Текст книги "Препараторы. Сердце Стужи"

Унельм справился во второй раз, а потом в третий – и, спиной почувствовав, что теперь куда больше взглядов в кабаке приковано к нему, выпустил в воздух над своей головой вихрь лент, белых и синих, а затем достал одну из них из рукава высокой красивой девушки, глазевшей на него из толпы, и с поклоном вручил ей. Девушка восторженно ахнула и захлопала в ладоши – а вслед за ней захлопали и другие. Редкие хлопки – но с чего-то надо было начинать, и Ульм удвоил усилия.

Он залпом выпил дешёвый снисс, налитый здоровяком, и показал им «двойную бабочку», а потом «исчезнувший химм» и «призрачный цветок». Про цветок он был совсем не уверен – этот трюк получался не каждый раз, но сегодня удача была на его стороне и, после того как извлечённый из кармана синий бутон, казалось, растворился в воздухе, к нему наконец оказалось приковано внимание каждого в зале.

Ульм представил себе выражение лица Лу, больше всего предостерегавшей его именно от излишнего внимания – но что может пойти не так, если он во всеуслышание заявил, что денег у него нет даже на дешёвый снисс?

Продолжая своё импровизированное представление, Унельм без помех разглядывал людей в «Хладе» – мужчин, женщин, молодых, старых. Пробежал по не самым чистым личикам детей, глазевших на него, разинув рты, по заинтересованным девушкам – некоторые были очень даже ничего, несмотря на слишком яркую краску на лице и поношенные наряды, – по мужчинам… Может, среди них были и препараторы, но до сих пор он не видел ни одного разъёма, ни одного разноглазого лица.

Знак вурра, знак вурра.

– Прекрасная динна, позвольте ваш платок! – Ульм с поклоном обратился к крепкой старухе, курившей зловонный табак и напомнившей ему Мем, и люди в зале одобрительно захохотали, заулюлюкали. Старуха тоже хохотнула и вытянула из кармана серый лоскут, явно видавший лучшие дни.

– А теперь внимание. Никакого обмана, видите?

Если бы ему не надо было постоянно высматривать вурра, Ульм получил бы куда больше удовольствия от этого выступления. Сбылась мечта его детства – он выступал перед толпой незнакомцев, и их взгляды были прикованы к нему.

А потом… есть. Ульм наконец заметил чёрную морду вурра на руке худощавого мужчины, внимательно наблюдавшего за ним, стоя у притолоки – не слишком близко, но и не далеко.

Теперь – не упустить.

– Раз, два, три… о, что это тут у вас? Нет-нет, возьмите своей рукой, а то мне опять скажут, что я дурю честных людей. Кто-нибудь может объяснить, почему мне постоянно так говорят?

Новый взрыв смеха – а потом одобрительный возглас старухи.

– Ну даёшь, парень. Молодец!

Люди в Нижнем городе оказались совсем не такими страшными, как он ожидал. Они так же, как и любые другие люди, смеялись, удивлялись и любили чудеса.

Унельм поклонился, и некоторые из них заворчали – кажется, хотели, чтобы фокусник продолжил. Краем глаза Ульм заметил, что один из мальчишек – крохотный, с виду лет десяти, с тонким бледным личиком – продолжил жадно глазеть на него, даже когда все остальные перестали.

Глаза у мальчика были совсем не детские, печальные, пытливые, умные, и если бы Ульму не нужно было как можно скорее найти того худощавого, с татуировкой, он бы, наверно, остановился с ним поболтать.

– Э, не спеши, – здоровяк ухватил его за рукав. – Дай налью тебе ещё. Как тебя звать? Я тебя раньше тут не видел.

– Гасси, – сказал Унельм быстро – ответ был у него наготове. – А тебя?

– Гул. Меня тут все знают. А вот ты откуда такой взялся?

– Я то тут, то там, – неопределённо отозвался Ульм, стараясь высмотреть худощавого. – Но мне, наверно, пора…

– Заходи ещё, – предложил здоровяк, подвигая к Унельму стаканчик снисса, который, конечно, пришлось с благодарностью осушить, – а то у нас тут скучно стало. Раньше иногда песни пели, такая к нам красотка ходила играть, но теперь не частит, и весело стало, как на кладбище.

– С девками вечно так, – прокаркала старуха, та самая, у которой он одалживал для фокуса платок, – пока есть, к кому бегать, они тут как тут – а как нету интереса, нету и музыки… А как пела, как пела! Даже я плясала, а у меня на левой ноге давным-давно три пальца отмёрзли… – горестно качая головой, старуха хорошенько приложилась к кружке и что-то забормотала себе под нос.

– Не обращай внимания, – посоветовал Гул. – Но про зайти – это я взаправду. Зайдёшь ещё, устроишь такое – я тебя и покормлю, и наливать буду весь вечер. А если придёт много народу поглазеть на тебя, так, может, и монета-другая перепадёт. Ну что, по рукам?

– Я буду рад, – сказал Унельм, вскакивая с места – худощавый устремился к выходу, – до встречи!

Может, Гула и удивило, что тот так быстро покидает «Хлад», но Унельма никто не задерживал.

Пробираясь сквозь толпу и стараясь не упустить худощавого из виду, Ульм думал о Томмали – она пела прекрасно и бывала в «Хладе», а теперь, по словам Гула, больше здесь никто не поёт. Речь шла о Томмали, наверняка о ней. Должно быть, она, как и другие препараторы, стала избегать появляться в Нижнем городе после шумихи вокруг убийств… Почему вообще она приходила сюда? В отличие от того же Строма, она, судя по архивам Олке, никогда не попадала под прицел отдела в контексте дел, связанных с контрабандой или незаконной торговлей… А ею, в том или ином виде, грешили многие препараторы. Томмали или была очень осторожной, или…

«Пока есть к кому бегать» – так сказала старуха… Выходит, у Томмали был здесь любовник? У красавицы, выступавшей во дворце и главном городском театре, любовник здесь, в Нижнем городе?

Почему бы и нет. Приходит же Омилия в дешёвые гостиницы, чтобы поиграть с ним в сут-стук. После такого во что угодно поверишь.

Но об этом он подумает после – после того, как поговорит с Верраном.

Выбежав на улицу, где стало, кажется, ещё холодней, Ульм в растерянности остановился. Худощавый вышел из «Хлада» только что, а теперь его не было видно – исчез, как одна из его карт.

Наугад Ульм сунулся в один переулок, другой – и там, сразу как он пересёк границу между тусклым светом и тьмой, кто-то сильный ухватил его за шиворот и чувствительно приложил об стену – а затем Ульм почувствовал прикосновение холода к своему горлу.

– Ну и что тебе угодно, фокусник? – прошипел нападающий, и, скосив глаза, Унельм, несмотря на мрак, различил на руке, сжимающей его, контур вуррьей татуировки. – Что ты вынюхиваешь, м? Что высматриваешь?

Он худощавого разило луком, оттопыренные уши напоминали крысиные. Унельм дёрнулся, и нож прижался сильнее.

– Не дёргайся, или…

Вдруг Унельм почувствовал, что в переулке, кроме них двоих, есть ещё кто-то. В плотной клубившейся тьме за плечом человека Веррана как будто стало холоднее. Ульм не слышал ни чужого дыхания, ни голосов, но вдруг ощутил липкий ужас… Ужас зайца, понявшего, что хищник рядом – сильный, жестокий, опасный… и самое главное – куда более удачливый зверь, чем он сам.

И этот ужас не был связан с напавшим на него человеком.

А он вдруг отступил – почти сразу после того, как хватка худощавого ослабела, а Ульм обнаружил, что на все лады шёпотом повторяет пароль, который передал ему Магнус.

«Белый и тишина».

– Белый и тишина…

– Да понял я, понял. Ты что, припадочный? – теперь худощавый поглядывал на него с опаской. – Я так и подумал, что ты к Веррану пришёл, но надо ж было убедиться. Я тебя поцарапал, кажись, слегка, не обессудь. Сам понимаешь, служба, – он небрежно подцепил рукав Ульмовой куртки, открывая разъём, – это святое. Ну, идём.

Унельм одёрнул рукав и, пошатываясь, пошёл за худощавым. На шее выступили капли крови, но сил стереть их не было. Его всё ещё потряхивало, руки дрожали, голова кружилась, как от голода… Что это было? То, другое во мраке…

Они вернулись к «Хладу», прошли мимо него, и уже скоро Ульм запутался в узких улочках Нижнего города. Кажется, здесь Луделина карта – не настолько детализированная – оказалась бы бесполезна, так что отставать от человека Веррана было нельзя.

Они шли, наверное, около получаса, темно было, как у вала в брюхе, а случайные прохожие, один другого неприветливей с виду, появлялись, как будто из ниоткуда. От радостного возбуждения после выступления в «Хладе» не осталось и следа, и страх всё ещё подрагивал где-то в животе. Может, его и вправду мутит от голода. Может быть, дело именно в этом.

Они остановились у небольшой дверцы со смотровым окошком в сплошной стене высотой в пару этажей, над которой виднелись верхушки лысоватых деревьев. Худощавый – имени своего он не назвал, а Унельм решил не спрашивать – несколько раз постучал. Появившийся в окошке внимательный синий глаз несколько минут изучал его, потом Ульма – а затем дверь открылась, впуская их.

Привратник – гора мускулов, цепкий взгляд – ощупал Унельма, забрал нож.

– Это побудет здесь. Проходите.

– Не глазей, – буркнул худощавый. – И пошевеливайся.

Справедливое требование, но Унельм всё равно смотрел во все глаза. Обитель владетеля Нижнего города и вправду чем-то напоминала дворцовый парк – вот только вместо аккуратно подстриженных кустов чахлые остовы деревьев, вместо фонтанов с разноцветными подсвеченными струями – садовый ручей, отороченный прибрежной осокой, подёрнутой инеем.

В глубине тёмного сада, лишь кое-где освещённого валовыми фонарями, стоял особняк, который был вполне под стать иным домам знатных диннов. Чёрный гранит, каменное кружево, кованые украшения на сточных трубах… Снаружи и представить было невозможно, что в Нижнем городе возможно что-то подобное – совсем рядом с улочками, по которым бродили голодные псы и грязные дети.

Если Верран так богат, зачем вообще он поселился здесь, а не в Верхнем городе или Сердце Химмельборга? Ульм вспомнил слова Луделы о том, что в Нижний город невозможно хотеть вернуться. Что ж, вероятно, человек с деньгами может очень неплохо устроиться где угодно… Может, Веррану даже вольнее живётся здесь, вдали от взглядов так называемых порядочных людей – и охранителей.

У дверей особняка со скучающим видом стояли трое вооружённых людей – ещё нескольких Ульм заметил, пока шёл за худощавым по коридору.

– Без фокусов, не то отсюда не выйдешь.

Унельм хотел было пошутить, но передумал.

Его привели к чёрной высокой двери.

– Можешь заходить, – сказал хуощавый. – О тебе сообщили. Говори быстро, по делу. Господин Верран – занятой человек. В глаза не смотри… Он этого не любит.

Унельм не успел ответить – худощавый толкнул его в спину, и дверь за ним закрылась.

Ульм очутился в полумраке – едва мерцали на стенах валовые светильники, на большом столе из чёрного дерева горели свечи. Над камином Унельм заметил кусок хаарьей печени. Печати владетеля на нём не было.

Очертания предметов в комнате едва угадывались – тяжёлые шкафы на гнутых ножках, глубокие кресла, невысокие чайные столики. Здесь было тепло, даже жарко, и Унельм расстегнул куртку, жалея, что не может снять свитер.

Хозяин комнаты сидел в самом большом кресле, утопая в нём. Мужчина лет пятидесяти с длинными седыми косами, с носом, явно ломанным не один раз, в очках с чёрными стёклами – непонятно было, какой прок от них в и без того тёмной комнате. Он курил длинную сигару, и только долгие часы, проведённые в компании Мем, помогли Унельму не закашляться. Одет Верран был в чёрную шляпу с широкими полями и чёрный же камзол, расшитый золотой нитью – никогда прежде Ульм не видел, чтобы кто-то одевался так богато у себя дома.

– Ты знал пароль, – сказал мужчина низким глухим голосом, обойдясь без приветствия. – Что тебе нужно? Не советую лгать.

– Спасибо, что согласились поговорить, – сказал Унельм, глядя себе под ноги. Мужчина за столом был опасен, эта опасность витала в воздухе, и шутить с нею не следовало. – Вы, наверное, слышали об убийствах в…

– Разумеется. Дальше.

– Я ищу того, кто это сделал. Я знаю, что убитые бывали в Нижнем городе… Мне сказали, вы можете помочь… И вот я здесь.

– Вот как. – Верран выпустил облако едкого дыма, поморщился – подняв взгляд, Ульм заметил это и вновь поспешно опустил глаза. – Что ж… Убитые мальчишки и вправду бывали в моих владениях… если бы их убил кто-то из здешних, я бы знал. Если бы это было так… ты что же, хотел бы, чтобы я предподнёс его голову Охране в подарок?.. В знак того, как я ценю наше долгое и плодотворное сотрудничество?

Верран молчал, и Унельм решился сказать:

– Я знаю, что такое уже случалось. Вот и подумал… кто, как не вы, мог бы сделать это снова?

Унельм почувствовал улыбку Веррана так, будто видел её собственными глазами.

– О да. Мог бы. Но, увы… Его убил препаратор… один из твоих друзей, не так ли? И всё же ты здесь.

Унельм кивнул:

– Я был в «Хладе». Мне нужно узнать, кто продавал и покупал глаза ормов в последнее время… Если узнаю, смогу выйти на след убийцы и понять, как он был связан с жертвами. Почему выбрал именно их…

– Выбрал? – Верран тихо засмеялся. – О, юноша… Думаешь, этот твой убийца действует с холодной головой? Выбирает молодых диннов, как товар в мясной лавке? Впрочем, неважно. Понять, как работает его голова – твоя забота. Что до глаз… Да, я могу помочь. Мне действительно известно, кто продавал глаза… и был настолько глуп, что частенько хвастал тем, какую большую партию ему удалось увести из-под носа у Кьертании.

Сердце Унельма дрогнуло, и он забылся – поднял взгляд.

– Правда? Спасибо!

– Глаза в пол! – рявкнул вдруг Верран, и Унельм почувствовал, как по спине покатилась капля пота.

– Простите.

– Я никому не помогаю просто так, юноша. Тут тебе не Сердце города. Чем холоднее, тем твёрже должны быть люди – иначе им не выжить.

– Я знаю, – решился сказать Унельм. – Я приехал с окраины.

– Вот как. Тогда ты тем более знаешь, как устроен мир, побольше многих дурней из Верхнего города. Ты, молодой охранитель…

– Я не…

– Я говорил не лгать мне, препаратор, – сказал Верран, и Унельм осёкся. – Ты окажешь мне услугу. Двоих моих людей вот-вот отправят в крепость…

Унельм вспомнил своё первое раскрытое дело в Парящем порту, схваченных благодаря нему контрабандистов… и понадеялся, что Белый Верран не следил за его лицом.

– …Их будут перевозить поездом – на окраину. В крепости, куда их везут, содержатся люди… Я не хочу, чтобы мои люди с ними встретились. То, что они знают обо мне, о моих делах… ценный товар не только на воле. Я хочу освободить своих людей, чтобы и они, и то, что они знают, были в безопасности.

– Я бы рад помочь, – осторожно произнёс Унельм. – Но не знаю как. Я…

– Знать не требуется, юный препаратор. Мне нужно только, чтобы ты заглянул в бумаги охранителей. Чтобы узнал, каким поездом, в каком вагоне, когда их повезут. И шепнул мне. Остальное сделают без тебя… О твоей роли в истории никто никогда не узнает… Взамен – получишь имя того, кто продал твоему убийце глаза. Идёт?

– Идёт, – ответил Унельм, потому что хорошо понимал: никакого другого ответа Верран не примет.

– Очень умно, юноша. Возвращайся с новостями для меня как можно скорее. У тебя неделя. Поспеши. Успеешь – будем друзьями. Не успеешь – узнаешь, что случается с тем, кого я называю врагом.

– Я успею, – ответил Унельм. – Спасибо вам. – Он не знал, как лучше попрощаться с Верраном, и решил неглубоко поклониться – так, как их в Коробке учили кланяться высокородным диннам. Кажется, «владетелю» Нижнего города это понравилось. Он тихо рассмеялся:

– Иди. И будь осторожен… чтобы никто не поломал тебя ненароком. Было бы так обидно… с учётом нашего уговора.

Омилия. Сомнения

Одиннадцатый месяц 724 от начала Стужи

Омилия давно не заходила в покои отца. Он не приглашал её с тех пор, как окончательно утвердился в том, что она теперь – всецело в руках матери. Во всяком случае, Омилия так думала.

Когда-то, совсем ребёнком, она проводила тут немало времени. Отец обожал механизмы – сложные, драгоценные игрушки из Рамаша и Вуан-Фо. Он показывал ей крохотные модели летательных аппаратов, поднимавшихся в воздух и пересекавших огромные расстояния без препараторов и дравта, который сердца-двигатели качали по их жилам. Показывал подаренный ему императором Вуан-Фо миниатюрный город, в котором и контроль погоды, и водопровод, и освещение крохотных улиц обеспечивались магией – её нежно-лиловое сияние мерцало в уголках модели, и один раз, когда отец не видел, Омилия потрогала магию пальцем – но не ощутила ничего необычного.

В отцовском кабинете полным-полно было книг с картинками, карт, безделушек, привезённых ему послами со всех концов мира… Да, когда-то Омилия любила бывать здесь.

Теперь она явилась сюда совсем с иными чувствами, и то, что в детстве казалось сказочной пещерой, полной сокровищ, выглядело теперь обычной комнатой, слишком захламлённой и запылённой для дворца. Отец редко позволял слугам появляться здесь. Не приводил он сюда ни динна Усели, ни других приближённых – насколько было известно Омилии. Теперь это место принадлежало только ему.

«Последний оплот, малышка. Моя цитадель. Давай, потяни за этот рычаг. Оп-ля!»

Она медленно подошла к модели города. Видимо, со временем магия, приводящая её в движение, иссякла. Лиловое мерцание чуть мигало, как умирающий валовый светильник, и крошечный транспорт замер на своих путях. Нечто похожее на многоногую автомеханику сошло с назначенного пути и лежало теперь на боку, конвульсивно подёргиваясь и поскрипывая. Омилия осторожно поправила её пальцем, вернула нанужную траекторию – и автомеханика заковыляла куда-то в сторону игрушечного завода, выпускающего из труб игрушечный пар.

– Омилия. Что ты здесь делаешь?

Она вздрогнула от неожиданности, и что-то в многоногой игрушке щёлкнуло, а потом она снова повалилась на бок.

– Отец. Прости, я попросила сообщить обо мне, но…

– Ерунда. Приказать принести чего-то? Чаю? Или ты, может быть, хочешь выпить вина?

Омилия вдруг с изумлением поняла, что он нервничает не меньше неё самой. Впервые за долгое время она решилась поглядеть ему прямо в лицо и поняла, что он сильно постарел за последние несколько лет. В густой бороде виднелась седина, под тёмными глазами набрякли некрасивые мешки. Это особенно бросалось в глаза потому, что Корадела, кажется, напротив хорошела день ото дня, словно время было над ней не властно.

Как будто она вытянула из отца молодость – пожалуй, в каком-то смысле так оно и было.

Омилия привыкла думать об этом с сочувствием – но, если Корадела говорила правду, он-то её не пожалел.

– Если хочешь. Чем занимаешься?

– Собираюсь в дорогу. Мать тебе не говорила?

– Да, она упоминала.

По крайней мере, неловкость была взаимной.

– Путешествие предстоит непростое, – сказал отец, хмурясь. – Я не хочу уезжать надолго, многое здесь требует постоянного внимания… Но долг зовёт.

Чего уж проще было – взять и спросить его о том, зачем он едет. Но Омилия почувствовала, что не может. Как будто кто-то зачаровал её, зачаровал их обоих – каждое слово давалось с трудом.

Если мать права, если он и вправду хочет укрепить союз с кем-то за рубежом, если он хочет услать её прочь – это не раз грезилось ей в кошмарах и раньше, – кто же тогда сядет на верхний трон после того, как отец уйдёт на покой? Её будущий супруг, один из младших братьев какого-то из неведомых заокеанских правителей? Что-то не вязалось, не клеилось – и достаточно было задать всего один вопрос, чтобы всё встало на свои места.

– Могу я спросить, зачем ты едешь? – Мир не рухнул. Но брови отца поползли вверх, как будто он собирался рассмеяться – но передумал, нахмурился.

– Мать попросила тебя зайти?

– Я не…

– Ты давно не интересовалась моими делами, Омилия.

«Будто ты сам хотел делиться ими со мной».

– Я была занята…

– И что же изменилось?

Омилия колебалась. Сказать правду?

От этого всегда одни проблемы.

– Я только… я хотела пожелать тебе счастливого пути. Сожалею, что мы неверно поняли друг друга. Не буду отвлекать. Хорошего путешествия.

– У тебя ещё будет время со мной попрощаться. – Теперь отец выглядел сбитым с толку. – Я уезжаю не завтра.

Что-то наверху громко щёлкнуло, и оба они вздрогнули. Над моделью города из Вуан-Фо пролетел, жужжа, как насекомое, маленький аппарат, снабжённый тонкими сетчатыми крыльями.

– Что это?

– Это? – Отец запнулся. – Так, один эксперимент. Модель из Рагадки. Тебе, впрочем, будет неинтересно.

«А теперь нажми сюда. Ага! Поехали!»

– Наверное, да, – пробормотала Омилия. – Ну, я тогда…

– Да, да…

Двери его покоев закрылись за ней, и Омилия вдруг почувствовала, что на глазах закипают слёзы, сморгнула их, пока кто-то не заметил… Она была так занята мыслями об этом, что не сразу заметила Биркера. Он, в сопровождении слуги, катил в своём кресле прямо к дверям отцовского кабинета – больше некуда, здесь коридор заканчивался тупиком.

– Мил! Какая встреча. – Биркер кивнул слуге. – Доложи отцу, что я задерживаюсь. Мы с сестрой прогуляемся по парку.

* * *

Омилия молча последовала за ним.

Они с Биркером давно не говорили по душам, а ведь в течение многих лет он был ей единственным настоящим другом.

Брат привёл её в свою беседку – его убежище, надёжно укрытое от посторонних ушей и глаз густыми зарослями плюща. На столе – книги с потрёпанными страницами, над столом – запах чернил и крепкого чая, под – упавший и забытый там яблочный огрызок… Биркер, впрочем, не смог бы поднять его, даже если бы захотел, не рискуя выпасть из кресла, а прибегать к помощи слуг по такому пустяшному поводу ему не позволила бы гордость.

– Садись, пресветлая сестра. Как я рад тебя видеть. Где ты пропадала, м? Как будто не в одном доме живём. – Когда-то они любили шутить про «один дом». Это определение относилось к громаде Химмельгардта примерно так же, как скромное «парк» к тому безграничному зелёному пространству, что простиралось вокруг них.

– Я тоже тебе рада. – Она забралась на мягкую подушку у ног Биркера. Так они садились с детства – никогда не говоря с ним об этом, Омилия догадывалась, что ему приятно было хоть иногда смотреть на кого-то сверху вниз.

Некоторое время они болтали о дворцовых сплетнях и последних новостях, но Омилия чувствовала: что-то изменилось. Внешне Биркер был всё тот же – светлые волосы аккуратно причёсаны, серые глаза глядят насмешливо… Но что-то новое появилось в нём – и в его ласковом тоне любящего брата, который утешал её и смешил бесчётное множество раз.

Он заметил, что Омилия взяла те же книги, вместе с ним решилась пойти по следу «теней за троном»? До сих пор он никогда не был против, когда сестра присоединялась к его играм.

Но был ещё Унельм, который стал занимать все её мысли… Она не помнила, когда в последний раз приходила к Биркеру просто так, поболтать. Ей стало стыдно.

– Ты собирался пойти к отцу, – сказала она, бездумно комкая драгоценную ткань бледно-голубого домашнего платья, – не думала, что ты бываешь у него в кабинете.

– Ты тоже там нечастая гостья, сестрёнка, – заметил он. – Это был первый визит за… сколько месяцев? Полгода? Больше?

– Я не помню сколько, – честно ответила она. – Но когда-то… – она осеклась, не решившись продолжить, но он наверняка и так понял, что она собиралась сказать.

Когда-то, в детстве, она была отцовской любимицей, ходила в кабинет и никогда не знала в этом отказа, имела неограниченный доступ к его сокровищам. Биркер же, если и обладал этой привилегией когда-то в прошлом, утратил её так давно, что Омилия этого не застала.

Биркер молча улыбался, не приходя ей на помощь, и Омилия сдалась:

– Я узнала, что он собирается уезжать, и решила его повидать.

– А. Наверное, он успел забыть, какая у него заботливая дочь. Отрадно, что ты решила ему напомнить.

– Спасибо за поддержку, – буркнула она. – Может, мне и стоило побольше общаться с ним в последнее время, но, Бирк, ты же сам знаешь, что он этого не хотел.

– Может быть, – отозвался Биркер задумчиво, – иногда мне кажется, что мы не понимаем родителей ещё больше, чем они – нас. Но славно, что вы поболтали, дорогая сестра… Или нет?

– «Или нет», – кисло сказала Омилия. – Наверное, стоит говорить с ним хотя бы пару раз в год, чтобы стать задушевными друзьями.

– Очень может быть. Это ведь ты из нас двоих – специалист по тому, как надо общаться с людьми. Тут я тебе не советчик.

– И всё-таки ты шёл к нему. – Омилия вернулась к тревожащему её вопросу и почувствовала, что Биркер напряжён. В его планы, может, не входило, что сестра застанет его там. Почему? Он стеснялся? Или что-то от неё скрывал?

– Послушай, – сказала она с деланой небрежностью – хотя на самом деле чувствовала себя уязвлённой, – это твоё дело, о чём вы говорите с отцом… Если хочешь знать, я рада, что хоть кто-то из нас с ним общается. Вид у него… какой-то больной. Так что, наверное, ему не помешает компания. Я только хотела спросить… про его отъезд. Ты не знаешь, в чём там дело? Зачем он уезжает из Кьертании?

– Торговые дела, как я понял, – ответил Биркер – слишком быстро, как будто заранее готовился к тому, что она спросит. – Кажется, что-то связанное с экспортом. Но я не знаю подробностей… Надеюсь, что он всё же отказался от планов дать право экспортировать препараты кому-то, кроме Химмельнов, – об этом раньше шла речь… Однако, быть может, правитель Вуан-Фо не теряет надежду. Думаю, верит, что у кого-то из диннов сможет покупать дешевле… Впрочем, это лишь догадки, Мил. Как ты, наверное, заметила, мы с отцом тоже не сказать чтобы задушевные друзья. Он не посвящает меня в свои планы. А в чём дело? Почему тебя это волнует?

Омилия поколебалась мгновение, прежде чем ответить:

– Просто подумала, не хочет ли он, знаешь, найти мне жениха или что-то вроде того. Они с матерью давно об этом спорят. Вот я и хочу знать, к чему быть готовой.

Биркер улыбнулся:

– Выдавать замуж мою крошечную сестрицу – что за ерунда, разве нет? Прости. Я понимаю, для тебя это серьёзно. Не думаю, что дело в этом, Мил. Я не знаю, что именно волнует отца… но почему-то мне не кажется, что это имеет к тебе отношение. Кроме того, сомневаюсь, что твоя матушка, пока она жива, допустит, чтобы её драгоценной дочерью распорядись без её участия. А она ведь ни за что не стала бы скрывать от тебя что-то подобное, не так ли? – Его голос сочился неприкрытой иронией.

Расспрашивать дальше было бессмысленно – но почему-то Омилии показалось, что брат был с нею не до конца честен.

– Как там Эрик Стром? – спросил Биркер, налегая на рычаг здоровой рукой и подвигая кресло ближе к столу. – Что он думает о твоём возможном замужестве?

– Понятия не имею.

– О. Ссора влюблённых?

– Мы не влюблённые и не были влюблёнными.

– Прости, дорогая сестрица. Ты всегда была бойчее меня – иногда мне трудно становится следить за сюжетными поворотами. Если не влюблённые – кто же вы теперь?

– Никто. Давай не будем говорить об этом. Эрик Стром меня больше не интересует.

– Вот как. Кто же интересует?

– Корадела. Её планы. Отец. Кьертания. Проблемы экспорта препаратов…

– Как славно, – сказал Биркер, и Омилии снова послышались новые нотки в его голосе, – что всё это начало интересовать тебя, пресветлая сестра. Прежде мне не казалось, что Кьертания и её проблемы тебя особенно заботят.

– О чём ты говоришь? – Но уже через мгновение Омилия увидела в его серых глазах знакомые огоньки и с облегчением поняла: он над ней смеётся.

– Ну тебя, – буркнула она, шлёпая его по руке – совсем слегка, потому что с детства помнила, что с Биркером нужно быть осторожной. Однажды она разозлилась на него невесть за что – тогда они оба были детьми – и неудачно толкнула его кресло так, что оно перевернулось. После этого Биркер несколько дней провёл в постели, и она просиживала рядом часы, с карманами, набитыми лакомствами, обуреваемая виной и ужасом. Она боялась, что брат умрёт из-за неё: его кожа была такой белой и тонкой, казалось, острые скулы могли прорвать её в любой момент, а необыкновенные глаза посветлели сильнее прежнего, и на самом дне радужки, похожей на чистые холодные озёра, плавала боль.

«Брось, – говорил он тогда, криво улыбаясь и откусывая от печенья, просто чтобы её не обижать, – ты что, плакать собралась, Мил? Ну и ну. Поваляюсь в постели ещё денёк, что с того. Можно подумать, мне это впервой».

Ему было не впервой. Существенная часть детства Биркера прошла в постели, под присмотром лучших умов Кьертании. Многие пытались понять, как помочь отпрыску Химмельнов, чей организм не желал принимать препараты, которые могли бы вернуть подвижность его ногам.

То, что решение так и не было найдено, стоило ему не только подвижности руки – но ещё и статуса наследника.

С детства Омилия терзалась виной перед братом – и, конечно, Биркер знал это и не стал бы упрекать её в чём-то подобном сейчас.

– Я люблю тебя, сестрёнка, – вдруг мягко сказал он, словно откликаясь на её мысли, и, поймав её пальцы здоровой рукой, сжал. – Ты не забывай об этом. И приходи ко мне чаще, хорошо?

Омилия прижалась к его коленям лбом, вдыхая его запах – библиотечный, парковый, привычный запах Бирка. Она едва не заговорила с ним о «Тени за троном», тронутая его добрыми словами, но в последний момент передумала.

Почему? Да, ей не хотелось портить этот миг близости – то, к чему она рада была вернуться.

Но дело было не только в этом. Что-то было не так – она не знала, что именно, но чувствовала это.

Прижимаясь к коленям брата, чувствуя, как тонкие пальцы перебирают её волосы, Омилия старалась не думать о том, как и почему вышло так, что теперь она от него что-то скрывает.