Текст книги "Утраченное чудо"

– Кое-что я случайно подобрал на улице Певчих у входа в сквер, кое-что в чаще «Тритона»…

Платон нахмурился. Ему не нравилась улица, названная в честь безызвестных, безымянных певчих и еще больше не нравился фонтан с позеленевшей фигурой Тритона, утратившей остатки позолоты.

– Ох, уж мне эти расточительные обычаи! Как просто и дешево: бросьте монетку на счастье, всего монетку. Но ведь не для твоего же счастья, куриные мозги! Ладно, можешь идти, вернее убирайся.

Каин потянул на себя ручку балконной двери. Дверь всхлипнула, и вместе с ней всхлипнула комната. Платон нахмурился, заметив про себя, что мальчишка даже поблагодарил его. За стеклом на балконе произошло нечто удивительное, гораздо более удивительное, чем если бы загорелись сотни волшебных фонарей, чем если бы ладони мальчишки, где прячется майский жук, стали прозрачными. Мгновенно старое пальто словно превратилось в колдовскую мантию, выцветшая ткань всколыхнулась, и показались, точно два обсидиановых лезвия, блестящие черные крылья. Еще минута – и тот, кто казался со спины просто гигантским стрижем, тот, кто по-птичьи сидел на кованой решетке балкона, как пловец нырнул вниз.

В небе, связанном транспарантами и проводами, разнесся непривычный для грязной, текущей с обуви весны свист.

* * *

Вагон трамвая был пуст, кондукторша, казалось, крепко спала, накрывшись пледом, так что Каин вытащил руки из рукавов и скинул пальто. Если бы она сейчас проснулась, то непременно бы увидела мальчика в смешном халате с большим вырезом на спине, непременно увидела бы его крылья.

И мальчику пришлось бы сказать ей: «Добрый вечер!». И как-то оправдаться перед ней, ведь он ехал без билета. Ему очень хотелось немного согреться в трамвае. Да, конечно, ему достанется, если кондукторша проснется. Нельзя показывать кому бы то ни было, что несешь флейту, прижимая ее к груди, как цветок. Не говоря уже о том, чтобы у всех на виду стоять с крыльями в очереди за хлебом.

Трамвай объехал руины Собора святой Марты и тающий в пространстве небольшой сквер, который Каин любил за то, что там редко бывали горожане, и за то, что там росли корявые тонкие яблони. Как и многие мальчишки, он любил грызть завязь.

Собор святой Марты напоминал флагман, затонувший на дне воздушного океана. Вереницы фонарей оставляли отсветы на сыром тротуаре. Окна домов были черны и пусты; во многих домах не было электричества, но при этом нигде не горели свечи.

Каин вертел в руках флейту. «Нет, здесь нельзя, только на руинах святой Марты, там никто не услышит».

За стеклом проплыл призраком памятник взрывникам, разнесшим всю алтарную часть главного городского собора. Через две минуты трамвай остановился.

Каин неуверенно вышел, кое-как накинув пальто и, дрожа от холода, подошел к отвесной башенной стене. Какая же она холодная. Каин встал возле двери. Старый изогнутый сук был приколочен вместо обычной дверной ручки. Мальчик потянул его на себя, и кусок доски, простреленный в нескольких местах, легко поддался. Обрадованный мальчик нырнул в проем. По узкой металлической лестнице подниматься было скучно и потому утомительно. Но что делать, зодиакальный циферблат снаружи не откроешь…

Лестница кончилась. Каин толкнул деревянную дверь; сделав шаг, замер от страха…

Вы когда-нибудь видели льва? А, представьте себе, принявшего человеческий облик и надевшего лоснящуюся темно-синюю шинель с золотыми погонами? Этот лев сейчас самодовольно и хищно смотрел на стоящую в дверном проеме фигурку.

Каин от неожиданности вздрогнул, словно желая скинуть с себя что-то неприятное, липкое, и тут же почувствовал, что не касается пола.

– Садись, – бархатным голосом промурлыкал лев и, ткнув в полумраке ногой табурет, добавил, – нам предстоит разговор. Вот сюда.

– Я лучше постою, а вы с-с-с-садитесь, у вас могут затечь ноги.

– Садись, – повторил гость, еще сильнее растягивая речь.

Каин, не касаясь пола, как канатоходец приблизился к табурету, заставил себя ровно сесть и не двигаться, точно прилежный школьник. И тут, как ему показалось, он увидел позади льва еще тень… Тень человека – спокойного, торжествующего, знающего, что за все его волнения ему воздастся сторицей.

– Господин Орис, если вы хотите спросить, почему я так поздно…

– Уже не хочу, – резко, но звучно оборвал его одетый в шинель гость и нахмурился. Это был моложавый человек с крупными чертами лица и черными с проседью волосами, аккуратно зачесанными назад. Львом Каин стал называть его про себя с тех пор, как господин Орис сводил его в зоопарк, поскольку именно там мальчик неожиданно для себя открыл, что сидящий на пригорке лев смотрит на людей с точно таким же выражением, как и господин Орис.

– Я знаю, что ты шатаешься в пропитанных сыростью стенах святой Марты.

Каин закашлял.

– Хотя доктор запретил тебе это, – невозмутимо продолжал гость, сунув руки в блестящих черных перчатках из дорогой кожи в карманы шинели. – Даже говорить с тобой об этом бесполезно. Ты, вероятно ждешь, когда какой-нибудь обломок пробьет тебе голову. Но что ты делал на молодом рынке в окрестностях парка Марата? Это другой вопрос. Что ты там искал?

– Ничего.

Господин Орис стал расхаживать перед табуретом.

– Прекрасно, вот вся благодарность за то, что мы сжалились над тем, кто даже на человека-то не похож.

– Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты держался подальше от тех мест, где ошивается самый гнусный человеческий сброд! В таких местах нередко обменивают запрещенные законом рукописи и книги на законный хлеб ничего не ведающих граждан. А между тем мысли, заключенные в тех книгах, признаны опасными, совсем как те, что заставляли людей во времена чумы и голода возводить собор.

Каин поник.

– Возводить, не обращая внимания, на слезы собственных детей и голод. И что же мы видим: небывальщина, химеры, странные чудовища порталов и ниш. То, чего никогда не было на земле и быть не могло, но мастера-богомазы заставляли людей поверить в небывальщину, рассказывая о терзавших их страхах и несчастьях, виной которым были их собственные домыслы и неспособность прокормить свои семьи, не обманывая людей. И чего теперь стоит так называемая красота, которую создавали мастера прошлого, что не может ни утолить голода, ни защитить саму себя?

Каин молчал, стараясь не смотреть в лицо господину Орису.

– И ты смеешь бродить там, где собирается отрепье, лишенное паспортов, замышляющее, быть может, новые революции? Над тобой, мальчишка, сжалились, иного слова я не нахожу, тебя, найденыша, хотят научить жить среди порядочных людей.

Каин закрыл лицо рукой.

– Но порой мне кажется, что это бесполезно. Мы позаботились о тебе, хотя совершенно не знали, кто ты. И все труды наши прахом. Возможно, правы были те, кто утверждал, что чудовища вроде тебя совершенно безнадежны.

– Господин Орис, простите! – взмолился Каин. Он нередко думал, что когда-нибудь господин Орис запросто заставит его признать белое черным. В том, что гость в синей шинели способен так повлиять на кого угодно, мальчик не сомневался.

– Я слышу это не в первый раз. Но я надеюсь, что ты помаленьку начинаешь понимать, что благодаря нам у тебя есть крыша над головой, пища для ума и тела. Разве не я водил тебя на праздники в зоопарк?

– Да, да я хорошо помню, как вы водили меня в зоопарк – быстро откликнулся мальчик, – Хоть и был тогда неумелым птенцом, не знающим как дойти от Правильной до Марты. Мне было интересно, почему все дети так смотрят на меня, а звери приблизились к прутьям.

Господин Орис что-то пробормотал себе под нос. Он не любил, когда его подопечный начинал говорить о себе.

Тень ухмылялась.

«Я снова окажусь в зоопарке» – с горечью подумал Каин.

– Две недели домашнего ареста! – гордо и громко подытожил гость.

– Но, господин Орис, я всего лишь шел к святой Марте, это же кратчайший путь! – встрепенулся Каин, испугавшись приговора.

– Ничего, в следующий раз сделаешь крюк, от тех мест надо держаться на расстоянии морской мили. Сколько можно повторять! И еще: ты должен, обращаясь ко мне, говорить отец, а не старомодное «господин», ибо я – наказывающий безнаказанных отец всех беспризорных, начальник полиции и почетный гражданин города, – отчеканил некто, стоявший в тени. При этом господин Орис сделал вид, что изучает полосы матраса.

– Моя матушка была актрисой. Я хорошо помню эт, и только. Запомнить ваш титул у меня не хватает усердия. Может быть, он у вас слишком длинный?

Господин Орис побагровел и холодно посмотрел на Каина.

– Это все, что от тебя требуется, мальчик. Кстати, Платон помог мне повесить замок на твою воздушную дверь, – тут господин Орис зевну. – А насчет остальных дверей, если что, ключи от них будут у Платона.

Гость в синей шинели взял в руки свечу и, шагнув на гулкую металлическую лестницу, пробормотал еще что-то о невероятной худобе своего подопечного и о том, что неплохо бы внести сюда настоящую койку, в чем не было ничего удивительного: он всегда затрагивал перед уходом именно эти две темы. По лестнице спускались в темноту двое: господин Орис и тень господина Ориса, ничем не отличавшиеся друг от друга…

Дверь захлопнулась.

Глава 2
Ночной обход

– Платон, перестаньте, если вы думаете, что открыли Америку, вы ошибаетесь. Это просто одна из старых газетных басен. Цецилия Сапфир выступила в роли матери, а через какое-то время загадочно исчезла. Аплодисменты, занавес… Правда это или ложь, что это меняет? Пусть даже его маменька – королева Виктория, все равно никто на всем белом свете не обрадовался бы ему.

– Да что вы говорите! Он что-то напевает, когда один, у него есть флейта, и он играет на руинах святой Марты… Я знаю! Незаконно! Но ведь он даже человеком не признан.

– Ох, утомил, старый болтун…

Господин Орис остановился у трамвайного пути и стал ждать. Платон исчез где-то в темноте, когда в конце улицы появились огни. Нет, скорее это были желтые глаза пантеры, а она движется бесшумно.

Приближаясь быстро и плавно, машина вошла в освященную фонарями площадь. Казалось, это был обычный трамвайный вагон. Но стекол не было, и свет фонарей обозначил одежду и лица людей. Корпус был обшит листами рифленого металла и покрашен синей масляной краской. Желтым горел герб с изображением собачьей головы. Вагон вздрогнул и как-то удивительно быстро остановился возле господина Ориса.

Полицейские без формы, все с одинаковыми старыми ружьями, держались спокойно, почти нахально. Они были похожи на студентов, возвращающихся с занятий, но у каждого на груди в области сердца был пришит знак всех полицейских и служащих – человеческая ладонь с шестью пальцами. Нестройным разноголосым хором молодые люди приветствовали своего начальника. Господин Орис обхватил пальцами край не закрывающейся двери с криком: «Привет доблестному патрулю ночного обхода!». И вошел в трамвайный салон.

Вагон тронулся. Отовсюду смотрели лица, чумазые, белозубые…

– А какова сегодня добыча? – спросил господин Орис так, словно разговаривал сам с собой, но ответил ему все тот же нестройный хор. Начальник полиции указал пальцем на кого-то в толпе, и тут же над приутихшим гулом раздался непринужденный ответ:

– Одного трутня поймали с двумя чемоданами старых тряпок. Говорил, сжечь хочет память о прежней жизни. Но мы их, конечно, отняли. Решили, что неспроста этот старичок, на колдуна похожий, вылез из своего подвала, правда, не было у него ничего…

– Вы бы хоть отыскали его каморку, обыск там устроили, – мягко, почти по-отечески сказал господин Орис, – А то взяли мы одного неприметного такого, а он богомазом оказался…

– Так мы залезли, – перебил молодой человек. Он жил в котельной, и мы ничего не нашли там, кроме чёрного, как сажа, угля.

Раздался хохот.

– Смотрите внимательнее, ребятки, внимательнее…

Люди напоминали живые тени, которые отбрасывают вещи, освещенные ярким пламенем. Ветер трепал их одежду, найденную на чердаках или собственноручно сшитую из старых штор. На каждом лице читалась радость от уверенности в собственной правоте. «Да пропади они пропадом, эти старые басни, иконы и вечные двигатели, что не кормят и не греют», – сидело в голове у каждого из них. Пульс их сердец вторил скороговорке колес. У каждого из них был кусок хлеба и кусок власти.

Начальник полиции в своей новой шинели, блестевшей мертвенным глянцем, был неподвижен, как статуя, навеки застывшая в своей форме.

– Так, а Дракона проведали? – значительней и строже спросил господин Орис с видом римского триумфатора, уверенного в том, что армия его боготворит.

– А как же! – ответил тот же бойкий юноша, что докладывал о старике. – Только его нет сейчас, видно, выслеживает или уже поймал кого-то в парке. В парке Марата.

Трамвай доблестного ночного обхода начал замедлять ход еще за два перекрестка до полицейского отделения и остановился, не доезжая до крыльца.

Господин Орис по-молодецки спрыгнул на землю и крикнул полицейским:

– Ребята, на углу Победы и Взрывников обнаружили новый подвал, осмотрите его завтра.

Затем господин Орис вошел в полицейское отделение, прошел по коридору, в котором царили тусклое освещение, пустота и беспорядок. Начальник полиции отпер обитую черной кожей дверь кабинета, вошел и уселся за стол, на который из окна лился уличный фонарный свет. Первым на доклад явился из соседней двери секретарь.

Он пришел с канделябром и сообщил, что происшествий нет.

– Как? – спросил начальник полиции своего похожего на гнома слугу. – Никаких событий в окрестностях парка Марата, ни стрельбы, ни возгласов, ни листовок?

– Нет.

Господин Орис нахмурился.

– Марта и Марат – сестра и брат, так кажется, гласит пословица?

– Точно-с. Но у Марты вот уже два года не было собраний.

«Плохо же они следят, – подумал господин Орис, – и еще хуже то, что наступило затишье».

Все было действительно на редкость спокойно. Оппозиция была смирной: не возмущалась, не возражала. Художники вели себя тише после того, как некоторых их товарищей уличили в рисовании карикатур на самого начальника полиции. Сейчас целая бригада молодых оформителей стремилась возвратить доверие властей, работая над плакатами для украшения главных зданий в день городского праздника. Нет, все было великолепно. Господин Орис любил хвастать, что стоит почтенной матери семейства заметить у дочери стихотворный дар, как она тут же обратится к нему в полицию. Настолько отлажена была жизнь добропорядочных граждан от школьной скамьи до пенсионного свидетельства, что им и в голову не приходило, что можно пожертвовать казенным жалованием ради книги сказок, а часами сна ради рукописи стихотворения… или мечты. Так поэмы, летописи, эскизы ненаписанных картин гибли, еще не появившись на свет, а те, что остались от прошлого, умирали на городских свалках без всякого вмешательства властей. Все шло ровно, аккуратно, правильно.

Начальник полиции ухмыльнулся, вспомнив одного писаку-арестанта, который, не имея ни карандаша, ни бумаги, выцарапывал ложкой на стене стихи. Ну что ж, на здоровье!

В черных окнах дома на противоположной стороне улицы не было ни одной свечи. Люди не опасались ночного обхода и не ждали его. Для того, чтобы зажечь посреди ночи свет, нужна важная причина. Но для чего иные чудаки пытаются урвать у сна два, три или четыре часа тогда, когда даже на обломках «святой Марты» дремлют призраки? Кто теперь скажет? Лишь высоко над городом, как точки свечного пламени, горели звезды.

Глава 3
Доктор

– Это любопытно, весьма любопытно, – думал мальчик со стрижиными крыльями, глядя на архитектурные своды выступающих ребер. – Крылья тогда у меня, наверно, были малы и беспомощны, как у отварного цыплёнка, да и сам я был, как тряпичная кукла. Ее можно понять… Да, моя маменька просто слишком удивилась.

Каин попытался представить себе ее лицо, но у него ничего не вышло. Он совершенно ее не помнил. И в то же время был уверен, что прекраснее ее нет никого на свете. Да, она наверняка окружена сиянием красоты, заставляющей замереть сердце, от которой нежность льется в душу, точно теплая вода. Но вскоре, вспомнив о себе, он прогнал свой вымысел, единственную сказку, которую знал. На самом деле маменька ничуть не была похожа на него. И он на нее. Потому все так и случилось.

Но все равно приятно было думать, что у крылатого человека есть то, что есть и у самого обыкновенного горожанина. Каин временами пытался отыскать фотографию Цецилии Сапфир, прекрасно понимая, что если этого не сделать, то он сам себя измучает. За это он и поплатился домашним арестом. Что ж, о фотографии придется на время забыть.

– И все-таки, на кого я похож?

– Всего одно родимое пятнышко на фотографии, и душа была бы спокойна, это же верный признак того, что я кому-то родной, – размечтался мальчик. – О, как было бы здорово. Но за всю жизнь ни приметы, ни знака, ни весточки. Ни одного человека, похожего на меня…

На самом деле в городе, где было много Альбертов, Шульцев, Якобов, Майеров, он был единственным, кто носил имя Каин. И не раз, когда господин Орис окликал его на приеме у мэра или в ратуше, служащие, чиновники и их жены гнусно посмеивались. Крылатый человек не знал, что означает его имя, но догадывался, что, скорее всего, что-то очень дурное.

Но, может быть, дело не в имени, а в том, кто его носит? В городе немало мальчиков, но когда господин Орис произносит слово «мальчик», обращаясь к нему, хочется улететь подальше, спрятаться где-нибудь на чердаке и долго никому не показываться. О да, господин Орис может убедить кого угодно, что белая вещь черна.

Рядом с крылатым человеком лежала его флейта.

«Попробовать снова?» – спросил он себя. Он нащупав флейту, поднялся на ноги, поднес ее к губам. Он играл тихо, но башня вздрогнула до самого основания, и освобожденное эхо полетело наверх, раскачивая шестеренки. Вниз откуда-то посыпалась пыль. Когда мелодию стало передразнивать мерное поскрипывание какой-то шестеренки, Каин прекратил играть. Бывает, что все вокруг тебя помогает, бывает наоборот. Когда играешь на камнях святой Марты, становится еще тише, чем обычно: камни слушают. Там обычно холодно, продувает ветер, но ты чувствуешь, как флейта теплеет от твоего дыхания.

Незадачливый флейтист сунул флейту под половицу и от нечего делать прошелся вниз головой по оси огромной шестеренки. Он не закончил мелодию, она настойчиво звучала у него в голове. Внезапно Каин услышал далекий приглушенный стук, не имеющий отношения к его тайной музыке. Он узнал бы этот звук даже сквозь шум всех рынков города.

Кто-то поднимался по лестнице.

«Нет, не кто-то, а два человека, точно два».

Каин во что-то уткнулся макушкой.

Раздался скрежет нырнувшего в прорезь ключа. Мелодия ныла, она все еще звала его. Щелчок-первый поворот. Каин заставил себя сесть на пол. Второй поворот, третий. Дверь распахнулась. Первым был господин Орис, громко говоривший кому-то, кого не было видно:

– Вот он, как видите, наказан. Надеюсь, вы не устали поднимаясь сюда?

– Нет, нет, что вы, – ответил голос, совершенно не похожий на бархатистый баритон господина Ориса.

И порог перешагнул человек средних лет и среднего роста, немного сутулый, с проседью в темных, растрепанных волосах. И сколько Каин себя помнил, у этого человека всегда были сонные слезящиеся глаза.

– Доктор! – вырвалось у юноши, и он почувствовал, как выгибается его рот в глуповато-доверчивой улыбке.

– Здравствуй, монстр, – отозвался доктор самым бодрым голосом, на который был способен усталый человек, – Я думаю, надо сегодня послушать твое сердце.

– Делайте все, что считаете нужным, доктор, – буркнул господин Орис. – Только не затягивайте. Я любопытен, но врачебные процедуры.

– Может быть, процедур и не будет, – пробормотал доктор, поставив саквояж на ящик, служивший столом. – Каин, что стоишь, иди, приготовь все.

Вскоре через металлическую ось был перекинут полинявший кусок ткани с разноцветными ромбами, принесены два табурета.

За этой занавеской по приказу доктора Каин развязал шнур на спине и стащил с себя рубашку. Показалась выпирающая грудная клетка и впалый живот.

Холодные пальцы доктора обожгли кожу. Каин вздрогнул.

– Не вертись и не дрожи, – пропел у самого уха голос доктора.

Господин Орис что-то неразборчиво пробормотал. Затем хлопнула дверь. Доктор прислонил слу-шательную трубку к мальчишеской груди. Он услышал, как в глубине тела сменяются вдох и выдох, точно морские волны, наступающие и отступающие вновь, как бьется его сердце, точно набатный колокол.

Доктор вздохнул.

– Господин Орис вышел покурить, вероятно, его тянет на это всякий раз, как он видит меня.

Каин дружелюбно улыбнулся. Он всегда жалел этого человека, сутулого, с вечно сонными глазами, и думал, что тот тоже жалеет тощего паренька, вечно простуженного и вечно с шишками и синяками.

Движения доктора были неторопливы, но уверенны, пальцы холодны, как стальная проволока. Но когда он начинал рассказывать, его слушали все. Что это были за удивительные рассказы! Он говорил о том, как в старину на площади перед часами маршировали иноземные полки, о великих путешествиях и Американском материке, о хижинах из шерсти и войлока, где кочевники ткут пестрые ковры, о мудрецах, волшебниках и докторах древности, а также о том, как правильно считать удары сердца.

– Знаешь что, с такими легкими, как у тебя, хоть вообще не летай, – произнес доктор и уселся на табурет, – но что с тобой поделаешь.

Доктор улыбнулся.

– Доктор… А могли существовать, ну, похожие на меня? – спросил Каин. Он не раз задавал этот вопрос доктору, и ответ зачастую зависел от настроения доктора. Он отвечал утвердительно, если был в хорошем расположении духа.

– Конечно, может, и сейчас есть…

Каин не ожидал. Он почувствовал, что оторвался от пола.

– Только их не увидишь ни в справочниках, ни в зверинцах… А вообще, Марко Поло говорил, что на далеких островах водятся люди с песьими головами. Кто знает, может они живы-здоровы, просто прячутся. Почему бы и таким, как ты, не быть?

– Люди с песьими головами? – недоверчиво повторил Каин и опустился на пол, – Они же ведь искусали бы сами себя!

Доктор рассмеялся:

– Не верится, да? Мне тоже не просто было поверить семь лет назад в то, что в переулке недалеко от «святой Марты» нашли крылатого человека. А также в то, что у этого крылатого человека есть ум, раз он при первом удобном случае отправляется в такие места, куда даже полицейские боятся захаживать.

– А-а-а-а, господин Орис вам рассказал. Но я же – не полицейский.

– Это верно. Гм… странно, большинство мальчишек в этом городе мечтают стать полицейскими, ты – подопечный начальника полиции – и не хочешь.

Доктор вытащил из кармана серой куртки блокнот в черной коже и что-то написал в нем карандашом.

– Ты когда-нибудь думал, что будет, если ты останешься без нас, один на площади с непокрытой спиной?

– Ну, так в прошлом году…

– Не вспоминай, тогда поблизости оказался постовой, он быстро доложил господину Орису. Люди совсем не надеялись встретить тебя в прекрасный будний день. Они предпочли поскорее обо всем забыть, иначе им пришлось бы давать показания. Помнишь, как господин Орис распекал тебя, а ты отвечал ему, что это вышло случайно. Тебе тоже повезло совершенно случайно.

– Но ведь про меня же знают, – недоуменно произнес Каин, – зачем бояться того, о ком много лет подряд пишут все газеты?

– Люди никогда не позволят необыкновенному из газетной статьи ворваться в спокойное утро рабочего дня. Смотри, чтобы лишний раз такого не происходило.

Доктор вздохнул и как-то нехотя взял саквояж.

– Ладно, подставь плечо.

Вскоре медицинская игла пронзила кожу. Эта процедура повторялась каждый месяц, раз в месяц какие-то питательные вещества и витамины переходили из ампулы в кровь. Каин знал, что это необходимо, и потому сидел неподвижно.

– Хорошо, – пробормотал доктор и записал что-то в блокнот, – Тебе в этом году исполнится семнадцать, ты помнишь об этом?

– Да.

Юноша встал и потянулся. Ребра выступили еще сильнее.

– А ты это чувствуешь?

– Как это можно чувствовать?

– И правда…

Порывшись в саквояже, доктор вытащил небольшое круглое зеркальце, бывшее некогда частью дамской пудреницы.

– Мне проще, – продолжал доктор, – я просто вижу, как ты растешь. Тут все играет роль: высота лба, линия носа, разлет бровей, но…

Рука доктора поднесла зеркало к лицу Каина, так близко, что юноша увидел там лишь свой глаз.

– …но самое главное костяк, пропорции тела. Словом, вполне уже взрослый монстр.

Каин поморщился и отвернулся.

– Такой же, как и самые обычные граждане в этом возрасте! – плохо сдерживая смех, подытожил доктор.

Но это была неправда. Каин был точь-в-точь нескладный подросток, тонкий, болезненный, с покатыми плечами и острыми локтями. В нем не было силы и уверенной красоты, присущей его сверстникам. И его лицо не было похоже на их лица, а скорее напоминало лики статуй со стен главного городского собора. Оно было по-гречески правильным, с тонкими чертами, глаза были зеленые с янтарными прожилками, яркими, точно витражное стекло, но всегда усталыми. Черные волосы вились и обрамляли лицо колечками кудрей.

Он всегда немного сутулился, словно в глубине души понимая, что отстал от других, остался на обочине, остановился пару лет назад. И что ему уже не сравниться в силе и красоте с теми, кто без крыльев готовился миновать семнадцатилетний рубеж, имея в кармане человеческий паспорт.

Каин рассмеялся:

– Взрослый монстр! – отозвался он высоким певучим голосом. – Но ведь монстров-птенцов не бывает! Во всяком случае, у стрижей, у горожан не знаю.

– Каин, – сказал доктор, быстро посерьезнев, – ты помнишь, сколько времени уже решают вопрос о твоем паспорте и праве называться человеком? Поосторожней со словами про горожан!

Каина словно ударили. Он с радостью бы проглотил эти слова. Мальчик притих и опустился на табуретку.

– Да, да, я помню, – только и сказал он.

Вслед за этим вошел господин Орис. Он заглянул в блокнот, покрытый черной кожей, безмолвно что-то зачеркнул, после чего начал спор с доктором. Этот спор, несмотря на свои непростые философские составляющие, обещал быть жарким и продлиться долго.

– До свидания, молодой че…кхе…кхе, – крикнул доктор и тут же закашлялся: господин Орис его одернул, ведь по закону Каина не полагалось называть человеком…

А мальчик-стриж сидел на одном из зубьев огромной шестеренки и, рассеянно озираясь, пытался вспомнить конец прерванной мелодии.

Дверь захлопнулась. Металлическая лестница загудела от шагов. Миновав один пролет, господин Орис обернулся к доктору.

– Доктор, вы говорили с ним обо мне, не пожимайте плечами, я просто знаю. Этот город как сито, сколько бы слов ни сыпали, все они попадут ко мне. Так вот, я могу вас понизить, вы отправитесь вслед за Марко Поло и будете, живя среди аборигенов, лечить от ангины их щенят. Возьмитесь за ум! Вы как, дописываете свой двухтомный труд?

– Мне осталось немного.

– Представьте, мы еще можем застать то время, когда пережитки прошлого будут побеждены. Не останется даже самой памяти о невидали, потому что тем же пресловутым поэтам не останется места в мире, размеренном и плавном, точно механизм часов. Нет, конечно, будут появляться на свет ненормальные, которые начнут звать неведомо куда, говорить, что есть что-то, чего мы не видим. Но ведь существуют больницы. Что касается Каина. Пусть будет примером того, как опасно мечтать о небывалом и желать несбыточного. Нет ничего древнее, чем мечта человека о крыльях, не так ли? Как вы думаете, мы отвыкли от чудес? Скоро наши дети, видя его в зоопарке, будут дивиться тому, как мог человек мечтать о таком.