Текст книги "«Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика"

Яков Шехтер
Треба знаты, як гуляты. Еврейская мистика

«Связь между событием и рассказом о событии такова же, как между, например, рожью и хлебом. Оба одинаково материальны, и без рассказа событие бесполезно и несъедобно даже для того, кто это событие пережил, как несъедобна рожь для ее вырастившего, пока пекарь не испек из этой ржи хлеб».

Фридрих Горенштейн

Бывших одесситов не бывает. Подтверждений этой максиме тьма. И вот самый последний пример – книга известного израильского прозаика, члена ПЭН-клуба, Якова Шехтера выходит в его родном городе. Его прозе свойствен психологизм, одесская жовиальность и… мистицизм. Вот чего раньше не было в «одесском тексте», в южнорусской школе.

Евгений Голубовский

Яков Шехтер обладает даром чаровать. В его рассказах «просто слова» звучат звоночками «чудесного», заманивая и призывая заглянуть за грань будней.

Анна Мисюк

Романы, повести и рассказы Якова Шехтера публикуют в Израиле, США, Канаде, России и, конечно, в Одессе.

У писателя вышло 16 книг, его произведения переведены на иврит, английский, французский языки.

Я. Шехтер лауреат премии имени Юрия Нагибина, вручаемой СП Израиля за лучшую книгу прозы 2009 года, он вошел в длинный список «Русской премии» 2011 года.

За долгие годы писательской работы мне довелось услышать множество удивительных историй. Собеседники встречались разные: раввины, политики, люди искусства, инженеры, военные. Я копил их рассказы, точно скряга, собирающий золотые монеты, ведь сюжеты, сочиненные жизнью, иногда причудливее самой страстной выдумки.

Истории занимают всю ширину спектра достоверности, от затейливых побасенок до абсолютной правды; строго документальные, явно сочиненные, притчи, мемуары, анекдоты. Рассчитывая использовать их в своей работе, я выписывал наиболее интересные в отдельную тетрадку, разумеется, заменив беспорядочно-эмоциональное течение устной речи ровным дыханием прозы.

Предполагалось, что в дальнейшем я обовью эти рассказы фабулой, подобно тому, как раковина-жемчужница охватывает песчинку, и превращу в художественное произведение.

Увы, мои попытки закончились неудачей. Истории без труда прокалывали фабульную ткань и выбирались наружу. Им было хорошо самим по себе, они жили вне литературного осмысливания, потому, что и без него уже являлись законченным произведением.

С годами таких «непокорившихся» рассказов набралось изрядное количество. Подобно скупому рыцарю, я долго не мог с ними расстаться, при свете трепещущего факела любуясь в одиночестве их дивным блеском, но после долгих колебаний все-таки решился распахнуть сундуки и вытащить сияющие сокровища на всеобщее обозрение.

Памятник матери

Записано со слов р. Элиягу-Йоханана Гурари, главного раввина города Холон.

Когда могильщик попросил родственников опознать тело перед погребением, сестры, стоявшие тесной кучкой, замерли. Нерешительно переглядываясь, они не могли сдвинуться с места. За последние дни в больнице мать сильно изменилась: щеки отекли, набухли мешки под глазами, кожа побагровела. Смерть наверняка совсем обезобразила лицо, и дочери боялись взглянуть на мать, желая сохранить ее в памяти с веселыми морщинками у глаз и ласковой улыбкой на губах, чуть тронутых помадой.

Берта, младшая из сестер, сжала зубы и пошла за похоронщиком. Оставшиеся молча глядели ей в спину, невольно оценивая новое черное платье и черную шляпку, чуть кокетливо сдвинутую набок. Она была еще совсем молода, значительно моложе сестер, и двигалась легко, чуть раскачиваясь, словно идя на очередное свидание. Личная жизнь Берты служила главной темой телефонных разговоров между старшей и средней сестрой, но сейчас – нет, сейчас об этом не подобало ни говорить, ни даже думать.

Умерла мать. Как все умирают, так и она умерла. Время пришло. Кого раньше, кого позже, забирает к себе Всевышний. Возвращает на небеса души человеческие, судить и проверять, что успели сделать за недолгий срок в мире тщеты и муки.

Полетела душа матери на суд, а дочери, отсидев семь траурных дней, принялись делить наследство. Согласно просвещенному мнению нотариусов и адвокатов, нет худшей беды, чем плохо составленное завещание. Сколько семей рассорили неудачные выражения, сколько обид и слез доставили детям неточные формулировки. Но в данном случае завещание было составлено однозначно и мудро. Единственное, что мать забыла указать: кому достанется ее кольцо, массивное кольцо с бриллиантами. Его никак не удавалось стащить, кольцо почти вросло в палец и не хотело оставлять хозяйку. Сестры решили было похоронить мать вместе с ним, но опытная обмывальщица из похоронного братства сумела каким-то образом разделить неразлучную пару.

Собственно, из-за этого кольца и поднялся сыр-бор. Берта во что бы то ни стало хотела его заполучить.

– Давай продадим кольцо, – предлагали рассудительные сестры, – а деньги разделим поровну. Так будет справедливо и правильно.

– Нет, – требовала Берта, – я хочу само кольцо. Такое, как оно есть.

Слово за слово, нравы крутые, нервы короткие – разругались сестры в пух и прах. Ведь вещица немалых денег стоила: массивный ободок из золота высшей пробы и бриллианты совсем не мелкие. Крупные, прямо скажем, бриллианты. Непонятно, как мать отважилась на столь дорогую покупку: ведь жизнь свою прожила она скромно, если не сказать – бедно.

Когда улеглись крики и осела пыль оскорблений, старшие сестры объявили младшей:

– Хочешь кольцо – откажись от своей доли в завещании.

– Но ведь это несправедливо! – возмутилась Берта. – Кольцо стоит гораздо меньше!

– Так не упрямься! Продадим его, а на вырученные деньги закажем роскошный надгробный памятник из настоящего итальянского мрамора,

Младшая сестра подумала и выбрала кольцо.

Получив желанное украшение, она поспешила к ювелиру. Тот счистил грязь, отполировал золото, и кольцо засияло, словно новенькое. Нечего сказать, красивая была вещица, не зря мать с ней не расставалась.

Уложив кольцо в коробочку, Берта отправилась в крупный ювелирный магазин на центральной улице.

– Я хочу поговорить с хозяином, – обратилась она к старшему продавцу.

– А по какому делу?

– По личному.

– Оставьте номер телефона, и мы обязательно свяжемся с вами, – уклончиво ответил продавец. Его лицо напоминало непроницаемую маску; ни одна живая эмоция не пробивалась сквозь слой напускной вежливости.

– Я бы хотела увидеть его немедленно.

– Повторяю, – начал было продавец, но Берта вытащила из сумочки кольцо и положила на прилавок.

– Покажите ему вот это. И передайте, что я хочу поговорить с ним лично.

Продавец осторожно взял кольцо, повертел его перед глазами и спросил уже с настоящей вежливостью в голосе:

– Вы покупали это в нашем магазине?

– Да.

– Хотя столь дорогая вещь не могла пройти мимо меня незамеченной, честно говоря, я не помню этого кольца. Но полагаюсь на ваше слово и готов помочь. Что привело вас в наш магазин? Вы обнаружили скрытый дефект?

– Об этом я хочу поговорить с хозяином.

– Как вам будет угодно, – продавец вернул кольцо в коробочку, аккуратно закрыл и поставил на прилавок перед Бертой. – Одну минуту, я выясню, свободен ли он.

Хозяин магазина, плотный мужчина средних лет, с редеющими волосами и острым блеском живых глаз, встретил гостью у входа в кабинет.

– К вашим услугам, госпожа. Рад помочь столь уважаемой клиентке.

Берта положила коробочку на стол.

– Вы узнаете эту вещь?

Хозяин внимательно осмотрел кольцо и положил на полированную поверхность стола.

– Нет. Хотя мне знакомы изделия этого ювелира. Их действительно продавали в нашем магазине, но много-много лет тому назад. Сегодня в таком стиле никто не работает.

– Скажите, кому принадлежал магазин, когда в нем продавалось это кольцо?

– Моему отцу.

– Я бы хотела с ним поговорить.

– Увы, – хозяин развел руками. – Вот уже пять лет как отец беседует с ангелами, и речь, скорее всего, идет не об украшениях.

Младшая дочь тяжело вздохнула.

– Десять дней назад я похоронила мать.

– Искренне сочувствую вашему горю.

– Спасибо. Сейчас я расскажу вам кое-что и прошу, чтобы этот разговор остался между нами.

– Разумеется, – кивнул хозяин. – Но только если…

– Не волнуйтесь, – перебила его Берта. – Это касается лишь нас с вами.

– Нас с вами? – удивленно поднял брови хозяин.

– Да. И я еще раз прошу, нет, требую, чтобы разговор остался строго конфиденциальным.

– Хорошо, – согласился заинтригованный хозяин. – Если вы так настаиваете….

Младшая сестра тяжело вздохнула, опустила глаза вниз и, словно кидаясь головой в омут, быстро заговорила:

– Двадцать лет назад я вместе с матерью была в вашем магазине. Мы зашли просто посмотреть, о покупке речь никогда не заходила. Я была совсем ребенком, восьмилетней девочкой, и мать думала, что мое внимание поглощено рассматриванием украшений. Но я хорошо видела, как она ловко смахнула в рукав это самое кольцо. Вначале я не поняла, что происходит, но когда мы вышли из магазина и мать через два квартала надела кольцо на палец, до меня дошло.

Я была тихой, послушной девочкой, очень любила мать и не отважилась спросить, почему она… В общем, до конца своих дней мать была уверена, что я ничего не заметила.

Вот, – Берта тяжело перевела дыхание. – Кроме меня, об этом поступке не знает никто. Теперь… теперь я возвращаю вам кольцо. Я хочу, чтобы душа моей матери… – Берта запнулась. – Чтобы ее душа там, где она сейчас находится… В общем, чтобы ее не наказывали за этот поступок.

Хозяин взял со стола кольцо и снова поднес к глазам.

– Это очень дорогая вещь, – сказал он после минутного размышления. – Она была дорогой двадцать лет назад, а сегодня стоит куда больше. Вы уверены, что ваша мать украла ее в моем магазине?

Берта поморщилась.

– Ох, извините, – хозяин вернул кольцо в коробочку. – Вы уверены, что эта вещь принадлежала моему отцу?

– Абсолютно уверена. Все прошедшие годы, проходя мимо вашей витрины, я просила Всевышнего не наказывать мою мамочку. Вы возьмете кольцо?

– Да, – решительно произнес хозяин. – Я возьму это кольцо и подарю его своей дочери. Может быть, она вырастет похожей на вас.

Он привстал, перегнулся через стол и почтительно прикоснулся губами к дрожащим пальцам младшей сестры.

Недогадливый праведник

Записано со слов раввина Иерахмиеля Горелика, Холон.

Человек, вошедший в комнату Бааль-Шем-Това, излучал довольство и уверенность. Его сюртук был сшит из самого дорогого сукна, хромовые сапоги сияли, да и сам он лоснился и блестел, точно новенький серебряный рубль.

– Ребе, – сказал человек, кладя на стул туго набитый мешочек. – Ребе, тут сто золотых. Раздайте их бедным или используйте по своему усмотрению.

– Спасибо, – ответил Бааль-Шем-Тов. – Но что привело тебя ко мне, Авигдор?

– Ребе знает мое имя, – воскликнул польщенный посетитель. – Это большая честь для меня!

– Так о чем ты хотел попросить? – повторил Бааль-Шем-Тов.

– Ни о чем, – быстро ответил Авигдор. – Просто пришел засвидетельствовать почтение уважаемому цадику.

– Что-нибудь не ладится с заработком? Или со здоровьем? А может, у тебя нет детей?

Авигдор смутился, удивленный недогадливостью праведника. А ведь о нем рассказывали, будто он видит не только прошлое человека, но будущее его детей.

«Пожалуйста, – подумал Авигдор. – Вот вам разница между хасидскими байками и подлинным положением вещей».

– Спасибо, ребе, – вежливо ответил он, старясь говорить как можно более уважительным тоном. – Слава Б-гу, у меня все в полном порядке. Зарабатываю больше, чем могу потратить, жена – святая женщина, и к тому же красавица, шестеро здоровеньких почтительных детей. Чтоб не хуже, ребе, только чтоб не хуже.

– Подумай хорошенько, – настаивал праведник. – Может, ты забыл что-нибудь. Не спеши, подумай.

«А вдруг я и в самом деле о чем-то позабыл?» – испугался Авигдор и принялся лихорадочно перебирать в мыслях свои дела, здоровье жены, планы на замужество старшей дочери, учебу сыновей, здоровье, и снова – виды на будущие дела, ярмарки, договоры, поставщиков. Нет, все нормально складывалось, сочеталось, ладно двигалось, без скрипа и скрежета проворачивая невидимые колесики.

– Спасибо, ребе, – повторил Авигдор после долго молчания. – Благодарение Всевышнему, я ни в чем не нуждаюсь.

– Завидное качество, – одобрительно произнес Бааль-Шем-Тов. – Но давай я все-таки напишу тебе небольшое благословение.

Он взял листок бумаги, окунул в чернильницу гусиное перо и быстро вывел несколько строк. Дал чернилам высохнуть, сложил листик вчетверо, еще что-то черкнул, снова подождал и – наконец! – передал почтительно ожидающему Авигдору.

– Носи этот листик в кармане сюртука. И да благословит тебя Господь.

Авигдор послушно сунул листик во внутренний карман, попрощался, вышел из комнаты и почти сразу забыл о благословении. Вдруг навалилось множество дел, хороших, выгодных, но весьма хлопотливых. К вечеру он так замотался, что утренний разговор с праведником попросту улетучился из его головы.

Прошли годы. Колесо фортуны совершило очередной поворот, и Авигдор разорился. Все пошло прахом: сбережения, мельницы, доходные дома, ткацкая фабричка, лесопилка, даже из собственного дома выкинули – продали за долги. От позора Авигдор увез семью из большого города. Как ходить по тем самым улицам, где он гордо разъезжал в роскошном экипаже, как ждать милости от людей, которые еще совсем недавно сами домогались его благосклонности?

Они поселились в небольшом местечке и какое-то время жили тем, что распродавали свою старую одежду. Старой ее только называли, на самом деле для евреев местечка она казалась новой и роскошной. Авигдор без конца рассылал письма бывшим деловым партнерам, предлагая планы совместных торговых операций. С его стороны в дело шли знания, опыт и смекалка, с их стороны – капитал для оборота. Но партнеры не спешили с ответом, доверить деньги только что разорившемуся человеку охотников не находилось.

Настал день, когда все было продано. Оставалось последнее: идти на поклон к главе общины. Просить милостыню, стоять с протянутой рукой. Ему, Авигдору, который совсем еще недавно мог, не поморщившись, купить все это местечко вместе с банями и огородами!

Он колебался, но потухшие глаза жены и вытянувшиеся голодные лица детей не оставляли выбора. Авигдор снял с вешалки последний, единственный сюртук, надел, готовясь к выходу, и решил проверить карманы. Вдруг в них что-нибудь да завалилось. К его удивлению и радости, пальцы ощутили во внутреннем кармане какую-то бумажку.

«Сотенная!» – мелькнула радостная мысль. Когда-то ему ничего не стоило сунуть сотенную ассигнацию в карман и забыть о ней. О, как бы им сейчас пригодились эти сто рублей!

Но в его руке оказалась не сотенная, а вчетверо сложенный листок с надписью. Поднеся его к окошку, он с удивлением обнаружил следующую надпись: «Передать главе общины такого-то местечка реб Шае Шмиссеру».

Название местечка совпадало, а вот главой общины был совсем другой человек. Имя, указанное в записке, принадлежало члену совета, влиятельному и зажиточному человеку.

Пытаясь вспомнить, откуда могла взять в кармане эта записка, Авигдор повертел ее в руках и обнаружил на другой стороне подпись. Бааль-Шем-Тов! Имя уже умершего праведника! И тут он вспомнил и разговор, и предложение цадика, и свой гордый отказ. Но как он мог узнать, что Авигдор окажется в этом местечке? И что у него будет дело к главе общины? Он замер, пораженный неожиданной мыслью.

Если цадик посылает к члену совета, значит, у главы общины его ожидает холодный прием. Что ж, он поступит так, как предписал Бааль-Шем-Тов.

Не говоря ни слова, он сунул записку поглубже в карман сюртука и отправился к реб Шае. Но там его поджидала неожиданность: жена Шмиссера рожала. Рожала уже полдня и никак не могла разродиться. Крики несчастной наполняли дом. Просить в такой ситуации о помощи было невозможно. И снова к Авигдору сама собой пришла неожиданная мысль.

– Передай хозяину, – сказал он служанке, – я принес ему письмо от самого Бааль-Шем-Това. Возможно, благословение цадика поможет его жене разрешиться от бремени.

Реб Шая вышел в прихожую с рассерженным видом.

– Что за глупости, – буркнул он. – Бааль-Шем-Тов давно умер. Как он мог написать мне письмо?

Авигдор молча протянул ему записку. Реб Шая прочел адрес, перевернул, посмотрел на подпись и в изумлении поднял глаза на гостя.

– Такого может быть, – еле выговорил он. – Я никогда не бывал в Меджибоже. Как праведник узнал о моем существовании? И откуда ему известно, что меня сегодня утром избрали главой общины?

Авигдор только подал плечами. Реб Шая развернул записку и стал читать.

– Уважаемый реб Шая. Податель сего письма, Авигдор, был очень богатым и достойным человеком. Прошу вас оказать его семье всяческую поддержку. Пройдет немного времени, Авигдор снова разбогатеет и сможет оказать беднякам вашего местечка существенную помощь. В доказательство моих слов хочу указать вам, что скоро ваша жена родит сына. Назовите его Исроэлем.

Реб Шая остолбенел. Ему, конечно, доводилось слышать невероятные истории о праведниках и чудотворцах, но чудо никогда не приближалось к нему самому. И вот оно пришло, и стояло посреди комнаты, огромное и прекрасное, точно серебряная ханукия в синагоге.

Дверь распахнулась, и в прихожую вбежала служанка.

– Благодарите Б-га, реб Шая. У вас сын! Прекрасный, большой мальчик.

Прошло еще несколько лет. Авигдор вернулся к прежнему богатству и благополучию. Один раз в год, на пуримской трапезе, надев старый потертый сюртук, он изрядно прикладывался к рюмочке и, рассказывая эту историю, плакал навзрыд, заливая лацканы счастливыми слезами.

Случай в Кракове

Записано со слов р. Элиягу-Йоханана Гурари, главного раввина города Холон.

Эту историю я слышал от р. Элиягу-Йоханана, один из сыновей которого сегодня занимает должность раввина Кракова. Она произошла почти шестьсот лет назад, но память о ней жива до сих пор.

В те годы краковским воеводством управлял наследный принц Польши. Воеводство находилось в полной власти принца, и он мог чинить в нем все, что угодно его воле и желанию.

Жил в Казимеже – еврейском районе Кракова – один еврей. И так ему не хотелось быть евреем, что и не передать. Правда, до крещения дело не дошло. В наши дни он стал бы реформистом, а в те – просто жил, как придется, сменив имя, данное ему при обрезании, на более благозвучное – Зигмунд.

Под этим именем история его и запомнила. То есть в памяти веков он не удостоился остаться евреем, а вошел тем, кем хотел стать, – странной личностью с крючковатым носом и еврейским замашками, но с польским именем[1]1
  Ребе Йосеф-Ицхак – Раяц – шестой ребе Любавической династии, в своих воспоминаниях приводит его имя – Шломо Зелигман.


[Закрыть].

И был этот Зигмунд не босяк и не растяпа, а большой человек, управляющий всеми землями наследного принца. И приглянулась ему одна разбитная разведенка, еврейская, разумеется, на польке Зигмунд, при всем своем конформизме, все-таки жениться не хотел.

Сговорились они между собой, и Зигмунд отправился к раввину Ицхаку – главному раввину Кракова. У него даже сомнений не было, что дело будет решено быстро, и вскоре он на законных основаниях поведет разведенку под высокий балдахин своей роскошной постели. Но не тут-то было, раввин ответил решительным отказом.

– Как? – выпучил глаза Зигмунд. – Почему?

– Да потому, – отрезал раввин, знававший еще деда Зигмунда, – что вы, уважаемый, ведете свой род от Аарона, брата Моше, учителя нашего. А значит, являетесь потомком священников, коэнов, которым жениться на разведенной женщине еврейский закон не разрешает.

– Знаю я ваш закон, – грубо заявил Зигмунд. – Всю юность, лучшие годы, над ним просидел. В нем на каждое «нет», есть двадцать пять оговорок. Вот и потрудитесь, любезнейший, отыскать одну из них и повести меня под хупу в самое ближайшее время.

– Увы, – развел руками раввин. – Как я могу разрешить то, что запретил сам Всевышний?

– А теперь ты меня послушай, – прошипел Зигмунд сквозь побелевшие от злости губы. – Ты, да, ты лично совершишь обряд бракосочетания. И не далее, чем через два дня. Это я тебе говорю – Зигмунд!

Он круто повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Спустя час Зигмунд уже разговаривал с принцем.

– Что за ерунда такая? – удивился принц. – Ну, не хочет человек быть священником. Почему же закон запрещает ему жениться на любимой женщине? Вот я, например, – принц приосанился, – должен стать королем Польши. Но ведь меня никто не заставляет принимать на себя бремя королевской короны. Могу и отказаться. И жениться тогда, на ком захочу!

Он шаловливо посмотрел на советников. На их лицах отразился неподдельный ужас. Еще бы, ведь вся их дальнейшая жизнь, карьера и благосостояние были связаны с будущим принца.

– Ладно, ладно, – усмехнулся принц. – Я пошутил. Но этот достойный человек, – он указал пальцем на Зигмунда, – несомненно, может самостоятельно решать свою судьбу, и никто не вправе стать между ним и любимой женщиной.

Принц подкрутил тоненькие усики и наморщил лоб.

– Пошлите Зигмунда к епископу, – приказал он секретарю. – Пусть его преосвященство встретится с раввином и найдет выход из положения. И пусть все будут довольны, – и принц королевским жестом завершил утреннюю аудиенцию.

Спор епископа с раввином продолжался целую ночь и закончился полным поражением его преосвященства. Епископ рассчитывал отыскать лазейку в виде какого-нибудь раввинского постановления и объявить его недействительным на территории вверенной ему епархии. Но как назло, раввин все свои доводы подкреплял словами из Пятикнижия. Причем, для пущей убедительности он показывал их в Библии, напечатанной на польском языке. Раввинское постановление епископ отменил бы с легкостью, но пойти против прямых слов Библии он не мог.

Когда принцу доложили о результате спора, он пришел в ярость.

– Знать ничего не желаю! – кровь бросилась ему в лицо, а правый усик задергался. – Завтра утром собрать всех евреев на главной площади Казимежа, того, кто не захочет прийти сам – гнать плетьми. Плети не помогут – пустить в ход копья и мечи. Свадьбу проведет лично раввин. Лично, и громким голосом, чтобы каждое слово было слышно на всю площадь. И пусть только попробует не согласиться! – лицо принца искривила столь отвратительная гримаса, что дальнейшие слова не понадобились.

Утром следующего дня все евреи Кракова стояли на центральной площади. Посредине, огороженный столбиками с натянутыми между ними пурпурными шнурами, возвышался свадебный балдахин – хупа.

Раввина привели под руки. Его ноги почти не касались земли: два дюжих солдата, крепко взяв старика под локотки, опустили его прямо перед счастливой парочкой.

– Послушайте, – быстро произнес раввин. – Принц – гой, инородец, не ведает, что творит. Но вы же евреи, вы должны понимать, что идете на прямое нарушение законов Торы. Отмените свадьбу, прошу вас.

– Кончай болтать, старик, – пренебрежительно произнес Зигмунд. – Делай свое дело.

Раввин закрыл глаза и взмолился. Он просил доброго и всемогущего Б-га не допустить позора, не дать двум сумасбродам с помощью нечестивцев публично унизить Тору Всевышнего Он просил о чуде. Просил яростно и страстно, хватая воздух пересохшим ртом.

И чудо произошло. С треском качнулась земля, и люди на площади завыли от ужаса. Раввин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и отскочил. Зигмунд и невеста в белом платье тоже попытались броситься в сторону, но не успели. Прямо под ними разверзлась глубокая трещина, и парочка с дикими воплями упала вниз. Земля еще раз вздрогнула и трещина затворилась.

На площади стало тихо. Солдаты усиленно крестились, а епископ, наблюдавший за церемонией с балкона ближайшего дома, рухнул на колени и застыл в молитве.

С тех пор прошло три века. Место на площади, где произошла эта трагедия, до сих пор огорожено. Польские экскурсоводы, водя гостей по еврейскому кварталу, обязательно останавливаются возле ограды. Выслушав историю, туристы скептически усмехаются и спешат на осмотр других достопримечательностей Кракова.