Текст книги "Выбор Шатеры"

– Как ты это сделала?!

Хороший вопрос. Но ответ мамочке вряд ли понравится. А уж стражам Дэбэра и подавно.

А вообще я просто поражаюсь! Мама спрашивает таким тоном, будто я только что не мужика заживо сожгла, а лепешку испекла. Вот уж кого точно видом обугленного трупа не испугать. И смотрит на меня как ни в чем не бывало! Она уже и забыла, что пыталась продать меня кузнецу. Интересно, в Акрабе вообще хоть что-то материнское есть?

С трудом поднимаюсь на ноги. Чувствую, как трясется все тело. Закрываю нос и рот полотенцем. Подхожу к еще дымящемуся трупу. Заглядываю внутрь дыры в животе.

Жуть!

Но кое-что мне все-таки надо сделать. Если у нас дома обнаружат труп – конечно, ничего хорошего. Но если в трупе найдут топливный кристалл – вот здесь уже точно пиши пропало. Потому, зажмурившись, засовываю руку в горячие внутренности несостоявшегося насильника. Брезгливо достаю кристалл, после чего бегу к бочке с талой водой. Тщательно мою кристалл. Не хочу прикасаться, зная, что на нем кишки этого урода.

Не сразу обращаю внимание на мать, которая, словно завороженная, не спускает изумленных глаз с кристалла в моей руке. Плевать. Пусть видит. Все равно никто не поверит пьянчужке Акрабе, вечно сочиняющей небылицы про Руар, в то, что ее дочь может спокойно прикасаться к топливным кристаллам. А с учетом наличия в нашем доме трупа ее постоянного клиента – раскрывать на людях рот Акрабе и совсем невыгодно. Если она, конечно, сама не хочет провести остаток жизни в Дэбэре.

– Но это же… Это… Это топливный кристалл, – сдавленно шепчет она.

Дошло наконец-то!

Акраба, словно заколдованная, приближается ко мне, не сводя глаз с кристалла. Кажется, еще секунда – и мать просто задохнется от восторга.

– Подержать хочешь? – мрачно интересуюсь я, всерьез подумывая кинуть его мамаше в надежде, что та поймает здоровой рукой. А что?! Нечего собственную дочь мужикам продавать!

Акраба отшатывается. Видимо, инстинкт самосохранения не до конца пропит. К тому же она знает: с меня станется.

– Значит, это все же ты. Ты моя дочь. А я-то думала – мальчишка… – бормочет мать, глядя на меня такими глазами, будто видит впервые.

По ходу, у мамули окончательно поехала крыша. Что значит «ты моя дочь»?! А кто я была ей раньше? Нет, с элем и тандуримом Акрабе точно пора завязывать.

А дальше происходит нечто уж совсем из ряда вон выходящее, после чего я окончательно убеждаюсь: мать рехнулась.

Акраба резко отворачивается, подходит к трупу и со всей дури пинает его в лицо.

– Урод! – В голосе матери звучат непривычные нотки высокомерия, брезгливости и… гнева. – Все вы уроды! Ты хотел, чтобы моя дочь повторила мою судьбу?! Ну уж нет! Выкуси! – Еще один смачный удар сапогом по отекшей морде кузнеца. – Туда вам всем и дорога!

Истеричный радостный смех матери, которая, приплясывая, начинает носиться по комнате вокруг еще дымящегося тела, не оставляет у меня сомнения: Акраба съехала с катушек. Напряженно переглядываемся с Эваном. И что теперь с этой чокнутой делать прикажете?

– У меня получилось! Получилось! – то и дело восторженно повторяет мать.

Резко останавливается. Заметно, что ее, видимо, не до конца пропитые и прокуренные мозги пытаются что-то судорожно соображать.

– Я просчиталась в сроке. Ну да! Конечно! Четыре месяца было слишком мало, чтобы… Мне надо было немного подождать. Плод бы окреп, и тогда… О! И тогда… Глэдис была права! Я слишком нетерпелива! Всегда хочу получить все и сразу. А все, что надо было… подождать. Чуть-чуть. Месяц, другой…

Сожаление переплетается с неподдельным восторгом. Мать поднимает на меня безумные глаза.

– О, моя девочка! Как же я рада, что ты у меня есть! Никуда не уходи! Будь здесь! Я скоро вернусь! Дочка… – Нервно смеясь, словно пробуя на вкус это чуждое для нее доселе слово, счастливая Акраба отступает к двери. – Дочка! У меня дочка!

Мать исчезает в завьюженной мгле. Через распахнутую дверь в комнату врываются порывы ледяного ветра, которые хоть немного выветривают вонь, исходящую от паленого человеческого тела.

– С ней все в порядке? – спрашивает удивленный Эван.

Отрицательно качаю головой.

Нет! С моей мамашей абсолютно ничего не в порядке. Потому что впервые за тринадцать лет она назвала меня «дочкой».

* * *

Не важно, что вокруг кромешная тьма. Что ледяной холод пробирает до костей. Что снег застилает глаза, а ноги утопают по колено в сугробах. Счастье настолько переполняет Акрабу, что ни пурга, ни заунывный вой голодных драгов, доносящийся из Сумрачного леса, мимо которого несется беспутная, не могут остановить ее. С каждым шагом она становится все ближе к своей заветной цели – к горам Обреченных, обители горных ведуний. Ни один вменяемый катарец не сунется сюда ночью. Да и днем постарается обойти подальше неприветливое местечко. Но Акрабе плевать.

Теперь ей есть что предложить старухе Глэдис в обмен на свою долгожданную свободу! Наконец-то Отар сжалился над ней и дал то, чего она желала всем сердцем.

Дочка! Родная дочка, в которой течет кровь ее отца!

Мощная! Сильная! Дающая право на свободу!

Нет! Акраба никогда не была дурой! Некогда лучшая шатера Руара – она не просчиталась и в тот раз, когда решила тайно зачать от дальнего родственника самого императора Дэмониона! У Акрабы все получилось!

Вернее, у Таисьи.

Уже почти забытое, но такое желанное имя.

Настоящее имя беспутной Акрабы.

Все, что ей надо было, – сохранить в ребенке часть крови Древних, которых на Дарии почти не осталось. Крови, дающей право на безграничную власть! И не важно, что кровь уже была сильно разбавленной. Главное, генетический код удалось сохранить!

Дэмонион вырезал всех возможных претендентов на трон соправителя. И тем ценнее становилась ее дочь! То, что в жилах Адамаск течет кровь Древних, у Акрабы не оставалось сомнений. Иначе как объяснить, что девчонка может спокойно прикасаться к топливным кристаллам? Это подвластно лишь избранным!

Ветер становился все сильнее, но Акраба совершенно не чувствовала холода. Внутри ее пылала надежда. А надежда, как известно, согревает сильнее любого огня.

А еще душу обжигал вопрос. Один-единственный, не дающий покоя.

Сможет ли ее дочь взять в руки Жезл Власти, который венчает похожий на топливный, но гораздо более мощный по силе кристалл? В свое время она, Таисья, не смогла, хоть уже и вынашивала ребенка. Она так надеялась, что кровь плода смешается с ее и даст ей силу…

Увы, Таисья ошиблась. Этого не произошло. Ей удалось удержать в руках Жезл Власти лишь пару секунд, а потом… пальцы начали каменеть. Какая же была дикая боль! Она не забудет ее никогда! До сих пор при одном воспоминании о том злополучном дне женщину передергивало.

Амбициозная попытка юной шатеры обрести абсолютную свободу, став соправительницей Дария, увы, закончилась сокрушительным провалом. За свою мечту самоуверенная Таисья поплатилась рукой, некогда прекрасным лицом, растоптанным самоуважением и сломанной жизнью. Верховная Ведунья Дарийской империи знала, что смерть для ее зарвавшейся подопечной была бы слишком легким наказанием, поэтому и отправила ее, изуродованную, в Катар, отдав на растерзание элю, тандуриму, нищете и пьяным мужикам из трактира. Акраба даже не пыталась считать, сколько «клиентов» прошло через нее беременную в первые дни. И как она не потеряла ребенка – до сих пор загадка. Видимо, дочка слишком уж хотела жить. Слишком сильная текла в ней кровь.

Неудивительно, что после всего пережитого Акрабе не хотелось возвращаться в реальность. Может, она и наложила бы на себя руки, но жажда жизни даже в Катаре оказалась сильнее желания смерти.

День, когда император Дария Дэмонион на Плато Семи Ветров раскаленным шаром отсек ей руку и обжег лицо, стал днем похорон мечты Таисьи о столь желанной свободе. Но сейчас… Мечта на глазах воскресала из пепла сожженных дотла надежд.

Добравшись до начала гор, Акраба торопливо начала карабкаться по узкой тропке, ведущей к вершине. Туда, где в кромешной тьме мерцал слабый огонек дома из окна хижины горной ведуньи.

Пожалуй, только Таисья – бывшая любимая воспитанница Верховной Ведуньи имела наглость так громко и беспардонно посреди ночи тарабанить в дверь одной из самых опасных обитательниц Катара – горной ведуньи Кары. Сюда и стражи Дэбэра-то лишний раз предпочитали не соваться, но Акрабе было плевать. Она уже точно ничего не теряла.

Дверь после очередной порции долбежки распахнулась сама собой. Акраба перешагнула через порог. Огляделась.

Надо же! Жилье оказалось куда более мрачным и убогим, чем дом самой Акрабы. А она уж думала, что хуже не бывает.

– Кара! – Акраба бросилась к уродливой сухенькой старушке, которая, сгорбившись, грелась возле очага. – Кара! Это я – Таисья! Скажи своей сестре Глэдис, этой старой стерве: мне есть что ей предложить в обмен на мою свободу! Только скажи сегодня же! Сейчас!

Ведунья медленно подняла на взбудораженную Акрабу выцветшие от времени глаза, от которых, казалось, остались лишь черные зрачки.

– Ты уверена, Таисья? Ты же знаешь, Верховная Ведунья не любит, когда ее беспокоят по пустякам.

Таисья! Акраба уже и забыла, как звучит на слух ее истинное имя.

– В моем «пустяке» течет кровь Древних! Так и скажи этой старой перечнице! – надменно бросила Акраба, на мгновение забыв, что она давно уже не прекрасная шатера Руара, а всего лишь изуродованная, состарившаяся раньше времени кабацкая девка.

Горная ведунья зашлась то ли в смехе, то ли в кашле.

– Таисья, Таисья, жизнь так ничему тебя и не научила! Ты всегда тянешься за пирогом, который заведомо не сможешь съесть. И поменяй тон. Забыла, с кем разговариваешь? Гордыня – плохой советчик. Тебе ли не знать.

Акраба молчала. Она, конечно, могла бы ответить Каре, но… Себе дороже – прекрасно понимала женщина. К тому же горная ведунья кое в чем была, увы, права. Все беды в жизни Таисьи произрастали как раз из-за гордыни. И даже здесь, в Катаре, именно гордыня подтолкнула ее стать кабацкой потаскушкой, заливающей память элем вместо того, чтобы попробовать просто жить. Гордыня и непокорность – вот что всегда бурлило в отравленной душе Таисьи, не позволяя забыть старые обиды. И тем самым не давая шанса начать жить с нуля.

Прозорливая Кара прекрасно понимала это. Спорить с ней было бессмысленно. Как, впрочем, и останавливать решительно настроенную Акрабу.

– Будь по-твоему, – наконец нарушила затянувшуюся тишину горная ведунья. – Я скажу сестре, что ты ее звала.

– Буду премного благодарна, Кара. – И поразительно не гармонирующий с нищей обстановкой хижины и замызганным видом Акрабы элегантный реверанс, явно из прошлой жизни шатеры Руара.

Счастливо смеясь, пританцовывая, мать Ады отступила в заснеженную тьму. Где-то поблизости раздался протяжный вой драгов. Но Акрабе было глубоко плевать на гигантских волков. Она уже давно уяснила, что в жизни есть куда более страшные вещи, чем какие-то драги или смерть от их клыков.

– Не там ты ищешь свободу, девочка. Не там, – пробормотала горная ведунья и легким жестом, не вставая с кресла, закрыла за непрошеной гостьей дверь. – Свобода никогда не бывает снаружи. Потому что она всегда внутри.

* * *

– Какого?!.. – Возмущенный Анигай стоит на пороге хижины и переводит растерянный взгляд с изуродованного трупа кузнеца на меня, а затем на бледного Эвана. – Вы что тут творите? Совсем рехнулись, а? Вы… Вы зачем его так?!

– Акраба продала ему Аду. – В мрачном голосе Эвана звучит нескрываемый упрек в адрес Анигая, который, по его убеждению, недосмотрел за мной.

Только сейчас замечаю, что Эван все еще держит меня за руку. Невольно отстраняюсь. Ни к чему сейчас все эти, как говорит братец, «телячьи нежности». Не люблю я этого.

– Но он же не?.. – формулировка вопроса дается перепуганному брату с трудом.

– Нет. Эван вовремя пришел на помощь, – торопливо отзываюсь я.

Растерянный Анигай переводит взгляд на хмурого мальчишку-альтаирца.

– Спасибо…

Ну надо же! Чтобы брат кого-то за что-то поблагодарил! Да еще Эвана… Однако молчу, прекрасно понимая, что сейчас не время и не место ерничать.

Ошарашенный Анигай с нескрываемым интересом осматривает изуродованный труп кузнеца. У брата в голове явно не сходится, как хилый мальчишка-альтаирец, чуть выше меня ростом, смог справиться с таким громилой.

– Интересно, чем это ты его так?

Ну точно, вопрос адресован Эвану, не мне.

Переглядываемся с альтаирцем. Скрывать от Анигая причину смерти кузнеца нет смысла.

– Это я. Кристаллом.

Анигай нервно хмыкает.

– Похоже, я пропустил все самое интересное. Ладно… Что с трупом делать будем? – прозаично интересуется братец, безрезультатно пытаясь за руку сдвинуть тушу с места. – Тяжелый, гад.

Пожалуй, в этом и есть весь мой брат. Он с поразительной скоростью отходит от всех потрясений. Наверное, и правильно. Иначе в Катаре просто не выжить.

Вопрос о трупе, увы, не праздный. Я представления не имею, как можно незаметно для соседей избавиться от такой огромной туши. Мы пытаемся поднять его втроем, но бесполезно. Сдвинуть удается лишь на несколько сантиметров. Мы такими темпами год его до оврага по дороге тащить будем. Но и оставлять здесь тоже нельзя. Не дай бог обнаружат стражи Дэбэра, и тогда нам всем не избежать виселицы!

И тут на меня накатывает. Силы, физические и духовные, кончаются. Накрывает пугающее отчаяние.

Как же я устала от всего этого! От всей этой долбаной жизни! Иногда кажется, что мне не тринадцать, а сто лет. Еще парочка таких потрясений, и я точно умру от душевной старости.

– Нам его отсюда не вытащить. – Я в изнеможении сажусь на вонючую кровать матери. К глазам подступают предательские слезы. А ведь я почти никогда не плачу. Дура! Мне нельзя разреветься при Эване! Я же всегда с ним за старшую была!

Но я и правда представления не имею, что делать. Как дальше жить? Даже если мы каким-то чудом избавимся от трупа, завтра же мамуля притащит нового клиента… Мне что теперь – их всех убивать? И куда трупы складировать прикажете? А если тело кузнеца обнаружат и поймут, что причиной смерти стал топливный кристалл? Сразу же возникнет вопрос, откуда он взялся. Стражи Дэбэра перевернут весь Катар, чтобы найти похитителя кристаллов. И я знаю точно – они быстро нас вычислят. И не таких находили. В общем, куда ни глянь, везде одна безысходность.

Перевожу взгляд на мальчишек. Похоже, они думают точно так же, как я.

– Здесь его оставлять нельзя. – Эван, морщась, подходит к трупу. – Стражи Дэбэра сразу поймут, что его кристаллом прожгло. По-другому такую дыру в животе не сделаешь.

– И что ты предлагаешь? – Брат заметно нервничает и по привычке начинает злиться на альтаирца, в котором почему-то всегда видит соперника. – Позвать соседских мужиков, чтобы они помогли перетащить его в овраг к остальным «подснежникам»?

– Нет. Мне кажется, есть идея получше.

Поднимаю на альтаирца удивленный взгляд. Мне казалось, у нас полностью безвыходная ситуация.

– Какая?

– Все просто. Если мы не можем вынести труп из хижины, значит… надо ее сжечь. Вместе с телом, разумеется, – на полном серьезе говорит Эван.

Мы с братом растерянно переглядываемся.

– А нам где после пожара жить прикажешь? – первым нарушает затянувшуюся тишину Анигая.

По интонации брата понимаю: идея ему по душе, но если мы устроим пожар, то неминуемо окажемся на улице. В Катаре не принято помогать погорельцам. Здесь выживают только сильнейшие.

– Об этом не беспокойтесь. Будете жить у нас при церкви. Отец Марк точно не будет против. Я обо всем договорюсь.

Заметно, что дариец Анигай не в восторге от предложения жить при храме земного Бога, но ради безопасности меня – его сестры – он готов пойти даже на это.

– Хорошо, – бурчит брат.

– А мать? – невольно вырывается у меня.

Знаю: я неправа. Акраба никогда не испытывала к нам материнских чувств, но… Другой матери, как ни крути, у нас нет.

– Ничего с ней не случится. Поживет в кабаке, – зло отзывается Эван. – Или у одного из своих клиентов. Ада, смирись: ты все равно здесь жить не будешь. Я забираю тебя, хочешь ты того или нет. И не думаю, что твой брат будет против.

Самое любопытное, что в данной ситуации Анигай на стороне альтаирца. Да они что, впервые в жизни сговорились?!

Невольно изумляюсь. Никогда раньше не думала, что обычно очень добрый Эван умеет злиться. Но видимо, я все же не настолько хорошо знаю моего альтаирца, как мне казалось.

– Большое счастье жить при церкви под присмотром святоши! – ворчит Анигай, одновременно с деловым видом осматривая комнату. – Интересно, что здесь лучше всего горит?

С той самой злополучной ночи я не люблю огонь. Пламя неминуемо воскрешает во мне воспоминания о том убийстве. Которое совершила я.

Мальчишки не дали мне участвовать в поджоге, решив, наверное, что на сегодня мне приключений уже хватит. Эван, отведя меня на безопасное расстояние от хижины и закутав в свой теплый плащ, возвращается в дом. Я вижу через мутное окно, как мальчишки стаскивают к трупу кузнеца все, что может гореть в комнате. Чтобы дров было побольше, умудряются сломать даже старую кровать. Затем выливают на груду тряпья и дерева нашу последнюю заначку горючей смеси, которой я пользуюсь, когда дрова в камине оказываются совсем уж отсыревшими, и…

…Вспыхивает пламя, уносящее с собой не только изуродованное тело кузнеца, но и мою прошлую жизнь.

5. Скажи «Да»

Эван

Никогда раньше не видел обычно спокойного и все понимающего отца Марка таким сердитым. Если не сказать больше – злым. Священник, словно загнанный зверь, мечется по кабинету, не находя себе места, и без конца читает мне нотации, признаться, уже изрядно поднадоевшие.

– Эван, смиритесь! Вы не можете спасти всех страждущих! Эта дарийская девочка… Я понимаю: за эти три года вы привязались к Аде… Вы знаете, как она дорога и мне. Я практически воспитал их с братом, но… у детей Акрабы своя судьба.

Я просто отказываюсь верить собственным ушам! Похоже, отец Марк слишком долго служит в Катаре. Видимо, он так наслушался местных бредней про судьбу, которую нельзя изменить, что уже сам уверовал в это.

– То есть, по-вашему, я должен позволить ее матери продать Аду не одному, так другому клиенту? – При одном только воспоминании о кузнеце, лапающем мою Аду, чувствую, как закипает кровь. Мне стоит большого труда сдержать нарастающий гнев.

– Возможно! Как бы жестоко и дико ни звучали мои слова! Это ее жизнь, Эван. Всех не спасешь! Это надо понять и принять!

– И такое говорит мне священник!

Знаю, сказал довольно грубо, но нет ни сил, ни желания проявлять толерантность.

Осознав, что криками и нотациями меня не проймешь, опекун устало садится в старое кожаное кресло. Тяжело вздыхает. Я вижу, как отец Марк обдумывает очередную порцию нравоучений, подбирает доводы, аргументы. Неужели он не понимает: его слова ничего не изменят. Я не брошу Аду в беде.

– Ваше высочество!..

Признаться, я уже отвык в Катаре от своего злополучного титула… Отец Марк упоминает его, только когда по-другому воздействовать на меня не получается.

– Неужели вы не понимаете, что поставили сегодня под удар не только себя! Вы поставили под удар целую империю! Перемирие и так на волоске.

Ну вот. Так я и думал. В ход пошла тяжелая артиллерия. Священник начал взывать к моему долгу перед подданными, который я и так с лихвой отдаю в Катаре вот уже третий год подряд.

– Какое отношение пожар в доме Акрабы имеет к перемирию?

– Прямое! – взрывается отец Марк. – Если хоть кто-то узнает о случившемся… Оно станет последней каплей! Дэмонион только и ищет повод, чтобы разорвать перемирие и в то же время остаться «чистеньким»! Сегодня вы собственноручно дали ему такую замечательную возможность! Вы хоть представляете, как подаст это происшествие император, если узнает о нем?! Альтаирский принц, младший сын императора Иоанна, который должен быть залогом и гарантом перемирия между империями, убил дарийского верноподданного! Свободного человека! И все! Перемирию конец! – В голосе появляются обреченные нотки. – Как и вашей жизни! Эван, неужели вы не понимали всего этого, когда вступались за нее?!

Ну почему же… Прекрасно понимал. Но верни время вспять, я бы поступил точно так же…

– Я никого не убивал.

– Да какая разница?! – Отец Марк из последних сил старается сохранить самообладание. – Убивал, не убивал! Вы были в доме в момент убийства. Вы помогли замести следы. Уже более чем достаточно, чтобы…

Священник встает с кресла. Подходит к окну. В комнате зависает напряженное молчание. На самом деле я прекрасно понимаю, что в словах отца Марка есть большая доля здравого смысла, но прошлого не вернешь. Ничего не изменишь. Да я и не дал бы изменить.

– Вам надо срочно уехать из Катара, – слова священника звучат тихо и безапелляционно. – Я давно уже говорил, что вам лучше жить в Адейре. Там будет комфортней, к тому же… В столице наши люди. Если перемирие внезапно рухнет, у нас будет хоть небольшой, но все же шанс вытащить вас с этой чертовой планеты.

Да… Как должна довести жизнь священника, чтобы он начал выражаться такими крепкими словечками…

– Я никуда не поеду. По крайней мере без Ады.

Отец Марк смотрит уставшим взглядом. Я понимаю, он пытается быть тактичным, насколько вообще возможно, но следующие слова все равно заставляют меня смутиться.

– Эван, я знаю, что эта маленькая дарийка значит для вас, но поймите… Она еще совсем ребенок. Она даже не догадывается о ваших чувствах… И я абсолютно уверен, что узнай Ада правду – не обрадуется. Это лишь создаст проблемы. Вам обоим. У вас нет совместного будущего. Вы принадлежите к разным расам, имеете разное положение в обществе. Альтаирец и дарийка!.. Вы несовместимы! Ни социально, ни физически. Я уже молчу про то, что вы сын своего отца, а она дочь своей матери. И тут уже ничего нельзя поделать. Я понимаю, первая подростковая любовь – она самая сильная, но… Но в вашем случае это заведомо обреченное чувство. Вам стоит найти в себе силы и забыть ее. К тому же, извините за прямолинейность, но вы для Ады всего лишь добрый друг.

– Им и останусь, – жестко отрезаю я. – Меня вполне устраивает такая роль.

Священник, понимая, что меня не переубедить, опускает взгляд.

– Я виноват. – В его голосе звучит неподдельное раскаяние. – Мне следовало настоять, чтобы вы продолжали принимать антиэмпатическую вакцину здесь, на Дарии. Тогда не возникло бы проблем. Препарат бы блокировал ваши эмоции. Я должен был прислушаться к рекомендациям вашего доктора.

О да! Не возникло бы ни привязанности, ни дружбы, ни любви. В моей душе стоял бы полный эмоциональный штиль, устраивающий всех, кроме меня. К сожалению, я слишком хорошо знаком с этим штилем. Он царит в душе моего отца, который посчитал приемлемым отправить собственного ребенка на враждебную планету в качестве залога перемирия. Конечно, долг перед государством куда важнее долга перед семьей. О любви я уж и вообще молчу. И плевать, что в случае конца перемирия твоего младшего сына убьют. Спасибо, но я лучше воздержусь от антиэмпатической вакцины, блокирующей душу. Может, я проживу и недолго, но по крайней мере ПРОЖИВУ!

«Эмоции мешают в принятии важных решений. Они делают вас морально уязвимыми», – часто повторял отец, обосновывая нам с братьями необходимость принятия вакцины.

А еще живыми – об этом отец почему-то забыл нам сказать.

Парадокс: но именно здесь, в отнюдь недобром Катаре, отказавшись от вакцины, от императорских регалий, позволив себе быть простым человеком, я впервые в полной мере почувствовал себя живым и свободным.

Отец на удивление не возражал.

Впрочем, думаю, эту мою прихоть он приравнял к последнему желанию приговоренного к смертной казни. Ни для кого из нас двоих не было секретом: живым я с Дария не выберусь. Я не дурак, прекрасно понимаю: перемирие нужно обеим сторонам лишь для передышки, чтобы накопить военный потенциал и начать новую, куда более масштабную военную кампанию за дележку территорий.

Но я благодарен перемирию, потому что именно оно привело меня сюда – на Дарий, в Катар. К Аде, сумевшей пробудить во мне то чувство, о существовании которого я даже раньше и не подозревал, – любовь.

Никогда не забуду день, когда отец Марк привел домой двух десятилетних соседских детей, чтобы они стали моими компаньонами. Священник очень переживал, что я все время нахожусь в одиночестве. Конечно, Ада и Анигай младше почти на три года и вряд ли могли составить мне полноценную компанию, но других дарийских детей, которым бы родители позволили играть с альтаирским ребенком, в Катаре просто не было. Двойняшки оказались исключением. Их фактически вырастил по-соседски сам отец Марк, поэтому к землянам и альтаирцам они относились со здоровой долей симпатии, не видя в них врагов. Насколько я понял, мать никогда не заботилась о двойняшках. Скорее уж, они о матери. За «дружбу» со мной отец Марк платил им едой, чего не скрывал. Деньги давать боялся – отберет мать. Поэтому я не испытывал никаких иллюзий насчет бескорыстной привязанности Ады и Анигая ко мне. Главное – что я сам испытывал к Аде.

Странное, ошеломляющее чувство, которое возникло в моей душе, когда я впервые взглянул в ее насмешливые фиалковые глаза. Взглянул и… пропал. Навсегда. Нет, это не была юношеская влюбленность или детская симпатия. Нечто другое. Ошеломляющее. Необъяснимое. Сильное. Не поддающееся контролю. Словно оно всегда жило во мне и наконец-то вырвалось на свободу.

Я стоял как дурак напротив незнакомой дарийки, не в силах вымолвить и слова, смотрел ей в глаза и отчетливо понимал, что передо мной – моя половинка. Родственная душа. Судьба. Можно назвать как угодно. Даже физически, она словно мое продолжение. Когда она рядом – я могу легко дышать, невзирая на враждебный дарийский воздух. Мне надо, чтобы Ада постоянно была рядом. Была только моей. Знаю: я эгоист, но ничего не могу поделать. И я не собираюсь отказываться от нее. Ни за что!

Сейчас, как никогда, я отчетливо понимаю, почему на родной планете люди добровольно, с помощью антиэмпатической вакцины стараются держать чувства и эмоции под контролем. Эмоциональные, буйные, искренние, не умеющие вполовину любить и ненавидеть – вот истинная сущность альтаирцев, о которой мало кто подозревает. Наверное, поэтому любовь на Альтаире и не в чести.

Ирония: лишь здесь, на мрачной, вечной холодной, но обуреваемой страстями планете, я впервые почувствовал себя по-настоящему свободным и живым. Враждебный Дарий подарил мне то, что не мог дать родной Альтаир. Любовь, которая согревала меня все эти годы в промерзлом Катаре.

Отвожу взгляд от священника. Интересно, как давно он знает о моих чувствах к Аде? Я думал, мне удавалось их скрывать. Хотя чему удивляться. Отец Марк всегда был проницательным.

– Я не откажусь от Ады. Я хочу спасти ее.

– От чего? – Священник устало вздыхает. – От ее собственной судьбы?

Пусть будет так.

– Да.

Подхожу к окну. Вглядываюсь в ночную тьму. Вдали виднеется пламя затухающего пожара. Думаю, мы с Анигаем неплохо постарались. Облили горючей жидкостью все, что только смогли. Дом должен сгореть дотла.

– Я так устал, что от меня ничего не зависит. Мне надоело смиряться с судьбой.

Священник подходит ко мне. Какое-то время мы молча наблюдаем за догорающим домом.

– От вас зависит судьба двух империй.

Хочется быть вежливым, но не получается. Нет сил.

– Нет… Они зависят не от меня. Не от Эвана. Они зависят от Иоанна Дрогварда Второго – младшего сына императора Альтаира. – Невесело усмехаюсь. – Кто я? Третий, «запасной» сын? Нужный как раз на случай вот такого межгалактического ЧП, когда кого-то надо отправить на планету врага в качестве залога перемирия. Пустить в расход! Только в этом и есть моя ценность! Сиди тихо и не высовывайся, Иоанн Дрогвард Второй! И тогда все будет хорошо, да?

Меня разбирают такая досада и отчаяние, что хочется кричать.

– Да, – тихо отвечает отец Марк.

В этом опекун походит на моего отца. Разница лишь в том, что для отца превыше всего интересы Альтаирской империи, а для священника – мир во вселенной.

Но я-то еще живой! Я не статуэтка, которую можно поставить на полку и забыть. Хорошо… Пусть моя жизнь заведомо обречена. В конце концов, я сам согласился стать залогом перемирия. Но Ада… Она должна жить.

– Я должен ей помочь. – Внутри меня поднимается бунт.

– Вы уже достаточно помогли этой девочке…

– Я могу сделать больше! – Понимая, что мой юношеский максимализм лишь раздражает опекуна, я пытаюсь воззвать к его логике, к здравому смыслу. – Давайте начистоту, отец Марк. Перемирие вот-вот рухнет. Как только это произойдет, меня убьют. Но перед смертью я хочу успеть сделать хотя бы одно доброе дело. Не потому, что я сын императора Альтаира, а потому, что я – это я. Эван. Не уверен, что вы меня поймете…

За окном с новой силой завьюжила метель. Пламя горящего дома уже не видно в ночной мгле. Надеюсь, хижина выгорела дотла вместе с останками кузнеца. Но даже это не дает никаких гарантий, что пьяная Акраба не попытается повторно продать дочь другому клиенту.

– Я не могу бросить Аду, – уже откровенно умоляю я. Сил спорить со священником не осталось. – Надо вывезти ее отсюда. Отец Марк, подскажите… Вы же хорошо знаете дарийские законы. Что надо сделать, чтобы вывезти ее из Катара? Чтобы купол пропустил Аду. Ее можно отправить в Адейру. К нашим людям. Они позаботятся о ней. Она будет в безопасности. И тогда я сделаю все, что вы хотите! Обещаю, я больше не доставлю вам никаких хлопот. Только помогите мне вывезти Аду из Катара.

– Это невозможно, Эван. – Священник, сам того не замечая, вновь начинает звать меня по имени. – Пройти сквозь силовой купол может только свободный человек, а Ада… Ты знаешь, чья она дочь. Я сам уже не раз думал о том, чтобы вывезти из этого забытого Богом места двойняшек. Не забывай, они выросли у меня на руках. Я выкармливал их, когда Акраба уходила в запой. Я был рядом, когда они болели. Поэтому… Не думай, что мне все равно. Будь моя воля, я бы вывез из Катара сразу обоих, но они дети каторжницы. Ада и Анигай не свободны. По закону Отара Ада принадлежит матери и должна будет пойти по ее стопам…

– Она никому ничего не должна, – сухо обрываю священника.

– Не я написал этот закон, Эван, – по-доброму напоминает опекун.

Похоже, отец Марк слишком долго живет на Дарии. Он стал забывать, что закон дарийского божества Отара не есть истина в последней инстанции.

– Но должен же быть хоть какой-нибудь выход! Что надо сделать, чтобы Ада стала свободной? Неужели рожденная несвободной никогда не сможет поменять свой статус?

Священник пожимает плечами.

– Если подходить к вопросу чисто формально… Ада может выйти замуж за свободного человека. Тогда в Книге Судеб изменится ее имя, а вместе с ним и судьба. Только для нее такое замужество нереально. Дарийцы верят, что судьба матери отголоском ударит по будущим детям дочери. Поверь, ни один свободный не согласится взять в жены дочку беспутной каторжницы. Даже за деньги.