Текст книги "Фрик"

Алексей и Джейн

The one without a name

Without an honest heart as compass

Эта история – чистой воды мистификация.

Пожалуй, я вынужден сделать подобного рода предупреждение, чтобы за мной не начали гоняться доктора с успокоительным, или, ещё лучше, психологи с прайс-листом. У любого возникнут сомнения в моём душевном состоянии, поскольку я описал, пожалуй, самого невозможного человека на свете. Так называемая мистика связана исключительно с ним, с его существованием, всё остальное – чистая правда.

Итак.

Представьте себе помпезное здание где-то около парковых насаждений. Дорогая кирпичная черепица, новенький ремонт, пара стадионов, в том числе крытых, небольшой бульвар, даже несколько фонтанов. А вокруг – самые ужасные и одновременно прекрасные творения человека. Дети.

Никто не может быть добрее или злее детей. Понятие социальной ответственности в них развито настолько слабо, насколько слабо выглядит любая предвыборная речь. Определённый стоп-сигнал отсутствует, понимание происходящего пока размыто упрощённым спектром эмоций. В этом плане дети похожи на светофоры – им ничего не стоит с зелёного (доброжелательности) переключиться на красный (гнев) в кратчайшие сроки. Так, любимый учитель меняется в зависимости от сегодняшней оценки, лучшие друзья – в зависимости от количества уделённого внимания. Страшное дело, если подумать.

Каждый школьный день – это стресс-тест, где показателем успеха является отсутствие неприязни к кому-нибудь из окружающих. Кстати говоря, от этого не застрахован никто. Самый лучший учитель-профессионал наедине со своими мыслями – всё тот же человек с сигаретой на балконе, что сплёвывая горькую слюну, непременно представит чьё-то особенно надоедливое лицо.

Если позволить себе мыслить утопически, то у каждого ученика должен быть один-единственный наставник, что будет учить его всем предметам. Как в Древней Греции. Но, во-первых, учителей не напасёшься, а во-вторых, есть нечто намного важней общих представлений о мироустройстве. Речь, разумеется, об отношениях. Дружеских, приятельских, дистанционных, близких, сексуальных… Ряд можно продолжать. Помещения потесней, детей по возрасту, рассадить по парам – пожалуйста, выстраивайте социальные связи, потому как общаться с людьми вам придётся всю жизнь, вне зависимости от желания. А между делом послушайте немного про географию, математику или русский язык.

Как ни крути, а самые важные уроки дети получают на переменах.

Помните, что говорилось про стресс? Психологи говорят, что при большом его наличии стоит завести игрушку, позволяющую его снимать, либо выполнять специальные упражнения. Поскольку упражнения – это слишком уж скучно, десятый «А» класс выбрал первое. Джейн.

Вообще-то его звали Дима. Дима Субботин. Но его уже так давно зовут Джейном, что настоящее имя все позабыли. Даже учителя оговаривались. Это был худенький мальчик с тонкими чертами лица и спокойным взглядом выразительных серых глаз. На вздёрнутом носу виднелась россыпь мелких конопушек. Он практически всегда стригся под ноль и выглядел при этом совершенно безобразно, главным образом, потому, что на затылке виднелось родимое пятно, напоминающее крест. Остальным это казалось забавным, поскольку так было намного удобнее отвешивать подзатыльники – целься в крест, и не ошибёшься. Надевал же Дима старую-престарую школьную форму, аккуратно залатанную им же, но не потому, что не мог позволить себе новую, а потому что не хотел. Его поразительная безответность и беззлобность давно уже воспринималась как что-то само собой разумеющееся. Было нормально, скажем, проходя мимо, мимолётом треснуть Диму по макушке. Даже без злобы, чисто механически. Тот же даже глаз не поднимал. Только спустя какое-то время начал вздрагивать от громких звуков, но это же пустяки?..

Дверь класса распахнулась с такой силой, словно её выбивали агенты ФБР. Вошли Макс Корольков и Алексей Шерудов. Последний выглядел взбешённым. Стремительно проследовав к первому ряду, с силой ударил Джейна в плечо, тот кубарем свалился со стула под парту.

–Господи, Лёша, что случилось? – Марина, высокая миловидная девушка, процокала каблучками к Лёше и обняла его за шею, – Кто тебя расстроил?

С выражением вселенской тоски Лёша уселся за свою парту. Надулся.

–Второе место.

Одноклассники захлопали и заулюлюкали. Кто-то хлопнул его по плечу.

–Второе место! Второе!

–На федеральном конкурсе! Во даёт!

–Погоди, так это спортивная стипендия, получается?

Возбуждённая толпа обступила Лёшу. Тот недолго оставался хмурым (вспомните про светофор), и теперь делился массой впечатлений.

Воспользовавшись тем, что его никто не видит, Максим, коренастый горбоносый мальчишка в костюме-тройке, чуть отступил назад и помог Джейну подняться на ноги. Тот чуть морщился – при ударе он слышал какой-то хруст – но счастливо улыбнулся и кивнул в сторону Лёши.

–Второе место в России! Здорово!

Максим застыл на секунду. Затем отвесил Джейну подзатыльник и вернулся к Лёше.

А Лёша рассказал… Ух, сколько он всего наговорил! Что против него выставили чуть ли не киборгов с перекачанными мышцами, а не обыкновенных школьников, что какие-то девчонки поддерживали его всю дорогу (Марина притворно надула губки), что тренер отметил его талант…

–…И вот на финише – ноздря в ноздрю! Судьи совещались и по итогу присудили победу тому, другому… Он вроде как из детдома, я слышал.

–Вот потому и присудили, – сказал кто-то.

–А то не ясно! – фыркнул Лёша, – Только таким отношением национальный спорт планку не поднимет, когда награду присуждают из жалости. Если так проводить все конкурсы, Джейну бы присуждали победу, просто взглянув на фотку в анкете.

Все повернулись к Джейну, что сидел сразу за Лёшей и покатились от хохота. Они даже не сразу услышали звонок. Вошедший учитель, однако, тут же разогнал всех по местам.

–Устроили балаган, – попенял он немного, но тут же гордо улыбнулся, – Хотя, чего уж там, повод замечательный. Шерудов, сегодня пять!

Тот вяло поднял широкую ладонь в знак признательности.

Даже развалившись на стуле, как миллиардер в кресле перед камином, Лёша выглядел не вульгарно. Нагло – да, пожалуй, в какой-то степени, вот только какой спортсмен-школьник, заняв второе место по стране в беге, не позволит себе откинуться назад на стуле? Да никакой, поверьте.

Светлые волосы, укрощённые кремом, послушно лежали на голове Алексея, даже когда он резко поворачивался. Переходный возраст его пощадил – на красивом прямом носу, волевом подбородке или щеках не было ни единого прыщика. Голубые глаза светились от радости, они словно разрезали пыльный воздух вокруг себя. Единственное, что Лёше не нравилось в себе самому – это близорукость. Ему приходилось носить линзы, чтобы хотя бы разглядеть того, с кем он разговаривал.

Он почти не слушал объяснений учителя. Алгебра, как и всё остальное, давалась ему легко – технически, не было никакой разницы между халявной «пятёркой» и той, какую он мог заработать, решив одно из этих тупых квадратных уравнений.

Клонило в сон. Ажиотаж от его призового места понемногу стих, все погрузились в работу. Вот чего не отнять у частной школы имени Коперника, так это успеваемости. Серьёзно к учёбе относились почти все. В прошлом семестре тройки были только у пары человек – у Джейна и ещё кого-то… Кого-то неважного, Лёша бы и Джейна не вспомнил, если бы сам не придумал ему эту кликуху.

Шерудов тихо фыркнул. Затем его озарило. Он наклонился и запустил руку в рюкзак. Обёртка шоколадки приятно захрустела – как обычно. Краем глаза Лёша заметил, что на него глядит Джейн, и, не стесняясь, повернулся к нему.

–Что, тоже хочешь? – улыбнулся он, освобождая батончик «Марс» из чёрно-красной упаковки.

Дима промолчал.

–Так я поделюсь.

Лёша вывернул обёртку наизнанку. Из-за жары шоколад успел слегка растаять. Шерудов старательно вытер сладкие полосы о раскрытую тетрадь Джейна.

Тот со вздохом вырвал страницу и принялся переписывать. Лёша подмигнул Марине. Та ответила воздушным поцелуем.

–Откуда ты постоянно берёшь шоколадки?

Дело было на перемене. Марина присела рядом с Лёшей и теперь выбирала наиболее подходящий фильтр для очередной фотографии.

–У моего отца очередная новая женщина. Она пытается со мной подружиться. Правда, методы у каждой из них очень неуклюжие – постоянно сладости суют в сумку. Как на подбор. Но я не против, «Марс» я люблю. Ну, ты чего? – недовольно спросил он, увидев перед собой камеру.

–Поцелуй меня, – закапризничала Марина, отбрасывая назад длинные пепельные волосы.

–Нафига? Чтобы весь интернет увидел, как мы лижемся? – Лёша вдруг взбеленился, было видно, что он не дурачится. Только вот Марина этого не поняла и решила взять на себя инициативу. Когда мальчишка отвернулся, она прыгнула к нему на колени и ткнулась накрашенными губами в лицо.

Шерудов матерно рухнул в проход. В классе было не так много людей, но смеяться никто не посмел.

–Дура, – прошипел он и пулей выскочил в коридор.

Девушка ошеломлённо глядела вслед, хлопая длинными ресницами. Затем обвела взглядом класс, чтобы понять, насколько сильно пострадала её репутация.

Затем вдруг заплакала. Чтобы как-то отвести душу, отвесила Джейну пощёчину, благо, тот сидел рядом. Тот вздрогнул.

–Если можно, лучше по левой щеке, я вчера был у стоматолога… – тихо проговорил Джейн.

Марина взглянула на него так, будто впервые увидела. Затем на свою ладошку.

–Я… Прости, – она вытащила миниатюрное зеркальце в позолоченной оправе и принялась вытирать тушь. –Ты же видел. Он меня уже не любит. На соревнованиях точно повстречал какую-то стерву, зуб даю…

–Я бы так не сказал. Просто не всем нравится афишировать свои отношения. И уж совсем никому не нравится, когда его просьбы игнорируют. Заведи Лёшу за угол и поцелуй его там. Без телефона. Вот увидишь, он тебя ещё и облапает.

Лицо Марины засияло надеждой.

–Думаешь?

–Уверен.

Девушка подскочила и побежала вслед за Лёшей, не забыв по пути отвесить благодарственный подзатыльник советчику. Джейн сосредоточился на доске. Предстояло многое переписать до звонка.

Рядом сел Максим Корольков. Какое-то время наблюдал.

–Опять тетрадь испачкал? – спросил он, кивнув на вырванную страницу.

–Да, мне не привыкать. Я откладываю деньги на обед, с них покупаю принадлежности и новые тетради.

–Помнишь случай месяц назад?

Джейн вздрогнул, но тут же совладал с собой.

–Помню.

–Это он нассал в твою сумку в раздевалке. Сказал, что ему лень тащиться на улицу.

Джейн на секунду прикрыл глаза и улыбнулся.

–Я знаю.

Корольков смотрел на него со странной смесью жалости и непонимания.

–Ты мог бы рассказать учителю. Его отстранят, Джейн.

Тот, не мигая, записал следующую строку уравнения. Максим вздохнул.

–Хотя бы подумай об этом, – попросил он и вышел в коридор.

Джейн отставил ручку. В широко распахнутое окно влетал ласковый майский ветер. Доносились крики играющих в догонялки младшеклассников. Гигантская, невесть откуда взявшаяся на территории школы ель протягивала свои разлапистые ветви к кирпичной стене восточного корпуса. Джейн, при желании, мог сосчитать зреющие шишки.

На ели, кстати, жила озорная рыжая белка. Джейн называл её Задирой, поскольку она извечно воевала с наглыми воробьями.

За елью виднелись тлеющие сигареты фабричных труб, их сизый дым ныне стоял столпом – всю неделю обещали безветренную погоду. Раньше Джейну казалось, что таким образом и появляются облака – существуют специальные заводы по их производству. Если же нужна хорошая майская гроза, работникам платят сверхурочные, и те работают на износ, создавая тёмные тучи…

Джейн вздохнул и вернулся к тетради. Быть может, то, что он замечает такие неважные мелочи, как белка-Задира, или думает о таких странных вещах, как заводы по производству облаков и привели к плохим результатам за последний семестр?

Да, во всём определённо виновата чёртова белка.

В класс вернулись Лёша с Мариной. Оба держались за руки, оба раскрасневшиеся и довольные.

Джейн облегчённо выдохнул. Ну, слава богу.

Благие намерения

J’aim’rais mieux être un oiseau

J’suis mal dans ma peau…

В этом городе, к сожалению, знали друг друга все. Я говорю, к сожалению, поскольку благом это назвать сложно. Слухи, глупые домыслы и ничем не обоснованные выводы преследовали каждого из жителей по отдельности, причём никто из них не догадывался, что всему причиной становятся именно они. К примеру, возьмём обычный универмаг, в который с завидной частотой приходит мужчина и покупает некоторое количество выпивки. Понятное дело, что спустя какое-то время его окрестят алкоголиком. Проблема же кроется не в том, что он на самом деле может иметь проблемы со спиртным, а в том, что это никого не касается. Министерство здравоохранения вешает достаточное количество предупредительных наклеек на продукцию, чтобы кто-нибудь да задумался. Существует ли нужда слышать подобные советы от окружающих? Ну, может быть, от друга, скажем, или кого-то из членов семьи – возможно, но уж точно не от случайной тёти Люды, продавщицы, у которой вдруг развязался язык.

По той же причине, кстати говоря, забеременела в семнадцать лет Валентина Ивановна Субботина (тогда ещё Тугоуховская). Её парень, Володя Субботин, был членом правильной и очень религиозной семьи, а потому просто постеснялся купить презервативы. И хотя его мысль о том, что его похождения в случае покупки станут достоянием общественности, были верны, последствия оказались куда неприятнее причины.

Грандиозный скандал, вопли и море слёз развлекли горожан, как следует. Сонный городок встрепенулся, почуяв кровь, сплетни приобретали всё более агрессивный характер – взрослые справедливо полагали, что ничего в ответ от двух глупых подростков они не услышат. Валентина Ивановна (тогда ещё Валька) после скоропалительной свадьбы хотела было бросить школу, но, как и в любой истории, всегда найдётся человек, обладающий хоть сколько-нибудь здравым смыслом.

Это была её мать, бабушка ещё не родившегося Димки. Бывшая актриса и чрезвычайно волевая женщина, она весьма грубо стягивала рты любому, кто осмеливался нападать на её дочь или зятя, так что вскоре, хоть тема Валькиного грехопадения и перешла в разряд излюбленных, люди перестали об этом говорить.

На свет появился очень шумный, крикливый парнишка, что мгновенно влюбил в себя Варвару Петровну, свою бабушку. Она следила за внуком наподобие коршуна, выполняла практически все домашние обязанности, в то время как молодые родители работали в нескольких местах. Валентина Ивановна была безмерно благодарно матери и очень любила сына, хоть и понимала, что её жизненная свобода упёрлась в тупик с его рождением. Домой она не приходила, а вваливалась, но беспокойства решительно никакого не ощущала – Димка прибегал к ней радостный, довольный, и, что немало удивляло обеих женщин, очень разговорчивый. Он сыпал фразами, оборотами, которые никак не мог знать четырёхлетний мальчик, очень бегло читал, повсеместно цитируя целые отрывки из классических произведений.

Варвара Петровна нарадоваться не могла, да и Валентина с удовольствием замирала, когда, например, за мытьём посуды слышала позади «Брось, мудрец! На гроб мой камень, если ты – не человек…» Лишь одно омрачало обеих женщин – отец Димы.

В отличие от Валентины Ивановны, он не собирался принимать тот факт, что теперь его существование должно быть неотрывно связано с судьбой сына. На него наседала родня, в особенности отец, чья религиозность, доводящая до исступления, являлась немалым испытанием для окружающих. Он всё твердил, насколько сильно сын его разочаровал, и что теперь ни один горожанин не явится в его церковь, поскольку тот не смог уследить за целомудрием родного человека.

Молодой человек приходил домой подавленным, злым, и совершенно не обращал внимания на длинноволосого мальчишку, что увивался за ним хвостом в попытках впечатлить папу новыми выученными отрывками. Будучи от природы чрезвычайно умным, Димка быстро догадался, на что отец хоть как-то реагирует, а потому в шесть лет выучил чуть ли не каждый стих Евангелия от Матфея. Тогда же заработал и первую похвалу.

Это произошло в тот вечер, когда мать почему-то ревела в углу, утешаемая Варварой Петровной. Та глядела на зятя, что собирал чемодан, с какой-то особенно ядовитой смесью жалости, грусти и отвращения.

–Монастырь? – переспросила она. В соседней комнате по большой кровати вышагивал Дима и громко декламировал двадцать первый стих шестой главы Евангелия от Матфея.

–Отец сказал, что это единственный способ искупить свою вину. Да и ребёнку не нужен такой бездарный папаша. Я думаю, прежде всего, о нём. Не беспокойся, алименты будут выплачиваться в срок.

–В жизни не слышала ничего более идиотского, – прямо сказала Варвара Петровна, – В твоей спальне ходит самый лучший мальчишка на свете, которому нужен отец. Будь ему им – и тогда твоя вина будет искуплена. Уйдёшь в свой тупой монастырь – и любая молитва, поверь мне, не то что Бога, но и тобой услышана не будет.

Мужчина, не говоря ни слова, подхватил чемодан и заглянул в спальню. Дима замолчал. Он всегда робел, когда отец смотрел на него прямо.

–Эй, мальчик…

Варвара Петровна чуть приобняла дочь, что зарыдала ещё сильней. Не найдя, что сказать, несостоявшийся папаша пробубнил что-то вроде «Ты отлично читаешь» и, кивнув двум женщинам, покинул дом навсегда.

А Дима замолчал.

Варвара Петровна и Валентина Ивановна чуть не сошли с ума за этот год. Дима напрочь отказывался говорить и не раскрывал рта, даже если испытывал мучительную боль – однажды он серьёзно ошпарил руку, когда пытался стащить с плиты ковш с кипячёной водой, но не издал ни звука, только раскрывал рот в немом вопле, а из глаз беспрестанно текли горошины слёз.

Женщины оббили пороги каждого кабинета в городе, где висела хотя бы ксерокопия диплома психотерапевта на стене, но желаемого результата так и не добились. Мальчик замолчал, казалось, навсегда. Варвара Петровна, в полном расстройстве чувств, теперь бесцельно ходила по квартире по нескольку часов, потому что Дима больше не играл, в туалет ходил самостоятельно, а есть садился только за один стол с матерью. Большую часть времени он проводил с книгами, на просьбы отвечал строгим, очень не детским взглядом. Бабушка периодически заглядывала в его комнату и сокрушённо качала головой. Время от времени сыпала приглушёнными проклятьями в сторону зятя. В присутствии дочери, которая всё ещё любила его, она, впрочем, этого не делала.

Спустя какое-то время женщины – бабушка и мать – всё тревожнее поглядывали на календарь. Близилось начало учебного года, и никому из них совершенно не хотелось, чтобы Димку приписали к детям с «особыми образовательными потребностями». Дураку ясно, что проблема – глубоко психологическая, и единственный комплимент от отца перед уходом стал причиной того, что мальчик перестал разговаривать вообще, не то, что декламировать произведения.

Всё разрешилось тёплым августовским днём, что наступил после долгой череды беспроглядных дождей. Тогда Валентине Ивановне как раз удалось заработать себе выходной. Проснувшись, по привычке, рано, она лениво глядела, как солнечный луч, рассекая пыль, медленно путешествует по комнате. Она всё прикидывала, стоит ли поспать ещё часик-другой, или же топать в ванную, как откуда-то сбоку раздался приглушённый стук. Валентина Ивановна вздрогнула, но это оказался Димка. С выражением полной сосредоточенности, он расставлял на трельяже мамину косметику по её функциям – подводки и тени – налево, губная помада, карандаши – направо, а посередине оставил батарею почти пустых флаконов с духами. Их он распределил по росту. Заметив, что мать проснулась, коротко кивнул, и достал из ящика шкатулку с дешёвой бижутерией, явно намереваясь сделать то же самое.

–Димка, ты чего? – зевнула Валентина Ивановна.

Тот, не обращая внимания, принялся перебирать потемневшие украшения, время от времени подёргивая плечами, словно бы ему что-то не нравилось. Женщина откинулась на подушках и принялась с интересом наблюдать за действиями сына. Дима аккуратно уложил всё на места, только оставил на трельяже серебряный набор с горным хрусталём. Затем выбрал светло-бежевый оттенок помады, к нему – один из карандашей. Положив всё это дело рядом, понюхал каждый из флаконов с духами. Долго не мог определиться. Наконец, рядом со скромным колье опустил пыльную синюю бутылочку.

Затем, не говоря ни слова, вышел в коридор.

Варвара Петровна вошла почти сразу. На голове у неё красовалась косынка.

–Доброе утро, – поприветствовала она дочь, – Завтрак на столе. А, я вижу, Дима уже предупредил мои мысли…

–Какие мысли, мам?

–Я собираюсь делать генеральную уборку, и вы двое мне сейчас нужны, как зайцу стоп-сигнал. Так что собирайся и иди на прогулку.

–Мило… – пробормотала Валентина Ивановна, отбрасывая одеяло.

–Зато искренне, – фыркнула старая женщина, -Когда ты в последний раз из дому-то выходила? Я имею в виду, не в свой дурацкий ресторан. Так что сына за шкирку, и – вперёд!

Надо сказать, что погожий денёк выгнал на улицу множество людей. Сверкающее солнце зазывно отражалось от ещё не до конца высохших луж и немытых окон, весело чирикали не успевшие улететь птицы. Ветви зелёных деревьев, что росли вдоль дороги, мерно покачивались под порывами тёплого ветра, а под ними неспешно прогуливались люди – старики, дети и молодые люди. Некоторые держались за руки, и Валентине Ивановне на мгновение стало грустно, но она тут же воспряла духом, поглядев на сына. Дима выглядел довольно радостным. В последнее время его настроение было сложно разобрать, поскольку маленькое лицо большую часть времени было очень серьёзным, но сейчас он почти улыбался, громко топая по асфальту. За его спиной гремел пеналом небольшой рюкзачок.

–Куда пойдём? Как насчёт детской площадки?

Димка коротко кивнул.

–Эй! Эй, не убегай далеко! Ох, ну что ты будешь делать…

Мимо них, громко хохоча, пробежал красивый парнишечка. Валентина Ивановна невольно заулыбалась, глядя на него – высокий для своего возраста, крепкий на вид, он с неподдельным весельем оглядел Диму смеющимися голубыми глазами. Белокурые локоны сбились от ветра, и теперь стояли забором. Видимо, он пошёл в мать, что теперь едва поспевала за сыном на каблуках.

–Непослушный! – пожаловалась она Валентине Ивановне, – Говорила же…

Не закончив фразу, она припустила за мальчиком, время от времени грозя ему страшными, но пустыми карами.

Валентина фыркнула и взглянула на Диму, намереваясь что-то сказать, но слова застряли у неё в горле. Впервые за целый год он улыбался во всё лицо, глядя, как незнакомая женщина играет в догонялки со своим сыном. Он вырвал руку и побежал вперёд, поминутно оглядываясь. Валентина Ивановна поняла намёк. Хитро улыбнувшись, она крикнула:

–Вот догоню! – и сорвалась с места.

На качелях, лавочках, шведских стенках – дети, мамочки и бабульки, что так же в этот день не смогли усидеть дома. Взрослые изредка отвлекались от разговоров, завидев, что кто-то забрался слишком уж высоко, либо с аппетитом принимался есть песок. Тут и там были слышны окрики:

–Куда полез! А ну, упадёшь!

–А ну иди сюда! Покажи руки!

И всё в таком духе. Но всё на краткое мгновение замерло, когда на площадку забежали двое ребят – запыхавшийся Дима и голубоглазый пацан.

–Какой милаха! – вырвалось у ближайшей женщины с химической завивкой на голове.

И казалось, что с этим соглашалось даже солнце, чьи лучи рикошетом отскакивали от золотых волос мальчика. Он смотрел вокруг с неподдельным весельем и азартом, словно призывая всех остальных разделить этот ясный день с ним.

Дети убежали, и Валентина Ивановна обратилась к матери мальчика:

–Ох! Давненько я не бегала.

–А для меня привычное дело. Лёшка постоянно думает, что обгоняет меня – и ладно. А вашему сколько лет?

Лёшка носился по площадке, подобно заведённой юле. Спустя пару минут не было уже никого, кто его до сих пор не заметил и не перекинулся хотя бы парой фраз. Мальчику очень нравилось такое внимание.

Оставался только один.

Дима очень устал гоняться за новым знакомым, и теперь задумчиво следил за ним, стоя чуть поодаль от площадки и растерянно теребя оранжевые шортики, подобранные к рубашке с узором из долек апельсина. Наконец, сдался и полез в рюкзак. Выудив блокнот, бегло осмотрел площадку, небо, деревья, и принялся рисовать.

Для семилетнего, рисовал он сносно. Это не было его сильной стороной, причём он сам это быстро понял, поскольку руки у него иногда начинали непроизвольно дрожать. Он стоически переносил эти приступы, хотя они нападали так внезапно, что ровные черты часто превращались в каракули.

Он изобразил площадку, маму, хорошо набросал шведскую стенку и шатающиеся за ней деревья. Затем вытянул вперёд руки с блокнотом, прикидывая, чего не хватает. Не хватало людей, как и всегда. Их он рисовать не любил, особенно в движении, потому что неизменно получалась какая-то жуть. Дима решил, что сойдёт и так, и уже совсем было отложил ручку, как Лёша с криком, которому позавидовали бы древние варвары, запрыгнул на лесенку, в мгновение ока забрался на неё с ногами и со счастливым взглядом осмотрел остальных, внизу.

Не улыбнуться было невозможно. Дима фыркнул, и снова взялся за рисунок. Теперь на стенке, смешно сморщив нос, стоял мальчишка с поднятыми вверх руками. Дима горделиво выпрямился, довольный своей работой. Спохватившись, принялся выводить солнце на небе – про него он совсем забыл…

–Круто!

От неожиданности рука, дорисовывающая последний луч, дрогнула, и жирная полоса соединила солнце и Лёшину макушку.

Сам же натурщик стоял позади. Дима и не заметил, как тот подобрался.

–Классно рисуешь! А где ты? Нарисуй себя!

Дима в некотором смущении посмотрел на мальчишку, затем на свой рисунок. Вот этого ему в голову никогда не приходило – рисовать себя. Сейчас же, когда его попросили, он был совершенно сбит с толку, хотя сегодня утром гляделся в зеркало. Как он выглядит?

–Ну, чего ты? – протянул Лёша, и сел рядом, – Как тебя зовут?

Дима неуверенно порыскал глазами в поисках мамы, но та была занята разговором с новой знакомой, и, хоть периодически на него и смотрела, не смогла прочитать некую тревогу на лице сына. Он сглотнул.

–Ну?

Ситуация становилась безвыходной. Паренёк, похоже, не отстанет, пока не получит желаемого. Дима торопливо перевернул страницу блокнота и занёс ручку. Но провидение было не на его стороне – в пластиковом стержне закончились чернила как раз в тот момент, как он хотел написать своё имя.

Лёша начинал нетерпеливо ёрзать – было видно, что его натура намного менее спокойная, чем у Димы. Однако, хоть любой другой ребёнок на его месте давно бы убежал прочь от недружелюбного собеседника, мальчик же продолжал наседать и наседать:

–Да как тебя зовут? Ты же скоро в школу пойдёшь! Ну, скажи!

–Дима, – прошептал мальчик. Гланды практически атрофировались за год, и говорить громко он не мог. Но почему-то разочарование этого незнакомого мальчишки было хуже, чем переступить через себя. Он откашлялся, и почти нормально повторил, – Меня зовут Дима.

Лёша улыбнулся во весь рот и издал звук, очень похожий на «Гы!» Он потащил Диму за рукав к ближайшей площадки, бессвязно рассказывая то про последний мультик, что увидел, то про гигантскую жабу, с которой сражался. Диме вдруг стало всё равно – он счастливо улыбался, не замечая, как Валентина Ивановна сидит на земле, в ошеломлении показывая на него пальцем, а вокруг неё хлопочет Лёшина мама, пытаясь выяснить, что случилось. Но не расскажешь же в двух словах, что сын, отказывавшийся говорить целый год, внезапно решил перекинуться парой слов с пацаном, которого встретил впервые в жизни.

Дверь в квартиру с грохотом распахнулась. Варвара Петровна пинком загнала дочь в прихожую. Кое-как сняв сапоги (мокрые от ливня пальцы плохо слушались), встала перед ней. Хоть она и была стара, её породистое морщинистое лицо обычно выглядело очень мило, однако далеко не в этот момент. Сейчас она напоминала человека, готового совершить убийство. Валентина Ивановна не перечила – мать была единственной, кого она боялась и уважала.

–О чём ты только… – шёпот Варвары Петровны был слышен по всей квартире, – Ты что, чёртова психопатка? Ты хоть немного подумала о последствиях?

–Мам…

–Я знать ничего не хочу! Ты расстроилась, сорвалась, Дима попался под горячую руку – мне наплевать. Вспомни, хоть на секунду, вспомни, что было шесть лет назад. Он не разговаривал год! ГОД, ВАЛЯ! – как видно, Варвара Петровна хотела сказать своей дочери слишком много, а потому голос становился всё громче под натиском гневных, справедливых мыслей, – Мы потратили столько лет на то, чтобы выстроить с мальчиком отношения, добиться его доверия! И он доверял. Он доверял мне, доверился тебе – и пожалуйста, его уничтожила родная мать!

–Я не…

–УНИЧТОЖИЛА! – взвизгнула Варвара Петровна, топнув ногой по деревянному паркету, – Ты потеряла сына, ты понимаешь?! Его нет. Ты убила его в тот самый момент, как решилась на этот… этот…

–Я его воспитывала! – закричала Валентина Петровна не хуже матери, которая выпучила глаза так, что те грозили вылететь из орбит. –Ты говоришь совсем как тот мужик со школы! А у меня, между прочим, не было злых намерений!

–Ах, вот как. Знаешь, Валя, благими намерениями выложена дорога в ад. Мне страшно подумать… Господи, я даже не хочу думать, я просто не хочу…

Она в изнеможении открыла дверь в коридор и замерла. На светлом фоне тускло освещённого фонарём окна был виден силуэт. Пышное платье сбилось, с него капала вода – как видно, Дима попал под дождь.

–Можно уже его снять, мам? – абсолютно пустым тоном проговорил он.

В наступившей тишине тикающие часы на стене были слышны особенно хорошо. Варвара Петровна тихо, словно пытаясь не нарушать это безмолвие, в обмороке осела на пол.

До Джейна

Dodo, l’enfant, do

Просто удивительно, скольких ситуаций можно было бы избежать, если бы люди просто говорили друг с другом. Но, увы! Конечно, я бы мог посетовать на время, и что сейчас редко кто кому-то доверяет полностью, без остатка. Это называется торжеством здравого смысла. Редко, когда человек в состоянии разобрать, что происходит в его собственной голове, чего уж говорить о головах окружающих людей! Да хотя бы одного из них. Гуляя среди толпы, если постараться, можно увидеть не только многочисленные источники шума и криков. Каждый человек есть история, в которой некоторые страницы являют собой вершину писательского мастерства, другие же едва дотягивают до уровня ученической сочинки. Некоторые страницы пусты или смазаны, а некоторые и вовсе сожжены.

Истории других людей являют собой источники вдохновения, что способны заполнить эту пустоту, исправить некоторые орфографические или сюжетные ошибки. Быть может, добавить новые, но оно почти всегда того стоит.