эта резня не переросла в большую войну. Ямада принес себя в жертву, чтобы хотя бы на время сохранить мир.

Но неизвестно, успокоит ли самоубийство Ямады людей из Ямада-гуми на этот раз. Насилие, высокомерие и наглость со стороны этой огромной семьи Японии в последнее время все усиливается, и вряд ли этот случай не перерастет во что-то более серьезное. Сейчас договоренности между семьями уже не так строго соблюдаются. Есть подозрения, что события могут выйти из-под контроля. Все это объясняет мне Тецуя, который знает, что через некоторое время, когда не станет покойного босса Окавы, управлять всеми делами придется ему. Все знают, что Тецуя унаследует власть.

В тот период я проводил много времени в обществе Тецуя, который считается одним из трех «устрашающих» якудза на северо-востоке Японии. Он – дипломат, соратник Окавы в вопросах ораторства. Он – арбитр, посредник, связывающий концы, создающий союзы между местными семьями по всей округе на северо-востоке Японии и расширяющий границы владения семьи Кёкусин-кай за пределами Токио. Он создает империю, подготавливает почву, чтобы столкнуться лицом к лицу с семьями, пытающимися проникнуть с западной части страны. Человек прожженный, острый на язык, но, при необходимости, может быть и льстецом. Человек, потрепанный жизнью. Всегда в костюме и при солидном галстуке. Худощавый, лицо с четко вырезанными чертами. При необходимости может выглядеть устрашающе.

Я встречаю Тецуя рядом с его домом. Мы готовы поехать в город Фудзи-Ёсида, что у подножия горы Фудзи, на фестиваль огня, символизирующий окончание сезона для подъемов на вершину горы Фудзи. Но по дороге туда нам необходимо принять участие в церемонии памяти Ямады, которая состоится в его доме. Мы садимся в черный «мерседес» Тецуя. Он в черном костюме, при черном галстуке с символом семьи Кёкусин-кай, как и полагается управляющему семьей. Мы направляемся к дому Ямады. Подъезжая, я вижу длинную вереницу черных роскошных автомобилей. Эта и соседние улицы украшены черными колоннами. Ямада совершил рыцарский поступок, и все приезжают, чтобы успеть попрощаться с ним до похорон и сожжения тела. Местные жители стараются не замечать нескончаемый поток здоровяков в черных костюмах и солнцезащитных очках, с коротко остриженными волосами. Все знают, кого они оплакивают и к кому они приехали. Тецуя говорит мне:

– Сэнсэй, на этот раз побудьте снаружи, это личное дело семьи. Подождите меня в машине.

Вереница черных машин перекрывает движение в этом маленьком квартале. Люди в черном, с непроницаемыми лицами, каждый со своим помощником, собираются в траурном доме.

А я сижу в машине и думаю: а что, если нагрянут Ямада-гуми и совершат здесь акт мести? Я вжимаюсь в сиденье машины, и, впервые с момента моего знакомства с якудза, мне становится страшно. Выхожу из роскошной машины и сажусь в маленьком кафе поблизости, дожидаясь окончания церемонии.

Через час Тецуя выходит, и мы направляемся на праздник огня на горе Фудзи. Тецуя хмурый, он переживает. Ходят разные слухи, но нужно, говорит он, сохранять хладнокровие. Они должны знать, что нельзя проникать на наши территории. Это война за жизнь и честь, как у вас, на Ближнем Востоке. Он много говорит о политике и затем переключается на другие темы, например рассуждает о роли религиозных праздников в культуре Японии или интересуется, как продвигается мое исследование, говорит о трауре, жалости и сдержанности, характерных для членов якудза. Приятная и размеренная беседа.

Через три часа мы оказываемся в городе Фудзи-Ёсида, что у подножия горы Фудзи. Все готово для праздника огня. Прилавки, соломенные колонны, которые будут поглощены огнем во время ритуала через пару часов. Молодые сыновья Тецуя хлопочут у прилавков, подготавливают их к началу фестиваля.

Мы подъезжаем к стоянке. Там нас ожидает один из сыновей Тецуя, который сохранил для него свободное место. Тецуя выходит из машины и приветствует парня. Тот глубоко кланяется. Кедзи достает из машины небольшой чемодан и вынимает оттуда одежду. Рядом с машиной, там же, на стоянке, он снимает черный траурный костюм. Теперь Тецуя в коричневых полосатых брюках, желтой рубашке и белых туфлях. Сейчас он балагур и сорванец, уличный предводитель. Мы проходим между прилавков его сыновей.

– Сэнсэй, давайте выпьем. Сейчас я должен заработать себе на пропитание. Может, получится миллион или полтора. Друзья ждут. Ах, какой замечательный день! Эй! Ёси! Давай хорошенькую девочку! Как дела? Все готово? Выше голову, Дзиро. Покупатели вот-вот будут, веди себя хорошо. И сними эти дурацкие туфли на каблуках, ты что, педик? Поздоровайся с сэнсэем! Эй, давай девочку! Пойдемте, сэнсэй, посидим в изакая и выпьем чего-нибудь.

В изакая все очень уважительно относятся к Тецуя. У него нет телохранителя, он в них не верит. Окружающие почти не смотрят на меня, разве что украдкой. Мы сидим в изакая, заказываем маленькие тарелочки с фирменными угощениями и саке и выпиваем. Тецуя становится задумчивым и уходит в себя. По его просьбе мы пересаживаемся на другое место в глубине изакая. Он много пьет. Вдруг я вижу слезы в его горящих глазах, глазах, которые могут и убивать, и оживлять. Один из самых устрашающих якудза погружен в размышления и недоступен для окружающих.

Тецуя был хрупким ребенком. Маленький Тецуя выходил играть с опаской, примеряясь к обстановке, чтобы убежать от насмешек, камней и бойкотов. Но дети насмехались не над его тощим телом. Они звали его «ёцу» и выставляли вперед четыре пальца. Тецуя мог играть только с себе равными.

Он молчит.

– Сэнсэй, я – ёцу, – говорит он вдруг и выставляет четыре пальца. – Ёцу, сэнсэй, это четыре, четыре ноги. Четыре ноги – это животное, не человек. Я родился в семье бураку. Мы – оскверненные. То, что когда-то называли «эта», а сейчас – «бураку». Бураку – это не люди, это скот. Я родился в семье бураку. Мои предки, так мне говорили, были бураку. Мой дед был бураку, и поэтому я – бураку, потому что это стереть нельзя…

В маленькой деревне рядом с Осакой предки Тецуя занимались обработкой кожи и изготовлением изделий из бамбука. Они делали хорошую обувь и качественные изделия, но они были бураку.

Поэтому родители отдали его на усыновление, чтобы у него был шанс.

– Я не видел свою мать тридцать лет. И когда я вновь увидел ее, она была больна. И я, один из трех наводящих ужас в Токио и на севере якудза, плакал горючими слезами рядом с ее постелью. Похороны, которые я ей устроил, были самыми большими и роскошными с момента основания Токио. Ее прах я поместил в золотую чашу. Моя мама…

Его отправили на усыновление, и он был усыновлен сначала одной семьей, потом другой. Он получил хорошее воспитание, его последний приемный отец был владельцем известной компании по производству автомобилей.

– Вы будете смеяться, но в детстве я учился балету. Может, тогда я и полюбил танцевать? Вы хоть раз видели меня танцующим на мацури? Моя приемная мать приучила меня к красоте. Я люблю красивые вещи, я должен показать вам свою каллиграфию и сценарии, которые я написал к фильмам, и мои рисунки, и мою редкую коллекцию китайского фарфора эпохи Мин. Качество, только качество. Я человек качества.

Но я в то же время и ёцу, не человек. Даже если это у меня на лице и не написано. Мы – прозрачная раса, но всегда есть кто-то, кто узнаёт, вынюхивает, выясняет, откуда ты родом, из какой деревни, как фамилия. Кто-то слышал о твоей матери, что она – ёцу. И они никогда не дадут тебе забыть, что ты – скотина. Будь мясником, убирай падаль, сдирай шкуры, но подальше от них, как можно дальше. И я не могу убежать от той скотины, что во мне. Поэтому я оставил семью, что дала мне образование, и искусство, и каллиграфию, и танцы, и пианино, и богатство. И будущее, как они говорят. Мой приемный отец говорил мне: «Ты поступишь в Токийский университет». Но я сбежал, потому что я оскверненный…

Тецуя рассказывает мне, как в семнадцать он попал в токийский район Синдзюку, в оплот якудза. Там зарабатывал по-разному. Трое подростков присоединились к нему через месяц. Один – во время распития саке, другой по собственному желанию помог в драке. Третий просто стоял себе в стороне, и, когда Тецуя остановил его, он ответил ему взглядом нирами. В этом районе нельзя просто сделать нирами и идти себе дальше.

Среди молодежи квартала не было никого, кто бы решился пойти против маленькой банды Тецуя. Через три месяца подростки очень зауважали своего главаря. Тецуя снимал себе маленькую комнатушку над секс-шопом. Ему не было дела до людей из якудза, которых он даже ни разу не встречал. Были и другие подростки, обращавшиеся к нему. Он их опрашивал, проверял, испытывал, вычислял и всматривался в обращенные к нему молодые души. Пусть подождут ответа, всех подряд он не принимает. Они начали называть его «аники» – старший брат, и он им не запрещал.

Через полгода их было уже восемь. Слухи о Тецуя начинают распространяться за пределами квартала.

Но однажды, когда он прогуливался по переулкам квартала, к нему обратился человек в черных брюках, белых туфлях и черных очках. Сгорбленный и мелкий, но вел себя, будто он здесь хозяин. «Пойдем, – говорит он Тецуя. – Пойдем, говорю, тебе и этого достаточно». Тецуя умеет распознать опасность и не перечит. Они заходят в маленькое местечко. Ясно, что тип в темных очках здесь свой.

– Пришло время повзрослеть, парень. Ты не сможешь болтаться так долгое время.

– Смогу.

– Попробуй, но я советую тебе подумать. Вот визитка. Ты видишь, к какой семье я принадлежу. Семья Кёкусин-кай, босс Окава. Слышал о нас, верно? Я – Адзуки.

Тецуя слышал об Окаве, и он понимает, с кем имеет дело, поэтому берет карточку, смотрит на человека из якудза и кладет ее в карман.

– Вступай к нам, и ты станешь уважаемым человеком. Ты и все твои младшие братья.

Он имеет в виду тех восьмерых подростков, что состоят в банде Тецуя.

– Мне и так хорошо.

– Нет.

– Я говорю, мне и так хорошо.

– Нехорошо так, говорю тебе. Слышишь ты, червяк? – Тецуя напрягся, его рука сжимает стакан. Молодой якудза кладет свою тяжелую руку на руку Тецуя: – И не пытайся. Если захочешь поговорить с боссом Окавой, я могу это устроить.

– Мне и так хорошо. Не знаю, кто ты и кто такой босс Окава.

– Хорошо. Еще узнаешь.

С того дня люди сторонятся его. В барах и пабах не встречают тепло, как раньше. Однажды к нему подходят трое, пронизывают его взглядами и не боятся. Однажды один из его ребят приходит с разбитым лицом и ожогами от сигарет на руках. Люди с прилавков на окраине квартала не платят ему дань, и когда он идет разбираться с ними, там его ожидают два здоровяка. Однажды один из его ребят приходит и показывает Тецуя свою спину, на которой десятки ожогов. И тогда Тецуя понимает, что настало время что-то менять.

Как-то вечером он встречает Адзуки. Он склоняет голову, Адзуки говорит ему: «Пойдем со мной».

– И тогда я впервые встретил босса Окаву. Мягкий взгляд, но смотрит глубоко. Впервые мне стало страшно. Он говорит мне: брось ребячиться и присоединяйся ко мне, я сделаю из тебя достойного человека. Он ничего не спросил ни обо мне, ни о моей маме, ни о моем деде или моих оскверненных предках. Только здесь, среди братьев, то, что считается оскверненным там, здесь очищается и то, что постыдно там, здесь достойно уважения.

И сегодня никто не смеет показать мне четыре пальца, как сорок лет назад, показать, что я – ёцу.

Окава – это человек, перевернувший мой мир вверх дном. Он превратил стыд в уважение, неудачу – в успех, боль – в наслаждение. Поэтому всей своей жизнью я обязан ему, боссу Окаве, и якудза.

Вы и я – братья, сэнсэй. Извините, что я говорю так откровенно, но вы мне как брат. Вы скиталец, сэнсэй, и вы такой же торговец, как и я. Хотя вы и образованны, и уважаемы и вы преподаете в университете, и у вас есть визитка, и люди кланяются вам, но ведь это все показуха. Я продаю деревца бонсай без корней, а вы торгуете знаниями, в которых нет смысла. Мы оба странники, сэнсэй…

Вдруг он словно просыпается ото сна.

– Есть у меня славные мальтийские собачки дома, которые щебечут, как охрипшие мышки. Они любят сидеть у меня на коленях. Но есть у меня и другие собаки, которых я выращиваю в другом месте. Собаки тоса, японские бульдоги. Это большие хищники, огромные псы. Искусная работа природы. Для меня они – сочетание красоты и силы. Иногда я иду смотреть на них. У меня стоит кресло напротив загона. Я курю трубку и смотрю на них час, иногда и два. Иногда я захожу в загон и говорю с ними, глажу их по спине и задним лапам. Они очень красивы! Но еще они нужны и для пари. Как-нибудь приходите посмотреть на бой псов тоса. Вы не представляете, сколько добропорядочных людей в Японии любят делать ставки на собачьих боях.

Якудза, сэнсэй, это внутренности японцев. Если бы нас не было, нас бы создали. Мы – это селезенка, печень, легкие и кишки нации, на которые хоть и неприятно смотреть, но и без них нельзя.

Как-то я иду посмотреть на бои. Загон с огромными, истекающими слюной псами. Провинциального вида клерки, бизнесмены и рабочие приходят сюда в предвкушении ожидающего их удовольствия. Появляются две молодые девушки, которые выглядят как офисные служащие. Они тоже очень взволнованны, будто пришли на сексуальное шоу. Все с большим вожделением делают ставки. Начинается тяжелый бой. Псы сцепились, и нельзя ничего различить. Уже в начале боя мне ясно, что я не останусь до конца, и я ухожу подальше, чтобы не слышать криков и шума. Через несколько минут бой заканчивается. Тецуя приходит с деньгами. Он хочет дать мне часть, но я отказываюсь. Якудза смотрит на меня и ничего не говорит.

Исповедь босса Окавы

– У меня есть компания по доставке строительного гравия, но ясно, что я зарабатываю не этим. Понимаете? Это для налоговой полиции. Моя семья относится к отделению тэкия в якудза – лоточникам-бродягам на фестивалях мацури. Но сегодня мы занимаемся и многим другим. Современный мир – это огромные возможности, редкие возможности. И несмотря на то что тэкия является хорошим и достойным заработком, и в мире уличной торговли у нас есть отлаженная торговая сеть, расположенная в основном на севере и востоке страны. На западе наши торговцы едут до города Нагоя, а дальше начинаются территории других семей, и там работать нельзя. Тецуя, мой зам, – специалист по фестивалям. Десять месяцев в году он объезжает все мацури на севере Японии. Может, в следующий раз поедете с ним?

Мы родом из разных мест, сэнсэй. Отбросы общества. Второстепенные люди. Люди, зовущиеся добропорядочными, вытеснили нас, выбросили, выслали, возненавидели. Потому что мы отличались, потому что родители наши отличались, потому что мы из бедных семей, потому что родители развелись, потому что мы плохо учились, потому что мы выделялись, потому что мы кричали и брыкались. Потому что мы – корейцы, нечистые бураку. Наша задача – отличаться от остальных и обеспечить домом всех, кто отличается от этого общества.

Ее мать колет амфетамины сябу под ногти, чтобы не было видно следов от уколов, сама Акико нюхает дым, а я люблю размельчать в порошок и нюхать. Я еду из деревни в Фукуоке, чтобы купить сябу. Мы сидим в старой развалюхе на свалке брошенных машин. Нюхаем и мечтаем. Акико больше ничего в жизни не надо, только мечтать. А мне нравится любоваться бородавкой на ее левом ухе.

Мать плачет по ночам, не разговаривает со мной. Один раз она попробовала завести разговор о моем будущем. «Нет, – сказал я. – Не хочу ходить в школу. Да, я хочу учиться, делать что-нибудь, кем-то стать. Я хочу стать якудза».

Мой отец – всего лишь семя, влитое в мать семнадцать лет назад.

Я купил себе сандалии на высоких каблуках, розовую шелковую рубашку и большие черные очки. Сделал завивку в стиле афро. Наблюдаю за братишками-аники из Фукуоки. Начинаю ходить, как они. Сразу так покачиваться не получается, надо тренироваться. Хочу научиться ходить так, чтобы все думали, что я один из них. Начинаю говорить с раскатистым «р». Сначала тоже не получается. Акико везде таскается со мной, она моя девочка. Прохожие пялятся на нас.

Как-то пристал к одному пьяному на улице. Гони деньги, говорю, и он дал. Это было так легко – охренеть!

Вчера мать покончила с собой. А может, и сегодня, точно не помню. Дядька Бондзиро взял меня к себе. Социальная работница Оба-сан угостила меня шашлыками якитори. Задавала тупые вопросы: что я чувствую, думаю, и всякое такое. Советы мне разные дает, жизни учит. А она ничего, эта Оба-сан. Жалко, что социальная работница. Я ведь еще не спал с женщиной. Когда она спросила меня, хочу ли я начать ходить в специальную школу для мальчиков, «чтобы общаться с другими мальчиками», кровь ударила мне в голову. Я воткнул ей в руку шампур от якитори и свалил. Пошла она к черту, дура.

Украл деньги у дядьки Бондзиро. Не попрощался с Акико и уехал в Токио. Живу у друга. На Сибуе [35]35
  Сибуя – один из самых оживленных и популярных увеселительных районов в центре Токио.


[Закрыть] можно достать хорошее сябу. Я люблю дым, люблю цветные вывески, люблю слушать звуки шагов прохожих, люблю подглядывать за влюбленными, входящими в лав-отели. Люблю делать взгляд нирами [36]36
  Нирами – провоцирующий взгляд между соперничающими якудза. Может закончиться жестокой разборкой.


[Закрыть], люблю, когда какой-нибудь мудак подходит ко мне и говорит: «Давай отойдем». Я с силой пинаю его в живот, потом бью в лицо и оставляю лежать на земле. От него пахнет кровью, мочой и потом – это круто, это мне нравится.

Зашли с Акико в лав-отель. Она приехала из Фукуоки, убежала из дома. Акико высокая, и ноги у нее длинные – не кривые, как у большинства девок, что болтаются на Сибуе. Мы друг по другу соскучились и решили пойти в лав-отель. Я немного волновался, просто не знал, как это делается, но Акико меня всему научила. Не так уж это и интересно. Раз, два, кончил – и все. Но я люблю запах секса, это круто.

Я люблю искать проблемы и всегда их нахожу. Обычно одного взгляда или вопроса хватает. Спроси: «Есть проблема?» – и дело в шляпе. Этот прием работает без промаха. Особенно когда с раскатистым «р» спрашиваешь. И тогда шпанец чимпира [37]37
  Младший член мафии. – Примеч. ред.


[Закрыть] убегает или подходит ближе, и его физиономия превращается в фарш.

Поменял стрижку на бокс, теперь приятно проводить по волосам рукой. Люблю, когда Акико гладит меня по голове. Мне нравится, как она пахнет.

Как они ходят, эти аники из якудза! И как смотрят на них катаги! Вот он вышагивает, спина прямая, гордая. А его кобун идет за ним, несет его кошелек, а в нем пачка денег, я сам видел. Молодой кобун достает деньги, поджигает аники сигарету, открывает перед ним дверь. Как же хочу быть на его месте! И буду.

Спас одного иностранца гайдзина от избиения на Роппонги. Его зовут Джеф. Говорит, что журналист, но я ему не верю. Он предложил мне траву. Сначала покурить, потом продавать. Мы быстро договорились. Продаем дурь на Роппонги гайдзинам и глупым японцам, не спрашивающим о цене. Чтоб им всем сгореть. Я люблю запах гари.

Я при деньгах. Поменял шлепки на туфли, возмужал. Купил себе белые туфли, желтые брюки, белые брюки. Хожу на эротическое шоу на Синдзюку, там девочки с веревками на сосках и все такое. Мужики смотрят девочкам в дырки, хлопают в ладоши, потеют от волнения. Скоро и у меня будет такой же клуб.

Боссы в якудза все усатые, не как обычные японцы. Это красиво, это круто. Усы – это для настоящих мужиков.

Акико купила куртку из пятнистого меха и красивые темные очки. Скоро у меня будет шелковый фиолетовый пиджак. Хатиро, мой друган, выщипывает брови. Я говорю ему – ты что, педик, что ли? Но он думает, что это очень мужественно.

Ходил в баню сэнто на Икебукуро и видел там якудза с наколками ирэдзуми по всему телу. Это круто, это красиво, это сексуально. Рассказал про него Акико. Она говорит, и ты сделай, я дам деньги. Иногда мне кажется, что она мной управляет. Но если она даст деньги, я сделаю ирэдзуми, и никто и никогда не сможет стереть их с меня.

Акико достала деньги. Хрен знает откуда. Она всегда дает мне деньги. Иду к мастеру наколок. Он спросил меня, есть ли у меня деньги, я показал. Ложись, говорит. Сделал мне маленького дракона на спине, я от боли потерял сознание. Несколько месяцев на коже было раздражение. Как-то в маленьком клубе в Чибе я снял рубаху. Мне дали денег, чтобы я ушел. Это круто.

Я люблю красные фонари в Сакарибе, люблю запах саке по ночам. Люблю ходить в Сандзюро есть якитори, люблю соус от якитори и еще люблю ощущать жир от якитори на своих пальцах. Шампуры напоминают мне о Фукуоке и о социальной работнице Оба. Интересно, что она делает сейчас, спрашиваю я себя. Я бы ее трахнул, не будь она капающей на мозги социальной работницей.

Люблю смотреть на «мерс» босса якудза на Икебукуро. Люблю смотреть на его сына-кобун, начищающего «мерс», пока босса нет. Люблю смотреть, как лицо кобун отражается в стеклах машины и как он причесывается, стоя перед бампером, – это круто.

Продолжаю торговать травой и сябу, но сам принимать бросил. Это мешает бизнесу, голова от наркоты мутнеет. Не успеешь опомниться, как ты уже в жопе и грязные чимпира заняли твое место.

В Токио приехал один малый, Хиродзи, я знал его еще по Фукуоке, он назвал меня аники! Я отвесил ему пару подза тыльников, чтобы знал, что «аники» надо произносить с большим уважением. Он глубоко поклонился и сказал, «да, аники, я понимаю, аники». Мы ходим, избиваем шпану чимпира и собираем немного денег. Но основные деньги я получаю от Акико. Не знаю, где она достает их.

Еще один парень, Осаму, тоже приехал из Фукуоки. И он тоже зовет меня аники. Ему и с физиономией больше повезло, и относится он ко мне более уважительно, чем Хиродзи. Но ему все время хочется избивать людей. Я должен научить его манерам – рассказать ему про гири и про гаман [38]38
  В японском языке – слово, означающее сочетание исключительного трудолюбия, твердости духа и выдержки. – Примеч. ред.


[Закрыть]. У Осаму нет выносливости и терпения, он даже осмелился как-то раз наехать на Акико.

Мы втроем пошли и выкрали Гиро, главаря банды «Парни из Дарумы». Он пробыл у нас неделю, связанный. Мы получили миллион иен и отпустили его. В моей банде снова пополнение.

Как-то человек из Кёкусин-кай, Коити, подошел ко мне и сказал, чтобы я пришел к нему в офис вечером. Я пришел – и сразу стал звать его аники, как и полагается. Я знал, что меня позовут. Поклонился как положено. Да, аники, нет, аники. На стенах висели фотографии самого босса! Я как будто оказался в храме. Смотрю на Коити, снимающего свой фиолетовый костюм. Он остается в одних плавках, совсем не стесняясь меня. Надевает черное кимоно, как у самураев. Кимоно – это красиво. И я видел его наколки по всему телу. Одеваясь, он сказал мне: «Вступай к нам со всей своей бандой и не перечь. Понял, ты, ноль?»

Присматриваю за ребенком аники, хожу за покупками, мою посуду и подаю чай, начищаю машину, получаю по башке, учусь кланяться и быть вежливым. Сплю в комнате под лестницей. Когда-нибудь такой же мальчишка будет спать у меня в комнате под лестницей, это круто. Пока я не рассказываю аники о своих делах на Роппонги. Я ведь не знаю, как он отреагирует, поэтому говорю Осаму и всем остальным, чтобы молчали.

Однажды мы с аники едем в какую-то глушь, возле аэропорта Ханеда. Я понимаю, что они узнали о моих делах на Роппонги. Они поджигают свечу и вставляют мне в задницу. Я ору: «Акикоо-ооо!» Потом они секут меня антенной от машины. По спине, которая болит от новых наколок. «Акикооооооо!»

Чтобы завтра был в офисе, говорят они. И рассказал все в деталях о своих делишках. Ты поймешь, что такое гири. В другой раз будет еще хуже, червяк!

Я рассказал им о своей сети, о местах торговли на Синдзюку и на Роппонги, ничего не утаивая. Теперь нанимаю пацанов торговать, а аники дает мне крышу и помогает организовывать бизнес. Мы покупаем 16 литров толуола за две тысячи иен. Продаем на улицах бутылочки по 100 миллилитров за 2 тысячи иен. Отличный навар, это круто. Вместе мы продаем больше тысячи бутылок в день. Деньги отдаю аники, получаю 10 процентов от навара. Аники сказал мне, чтобы я ни в коем случае никому не рассказывал про нашу торговлю. Босс Окава не разрешает торговать сябу и другой наркотой. Если он узнает о нашем бизнесе – прикончит обоих.

Теперь у меня есть свое место с маленькой розовой гостиной. Еще у меня есть маленькая номия. Акико управляет делами, все как положено. Мы богаты. У меня появился сын-кобун, который носит мой кошелек, набитый пачками денег. Обычно на мне надет фиолетовый пиджак, иногда кимоно. Есть у меня еще одна девочка, но Акико о ней не знает. Акико – моя жена. Наверное, я ее люблю. У нас есть квартира, нас уважают. Все как по маслу, жизнь прекрасна. Я делаю наколки по всему телу, и Акико это одобряет.