Текст книги "Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917"

Глава 2
Информацинная революция и административная реформа, ок. 1845–1868 гг

В своем трехтомном статистическом описании Области сибирских киргизов (упраздненной и разделенной на новые территориальные единицы в 1868 году, как раз в год публикации книги) ничем не примечательный офицер царского Генштаба Н. И. Красовский размышляет о значимости своего труда в сравнении с предшествовавшими ему исследованиями:

До сих пор мы не имеем никаких, сколько-нибудь точных научных данных, на основании которых могли бы рассуждать о степном климате определительно, не общими фразами. Ни в одном из степных селений не производилось, да и теперь никем не производится, атмосферических наблюдений, по которым можно было бы судить об особенностях той или другой местности, более или менее видоизменяющей континентальность степного климата. По недостатку зоологических и ботанических исследований нельзя почти ничего сказать о влиянии степного климата на развитие организмов в различных частях этого, весьма интересного в обоих этих отношениях, края. Наконец указать, в какой мере климатические условия удовлетворяют здесь своему назначению, относительно поддержания человеческой жизни, при имеющихся сведениях, тоже трудно [Красовский 1868: 260].

Красовский не испытывал ни личного, ни профессионального интереса к эфемерным домыслам, порожденным академической географией и востоковедением. Ко времени публикации его работы в 1868 году Российская империя переместила свои военные рубежи на юг, к туркестанским оазисам, охватив регион, который, хотя и носил общее название Киргизская степь, был экологически разнообразен и населен кочевниками со странными привычками и сомнительной преданностью империи. Ни Красовский, ни высшие должностные лица, отдававшие ему приказы, не имели четкого представления о том, как поступать с этой новой внутренней областью: можно ли получать от нее выгоду, как ее оборонять, какие институты лучше всего для нее подойдут. В своем трехтомнике Красовский впервые изложил свод надежных практических данных, которые могли бы ответить на эти и другие вопросы управления.

Труд Красовского в корне отличался как от более ранних исследований, описанных в главе 1, так и от современных ему внутренних оценок, которые проводили в степи административные органы. Один из таких органов, Оренбургская пограничная комиссия, еще в 1850-е годы негодовала на то, что не имеет «точной и прямой информации» о количестве людей и скота, находящихся в ее ведении[84]84
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 81. Д. 233 (1856). Л. 92 об. – 93. Отчет Оренбургской Пограничной комиссии по управлению зауральскими киргизами Оренбургского ведомства и Школой для киргизских детей за 1857 год.


[Закрыть]. Неясность представлений об окружающей среде, климате и населении была не просто следствием безделья чиновников. Недостаток знаний о климате или географии мешал судить о пригодности региона для проживания людей или для сельского хозяйства. Данные о населении были единственной доступной основой для оценки и прогнозирования налоговых поступлений из региона. Прогнозируемые доходы, в свою очередь, были жизненно важны для любых планов административных реформ или оценки текущей административной деятельности[85]85
  Например, авторы проекта Временного положения об управлении в областях Туркестанского генерал-губернаторства (1867) обосновывали свои решения в основном тем, что новая административная система увеличит налоговые поступления империи. См.: РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 101. Л. 163–164. Общее соображение по проекту Положения Туркестанского генерал-губернаторства. Название документа: «Об образовании нового Туркестанского генерал-губернаторства, и о преобразованиях в Западно-Сибирском и Оренбургском военных округах».


[Закрыть]. По сути, из-за приблизительной и ненадежной демографической статистики все будущее степных областей оказывалось туманным.

В 1860-е годы, когда Казахская степь в результате завоевания Туркестана стала внутренней провинцией Российской империи, появились как проблемы, так и возможности. Было очевидно, что эта область требует нового регулирующего закона, но его создание потребует в сжатые сроки провести огромное количество научных и полевых исследований. Задача военных и государственных управленцев, назначенных для выполнения этого проекта, – группы под названием Степная комиссия – заключалась в том, чтобы собрать как можно больше информации о регионе, дополнить ее данными полевых исследований и беседами с влиятельными местными жителями, и в конечном итоге рекомендовать принять Положение на основе данных, полученных членами Комиссии. Ожидалось, что, читая научные труды и изучая бюрократическую переписку, которая велась десятилетиями и считалась архивом административных прецедентов и современной истории степи, члены Комиссии, прежде чем принимать решения, познакомятся со степью в мельчайших деталях, лучше, чем любой другой житель Российской империи. Это была своего рода проверка смелых заявлений Красовского о достоинствах новых исследований по сравнению с теми, что велись столетием раньше, а также случай рассмотреть жалобы Пограничной комиссии: действительно ли уровень знаний о степи на данный момент достаточен для того, чтобы решительные администраторы могли проводить последовательную и эффективную политику?

На этот вопрос, решить который, как подразумевалось, должная была Степная комиссия, можно ответить, лишь реконструировав интеллектуальный мир, в котором действовало это ведомство, и соположив состояние имперских знаний к середине 1860-х годов и административную реформу, которая фактически проводилась в Казахской степи. Русскоязычные казахские посредники составляли небольшую, но важную часть этого интеллектуального мира; реконструировав его, мы поймем, какую на самом деле играли роль местные знания и опыт: не решающую, но составляющую один из аспектов нарратива в целом.

Ни знания и власть, ни казахские посредники и производство знаний не находились в прямом соотношении. Чиновники детально изучили степь и в должное время, в 1868 году, выпустили регулирующее ее Временное положение. Однако само Временное положение, рассчитанное на двухлетний период действия, знаменовало собой нежелание принимать окончательные решения в отсутствие достаточной фактической информации. В основе документа лежали наиболее вероятные предположения, и, по мысли его составителей, предположения эти не были рассчитаны на долгосрочную перспективу. Со знаниями казахов при создании Положения произошло примерно то же, что и со знаниями других предполагаемых экспертов. Эти знания пользовались активным спросом, иногда ценились как особо важные; но если представления членов Комиссии или приоритеты ее начальства с ними расходились, эти знания могли быть неверно истолкованы или отвергнуты. Положение в конечном счете стало примером небрежения ориентализмом. Институциональная культура той эпохи требовала, чтобы лица, принимающие административные решения, изучали объекты своих решений в меру своих возможностей, а также чтобы решения и принципиальные точки зрения были подтверждены установленными фактами. Но когда фактов было недостаточно или они были неполными, решения были временными и осторожными. Вследствие этого сама эпистемологическая неопределенность, лежавшая в основе Положения, подготовила почву для новой эпохи споров и сомнений в будущем степи[86]86
  Подход, который я использую в этой главе, вдохновлен, в частности, А. Моррисоном [Morrison 2009]; другой взгляд на вопрос см. в [Knight 2000].


[Закрыть].

Новые институты и новые отношения

В десятилетия, предшествовавшие образованию Степной комиссии, аппарат производства знаний в Российской империи претерпевал постоянные изменения, затрагивавшие как цель продуцирования знаний, так и подготовку его ключевых акторов. Эти изменения в основном происходили под эгидой двух институтов. Первый из них, Императорское Русское географическое общество (ИРГО), основанное в 1845 году под председательством великого князя Константина Николаевича, было учреждением, не укладывавшимся в рамки конкретных политических пристрастий[87]87
  Классическим трудом, посвященным ИРГО, была и остается книга Л. С. Берга [Берг 1946]; см. также [Knight 1995; Bradley 2009: 86-127].


[Закрыть]. Подобно Лондонскому и Парижскому географическим обществам, по образцу которых оно было создано, ИРГО стало имперской «биржей знаний», где любознательные люди разных политических убеждений и профессиональных интересов представляли новые открытия[88]88
  Об этой идее на примере Британской империи см. [Driver 2001: 21, 24–48].


[Закрыть]. Однако оно не было лишено и патриотической направленности. С самого начала Общество руководствовалось необходимостью «иметь сведения о России в географическом и статистическом отношении», которая «давно уже ощущается как правительством, так и частными лицами»[89]89
  Основание в С.-Петербурге Русскаго географическаго общества и занятия его с сентября 1845 по май 1846 г. // ЗИРГО. 1846. № 1. С. 25.


[Закрыть]. С другой стороны, это был жест, характерный для преддверия Великих реформ: попытка собрать полезные практические данные, чтобы повысить благосостояние населения империи и качество управления государством[90]90
  См., в частности, [Lincoln 1982]. С. М. Бейли в своей диссертации также проводит связь между дореформенными взглядами и исследованиями Центральной Евразии [Bailey 2008: 1–2].


[Закрыть]. При том что вначале ИРГО приветствовало в первую очередь этнографические исследования русского народа, сфера его интересов вскоре распространилась на содействие исследованиям имперских окраин и перевод на русский язык фундаментальных европейских научных работ, таких как многотомный труд К. Риттера «Землеведение» («Erdkunde»)[91]91
  РГИА. Ф. 853. Оп. 1. Д. 5. Л. 6-11. Выписка из Журнала Совета Императорского русского географического общества 10 марта 1851 года. Письмо Я. В. Ханыкова В. В. Григорьеву, 17 апреля 1851 г. Название документа: «Переписка Совета Географического об-ва с В. В. Григорьевым по вопросу об издании перевода некоторых частей “Землеведения” (“Географии”)». В числе публикаций [Риттер 1856].


[Закрыть]. Многие из самых заметных первых членов Общества, например братья Д. А. и Н. А. Милютины, были также завсегдатаями петербургских салонов конца 1840-х годов, где обсуждалось творчество модных радикальных мыслителей, таких как А. Сен-Симон, П. Прудон и Ш. Фурье. Читатели, настроенные на государственную службу, как правило, не обращали внимания на политическое содержание работ социалистов-утопистов, зато черпали в них железную веру в развивающуюся, поддающуюся совершенствованию, природу человеческого знания, – и считали этот постулат столь же применимым к отдаленным окраинам империи, сколь и к крестьянским лачугам в деревенской глубинке [Lincoln 1982].

В числе самых активных членов ИРГО, как его организаторов, так и участников азиатских экспедиций, были представители профессиональной интеллектуальной элиты, выпускники Академии Генерального штаба – еще одного учреждения, приложившего руку к изменениям в производстве знаний на окраинах в 1840-1850-х годах. Ключевой для этих изменений дисциплиной была военная статистика; ее главным представителем был Д. А. Милютин, при Николае I профессор Академии Генерального штаба, а при Александре II военный министр-реформатор, занимавший этот пост долгие годы. Содержание военной статистики Милютин разделял на три части (изучение территории, населения и государственного устройства), каждая из которых считалась потенциально актуальной для ведения войны: человеческие и материальные ресурсы, которые можно было мобилизовать, административные механизмы, через которые к ним можно было получить доступ, а также политические соображения, определявшие вероятность начала войны в том или ином регионе[92]92
  См. А. Л. – Главные основания военной статистики и военно-статистические труды Генерального штаба // Военный сборник. 1861. № 1. С. 228–233.


[Закрыть].

Генштаб издавна собирал статистические данные для внутреннего пользования. Но начиная с 1857 года его офицеры по настоянию Милютина приступили к работе над новой серией «Материалы для статистики и географии России», представлявшей заинтересованным лицам и учреждениям подготовленные со всей строгостью военной статистики подробные очерки: сначала по 36 провинциям европейской части России, затем по всей империи[93]93
  Там же. С. 239–241.


[Закрыть]. Основанные на широком понимании деталей, необходимых для всестороннего военного исследования, эти тома содержали материал, полезный не только для решения сугубо военных задач. В отношении степи это была исчерпывающая сумма возможных и желательных знаний. Более того, в рамках институциональной культуры, которую Милютин пестовал в Генеральном штабе, а затем и в Военном министерстве, научная подкованность была одним из ключей к профессиональному росту. Каждый достойный выпускник академии, участвовавший в кампаниях в степи или в Туркестане, опубликовал одну-две статьи – либо в журналах военной тематики «Военный сборник» и «Морской сборник», либо для представления в научных обществах Москвы и Санкт-Петербурга[94]94
  Об институциональной культуре царского Генштаба см. [Rich 1998; Marshall 2006].


[Закрыть]. Поскольку Военное министерство по-прежнему активно участвовало в управлении степью, между авторами этих географических и статистических работ и людьми, непосредственно управлявшими регионом, не было четкой границы. Все они были хорошо знакомы друг с другом, а порой это вообще были одни и те же люди.

Неудивительно, что в этих условиях вопрос об административной реформе в Казахской степи решался исследовательской комиссией. В 1860-е годы в общественной жизни России утвердился позитивизм, особенно в учреждениях, которым было доверено управлять Средней Азией и степью. Состоявшие у них на службе востоковеды и статистики, отчасти из стремления укрепить свое влияние и авторитет, публично выступали за важность применения экспертных знаний в управлении и даже предупреждали о том, что их отсутствие может привести к печальным последствиям [Григорьев 1867]. Если прошлое было эпохой неопределенности, то теперь появился шанс добиться большего и, применяя правильные знания, мудро управлять степью.

Формирование Степной комиссии

В 1864 году объединение Оренбургской и Сибирской оборонительных линий Российской империи потребовало пересмотра отдельных административных систем, под управлением которых ранее находились Оренбургская и Сибирская степи.

Передвижение царских войск на юг и восток привело к тому, что Оренбургско-Самарское генерал-губернаторство стало слишком большим для управления. Также было непонятно, что может быть общего у таких далеких друг от друга городов, как Самара и Чимкент. Поэтому 2 февраля 1865 года Самарская губерния была выведена из прежнего генерал-губернаторства. При объединении границ все районы с преобладанием казахского населения стали, в той или иной степени, внутренними частями империи, а расстояние между ними и приграничная зона только росли в ходе туркестанских кампаний 1865–1868 годов. Кроме того, пала первая преграда на пути административной реорганизации. Возможность изучать и стандартизировать – побуждения, столь характерные для эпохи Великих реформ, – теперь появилась и в степи[95]95
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 82. Д. 5а. Л. 1 – 1об. Милютин – Валуеву, 13 февраля 1865 г.; 2–2 об. Представление Валуева Государственному совету, февраль 1865 г. Название документа: «По высочайшему повелению. О командировании в Киргизския степи особой комиссии для изучения быта киргизов».


[Закрыть].

Карта 1. Границы окраин Российского государства и населенные пункты в степи, ок. 1850 г.

Так, Александр II приказал министру внутренних дел П. А. Валуеву и военному министру Д. А. Милютину изучить, какие принципы должны лечь в основу коренной административной перестройки степи[96]96
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 82. Д. 5а. Л. 8 об. – 9. Милютин – Валуеву, 5 апреля 1865 г.


[Закрыть]. В частности, у Милютина, пионера военной статистики и активного покровителя молодых, талантливых, хорошо информированных офицеров, появилась возможность привести управление в соответствие с новым уровнем, на который вышли методы приобретения знаний о среднеазиатских приграничных территориях. Он предложил организовать исследовательскую комиссию, с чем Валуев охотно согласился.

Чтобы не упустить весеннюю погоду, благоприятствовавшую путешествию, два министра действовали быстро. В исследовательскую комиссию, названную Степной (1865–1868), должно было войти по одному представителю от Военного министерства, Министерства внутренних дел, Оренбургского генерал-губернаторства и Западно-Сибирского генерал-губернаторства: таким образом соблюдались интересы всех важнейших административных инстанций, принимавших участие в заседаниях Комиссии. Эти позиции в Комиссии быстро заполнились разнообразными амбициозными и опытными чиновниками. Военное министерство представлял А. К. Гейнс (1833–1893), полковник Генерального штаба, недавний выпускник автортетной Академии Генштаба[97]97
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 82. Д. 5а. Л. 21. Милютин – Валуеву, 28 апреля 1865 г.


[Закрыть]. Еще один офицер Генштаба, капитан А. П. Проценко, был назначен властями Западной Сибири, а новый генерал-губернатор Оренбурга Н. А. Крыжановский выдвинул кандидатуру генерала К. К. Гутковского (1815–1867), офицера польского происхождения, известного своими познаниями в области этнографии и географии степи[98]98
  Там же. Л. 26. Милютин – Валуеву, 3 мая 1865 г.; Л. 21, Милютин – Валуеву, 28 апреля 1865 г.


[Закрыть]. Валуев выбрал представителем своего министерства Ф. К. Гирса (1824–1891), выходца из влиятельной семьи шведских лютеран на русской службе, специалиста по улаживанию конфликтов в разных регионах, члена Министерского совета[99]99
  Там же. Л. 18. Валуев – Милютину, 16 апреля 1865 г.


[Закрыть]. Именно Гире должен был стать председателем этой многонациональной, многоконфессиональной группы, членов которой объединяла патриотическая приверженность государственной службе и интеллектуальная преданность накоплению практических и полезных знаний. Месяц спустя все вместе разработали в Санкт-Петербурге подробную программу, включавшую не менее 17 вопросов, которые касались основных принципов управления, эффективности казахских и российских судов, налоговых структур, землепользования, здравоохранения, образования и религии[100]100
  Там же. Л. 43–48 об. Милютин – Александру II, 5 июня 1865 г.


[Закрыть]. Вероятно, даже в то время трудно было представить, что четыре человека, из которых по меньшей мере двое не знают местных языков, при всей искренности намерений и глубине познаний смогут за год проехать более 6 тыс. верст по труднопроходимой местности и найти при этом удовлетворительные ответы на множество вопросов. Однако царское правительство сделало серьезную ставку на то, что они на такое способны, и выделило только на первый год работы Комиссии более

17 тыс. рублей[101]101
  Там же. Л. 10. Милютин – Валуеву, 5 апреля 1865 г.


[Закрыть]. Несмотря на масштабность задачи, Гире и Гейнс выехали из Санкт-Петербурга в конце июня, а 16 июля прибыли в Омск, центр Области сибирских киргизов и Западно-Сибирского генерал-губернаторства[102]102
  Там же. Л. 68. Гире – Валуеву, 17 июля 1865 г.


[Закрыть].

Подобные поездки были типичным в Российской империи XIX века инструментом, применяемым для осуществления быстрых административных изменений, особенно в регионах отдаленных, малоизученных или отличных от общей структуры европейских областей[103]103
  Ср., например, поездку Александра I в Бессарабию с целью поддержать новый устав местной администрации на практически неизвестной новой территории [Кушко, Таки 2012: 70–97]. Другие классические примеры (реформирования существующей территориальной единицы) включают исследования Туркестана Ф. К. Гирсом в 1882 г. и К. К. фон дер Паленом в 1908 г.


[Закрыть]. С одной стороны, они обеспечивали быстрый сбор данных людьми, которых выбирал сам царь или соответствующие министры, с некоторым участием местных жителей. С другой стороны, они позволяли министерствам Санкт-Петербурга, избежав многолетней переписки с местными губернаторами и собственными ведомствами, быстро вносить предложения в исполнительные органы. Изменить что-либо в забюрократизированной империи было все равно что расчистить Авгиевы конюшни: законы противоречили друг другу, документы терялись, могущественные местные губернаторы умирали или сменялись людьми столь же влиятельными, но с радикально противоположными взглядами. Исследовательские комиссии, при разумном покровительстве и достаточных полномочиях, могли действовать в обход этой массы документов и лиц. Так и в случае Степной комиссии вся переписка по вопросам, находившимся в ведомстве казахской администрации, как бы далеко ни зашли обсуждения, была просто остановлена, а соответствующие документы были представлены Гирсу для рассмотрения Комиссией[104]104
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 82. Д. 5а (1865). Л. 66–66 об. Милютин – Валуеву, 23 июня 1865 г.; 67–67 об. Валуев – Милютину, 3 июля 1865 г.


[Закрыть]. Валуев и Милютин с радостью воспользовались возможностью, которую давал необычный новый институт для достижения более высокого, чем когда-либо ранее, уровня координации. Словом, это был откровенно административный инструмент, предназначенный для решения проблем, которые буквально десятилетиями копились в канцеляриях Оренбурга, Омска и Санкт-Петербурга.

В полевых условиях работа членов Комиссии была разнообразной. Некоторое время они приобщались к местному быту, проживая в казахских аулах, выбранных намеренно из-за их «меньшей испорченности», и беседовали с влиятельными представителями местной администрации [Гейнс 1897: 208, 251]. Объезд сибирских степей длился около пяти месяцев; с приближением суровой сибирской зимы они вернулись в Омск, чтобы извлечь из областного архива документы, опросить русских управленцев и изложить, согласно заранее оговоренному разделению полномочий, свои наблюдения[105]105
  Там же. Л. 71–73 об. Гире – Валуеву, 1 февраля 1866 г.


[Закрыть]. После этого некоторые вернулись на зиму в Петербург. В мае следующего года они отправились в Оренбург, прилегающие степи и Туркестан [Гейнс 1898: 3]. К весне 1867 года, когда работы на местах завершились, многое успело измениться. Так, крайне неудовлетворительное состояние временной администрации Туркестанской губернии – административной единицы, созданной для управления новыми территориями к югу от Сырдарьи, – потребовало ее срочного реформирования[106]106
  Ряд критических замечаний в адрес руководства Туркестанской области, с большим трудом управляемой из Оренбурга, находящегося на расстоянии более тысячи километров, см., например: РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 101. Л. 6-11, 11 апреля 1867 г.


[Закрыть]. Помимо прочего, изменился сам состав комиссии. В начале 1867 года скончался Гутковский, и Оренбургская степь лишилась своего представителя; Гейнс, выполнив львиную долю работы по составлению Временного положения об управлении Туркестанской областью, согласился принять почетную должность помощника нового туркестанского генерал-губернатора К. фон Кауфмана, что давало ему возможность претворить свои рекомендации в жизнь. Но те, кто пришел им на смену, принадлежали к той же небольшой группе специалистов Генштаба и опытных управленцев с приграничных территорий. Новым представителем Оренбурга стал генерал-майор В. Д. Дандевиль, опытный среднеазиатский деятель, бывший командующий Сыр-дарьинской линией укреплений[107]107
  РГИА. Ф. 1291. Оп. 82. Д. 5а (1865). Л. 93. Милютин – Валуеву, 3 июня 1867 г.


[Закрыть]. Военное же министерство теперь было представлено признанным авторитетом в степных делах, полковником Л. Л. Мейером, который даже написал книгу об оренбургских казахах[108]108
  Там же. Л. 94. Милютин в МВД, 23 сентября 1867 г. См. также [Мейер 1865].


[Закрыть]. По настоянию оренбургского генерал-губернатора Н. А. Крыжановского к ним присоединился еще один военный: генерал-майор Свиты Его Величества Л. Ф. Баллюзек, губернатор Оренбургской области, который независимо от комиссии организовал собственные ознакомительные поездки по провинции[109]109
  Там же. Л. 83–84. Крыжановский – Валуеву, 9 марта 1867 г.; 86 об. – 87. Валуев – Милютину, 18 марта 1867 г.


[Закрыть]. Именно эта группа офицеров в слегка измененном составе отвечала за разработку проекта Положения, разъяснение неясных моментов местным чиновникам и, что особенно важно, за обоснование предложенного ими проекта в специальной записке. В первый день 1868 года Гире преподнес Милютину новогодний подарок: плоды двух с половиной лет изнурительных путешествий и умственных трудов[110]110
  РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 120. Л. 4. Гире – Милютину, 1 января 1868 г.


[Закрыть]. Но прежде чем принять предложенное Комиссией Положение на законодательном уровне, необходимо было подробно проанализировать предложения и сведения, на которых Комиссия основывала свои выводы. Степная комиссия, безусловно, была исследовательской комиссией; так что же она исследовала? Какова связь между знаниями, которыми она располагала, и предложенным ею законодательным проектом? К 1865 году во всех самых актуальных для управленцев вопросах успели сложиться прочные научные и административные традиции; эти вопросы включали образ жизни казахов, работоспособность реформированных столичных учреждений и дела религиозные. Во всех случаях членам Степной комиссии приходилось выбирать между тем, что им казалось верным, и административной целесообразностью. Знания, полученные от казахских посредников, опубликованные на русском языке либо приобретенные в ходе бесед на местах, стали немалым подспорьем в этом деле – важным, хотя и не решающим фактором в разрешении споров.