Текст книги "Препараторы. Сердце Стужи"

Сорта. Его секреты

Двенадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

К Строму часто приходили гости – его наставник, Барт, чаще других, в остальном же лица менялись. Препараторы, из тех, что старше – Солли, наш кропарь, ястребы, охотники… Иногда они перебрасывались со мной словечком, расспрашивали о службе, приглашали сесть с ними за стол. Но обычно уже очень скоро говорили, что спешат – а вскоре Эрик уходил за ними.

Я подозревала, что, как и я, все эти люди посвящены лишь в некоторые из планов Строма.

После того случая, когда я пришла будить его посреди ночи, мы как будто немного отдалились друг от друга. Он стал рано ложиться спать или проводить вечера не дома; в Стуже был собранным, как обычно. Мне казалось, что эта отчуждённость становилась тем больше, чем ближе была моя поездка в усадьбу к Рамрику Ассели.

«Ведь ты сам велел мне туда поехать! Ты знаешь, зачем я еду туда. В конце концов, ты что, не видел Рамрика Ассели?»

Конечно, всё это я никогда не решилась бы сказать ему вслух. Смешно было даже думать, что Эрик Стром ревнует – особенно после того, как он ясно дал мне понять, что в этом смысле я ему не интересна. Будь иначе – разве захотел бы он в тот вечер, чтобы я ушла?

Я решила проглотить обиду и смириться. Мы были ястребом и охотницей – ближе, чем муж с женой, неразлучнее, чем брат с сестрой. Разве этого мало?

Ответ на этот вопрос – даже себе – мне давать не хотелось.

Но мне хотелось, чтобы вернулась прежняя близость. Пусть той ночью мы не поняли друг друга… Мне хотелось вернуть долгие часы разговоров, бдения над полями для тавлов, ужины в местах, про каждое из которых Стром говорил: «Это – лучшее в городе. Здесь подают самую вкусную оленину». Или «самые лучшие крудли». Или «удивительную рыбу»… Я боялась, что могла ненароком навредить нашей дружбе – самому ценному из всего, что у меня было. Я хотела вернуться к тому, с чего мы начали – но не знала как.

Мне было грустно – но кроме того, я начинала злиться, хотя Стром не был передо мной виноват. Он, может, и не подозревал о моих терзаниях.

Однажды ночью я проснулась от страшного сна.

Мне приснилось, что мы со Стромом преуспели. Во сне Сердце Стужи оказалось почему-то крохотной бормочущей курицей, похожей на одну из тех, под чьё кудахтанье я засыпала дома, в Ильморе. Сердце вибрировало в руках, и страшно было надавить на живое, тёплое. Но Стром сказал мне: «Давай», и что-то в его лице испугало меня ещё больше. Я была его охотницей, я не должна была спорить – и я надавила на птицу-сердце изо всех сил, и её головка обмякла, широко раскрылся клюв, подёрнулись плёнкой жёлтые глаза. А сразу вслед за тем… как будто ничего не изменилось, и я ходила по улицам Химмельборга, где всё было прежним. Но потом я увидела Кьерки – он ехал на тележке, и одной руки у него как не бывало.

«Такие дела, Сорта», – сказал он, даже во сне улыбаясь своей доброй, мягкой улыбкой. «Далековато я зашёл для реабилитации, а препаратов и эликсиров теперь ведь нет. Ну да это ничего. Как твои дела?»

Дрожа, я отступила, и Кьерки вдруг куда-то делся, а улицы вокруг меня заполонили препараторы – знакомые, незнакомые. Они распадались, таяли, оседали на глазах. Среди них был Стром – такой же сильный, спокойный, как обычно, и я бросилась к нему, бормоча: «Что мы сделали? Что мы сделали? Ты говорил…»

Договорить я не успела. Лицо Эрика начало сползать, будто маска, чёрные струи эликсиров прорвались наружу – он будто плакал тёмными, кровавыми слезами. Я дико закричала… и проснулась.

За окном было темно. Я лежала у себя в постели – точнее, в постели Строма, слишком широкой для меня одной. Я обхватила себя за плечи, задышала глубоко, размеренно, успокаиваясь… Но меня продолжало трясти, и волосы прилипли к вискам и лицу от пота. Машинально я потянулась за набором шприцов на столе. Искушение ввести лишнюю дозу одного из эликсиров – между собой препараторы называли его «бодрящим» – было нестерпимым. Совсем немного – и проще будет контролировать лёгкие, сердце, каждую, даже самую незаметную мышцу. Я отвернулась. Проклятый сон не шёл из головы.

Многие препараторы продолжали служить, пока служилось, ещё и потому, что в Стуже они были сильными, неуязвимыми, быстрыми, молодыми… После реабилитации же превращались в странных калек с протезами вместо рук и ног, подпрыгивающей походкой, дёргающимся глазом, кривящейся вбок улыбкой. Большинство были вынуждены всю жизнь принимать лекарства – причём драгоценные эликсиры им уже не были положены, – а самые неудачливые каждый год менять протезы.

Протезы эти не шли ни в какое сравнение с теми, что дарила служба. С ежедневной песней эликсиров в жилах, дающей непостижимый контроль над собственным телом… Закончи службу – и всё это у тебя заберут. Все дары Стужи Химмельны давали тебе взаймы, пока ты был ей полезен.

Я представила, как однажды Солли, отпуская свои обычные циничные шуточки, усыпит меня, а потом вырежет всё, из чего я кропотливо, скрупулёзно собирала себя в последние месяцы. Правая рука, сетчатка левого глаза, левая щиколотка, оба бедра… Медленно, но верно моё тело превращалось в карту препаратов, подобно телу Строма – и недавно в зеркале я заметила на левой ноге первые чёрные следы от эликсиров, растёкшихся под кожей.

Я вдруг поймала себя на неприличной, необъяснимой жадности. Всё это было частью меня.

Я была юна, и хотя я уже взяла больше препаратов, чем многие мои ровесники, у меня было хорошее усвоение, и все конечности и органы на месте – я с трудом удержалась от суеверного страха при этой мысли. Я справлюсь и без препаратов и эликсиров.

А потом я снова вспомнила, как растекался и расплывался Стром в моём сне, и в комнате стало холодно.

Я плотнее закуталась в одеяло, но сон не шёл. Будь всё как раньше, я бы спустилась вниз – вдруг Эрик не спит – и мы выпили бы чаю или снисса, сыграли бы в тавлы или просто посидели, он на диване, я за столом, глядя на огонь в камине.

Я любила первый этаж Стромовой квартиры больше второго. Здесь, в комнате с круглым сине-жёлтым окошком, я страдала от боли после того, как не стало матери и сестёр. И здесь – я чувствовала это – Стром тоже страдал и, должно быть, потому уступил мне и кровать, и комнату с такой охотой.

Внизу послышался шум. Стром и вправду не спал. Затаив дыхание, я услышала ещё один голос. Кто-то был у Эрика в гостях, кто-то говорил с ним посреди ночи.

Я обещала ему не лезть ни во что, не задавать вопросов. Но мне хотелось отвлечься от кошмара, который всё ещё владел мной, – и я неслышно оделась, отворила дверь, придержав, чтобы не скрипнула, и, мягко ступая с пятки на носок, как в Стуже, опустилась на верхнюю ступеньку лестницы. За время, проведённое здесь, я выучила каждую скрипучую половицу.

Теперь я услышала Эрика и второго говорившего – Барта.

– …это переходит всякие границы, Эрик.

– Я знаю.

– Такая колоссальная жестокость не может не…

Сквозняк хлопнул ставней, жалобно скрипнуло окно.

– …Они были важны для нас, а теперь…

– …могут начать беспокоиться.

– Я разберусь…

– Ты не можешь разобраться со всем на свете, мальчик.

Я поморщилась – мне отчаянно хотелось спуститься ступенькой ниже, чтобы слышать каждое слово, но я боялась. Следующая была опасной, скрипучей.

– …и ещё Гарт.

Унельм? Что знал Барт об Ульме и причём тут он?

– …наши видели в Нижнем городе. Выяснял, что…

– …что с того? Отдел Олке…

– …может представлять угрозу.

Они заговорили тише, а потом я услышала скрип отодвигаемых стульев.

– Барт, я пойду к Анне прямо сейчас. Она точно не спит.

Отчего-то мне неприятно стало от мысли, что посреди ночи Эрик отправится к госпоже Анне – и ещё неприятнее от того, что меня волнуют такие глупости.

– А я всё проверю – нужно убедиться, что по крайней мере туда охранители не совались. Потом перевезём всё в… – Проклятая ставня снова хлопнула. Плата за небрежность. Надо не забыть закрывать их на ночь.

Когда они ушли, я поспешила вниз, сама толком не понимая, что и зачем делаю.

Наверное, я просто устала быть в неведении. Раньше мне было проще мириться с тем, что он не говорит мне всего – но теперь, когда я не чувствовала прежней близости, желание сделать что-то ему наперекор стало невыносимым.

Поэтому, в кои-то веки не дав себе времени подумать, я вернулась к постели. Рядом, на тумбочке, выстроились в ряд шприцы. Содержимое некоторых из них иметь дома не позволялось, но в жизни с Эриком Стромом были свои преимущества.

Я подвинула к себе утренний. Осторожно отмерила половину. Что ещё могло мне пригодиться? Охотничье чутьё – меньше всего Барт походил на снитира, но четверть порции не повредит. Смешав их вместе и добавив немного раствора, я пристроила шприц к разъёму на запястье и плавно нажала на поршень.

Подождала несколько мгновений, чтобы перестала кружиться голова, и накинула пальто – тратить согревающий эликсир ради вылазки в ночной город уж точно не имело смысла. Слишком ценен он будет в Стуже.

Выйдя из дома, я последовала за Бартом – эликсир подействовал, и, настроившись на старого препаратора, я чувствовала его след так же, как ощущала присутствие снитира в Стуже. Я старалась идти тихо, достаточно далеко от Барта и света валовых фонарей.

Наставник Строма пошёл в сторону станции, на которой останавливались редкие ночные поезда. Не такие, как те, что ходили сквозь Стужу, – в этих было больше железа и дерева, меньше плоти и кости. Круглые окошки были заделаны обыкновенным стеклом – ведь этим поездам не нужно было бояться сверхъественного холода.

На станции почти никого не было, и я остановилась в самом конце перрона, чтобы Барт меня не заметил. Стены и перегородки здесь были сделаны в основном из толстого разноцветного стекла, поэтому опасения были не напрасны – но Барт, по счастью, ни разу не взглянул в мою сторону.

Я опасалась, что ждать придётся долго, но поезд пришёл почти сразу. Подъзжая, он протяжно взревел глоткой бьерана, закреплённой у лобового стекла, и это напомнило мне о том самом поезде, который увозил троих рекрутов из Ильмора навстречу их странной судьбе.

Барт сел в первый вагон, а я – в последний, но это не мешало моему накаченному эликсирами телу чувствовать его, как добычу. Я слышала его пульс, удары сердца, вибрацию шагов, пока он ходил, выбирая, куда сесть, по вагону. Этому трюку я училась в Стуже последние месяцы. До сих пор и со снитирами это не всегда выходило, а препараты и эликсиры работали в городе хуже, чем в Стуже – но, видимо, я была в ударе, потому что, когда Барт собрался выходить, я услышала, хотя нас разделяли вагоны.

Барт приехал в Парящий порт, и, сойдя с поезда, я пошла за ним, держась позади. Тень была моим другом, и я почувствовала азарт – было что-то новое, волнующее в том, чтобы выслеживать кого-то в Химмельборге. Я невольно подумала об Унельме. Вот какой, должно быть, стала теперь его жизнь.

Ночной Парящий порт был пустынен – а я думала, жизнь здесь всегда суетлива и шумна, как в муравейнике. Всего пару раз мне на глаза попались редкие прохожие. Никто из них меня не замечал – и всё же я старалась идти вдоль стен, не выпуская Барта из виду.

Он шёл быстро, то и дело сворачивая в закоулки и мнимые тупики, пролезая в дырки в заборе, петляя… Вслед за ним я вышла к скопищу старых ангаров, с виду полузаброшенных.

Хочешь спрятать что-то – прячь на виду. Умно.

Я видела, как Барт остановился рядом с одним из многочисленных одинаковых ангаров. Я услышала, как поворчаивается ключ в замке… Для меня это могло стать проблемой. Уже после того, как Барт скрылся внутри, своим обострившимся до предела слухом я различила, как он шепнул всего одно слово: «хаар».

Пароль? Но зачем? Я точно чувствовала: в ангаре, кроме Барта, никого не было.

Я прислонилась к стене неподалёку от ангара, выбрав угол потемнее, и задышала размеренно и ровно, расслабляя мышцы, – кто знает, сколько времени мне предстояло тут провести. За это время мимо меня дважды проходили сторожа – судя по тому, что они даже по сторонам не смотрели, эта часть Парящего порта не казалась им особенно важной. Барт, должно быть, точно знал, когда они появятся.

Он провёл внутри чуть больше часа, а когда снова появился, я засомневалась. Последовать за ним или проверить ангар? Скорее всего, если зайду внутрь, Барта потом не догоню – несмотря на все эликсиры.

Решившись, я подкралась к ангару. Сторожа проходили здесь каждые полчаса – это я успела заметить, пока ждала Барта. Чтобы попасть в ангар, следовало спешить.

Замок, самый обыкновенный с виду… Для тайника я ждала чего-то похитрей. Я вытащила из кармана шпильку – мягковата, но может получиться – и взялась за дело. В кои-то веки я подумала, что мне не хватает Унельма. В своё время, развивая ловкость рук, он учился вскрывать такие замки забавы ради, и получалось у него быстрее, чем мы с Гасси успевали предложить ему перестать заниматься ерундой.

– Давай же, – шептала я себе под нос. – Давай, давай.

Я была так увлечена копанием в замке, что так ни разу и не задала себе вопроса о том, что именно и зачем, собственно, делаю. Риск был огромен. Узнай Стром о том, что я следила за Бартом, он никогда не стал бы доверять мне снова.

Есть. Замок щёлкнул и открылся. Я тихо отворила дверь – так же тихо затворила её за собой.

Здесь было темнее, чем снаружи, но благодаря эликсирам для меня это не имело значения.

Ангар был пуст. Ближе к стенам виднелись кучи какого-то хлама – сломанные крылья паритеров, баки из-под дравта, старые фонари… Ничего больше.

– Хаар, – прошептала я тихо, и воздух передо мной дрогнул, как будто моё слово камушком упало в середину лесного пруда. Сквозь зыбь мягко проступили очертания стеллажей – бесконечных рядов стеллажей, теряющихся вдали, как стены лабиринта.

Внизу справа и слева, на периферии зрения, я заметила нежное лиловое сияние – слабое и быстрое, оно, как живое, стеснительное, ускользало всякий раз, как я пыталась разглядеть его получше.

Магия.

Я вспомнила многочисленные книги о магии Вуан-Фо, виденные мною в кабинете Строма. Неужели он сам обучился ей в достаточной мере, чтобы создать эту иллюзию, надёжно скрывающую секреты? Или это сделал кто-то из его друзей? Быть может, иноземцев? Никогда я жизни я не видела ничего подобного и даже не надеялась, что увижу.

Я медленно пошла вперёд. Ангар был огромен – потолок терялся где-то вверху; изнутри он казался куда больше, чем снаружи.

В полумраке я различила стеллажи и пошла вдоль них, стараясь ничего не трогать.

Большую часть полок занимали мотки длинного жёсткого троса, похожие на свернувшихся клубком змей. Трос напоминал тонкие кишки снитиров – примерно так их складывали в разделочных комнатах, прежде чем отправить к механикёрам на распределение…

Кабель. Вот что это было такое – я не сразу вспомнила малознакомое, книжное слово. Кабель из незнакомого мне материала. Такой используют для связи в других странах – о принципах работы этой связи я знала мало, но была почти уверена, что это он.

Зачем Строму и Барту столько кабеля? И как они смогли его достать и привезти в Кьертанию?

Я продолжала двигаться вдоль стеллажей. Полки с кабелем наконец закончились, и на смену им пришли канистры. Огромные, одинаковые, без маркировок и этикеток. Я попыталась открутить крышку с одной из нижних, но ничего не вышло. Она оказалась запаяна.

Я миновала ещё несколько стеллажей, свернула в образованный ими коридор.

Там, за углом, было нечто огромное, накрытое брезентом. Подойдя ближе, я заглянула под брезент – и едва сдержала возглас. Два самолёта. Их я узнала сразу.

В книгах, которые обожал Унельм, я видела такие не раз. Крылья и корпус из металла, стеклянные окошки, лёгкость и сталь… Чтобы такой взлетел, препараты и дравт не помогут. Нужно что-то другое. Может, содержимое канистр на стеллажах?

Самолёты маленькие, лёгкие. В Кьертании такие бесполезны. Попав в Стужу, самолёт замёрзнет мгновенно, и никакие иноземные механизмы не помогут.

Я поправила брезент и двинулась дальше. Новые стеллажи оказались уставлены большими сосудами с толстыми стенками – голубыми, зелёными, жёлтыми. Мне пришлось подойти к ним совсем близко, чтобы различить то, что плавало в них, в плотном желе, похожем на плир.

Препараты. Кости васок и когти ормов, вуррьи печени и жёлчные пузыри хааров, клыки бьеранов, сушёные элемеры, рога эвеньев… Бесконечные ряды сосудов. У меня захватило дух.

Я никогда прежде не видела, чтобы препараты хранили подобным образом. Желе внутри было похоже на плир – но, судя по лёгким пузырькам воздуха в сосудах, плиром всё же не было. Возможно, новый экспериментальный состав? Зачем он может быть нужен – чтобы перевозить препараты на большие расстояния, не испортив, не повредив?

Кажется, теперь всё встало на свои места. Я вспомнила Унельма и ощутила минутные угрызения совести.

Он был прав. Эрик Стром действительно занимался контрабандой – и до сих пор я представить себе не могла её масштабов.

Колоссальные деньги – интересно, сколько можно выручить за все эти препараты на внешнем рынке. Сотни протезов, редкие лекарства… Взамен можно получить многое.

Например, самолёты.

Стром действительно готовился к тому, что Стужа уйдёт. У Химмельнов нет и не может быть плана на этот случай – а у Эрика он есть.

Должно быть, этот ангар – только часть всего, что припасено им на будущее. Активная торговля наверняка продолжается прямо сейчас.

Что будет, если Унельм продолжит в это лезть?

Я не удержалась – ещё раз взглянула на самолёты, прежде чем уйти. Кьертания не будет брошена на произвол судьбы. Люди на самолётах и бесконечный протянутый через континент кабель свяжут разбросанные по кьертанским просторам города воедино.

Хватит ли этого, чтобы позаботиться обо всех? Протянутся ли гудящие кабели до Ильмора, долетит ли до него хоть один самолёт?

Да – потому что я была охотницей Эрика Строма. Но было много других, кроме Ильмора. Неужели возможно запасти достаточно, чтобы хватило всем?

Я в очередной раз ощутила укол досады от того, что Стром не рассказал мне об этом. Я понимала, что для безопасности тайны такого масштаба всегда будет тем лучше, чем меньше людей знает о ней. Само собой, Эрик куда больше доверяет своему старому наставнику, чем мне. И всё же…

Я дождалась, пока сторожа в очередной раз пройдут мимо, и выскользнула из ангара, закрыла дверь на замок.

Барт не называл никакого нового пароля, выходя, – значит, и мне не нужно. Даже если охранители найдут это место, они не увидят ничего, кроме старого склада.

Впрочем, судя по разговору Строма и Барта, всё равно уже скоро тайник переместят – в неведомое мне более безопасное место.

Конечно, ставки огромны. Если хоть часть спрятанного обнаружат – весь план Строма окажется под угрозой.

Я добралась до дома уже засветло. Мне повезло – Стром ещё не вернулся, и я сразу поднялась наверх, упала на постель, не раздеваясь, и забылась крепким сном.

Мне снился кабель – бесконечный, звенящий на новом, тёплом ветру. Под ним колыхалось целое море высокой зелёной травы.

Унельм. Нижний город

Одиннадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

Он отправился в Нижний город следующим же вечером – слишком боялся передумать. Унельму вообще не нравилось бояться. Деньги – не слишком много – он зашил в небольшой мешочек и спрятал на груди под рубашкой. Револьвера у него не было, но идти совсем без оружия не хотелось, и во внутренний карман – туда же, где хранилось несколько писем из дома на удачу и всякая всячина для фокусов – он положил маленький, но острый нож в чехле из хаарьей кожи.

Идти днём, наверное, было бы куда менее опасно, но непонятно было, как отвертеться от службы. Отдел Олке которую неделю работал без выходных. Унельм привык к кофе и, перед тем как отправиться в Нижний город, выпил несколько чашек – теперь его ощутимо потряхивало от волнения.

Оделся он, как советовала Лудела, просто – новую кожаную куртку, которой очень гордился, оставил дома, и вместо неё выбрал ту, что купил сразу после переезда в Химмельборг. Тогда, впрочем, и она казалась ему очень даже ничего. Он даже на первую встречу с Омилией её надел, думая, что выглядит отлично. В сумку Ульм спрятал свитер и пару тёплых носков – к холоду уроженец окраины привык относиться серьёзно.

До окраины Нижнего города он доехал на поезде, а потом пару часов просидел в невзрачном кабаке, от души надеясь, что Олке сейчас не до него, и он никогда не узнает, где именно его помощник провёл ночь.

Богатые наследники знатных семей бывали в Нижнем городе с охраной – но бесспорно на свой страх и риск. Волновались ли они так же, как он сам? Что вообще манило их туда? Желание пощекотать нервы? Объяснение не хуже прочих – с учётом того, что в повседневной жизни никто из них не рисковал ни дня…

Все эти нити сплетались в клубок Нижнего города. Оставалось найти хоть один кончик – и потянуть за него, не намотав по ходу дела одну из них на собственную шею.

С чего вообще он взял, что ему это удастся? Унельм тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли, и расплатился по счёту. Пришла пора идти в «Хлад» – а там, быть может, с него взыщут куда дороже.

Унельм пошёл по улице владетельницы Аделы, длинной и извилистой, переходивший из Храмового квартала в Южный предел, а потом постепенно перетекающей в Нижний город. Он очень ясно почувствовал этот переход – как будто, плавая, попал в бьющий со дна ледяной ключ. Дело было и в воздухе – становилось всё холоднее, и в том, как стремительно менялся облик стоявших по обе стороны улицы домов. Они словно сгорбливались, пошатываясь, припадали друг к другу в попытках удержать равновесие, складывались, как колода во время фокуса.

Люди, попадавшиеся ему навстречу, были одеты не в лёгкие накидки или плащи – в куртки, отороченные свалявшихся мехом, кожаные или набитые пухом. Охранителей становилось всё меньше, зато пару раз Унельм заметил на поясе или под курткой у прохожих оружие.

Темнело – и дело было не только в том, что прошло уже несколько часов после заката; просто валовые фонари на улице горели сперва через один, а после погасли вовсе. В одном из переулков, куда решился наконец свернуть Унельм, было совсем темно.

Ульму стало страшно и весело разом. Идя по узким улочкам, тёмным, зловонным – люди здесь не утруждались поиском урны, когда хотели что-то выбросить, – он представлял себе, что улетел таки из Кьертании и прибыл в Рамаш. Как-то так он и представлял себе его беднейшие кварталы – люди там, как писали в книгах, спали в коробках и мыли детей водой из луж. Не будь здесь так холодно, воду из луж, может, и пустили бы в ход. Пару раз, несмотря на поздний час, Ульму попадались стайки детей, визжащих, как дикие коты, катающих друг друга в грязи. Имелись и бездомные – палатки из грязных ковров лепились кое-где прямо к стенам домов или стволам вековых деревьев, явно не поваленных местными на растопку только потому, что свалить такое, не повредив дома и заборы вокруг, было невозможно. Но вот ветки деревьев тут и там были отпилены или срублены – представить себе такие голые и осквернённые стволы посреди Сердца города или других богатых кварталов было невозможно.

Но каким это место точно не было, так это унылым. Казалось, каждую свободную поверхность покрывали рисунки – и смешные, и неприличные, и неожиданно красивые. На длинном приземистом здании расправил крылышки, прорисованные до каждой прожилки, белоснежный мотылёк, на соседнем очень грубо намалёванная женщина с замазанным ртом кричала: «Не молчите».

Из-за плотно закрытых дверей кабаков, подсвеченных фонариками и валовыми огоньками, доносилась музыка – рассыпчатая, неподвластная законам ритма. Поначалу от этой какофонии уши закладывало – но вскоре Ульм начал ощущать, что в ней есть своеобразная прелесть.

Здешних людей тоже невозможно было представить за пределами Нижнего города. Ярко накрашенные женщины – меховые куртки, но тонкие чулки – мужчины в тёмных капюшонах, надвинутых на лоб, сильные, крепкие, быстрые. Даже просто стремительно проходя мимо, каждый из них казался опасным.

Вообще в людях тут было что-то животное. В том, как смело целовались парочки, жавшиеся друг к другу в тёмных закоулках, невзирая на холод, в том, как, вывалившись кубарем с порога одного из кабаков, двое молодых мужчин вдруг вцепились друг другу в горло, а уже спустя пару минут, украшенные синяками и кровоподтёками, дружески приобнявшись, вернулись назад.

И – это было уже неприятно – Унельм чувствовал, что в нём мгновенно различили чужака. Никто не глазел на него открыто, но он ощущал прикосновения взглядов, и от них делалось холоднее, чем от здешнего ветра, пронизывающего до костей.

Ульм понимал: если он и дойдёт сегодня до «Хлада», то только потому, что ему позволят дойти.

Ему позволили.

Он следовал карте улиц, нарисованной Луделой и затверженной наизусть. Остановился всего раз – найдя подворотню понадёжнее с виду, надел свитер и шерстяные носки. От губ поднимался пар, зябли пальцы, и кое-где на земле стали попадаться тонкие ледяные паутинки, хрустящие под ногами. Ульм понял, что успел отвыкнуть от настоящего холода. Не то чтобы он по нему скучал.

Нервы были натянуты до предела, и он старался глядеть смелей и улыбаться уголком губ – так уверенно и нахально, как если бы шагал по главной улице Ильмора. Он начал насвистывать одну из старых песен, что пели когда-то они с Сортой и Гасси, строя снежный дом в лесу, и ему стало легче.

– Я – Унельм Гарт, – пробормотал он тихо, себе под нос. – Бояться – это не моё. – И тут же вскрикнул – кто-то сильно ткнул его под колено. Обернулся – за спиной у него стоял, нагнув голову к земле, крупный чёрный пёс с разорванным ухом. Ухо торчало вбок, придавая ему и побитый, и залихватский вид одновременно.

Ульм рассмеялся – и с досадой, и с облегчением, и бросил псу сухарь из кармана. Тот набросился на него так, словно перед ним была отбивная, и Унельм заметил, как худ он под лохматой шкурой – в проплешинах шерсти виднелись натянувшие кожу рёбра.

Ульму стало грустно – как всегда, когда он видел что-то дурное, с чем ничего не мог поделать. И, как всегда, он ускорил шаг, оставляя это дурное позади и гоня прочь тягостные мысли.

Наконец он вышел к двухэтажному кабаку – должно быть, на втором, как везде, размещались комнаты для свиданий. Вывеска, покачивающаяся над входом, была такой древней, изъеденной ржавчиной, что он нипочём не разобрал бы на ней надпись «Хлад», если бы не знал, что именно ищет. В окошках нижнего этажа, заделанных разноцветными стёклами всевозможных размеров и форм, призывно горел тёплый свет. Из открытой двери доносились крики, смех и скверная музыка.

Сам дом был будто составлен из множества разномастных щитов, досок, заплат; где-то выкрашен красной краской, где-то – зелёной, потускневшей от влаги. Часто ли здесь шёл снег? Ульм вспомнил рассказы Луделы о том, как Химмельны позволяли настоящему холоду прийти сюда, и вздрогнул. Как бы ни были сильны и безбашенны жители Нижнего города, с таким врагом никому не под силу сладить.

Ему пришлось посторониться, пропуская шумную ватагу, вывалившуюся из «Хлада», – пятеро парней, пара девчонок. Вопя, хохоча, налетая друг на друга, они скрылись в одном из ближайших переулков, и сразу вслед за тем до Унельма донеслись звуки то ли драки, то ли приставаний. Девчонки, впрочем, визжали кокетливо, а не испуганно.

Вслед за ними из кабака вышли трое мужчин – Унельм посторонился, пропуская их. К счастью, они на него не глядели – были слишком увлечены разговором.

– Да по мне что б они, владетели эти, в Стуже околели…

– Но не Белый мотылёк. Этот – другое дело.

– Мне сказывали, у него на нас большие планы. Сказывали…

– Людей послушай, так он и в рог Беролана голым задом протрубит. Ты слушай больше.

В Сердце города такого не услышишь. Но размышлять об этом – как и о неведомом Белом мотыльке – времени не было.

Стоять вот так, у всех на виду, не стоило – Ульм выпрямился и вошёл в «Хлад».

«Тебе нужен человек Веррана, – говорил ему Магнус, – любой, отмеченный им. Татуировка в виде морды вурра на руке, иногда на лице. Постарайся на ввязаться в неприятности, пока не найдёшь».

Чад, грохот и запахи «Хлада» ослепили и оглушили его – а он-то думал, что Парящий порт приучил его к злачным местам. Но деваться было некуда – Унельм заработал локтями, вдыхая ароматы лука, пота, дешёвого снисса, плохого табака… Над головой у него крутился огромный шар, обклеенный разноцветными стёклышками. Он отбрасывал пёстрые блики на гигантские старые бочки, заменявшие здесь столы, фигуры пьющих, болтающих и танцующих, длинную стойку, у которой толкались люди обоих полов и всевозможных возрастов. Кажется, здесь не принято было оставлять детей за порогом кабака – иначе Унельм не мог понять, что здесь забыли шнырявшие тут и там мальчишки и девчонки с голодными глазами и грязными руками.

– Ищешь неприятностей, сынок? – спросил его из-за стойки здоровяк в распахнутом кожаном жилете, расшитом бисером и мелкими птичьими косточками. Таких усов, как у него, Унельм прежде не видывал. Но татуировок вурра на нём не приметил – как и на всех, мимо кого он сюда пробирался. Но отчаиваться было не в его характере – и, улыбнувшись кабатчику, он уже знал, что делать.

– Только дешёвой выпивки, – сказал Унельм и развёл руками. – Правда, заплатить мне нечем.

– Тогда лучше сразу выметайся, – дружелюбно посоветовал здоровяк. – Оно ведь куда лучше, чем с разбитой мордой, а она у тебя вроде пока ничего.

– Оно конечно, – согласился Унельм, – но я подумал, может, я на выпивку заработаю?

– Работников хватает. Так что… – здоровяк осёкся, увидев, что Ульм достал из кармана колоду карт. – Так ты игрок?

– Не совсем. – Унельм понимал, что второй попытки не будет, и начал с самых эффектных трюков из своего репертуара. Пустил карты веером у себя над головой, из одной руки в другую – один раз, ещё. Разговоры у стойки не прекратились – но как будто стали тише. Ульм почувствовал на себе взгляды – и заставил карты заплясать над столом.

– Загадаете карту, если хотите увидеть немного магии?

– В Нижнем городе в магию не верят, – буркнул здоровяк, явно заинтригованный. – Ну, предположим, туз щитов.

– Как угодно! – Унельм хлопнул в ладони, заставляя колоду затрепетать, как стаю птиц – а потом быстрым, змеиным движением, которое он отрабатывал много месяцев, пока Гасси и Сорта на стенку не полезли, вытащил карту из-под ближайшего кувшина.

– Туз щитов! – сказал здоровяк, недоверчиво глядя на Ульма. – Что за дьявол. Давай-ка ещё раз, малец.

– Хорошо, но если снова выйдет – ставите мне выпивку.

– Ладно уж, налью, – тот усмехнулся и отложил в сторону не самую чистую тряпку, которой протирал до того не самый чистый стакан.