Текст книги "Прозрачные крылья стрекозы"

До дома он дотащил ее буквально силком – Жуть выбивалась из рук, пыталась бежать и прятаться, выкрикивала невнятные проклятия. Не на шутку напуганный Мишка, позвонил Дмитрию Платоновичу, который, как ни странно через пять минут был уже в квартире Неделиных. Окинув беглым взглядом царящий в квартире бедлам, среди которого неистовствовала Жуть, он сказал:

– Ну что, алкогольный делирий обыкновенный.

– Как? – переспросил Мишка.

– Очень просто – белая горячка. Скорую немедленно и ко мне, в клинику, – сухо распорядился Дмитрий Платонович, с недовольством поглядывая на Мишкину рассеченную бровь…

…Лиза и сама не заметила, как промелькнуло последнее лето ее невзрослой жизни. За бесконечными занятиями, ужасом вступительных экзаменов и хлопотами, связанными с переездом, она немного позабыла о Мишке, который думал теперь лишь об одном – как жить дальше. Весь август он колотился на какой-то далекой стройке и даже сумел заработать приличную сумму денег, но пока он размышлял о том, как бы ими потолковее распорядиться, тысячи превратились в копейки. Мать все еще находилась на попечении Дмитрия Платоновича, а о себе Мишка не слишком заботился, потому то и решил, что лучше всего потратить заработанные деньги на цветы для Лизы. Он выбрал букет, размером с небольшую цветочную клумбу и заспешил к метро, где ему было назначено свидание.

… Она решила не стоять на месте, а пошла ему на встречу, потому они чуть было не разминулись.

– Стой, Неделин, не беги! – весело крикнула Лиза и рассмеялась. Она показалась Мишке очень красивой и немного чужой, может быть поэтому он растерялся, сперва замер, а потом молча пошел рядом с Лизой – шаг в шаг, неся в руках торжественный и безвкусный букет.

– Ты не мне цветы принес? – спросила Лиза, наклонив голову и улыбаясь одними глазами.

– Тебе, конечно – ответил Мишка, – Поздравляю!

И тут ему подумалось, что сейчас, в эту минуту он должен взять и просто поцеловать эту такую свою и одновременно чужую девушку. Поцеловать так – непринужденно, как это бы сделал любой нормальный взрослый человек, а после уже все пойдет само собою… Он подался вперед, сделал шаг и протянул навстречу Лизе руки, содрогаясь от собственной неуклюжести, но лишь исцарапал подбородок о какие-то колючки. «Чертов букет!» – с досадой подумал Мишка.

– Какой-то ты сегодня смешной! – хохотала она уже во всю, – Смешной и странный. С чем ты меня поздравляешь? С нашей встречей?

– С тем, что ты теперь студентка, – ворчливо ответил Мишка, досадуя теперь уже на собственный тон.

Они медленно брели по улице, Лиза что-то рассказывала, а Мишка никак не мог сосредоточиться и отвечал невпопад. Просто он впервые увидел, какая она необыкновенная, вся – от макушки до пят, и как прекрасна ее улыбка, походка и жесты, и голос…

– Серебряный колокольчик, – произнес Мишка вслух.

– Какой колокольчик? – удивленно спросила Лиза, рассказывающая в этот момент что-то о тяготах вступительных экзаменов, – Миш, ты о чем?

– Твой голос подобен звуку серебряного колокольчика.

И они молча свернули с Арбата и запетляли по переулкам, любуясь тем как убегает лето, теряя по пути легкие клочья изношенных и пожелтевших нарядов, а ветер подхватывает и беззаботно таскает их по скверам и запутанным улочкам, перемешивая с песком, пылью и запахом яблок, электричек и осенних цветов, швыряя ворохами в гулкие подворотни, осыпая трамвайные рельсы и колодцы старых дворов…

Мишке казалось, что любое слово или неловкое движение может спугнуть то прекрасное что-то, которое воцарилось в его душе, а Лизе и не нужны были слова. Когда же пришел час проститься, он все-таки решился.

– Лиза, можно я тебя поцелую?

– Ты что, забыл? Мы ведь с тобой просто друзья…

«Ну что я за идиот, кто же о таких вещах спрашивает», – терзал себя Мишка, трясясь в пустом вагоне метро…

«Будь, прокляты мои шутки», – думала Лиза, глядя в окно на лакированные бусины рябин…

В начале зимы Александра наконец-то вернулась домой. Выглядела она хорошо и плохо одновременно. Александра пополнела, округлилась, рассталась с бесчисленными своими синяками, но во всем ее облике появилось нечто нестерпимо жалкое. Весь день она суетилась на одном месте, хватаясь, то за одно, то за другое, заискивающе заглядывала сыну в глаза, а бледные, будто восковые ее руки, мелко тряслись. К тому же у Александры выработалась совершенно новая манера говорить, привыкнуть которой Мишка никак не мог. Она запиналась, обрываясь на полуслове, а потом подолгу молчала, силясь вспомнить нужное, чтобы продолжить вновь.

– Мишенька, сыночек, ты мне… Ты говори, что по дому сделать… Я теперь буду, не думай, – повторяла она, глядя на сына снизу вверх с выражением, будто у побитой собаки.

– Не волнуйся мам, отдыхай. Тебе еще после больницы надо в себя прийти.

– Отдыхать… Нельзя мне отдыхать. Доктор не велел, – и она принималась плакать. – Совсем памяти не стало. Как его зовут-то, доктора?

Перед тем, как отпустить Александру домой Дмитрий Платонович пригласил Мишку для беседы.

– Я что мог, то сделал, а дальше уж как Господь распорядится. От тебя требуется следующее – денег не давать, стрессов не допускать и по возможности чем-нибудь занять.

Последний пункт оказался для Мишки самым сложным, потому как вести хозяйство Александра не умела, а найти для нее хоть какую-то работу было делом нереальным. Однако, промаявшись несколько месяцев, к величайшему Мишкиному облегчению она сама нашла для себя выход – Александра ударилась в религию. Теперь ежеутрене она спешила на литургию, обвязавшись черным платком по самые брови, а дома била земные поклоны. «Вот уже во истину, слава Тебе, Господи» – думал Неделин, уходя на работу. Душа его постепенно успокаивалась, и теперь он уже не названивал домой каждые пятнадцать минут.

– Слушай, мам. Мне тут удалось кое-какие деньги отложить, так давай поедем в воскресение, выберем чашки. Я тут одни присмотрел – синие, но нужно, чтобы ты одобрила.

– Прости, сынок, не смогу. В воскресенье я при храме.

…Чаевничая на отмытой кухне, Лиза с открытым ртом слушала Александру, вещающую о Боге и душе.

– Ой, тетя Саша, вы теперь такая… – Лизе захотелось сказать Мишкиной матери что-нибудь приятное, – …Такая светлая.

…Об армии Мишка старался не думать, он прятался от этой темы, как страус скрывает голову в песок, но весной проклятая повестка все-таки пришла. По этому поводу Лиза причитала над ним, как над покойником.

– Что же теперь будет, Мишенька. Может не пойдешь, уедешь куда-нибудь, а там глядишь, и забудут про тебя. А какие страшные вещи сейчас про армию пишут! – по-бабьи голосила она.

– Ну ладно Лиз, чего ты как маленькая, – утешал ее Мишка. – Это же всего-то на два года.

– Всего-то! Целых два года из жизни выкинуть, как ты потом в институт поступать будешь, – не унималась Лиза.

– Ну, в институте для демобилизованных солдат и беременных женщин льготы предусмотрены. Но если ты не успокоишься – я подамся в дезертиры. Перекрашу волосы в «радикально черный цвет», наклею бороду и затаюсь у тебя – в Медведково. Вот Дмитрий Платонович то порадуется. А что? Кстати прекрасная идея…

Мишка балагурил вплоть до последней минуты, распрощавшись с Лизой в самых вычурных и пафосных выражениях. Ему, конечно, очень хотелось сказать совершенно другие слова, но после всей этой многодневной клоунады, оказалось очень трудно выйти из роли. «Ничего, потом как-нибудь. И вообще, что за пошлый сюжет – девушка и солдат, просто какой-то журнал «Работница»…

Уезжая, Мишка оставил матери какие-то деньги на прожитье и очень волновался, что может не хватить. Александра экономила. Целую неделю после отъезда сына она вообще не выходила в магазин, но наконец, когда запасы истощились посетить гастроном все-таки пришлось…

…Какую потешную картину наблюдали зеваки в тот весенний день. Под аккомпанемент уличного арбатского музыканта – балалаечника, ряженного в косоворотку и тулуп плясала, уткнув руки в боки и выбивая тонкими ногами неверную дробь и пьянющая Жуть. Утомившись, она направилась в сторону Садового кольца и, в тот же вечер ее сбил троллейбус маршрута «Б»…

6

… Тоненькая алая струйка текла от разбитого виска к подбородку. Упрямая кровь никак не хотела останавливаться, а Лиза, пытаясь нащупать сочащуюся рану, перепачкала себе и руки, и лицо.

– Пойди в ванную, посмотри на себя, – заговорил испуганный Вербицкий, у которого один вид крови с детства вызывал тошноту. Будучи натурой нежной и ранимой, он считал, что лишь толстокожие и абсолютно бесчувственные люди могут спокойно взирать на это неприглядное проявление человеческой природы. – Возьми перекись и промой, наконец, – нетерпеливо обратился он к сидящей на полу Лизе. – Ушиблась-то на пятачок, а зрелище такое, будто в прозекторской.

И он повалился на диван, отвернувшись к стене – прошедший вечер его изрядно утомил…

«Какая странная все-таки вещь – домашняя аптечка» – думала Лиза, копаясь в объемистой картонной коробке, где вперемешку между собой валялись десятки пузырьков, упаковочек и облаток. «Чего здесь только нет, кроме самого необходимого – ни йода, ни ваты, ни перекиси… Каждый раз собираюсь разобрать, выкинуть половину, но все откладываю на потом. Завтра же этим займусь, или нет – лучше прямо сейчас». И Лиза сама удивилась тому, насколько нелепой была эта мысль после всего того, что произошло накануне. «Нужно занять себя хоть чем-нибудь, занять, чтобы успокоиться, а после – на холодную голову уже подумать, как жить дальше… Ведь во всем, что случилось, наверняка виновата только я сама… Бедный, Леня… Бедный мой мальчик… Как тебе помочь?». И Лиза высыпала на кухонный стол содержимое коробки, и разноцветные, разрозненные пилюли покатились во все стороны, запрыгали и перемешались, также как и ее мысли.

«Это что? Это папино. Как он смешно всегда говорил «от сердца», «от головы» – будто и не врач совсем. Как он сильно сдал тогда за последний год.… А это я покупала для тети Саши, когда она загрипповала после больницы. Купила, но только вот почему-то так и не отдала. Вот витамины – срок годности истек миллион лет назад. Это Мишка принес, еще перед моей самой последней институтской сессией, велел пить регулярно – они мол, улучшают память и мыслительные процессы. Я тогда еще изучила аннотацию и вычитала, что витамины эти предназначены исключительно для стариков. Как же Мишка тогда смеялся… Странно, как будто не таблетки разбираю, а старые фотографии» – подумалось Лизе, застывшей над ворохом флаконов и коробочек…

– Знаешь, Лиз, – сказал тогда Неделин, отсмеявшись, – ты их не выбрасывай, я сам витаминизироваться буду. Какая никакая, а профилактика маразма. Для меня, человека по уши погрязшего в «хвостах» это – очень актуально.

После армии Мишка все-таки поступил в Бауманский, и ежегодно наматывал огромный снежный ком задолженностей, которые каждый раз должны были привести его к отчислению и, только в самый последний момент он брался за все одновременно и достойно выходил из очередной патовой ситуации. Однако, по большому счету учиться Мишке было абсолютно некогда.

– Слушай, Неделин, – говорила Лиза, – чем ты так серьезно занят, я не понимаю. Найди себе какую-нибудь одну, не слишком навязчивую подработку и учись спокойно, как все люди, а не то метушишься, бегаешь, вкладываешь заработанное в строительство воздушных замков, а в результате – одна головная боль. Ты из института вылететь собрался?

– Нет, Лиза, я собрался встать на ноги, – серьезно отвечал Мишка. – Я не имею права быть нищим. У меня есть цель.

– Какая? Ты хочешь купить маленькую шоколадную фабрику в Швейцарии?

– Вообще-то цель другая, но если возможности позволят, то шоколадная фабрика тоже не повредит, – улыбался Мишка. – А ты, я смотрю, с годами стала еще более бестолковая, чем раньше. Может, все-таки попьешь витаминчиков?

…Выпускники Первого Медицинского гуляли на Девичьих полях – выпили шампанского, спели «Гаудеамус» и в очередной раз обогатили памятник профессору Пирогову белой докторской шапочкой и непременным стаканом, наполненным водкой. Кто и когда первым ввел эту странную традицию, было неизвестно, но в каждом следующем поколении вчерашних студентов всегда находился весельчак, который, рискуя сломать себе шею, карабкался на высокий постамент. Исполнив обязательный ритуал, студенты разбились на группы, соответствующие материальному положению родителей. Самые «крутые» (к описываемому времени это слово уже прочно вошло в лексикон») отправились чествовать друг друга в «Пекин», выпускники попроще и поплоше тронулись в сторону скромного банкетного зала, расположенного где-то на задворках Москвы, ну а те, кто все шесть лет, как говорится, перебивался с хлеба на воду обмывали событие в студенческом общежитии.

– Скажи мне, докторица, тебе непременно хочется поехать в общагу, чтобы отведать кислой капусты и увидеть, как все перепьются? – спросил Мишка у Лизы накануне праздника.

– Да нет, вообще не обязательно, только вот что подумают ребята… – замялась Лиза.

– Ну одни ребята будут думать, что ты пьянствуешь в скромных стенах общежития, а другие пусть считают, что ты променяла славное студенческое братство на тухлые яйца и фаршированных собак.

– Каких, Миша, собак, о чем ты? – оторопела Лиза.

– О национальной китайской кухне, необразованная ты моя… Но не суть. Я предлагаю тебе провести этот памятный вечер с другом детства. Только не пугай меня, не спрашивай, с каким именно, – улыбнулся Мшка.

– И что же мы будем делать. Наконец-то встретим рассвет на Ленинских горах?

– И не надейся. Я приглашаю тебя в ресторан. В самый, что ни наесть шикарный, и пусть тебе будет совестно, за то, что я от тебя кроме покупных пельменей ничего в жизни не видел.

…Небольшой зал был выдержан в средневековом готическом стиле – высокие своды, витражи, повсюду имитация чего-то каменного, серого и плохо отесанного. И если бы ни свечи, горящие на тяжелых дубовых столах, то в ресторане царила бы непроглядная тьма.

– Добрый вечер, мы рады вас видеть, – промурлыкала навстречу Лизе и Мишке ухоженная девица в строгом английском костюме, – занимайте любой удобный для вас столик, сейчас к вам подойдет официант. – Любезно продолжила администраторша, однако в ее взгляде читалось явное презрение. Бедно одетые молодые люди ей явно не импонировали.

Лизе было заметно, что Мишка чувствует себя явно «не в своей тарелке», но бодрится и хорохорится. Да и ей самой, честно говоря, в присутствии всех этих, сидящих в зале людей хотелось поджать под себя ноги, и куда-нибудь укрыть руки, которые вдруг стали казаться Лизе чрезмерно большими и красными. И дело было вовсе не в том, что гости ресторана были как-то очень расфуфырены. Нет. Просто что-то в их позах, а может быть в жестах, или, скорее всего в выражении лиц позволяло сказать, что от этих людей «пахнет деньгами». Да какой там пахнет – за версту несет…

– Как ты думаешь, – начал Мишка, – официант будет облачен в латы?

– Ну если он даже будет и без лат, то наверняка с горящим факелом в руках…

Мишка маялся, он с тревогой ждал, когда принесут меню – выглядеть профаном перед Лизой не хотелось. «Интересно, как можно узнать, чему соответствует то или иное название, если это не салат «Оливье» и не селедка «под шубой» и вообще, я совсем, как Киса Воробьянинов», – подумалось Мишке, который вдруг разучился поддерживать разговор, а только все покашливал и крутил в руках дешевенькую одноразовую зажигалку, – «Положительно стыдно за свои баронские сапоги с квадратными носами».

– Меню, пожалуйста, – произнес официант неприятно вежливым голосом. Его лицо было напыщенным и неумным. Положив перед сидящими за столом две книжечки в обложках из «старой» кожи он неспешно удалился.

– Миш, скажи честно, – спросила Лиза, убедившись в том, что халдей отошел на достаточное расстояние, – тебе тут уютно? Может уйдем?

– И не мечтай. Я, конечно, понимаю, что ты не умеешь пользоваться приборами, но не волнуйся – в таких потемках этого никто не заметит. Потому, давай выбирай, чем мы будем ужинать.

– Миш, я тут ничего не понимаю, – растерянно сказала Лиза, листая меню, – Что такое, например, «Карпаччо рыбное», или вот – «Сюрприз от фермеров Прованса»?

С озадаченным лицом Мишка взглянул на Лизу.

– Главное, Усольцева, не тушуйся. Давай закажем суп «Лейб-медик» – это будет хотя бы в тему и возьмем блюдо под названием «Мачо», как ты догадываешься сегодня «мачо» – это я, а винцо, наиболее соответствующее времени суток официант нам сам присоветует.

… Совсем по-другому представлял себе Мишка этот праздничный вечер, обернувшийся сплошным мучением – суп оказался обыкновенной бурдой, на поверхности которой плавал пережаренный лук, к «Мачо» они едва притронулись, потому, что блюдо было приправлено таким количеством перца, что первый же кусок, очутившийся во рту вызвал у Лизы слезы и остановку дыхания, рекомендованное же официантом вино отдавало кислятиной. Разговор, почему-то не клеился и все слова, которые Мишка заготовил заранее, показались ему вдруг пустыми и глупыми. Но самое ужасное произошло в конце – денег, которые были специально накоплены и отложены для такого случая, не хватило, причем недоставало какой-то ерунды, копеек, мелочи, но, тем не менее, когда Лиза полезла в кошелек, Мишка почувствовал себя полным ничтожеством. После такого позора решиться на серьезный разговор он уже точно не мог.

– Лиз, ты прости меня, идиота, пожалуйста, – пробормотал он уже на улице.

– Что ты, Миша. Наоборот, это был чудесный вечер, а ты никакой не идиот, – ответила Лиза.

Она внимательно смотрела на Мишку, который мялся, топтался на месте и старательно отводил глаза.

– Миша, я боюсь, что переход в метро закроется. Может, я у тебя на Арбате переночую.

– Да что ты, время то еще детское, – произнес он, наливаясь жгучей краснотою. – Если сейчас прибавим шагу, то успеем десять раз…

Всю долгую дорогу Мишка молчал и только прощаясь снова сказал ни с того, ни с сего:

– Нет, я все-таки идиот.

– Да что ты заладил сегодня «идиот, идиот». Прекрати, – сказала Лиза.

– А кто же я есть-то? – спросил Мишка, глядя в ее глаза. Ему вдруг почудилось, что сейчас Лиза обязательно скажет что-то очень важное и он, даже затаил дыхание, чтобы собственные вдохи и выдохи, которые стали казаться ему слишком шумными, не помешали расслышать самого главного. – Кто я, Лиза, скажи?

– Ты? Ты – рыжий, – со вздохом сказала она и скрылась за дверью своей квартиры, а вскоре они поссорились, потому как в ее жизни появился Богдан.

…Они не виделись целую вечность, и когда Лиза неожиданно услышала, что кто-то в душном вагоне метро вдруг окликнул ее по имени, она даже не сразу узнала того человека, что поспешно пробирался в ее сторону, протискиваясь между локтями и спинами пассажиров.

– Господи, Мишка! – воскликнула она, – Как здорово, что мы с тобой встретились…

Густая толпа качнула Лизу, и она попыталась ухватиться за поручень, но споткнулась о чей-то баул и начала валиться прямо на старуху, сидящую напротив.

– Под ноги смотреть надо, – начала горланить какая-то тетка. Ей явно хотелось поскандалить, потому случайный повод пришелся как нельзя более кстати.

– Успокойтесь, мадам, – весело произнес Мишка, помогая Лизе подняться.

– Сам ты мадам, а я порядочная женщина, – не унималась скандальная баба, но Неделину уже было не до нее. В то время, как он придерживал Лизу за плечи, толпа зашевелилась и тесно прижала их друг к другу, и он замер, вдыхая знакомое тепло. Все – и робость первой любви, и воспоминания о тех прозрачных, будто акварелью писаных чувствах, когда он, возомнив себя взрослым, неуклюже заботился о застенчивой девочке Лизе, и тот сентябрьский, пахнущий яблоками вечер, и колючий букет, так глупо помешавший первому поцелую, вдруг всплыли в его памяти. А, скорее всего, он никогда и не забывал о тех счастливых, словно пронизанных солнцем днях, а иначе откуда же в нем появилась такая невыразимая нежность…

– Эй! Вы на следующей сходите? – обратился к Лизе мужичонка в замызганной куртке, – если нет, то лезьте поглубже в вагон, там и обнимайтесь.

– Да, да, конечно, мы выходим, – заспешила ответить Лиза. В голосе ее звучали нотки смущения.

– Если ты не очень спешишь, то пойдем, посидим где-нибудь, – предложил Мишка, выйдя из вагона на платформу, – помнишь «Сюрприз от фермеров Прованса»?

– Конечно помню, только давай недолго, а то меня дома ждут, – сказала Лиза, но тут же оговорилась, – В следующий раз мы обязательно поужинаем, просто сегодня есть кое-какие дела…

– Грозный муж? – угрюмо спросил Мишка.

– Нет никакого мужа…

Рассказывать о Вербицком она от чего-то не стала – решила отложить на потом.

– Ну тогда давай ненадолго, только учти, что в следующий раз ты от меня так легко не отделаешься…

Они сидели в маленькой кофейне и хохотали, вспоминая детство, школу, общих друзей и арбатских соседей. Словом, говорили о пустяках, а когда разошлись Неделин понял, что будь между ними хоть сто преград, он все равно не отступится от этой самой родной в мире женщины, которая по чудовищной ошибке когда-то исчезла из его жизни…

…Лиза сама не заметила, как минула ночь, а за окном забрезжил серенький рассвет. Воспоминания, мысли о Мишке, о вчерашнем, так страшно завершившемся дне, о Вербицком и собственной, правда, не совсем ясной вине настолько заняли ее, что она упустила течение времени.

«Мне нельзя работать с человеческой душою», – мысленно повторяла Лиза, – «Я примитивная, бессердечная, черствая эгоистка, которая могла спокойно веселиться, даже не почувствовав того, что он в это время страдает…»

– Лиза, что это ты делаешь?

Вербицкий застыл в дверях. Лицо его выглядело отечным и помятым, под глазами образовались мешки, а волосы торчали клочьями. Он провел мучительную ночь – без одеяла, в тесных джинсах, да вдобавок ко всему – утром ему приснился кошмар. Пробудился Вербицкий от страха и от жажды, его знобило, мутило и крючило, а на душе скребли кошки от какого-то смутного ощущения вчерашней своей неправоты. Вечер прошедшего дня был для него окутан туманом, но сквозь марево беспамятства проступало нечто отвратительное и гнусное. По всей видимости событие это было как-то связано с Лизой, что теперь сидела на кухне, застыв над ворохом таблеток и порошков.

– Ты что, отравиться решила? – спросил Вербицкий, преодолевая похмельную муку.

Лиза вздрогнула от неожиданности и принялась поспешно сгребать лекарства обратно в картонную коробку. На ее лице застыло выражение, какое бывает у нашалившего ребенка, застигнутого взрослыми врасплох.

– Ленечка, как тебе в голову такое могло прийти? Я тут искала кое-что, увидела беспорядок и подумала: «Дай разберу».

Лиза чувствовала, что слишком суетится, когда как надо вести себя будто ни в чем, ни бывало. Она не знала, о чем говорить дальше, что можно спрашивать, а что – нет, как лучше улыбаться, чтобы это казалось естественным… «Главное – ничего о вчерашнем, ведь это может его ранить и будет только хуже…»

– Если ты проснулся окончательно, то я приготовлю завтрак, – довольно бодро сказала Лиза.

– А я пока сделаю гимнастику, – в тон ей продолжил Вербицкий.

«Ну вот, все-таки взяла фальшивый тон», – подумала Лиза и растерянно замолчала.

– Перестань кривляться, зачем весь этот театр! Скажи мне всю правду о том, какой я подлец, который не только живет на твои деньги, но и позволяет себе напиваться до скотского состояния, а потом распускает руки, – Вербицкий чувствовал, что заводится, но остановиться уже не мог. Если бы Лиза устроила истерику и расколотила пару тарелок, ему бы и в самом деле было бы легче. Но она молчала, а потом вдруг заговорила неожиданно ровным и спокойным тоном:

– Хорошо. Если ты так настаиваешь, я скажу тебе все, что думаю. Подлецом я тебя не считаю, потому что слишком сильно люблю. По поводу денег – повторять то, что уже говорила тысячу раз, не считаю нужным. Скажу лишь одно – займи себя чем-нибудь, и тогда может быть, душа твоя обретет покой, а жизнь – смысл.

Весь день Вербицкий молчал, а ближе к вечеру сказал Лизе, что принял решение снова начать писать.