Текст книги "Последний кит. В северных водах"
Автор книги: Ян Мак-Гвайр
Жанр: Морские приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Изуродованный гребец захлебывается криком, умолкает и начинает тонуть. Окровавленные лохмотья его руки по-прежнему торчат из пасти мертвого зверя. Кэвендиш берет отпорный крюк и втаскивает матроса на борт. Отрезав кусок китобойного линя, остальные охотники перетягивают ему обрубок, чтобы остановить кровь.
– Вот что я называю полной задницей, – замечает Кэвендиш.
– У нас по-прежнему есть детеныш, – возражает Дракс и показывает на медвежонка. – Двадцать фунтов сами плывут нам в руки.
А зверек тем временем плавает рядом с трупом матери, жалобно хнычет и тычется в него носом.
– Парень лишился своей гребаной руки, – говорит Кэвендиш.
Дракс вновь берет в руки веревку с петлей и с помощью отпорного крюка накидывает его на шею медвежонка и туго затягивает. Затем они пробивают дыру в челюсти мертвой медведицы, пропускают в нее конец и закрепляют его в швартовой скобе на корме шлюпки. Обратный путь к кораблю отнимает много времени и сил, и раненый гребец умирает прежде, чем они успевают вернуться на судно.
– Я только слыхал о таком, – говорит Кэвендиш, – но сейчас впервые вижу собственными глазами.
– Если бы ты умел стрелять, как полагается, он остался бы жив, – замечает Дракс.
– Я всадил в нее две пули, но у нее осталось еще достаточно сил, чтобы откусить малому руку. Что это за медведь такой, спрашиваю я вас?
– Медведь всегда остается медведем, – отвечает ему Дракс.
Кэвендиш качает головой и выразительно хмыкает.
– Медведь всегда остается гребаным медведем, – подхватывает он, словно мысль эта до сих пор не приходила ему в голову.
Вернувшись к «Добровольцу», они цепляют мертвую медведицу талями и вытаскивают ее из воды, пока она не повисает на ноке рея над палубой, жалкая и безжизненная, истекающая кровью. Оставшийся внизу медвежонок, разлученный с матерью, приходит в ярость и начинает метаться взад и вперед, барахтаясь в воде, впиваясь зубами в отпорный крюк и натягивая веревку, затянутую вокруг его шеи. Дракс, стоя в шлюпке, просит сбросить ему пустой бочонок для ворвани и с помощью Кэвендиша заталкивает в него медвежонка. Сверху ему опускают сеть, в которой и поднимают на палубу бочонок с отчаянно визжащим медвежонком. Браунли, стоя на юте, наблюдает, как зверек раз за разом пытается безуспешно выбраться из поставленной на попа бочки, а Дракс, вооружившись бочарной клепкой, вновь и вновь заталкивает его обратно.
– Опустите тушу матери, – подает команду Браунли. – Иначе он не успокоится.
Распростершись на палубе, огромная гора окровавленного меха, бывшая еще совсем недавно медведицей, истекает дымящейся кровью, словно главное блюдо какого-то чудовищного банкета для великанов. Браунли пинком ноги опрокидывает бочонок, и медвежонок вываливается из него и бросается прочь, жалобно подвывая и царапая деревянные доски когтями. Он в панике начинает метаться по палубе (матросы со смехом разбегаются по вантам), но потом замечает бездыханное тело матери и устремляется к нему. Потыкавшись носом ей в бок, он беспомощно начинает облизывать окровавленную шкуру. Браунли наблюдает за ним. Медвежонок жалобно хнычет и сопит, а потом укладывается на палубу, прижавшись к боку матери.
– Звереныш стоит двадцать фунтов, – говорит Дракс. – У меня есть один приятель в зверинце.
Браунли переводит взгляд на него.
– Кузнец выкует вам решетку, чтобы вы могли и дальше держать его в бочке, – говорит он. – Скорее всего, он умрет еще до того, как мы вернемся домой, но если нет, то все деньги, которые удастся выручить за него, до последнего пенни, пойдут семье погибшего матроса.
Дракс несколько мгновений пристально смотрит на Браунли, словно готовясь выразить несогласие, но потом кивает и отходит в сторону.
Немного погодя, после того как умершего гребца зашивают в парусину и, после краткой и угрюмой церемонии, отправляют за борт, Кэвендиш, вооружившись топориком и фленшерным ножом, начинает снимать с медведицы шкуру. Медвежонок, уже запертый в бочонке, дрожа всем тельцем, наблюдает за тем, как Кэвендиш рубит, режет и свежует его мать.
– Медведя можно есть? – спрашивает у него Самнер.
Кэвендиш отрицательно качает головой.
– Медвежье мясо – горькое на вкус, а печень так и вообще ядовита. Единственное, что в нем есть ценного, – это шкура.
– В качестве украшения?
– Для гостиной какого-нибудь богатея. За нее можно было бы выручить больше, если бы Дракс не так усердно орудовал шлюпочным ножом, но я подозреваю, что разрез удастся зашить.
– А медвежонок будет продан в зверинец, если выживет?
Кэвендиш кивает головой.
– Взрослый медведь – страшное зрелище, но и красивое при этом. Люди с готовностью заплатят полпенни, чтобы взглянуть на него, и будут считать, что им здорово повезло.
Самнер опускается на корточки и заглядывает в темноту бочонка.
– Малыш может умереть от тоски, прежде чем мы доставим его домой, – замечает он.
Кэвендиш равнодушно пожимает плечами и на мгновение отрывается от своего занятия. Подняв глаза на Самнера, он улыбается. Руки у него по локоть перепачканы ярко-алым, а фуфайка и штаны забрызганы засохшей кровью.
– Он скоро забудет свою мертвую мамашу, – говорит он. – Любовь имеет свойство заканчиваться. И зверь в этом отношении ничем не отличается от человека.
Глава 9
Они приходят к нему с порезами и ушибами, головными болями, язвами, геморроями, желудочными коликами и опухшими яичками. Он ставит им припарки и примочки, раздает мази и бальзамы: английскую горькую соль, каламин и рвотный корень. Если все остальное не помогает, он пускает им кровь или прикладывает пластырь, вызывает болезненную рвоту или эксплозивную диарею. Они благодарны ему за это внимание и проявление заботы, пусть даже врач причиняет им неудобство или кое-что похуже. Они верят в то, что он – образованный человек и, следовательно, знает, что делает. Они питают к нему доверие – быть может, глупое и примитивное, но оттого не менее реальное.
Но для Самнера все пациенты, что приходят к нему, олицетворяют собой всего лишь тела: ноги, руки, грудь, головы. Для него их плоть является лишь физическим воплощением их недугов. Ко всему же остальному – их моральным качествам и душам – он остается совершенно равнодушным. Он полагает, что в его обязанности не входит просвещать их или наставлять на путь истинный, как и судить, утешать или поддерживать с ними дружеские отношения. Он – медицинский работник, а не священник, судия или супруга. Он будет лечить их раны и болезни, если это возможно, но в остальном они не имеют никаких прав на его поддержку и участие, да и сам он, говоря по правде, в своем нынешнем угнетенном и подавленном состоянии не в силах никому предложить утешение.
Как-то вечером, после ужина, в каюту Самнера заглядывает один из корабельных юнг. Его зовут Джозеф Ханна. Ему тринадцать лет, он худ и темноволос, и на лице его выделяются высокий лоб и угрюмые, запавшие глаза. Самнер уже видел его раньше и запомнил, как его зовут. Он выглядит именно так, как выглядят все корабельные юнги, – чумазым и неопрятным, а еще, судя по тому, как он останавливается в дверях каюты, переминаясь с ноги на ногу, мальчик страдает от приступа застенчивости или стыдливости. Он судорожно мнет в руках свою кепку и то и дело морщится, словно уже сама мысль о том, чтобы обратиться к судовому врачу, причиняет ему несусветную боль.
– Ты хочешь поговорить со мной, Джозеф Ханна? – спрашивает у него Самнер. – Ты заболел?
Мальчик дважды кивает и моргает перед тем, как ответить.
– У меня болит живот, – признается он.
Самнер, сидящий перед узкой раскладной полкой, которая заменяет ему стол, поднимается на ноги и делает приглашающий жест.
– Когда у тебя начались боли? – спрашивает у него Самнер.
– Вчера вечером.
– Ты можешь описать мне симптомы?
Джозеф хмурится, на лице его отображается растерянность, и он непонимающе смотрит на врача.
– Что ты при этом чувствуешь? – уточняет Самнер.
– Мне больно, – говорит мальчик. – Очень больно.
Самнер кивает и задумчиво почесывает почерневший и обмороженный кончик носа.
– Ложись на койку, – командует он. – Я должен осмотреть тебя.
Но Джозеф не трогается с места. Он рассматривает носки своих башмаков и легонько вздрагивает.
– Осмотр очень простой, – успокаивает его Самнер. – Но мне нужно найти источник боли.
– У меня болит живот, – повторяет Джозеф, поднимая голову. – Мне нужна доза пепперина.
Самонадеянность юнги вызывает у Самнера лишь презрительную усмешку, и он отрицательно качает головой.
– Я сам решу, что тебе нужно, а что – нет, – говорит он. – А теперь будь любезен лечь на койку.
Джозеф неохотно повинуется.
Самнер расстегивает куртку и рубаху мальчика и задирает ему фланелевую нательную фуфайку. Он сразу же замечает, что живот у юнги не вздулся, не пожелтел и вообще не изменил цвет.
– Здесь больно? – спрашивает у него Самнер. – А вот здесь?
Джозеф отрицательно качает головой.
– Ну, так где же у тебя болит? – повторяет судовой врач.
– Везде.
Самнер вздыхает.
– Если у тебя не болит здесь и вот здесь, – говорит он, нетерпеливо пальпируя живот юнги кончиками пальцев, – то как же он может болеть у тебя везде, Джозеф?
Юнга не отвечает. Самнер начинает с подозрением принюхиваться.
– А рвота у тебя есть? – спрашивает он. – Или расстройство желудка?
Джозеф качает головой.
Но из-под впалого живота юнги исходит едва уловимый, но отчетливый запах фекалий, что означает, что мальчик лжет. Самнер спрашивает себя, а все ли в порядке у Джозефа с головой, или же он просто глупее остальных мальчишек в его возрасте.
– Ты знаешь, что означает расстройство желудка? – спрашивает он.
– Понос, – отвечает Джозеф.
– Сними штаны, пожалуйста.
Джозеф встает с койки, расшнуровывает и снимает тяжелые башмаки, расстегивает пояс и сбрасывает штаны серой камвольной шерсти. Неприятный запах становится сильнее. За дверью каюты что-то кричит Блэк, а Браунли заходится в приступе тяжелого кашля. Самнер моментально замечает, что подштанники мальчика, доходящие ему до колен, испачканы сзади пятнами крови и кала.
«Неужели геморрой?» – думает Самнер. Очевидно, юнга не видит никакой разницы между собственным животом и задницей.
– Снимай и их тоже, – говорит врач, показывая на подштанники, – только постарайся ничего ими не коснуться и не запачкать.
Джозеф с большой неохотой стягивает свои вонючие подштанники. Ноги у него тонкие, худые и почти лишенные мускулов, а вокруг члена и яичек только начал пробиваться темный пушок. Самнер велит ему повернуться спиной и опереться локтями о койку. Вообще-то, мальчик еще слишком молод, чтобы заработать себе геморрой, но Самнер полагает, что грубая судовая кормежка из солонины и галет могла сделать свое дело.
– Я дам тебе мазь и таблетку, – говорит он. – И тебе сразу станет легче.
Самнер раздвигает ягодицы мальчика, чтобы получить подтверждение своим догадкам. Несколько мгновений он молча рассматривает промежность, отступает на шаг, потом наклоняется снова.
– Что это такое? – спрашивает он.
Джозеф хранит молчание и даже не делает попытки пошевелиться. Его лишь бьет крупная дрожь, словно в каюте (в которой тепло) стоит арктический холод. После недолгих размышлений Самнер выходит на трап, ведущий на верхнюю палубу, и окликает кока, прося принести ему теплой воды и чистую тряпицу. Получив искомое, он осторожно промывает мальчику ягодицы и промежность между ними, после чего наносит на поврежденные места смесь камфары с топленым салом. Сфинктер юнги деформирован, а местами так и вовсе разорван. Кое-где видны изъязвления.
Самнер вытирает мальчика полотенцем и дает ему пару чистого нижнего белья из собственного гардероба, после чего остатками воды тщательно моет руки.
– Можешь одеться, Джозеф, – говорит он.
Юнга принимается медленно натягивать на себя одежду, стараясь не смотреть судовому врачу в глаза. Самнер подходит к медицинскому шкафчику, достает оттуда пузырек с наклейкой «№ 44» и вытряхивает на ладонь маленькую голубую пилюлю.
– Проглоти ее прямо сейчас, – говорит он. – Приходи завтра снова, и я дам тебе еще одну.
Джозеф кривится от горького вкуса таблетки, но потом все-таки проглатывает ее. Самнер пристально рассматривает мальчика – ввалившиеся щеки, худенькую цыплячью шейку, карие глаза, в которых стоит отсутствующее выражение.
– Кто так поступил с тобой? – спрашивает он.
– Никто.
– Кто сделал это с тобой, Джозеф? – повторяет Самнер свой вопрос.
– Никто со мной ничего не делал.
Самнер дважды коротко кивает и сильно скребет себя по щеке.
– Ты можешь идти, – роняет он наконец. – Но не забудь прийти завтра за второй голубой пилюлей.
После ухода мальчика Самнер заходит в кают-компанию, где сейчас никого нет, открывает дверцу железной печки и запихивает в нее на тлеющие угли испачканное нижнее белье юнги. Он смотрит, как занимаются огнем подштанники, закрывает дверцу и возвращается к себе в каюту. Накапав дозу опия, он, однако, не спешит принять ее. Вместо этого врач берет томик «Илиады» с полки над столом и пытается читать. Корабль проваливается носом во впадину между валами, и деревянная обшивка начинает стонать и жаловаться. У Самнера вдруг перехватывает горло, а в груди разливается жжение, словно предвестник слез. Выждав еще минуту, он закрывает книгу и возвращается в кают-компанию. У плиты стоит Кэвендиш и курит трубку.
– Где Браунли? – спрашивает у него Самнер.
Кэвендиш кивает в сторону капитанской каюты.
– Лег подремать, скорее всего, – отвечает он.
Но Самнер тем не менее стучит в дверь. После недолгой паузы изнутри доносится голос Браунли, приглашающий его войти.
Капитан склонился над судовым журналом, держа в руке перо. Его нательная фуфайка расстегнута, а седые волосы стоят торчком. Подняв глаза на Самнера, он делает приглашающий жест. Самнер садится и ждет, пока Браунли дописывает последние несколько слов, после чего аккуратно промокает страницу.
– Полагаю, записывать особенно нечего, – говорит Самнер.
Браунли кивает.
– Когда доберемся до северных вод, там китов будет побольше, – говорит он. – Вот увидите. И мы славно поохотимся, или я ничего не понимаю в своем ремесле.
– Северные воды – опасное место.
– Да уж. Двадцать лет назад и здешние воды кишели китами, но теперь они подались на север – подальше от гарпунов. И кто станет их винить за это? Кит – умное и сообразительное создание. Они знают, что безопаснее всего для них находиться там, где больше льда, а нам, соответственно, туда соваться не с руки. Разумеется, будущее – за паром. Имея мощный пароход, мы можем последовать за ними хоть на край света.
Самнер кивает. Он уже имел возможность познакомиться со взглядами Браунли на китобойный промысел. Капитан уверен, что чем дальше на север, тем больше там китов. К такому логическому умозаключению он пришел, исходя из убеждения, что на макушке земного шара просто обязан существовать свободный ото льда океан, куда еще не успел проникнуть человек и где невозбранно плавают неисчислимые стаи китов. Капитан, как небезосновательно подозревает Самнер, принадлежит к числу закоренелых оптимистов.
– Ко мне сегодня приходил Джозеф Ханна с жалобой на больной желудок.
– Джозеф Ханна, юнга?
Самнер согласно кивает.
– Осмотрев его, я обнаружил, что он подвергся извращенному сексуальному насилию.
Услышав такие новости, Браунли на мгновение замирает, после чего задумчиво чешет нос и хмурится.
– Он сам сказал вам об этом?
– Об этом со всей очевидностью свидетельствовали результаты осмотра.
– Вы уверены?
– Повреждения обширны. К тому же налицо признаки венерического заболевания.
– И кто же повинен в подобном гнусном злодействе?
– Мальчик отказался назвать мне имя. Полагаю, он изрядно напуган. К тому же он показался мне недалеким и даже туповатым.
– О да, он глуп как пробка, – кисло замечает Браунли. – Можете не сомневаться. Я знаю и его отца, и дядю, и оба они – редкостные тупицы.
Браунли хмурится еще сильнее и поджимает губы.
– Вы уверены в том, что это случилось именно здесь, на борту корабля? Что это – недавние повреждения?
– Вне всякого сомнения. Ссадины совсем еще свежие.
– В таком случае мальчишка – круглый дурак, – заявляет Браунли. – Почему он не закричал или не пожаловался, если с ним так поступили против его воли?
– Быть может, вы сами спросите у него? – предлагает Самнер. – Говорить со мной он отказывается, но если вы прикажете ему назвать насильника, то, вполне возможно, вас он послушается.
Браунли коротко кивает, затем отворяет дверь каюты и окликает Кэвендиша, который по-прежнему стоит и курит подле плиты, чтобы тот привел к нему из носового кубрика юнгу.
– Что еще натворил этот маленький засранец? – спрашивает Кэвендиш.
– Просто приведите его ко мне, – приказывает Браунли.
В ожидании мальчишки они выпивают по стаканчику бренди. Когда наконец появляется юнга, то на его смертельно побледневшем лице написан панический ужас, а Кэвендиш, напротив, довольно ухмыляется во весь рот.
– Тебе совершенно нечего бояться, Джозеф, – говорит Самнер. – Капитан хочет задать тебе несколько вопросов, только и всего.
Браунли и Самнер сидят рядом; по другую сторону круглого стола нервно переминается с ноги на ногу Джозеф Ханна, а за его спиной возвышается Кэвендиш.
– Мне остаться или уйти, капитан? – интересуется Кэвендиш.
Браунли ненадолго задумывается, а потом жестом предлагает ему присаживаться.
– Привычки и наклонности членов экипажа вам известны лучше, чем мне, – говорит он. – Так что ваше присутствие может оказаться полезным.
– Во всяком случае, наклонности вот этого маленького дикаря мне точно известны, – жизнерадостно сообщает Кэвендиш, опускаясь на сиденье с мягкой обивкой.
– Джозеф, – начинает Браунли, подавшись вперед и стараясь по мере сил смягчить свой обычно энергичный и напористый тон, – мистер Самнер, судовой врач, сообщил мне, что ты получил травму. Это правда?
Поначалу им кажется, что Джозеф или не расслышал, или не понял вопроса, но затем, спустя несколько минут, когда Браунли уже собирается повторить вопрос, юнга кивает.
– И что же это за травма? – скептически вопрошает Кэвендиш. – Я ничего не слышал ни о какой травме.
– Сегодня вечером мистер Самнер осматривал Джозефа, – поясняет Браунли, – и обнаружил доказательства, причем недвусмысленные, того, что Джозеф подвергся насилию со стороны кого-то из членов экипажа.
– Подвергся насилию? – переспрашивает Кэвендиш.
– Его содомировали[49]49
Содомировать – заниматься с кем-либо анальным сексом.
[Закрыть], – отвечает Браунли.
Кэвендиш вопросительно приподнимает брови, но в остальном остается совершенно невозмутимым. Выражение же лица Джозефа Ханны не меняется вовсе. Его и так запавшие глаза, кажется, провалились еще глубже, и он дышит часто и шумно.
– Как это случилось, Джозеф? – спрашивает его Браунли. – Кто в этом повинен?
Джозеф облизывает нижнюю губу, отчего та выглядит влажной, розовой и вызывающе чувственной по сравнению с похоронной серостью его щек и темными, беспомощными провалами глаз. Но он по-прежнему хранит упорное молчание.
– Кто в этом повинен? – вновь обращается к нему с вопросом Браунли.
– Это получилось нечаянно, – наконец шепчет в ответ Джозеф.
При этих его словах Кэвендиш расплывается в довольной улыбке.
– В носовом кубрике ужасно темно, мистер Браунли, – сообщает он. – Разве не может быть такого, что однажды вечером парень просто поскользнулся и неудачно приземлился на собственную задницу?
Браунли переводит взгляд на Самнера.
– Вы, должно быть, шутите, – говорит в ответ судовой врач.
Кэвендиш пожимает плечами.
– Там, собственно, все заставлено так, что повернуться негде. Буквально шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на что-либо. Так что несчастный случай вполне мог иметь место.
– Это не было несчастным случаем, – настаивает Самнер. – Сама мысль об этом нелепа и смехотворна. Такие разрывы и ссадины, что я видел, можно получить одним-единственным способом.
– Ты упал сам, Джозеф, – продолжает допрос Браунли, – или же кто-то намеренно причинил тебе вред?
– Я упал, – отвечает Джозеф.
– Это не могло быть несчастным случаем, – вновь повторяет Самнер. – Это решительно невозможно.
– В таком случае очень странно, что парнишка настаивает на своем, – резонно возражает Кэвендиш.
– Потому что он напуган.
Браунли отталкивается от стола, несколько мгновений разглядывает обоих мужчин, после чего переводит взгляд на юнгу.
– Кого ты боишься, Джозеф? – спрашивает он.
Невероятная глупость этого вопроса повергает Самнера в шок.
– Мальчик боится всех, – заявляет он. – Да и как ему не бояться?
При этих его словах Браунли вздыхает, качает головой и опускает взгляд на прямоугольник полированного орехового дерева, заключенный между его покоящимися на крышке стола руками.
– Я очень терпеливый человек, – говорит он. – Но и у моего терпения есть предел. Если с тобой обошлись дурно, Джозеф, то человек, который сделал это, будет наказан за свой проступок. Но для этого ты должен рассказать мне всю правду. Ты понимаешь меня?
Джозеф послушно кивает головой.
– Кто сделал это с тобой?
– Никто.
– Мы можем защитить тебя, – быстро вставляет Самнер. – Если ты не назовешь нам того, кто повинен в надругательстве над тобой, оно может повториться.
Подбородок Джозефа упирается ему в грудь, и мальчик упорно смотрит себе под ноги.
– У тебя есть что сказать мне, Джозеф? – говорит Браунли. – Я спрашиваю тебя в последний раз.
Джозеф качает головой.
– Это здесь, в капитанской каюте, он язык проглотил, – сообщает Кэвендиш. – Верно вам говорю. Когда я разыскал его в носовом кубрике, он заливался смехом и веселился вместе со своими дружками. И те увечья, что он получил, если они вообще были на самом деле, ничуть не сказались на его нраве, можете мне поверить.
– Над мальчиком жестоко надругались, – возражает Самнер, – и тот, кто это сделал, находится на борту корабля.
– Если парнишка не желает называть имя своего обидчика и если он и впрямь настаивает на том, что насилия не было, а произошел всего лишь несчастный случай, то сделать более ничего нельзя, – заявляет Браунли.
– Мы можем начать поиск свидетелей.
Его слова вызывают у Кэвендиша усмешку, и помощник капитана презрительно фыркает.
– Не забывайте, мы находимся на китобойном судне, – говорит он.
– Ты можешь идти, Джозеф, – отпускает юнгу Браунли. – Если я захочу побеседовать с тобой еще раз, то пошлю за тобой.
Мальчишка выходит из каюты. Кэвендиш зевает, потягивается, а потом поднимается на ноги и выходит следом.
– Я прикажу людям тщательнее убираться в своих каютах, – говорит он и с насмешкой смотрит на Самнера, – чтобы избежать подобных инцидентов в будущем.
– Мы переселим парнишку из носового кубрика, – заверяет Самнера Браунли после того, как Кэвендиш уходит. – Пока он может спать в кают-компании. Чертовски неприятное дело, но, если он отказывается назвать виновного, то нам остается лишь забыть о случившемся.
– А что, если в этом замешан Кэвендиш? – предполагает Самнер. – В таком случае молчание мальчика становится вполне понятным.
– У Кэвендиша масса недостатков, – возражает Браунли, – но уж, во всяком случае, он – не содомит.
– Мне показалось, будто это дело его забавляет.
– Он жестокий ублюдок, но то же самое можно сказать и о половине людей на борту этого барка. Если вы ищете утонченных и изящных джентльменов, Самнер, то гренландский китобой – не самое подходящее место для этого.
– Я могу поговорить с другими юнгами, – предлагает судовой врач. – Я выясню, что им известно о Кэвендише и Джозефе Ханна, и сообщу вам о том, что мне удалось узнать.
– Нет, вы не станете этого делать, – решительно заявляет в ответ Браунли. – Если только парнишка не запоет по-другому, вопрос будет закрыт. Мы здесь для того, чтобы убивать китов, а не искоренять грехи.
– Было совершено преступление.
Браунли качает головой. Неуместная настойчивость судового врача явно тяготит его и начинает раздражать.
– У парнишки заболела задница. Только и всего. Это неприятно, согласен, но он скоро выздоровеет.
– Он получил серьезные травмы. Прямая кишка у него была растянута, налицо все признаки…
Браунли встает, более не стараясь скрыть своего нетерпения.
– Какие бы травмы он ни получил, ваша работа как судового врача, мистер Самнер, в том и состоит, чтобы вылечить их, – заявляет он. – Полагаю, вы располагаете для этого всеми необходимыми навыками.
Самнер в упор смотрит на капитана – на его нахмуренный лоб и яростный взгляд серых глаз, мясистый нос и заросшие седой щетиной щеки – и, после недолгого колебания, решает уступить. В конце концов, мальчик будет жить. Здесь капитан прав.
– Если мне что-либо понадобится, я дам вам знать, – говорит он.
Вернувшись к себе в каюту, он принимает лауданум и ложится на койку. Спор утомил его, а постигшая неудача вызывает ожесточение. Почему мальчик не хочет помочь самому себе? Какую власть имеет над ним насильник? Вопросы эти не дают Самнеру покоя, но потом, спустя минуту-другую, начинает действовать опий, и он чувствует, что проваливается в теплое и знакомое состояние беззаботности. Какая, в конце концов, разница, думает он, если его окружают дикари и моральные уроды? Мир не рухнет от этого и продолжит жить своей жизнью, как жил до этого, нравится это ему или нет. Гнев и отвращение, которые он всего несколько минут тому испытывал к Кэвендишу, превращаются в туманные пятнышки на горизонте – смутные намеки на чувства, на которые не стоит обращать внимания. Рано или поздно, но я все равно докопаюсь до истины, отстраненно думает он, и подгонять события или спешить нет нужды.
Некоторое время спустя кто-то стучит в дверь его каюты. К нему пожаловал гарпунер Дракс с жалобой на глубокий порез на правой руке. Самнер, сонно щурясь, приглашает его войти. Дракс, квадратный и широкоплечий, с густой рыжей бородищей, буквально заполняет собой крохотное пространство каюты. Самнер, все еще испытывающий легкое головокружение и дезориентацию в пространстве после приема опия, осматривает его руку, протирает рану чистой тряпицей и перевязывает ее.
– Ничего серьезного, – успокаивает он гарпунера. – Не снимайте повязку пару дней. Ваша рана быстро заживет.
– О, со мной бывало и похуже, – отмахивается Дракс. – Намного хуже.
В каюте повисает исходящий от гарпунера неприятный запах скотного двора, ощущаемый почти физически. Он похож на зверя в клетке, думает Самнер. На силу природы, прирученную и на время умиротворенную.
– Я слыхал, что пострадал один из юнг.
Самнер закончил перевязку и теперь укладывает ножницы и корпию обратно в медицинскую аптечку. Контуры периферического зрения у него расплываются, а щеки и губы все еще сковывает прохладное онемение.
– Кто это вам сказал?
– Кэвендиш. Он сказал, что у вас есть какие-то подозрения на этот счет.
– И не только подозрения.
Дракс опускает взгляд на свою забинтованную руку, а потом подносит к лицу и нюхает.
– Джозеф Ханна – известный враль. Не следует верить всему, что он говорит.
– А он мне еще ничего и не сказал. Он вообще отказывается разговаривать со мной. В этом вся проблема. Он слишком напуган.
– Он – слабоумен и придурковат, этот парнишка.
– Вы хорошо его знаете?
– Я знаю его отца, Фредерика Ханну, – отвечает Дракс, – и его брата Генри тоже.
– Как бы там ни было, капитан Браунли решил, что вопрос закрыт. Если только мальчик не заговорит, дальнейшего расследования не будет.
– Значит, на том все и кончится?
– Скорее всего.
Дракс пристально рассматривает Самнера.
– Почему вы вообще решили стать судовым врачом, мистер Самнер? – спрашивает он. – Такой ирландец, как вы. Мне просто любопытно.
– Потому что я хотел сделать карьеру. Подняться над своим весьма скромным происхождением.
– Вы желали сделать карьеру, но оказались здесь, на йоркширском китобойном судне, где вам приходится беспокоиться и переживать из-за какого-то юнги. Хотел бы я знать, что случилось с вашими грандиозными амбициями?
Самнер закрывает крышку медицинского сундучка и запирает ее на замок. Опустив ключ в карман, он мельком смотрит на себя в настенное зеркало. Он выглядит намного старше своих двадцати семи лет. Лоб у него прорезан морщинами, глаза воспалились и покраснели, а под ними набрякли мешки.
– Я заставил себя относиться к ним проще, мистер Дракс.
Не сдержавшись, Дракс удивленно фыркает, и по губам его скользит слабый намек на улыбку.
– Пожалуй, можно сказать, что и я поступил так же, – говорит он. – Даже наверняка.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?