Текст книги "Иван Царевич и серый морг"

Харон наших дней

Вечером мы с моим единственным близким другом Сусликом (вообще-то, он Вовка Суслопаров, но все звали его исключительно Сусликом) сидели на крыше его дома, потому что далеко отлучиться он не мог. Его отчим снова напился до белой горячки и гонял мать – тощую замученную женщину с вечно красными глазами.

У Суслика был ещё брат – «мелкий засранец, весь в отчима». Суслик утверждал, что не имеет с младшеньким ничего общего, но всегда самоотверженно защищал его от кулаков родного папаши. Вот и в этот раз Вовка после учёбы уже успел закинуть малого бабке, пока предки выясняли, кто куда тратит свои получки.

Короче, жизнь у Вовки была не сахар. Оттого он рано повзрослел и иногда ворчанием напоминал моего деда. Зато у Суслика был мотоцикл. Раньше, правда, он был у отчима, но так как тот постоянно пил, за руль почти не садился. И Вовка катал на «Яве» мамку на дачу, а иногда под шумок брал тарахтелку для своих нужд, например покатать девчонок. Правда, с девчонками ему пока не очень везло, так что чаще всего катал он меня. Дед всегда шутил по этому поводу, называя Суслика моим неутомимым другом Савранским. Он часто смотрел фильм «Покровские ворота», и я тоже что-то смутно помнил о человеке-призраке или «мотокентавре», который неразлучен со своим «железным конём».

Сейчас я за пивом объяснял Суслику разницу между анатомическим и судебно-медицинским моргом.

– Первый расположен при больницах. Туда попадают все тела из больницы и из других медучреждений, где нет своего морга, и иногда привозят трупы умерших от болезней вне больницы. Привозят тех, к которым нет вопросов у органов.

– А ваш, судебно-медицинский? – еле выговорил длинное определение приятель.

– Сюда везут всех криминальных, всех, кто умер при невыясненных обстоятельствах, короче, всех-всех-всех. Милиции нужно заключение эксперта, чтоб закрыть дело или открыть его.

– Фигас-се… А дальше?

– Для санитара разницы в работе вроде нет. Правда, в анатомичке чистенькие больные, чаще старички, а у нас, в судебке, все подряд. Бомжи, нарики с гниющими конечностями, разложившиеся подснежники, бывшие зэки. У многих туберкулёз, СПИД и ещё букет всего, – процитировал я Севу и добавил: – Так что работа грязная. Зато интересная.

– Не понимаю, на фиг ты туда попёрся. Ну поспорил с девчонкой, что устроишься в морг, разве оно того стоит? Хата у тебя есть, стипуха, дед помогает, брательники что-то да подкинут.

– Поспорил, это да. Но потом подумал, что работа не помешает. Дед с пенсии не сильно разгонится. Ему самому на лекарства надо. У брательников семьи, да и не хочу я попрошайничать. А мне деньги нужны. И вообще, Суслик, вот ты когда-нибудь задумывался, сколько людей умирают, а настоящую причину их смерти так никто никогда и не узнает?

– Для чего мне эта муть? Я и так хреново сплю.

– Муть… Эксперты – они же по крупицам собирают картину смерти! Тут царапинка, там гематомка, там ещё что. Так и раскрываются преступления. Как по мне – это искусство. Я, может, после универа тоже пойду в судмедэксперты. Как раз пока попрактикуюсь.

Суслик поёжился, с жалостью глядя на меня. Он был крепышом, но всегда закатывал глаза при виде крови, и даже прививки в школе давались ему тяжело.

– Да ладно тебе, – утешил я товарища. – Зато от меня будет польза. Мне Сева рассказывал, у них случай недавно был: мужика привезли, он типа упал с высоты своего роста на угол тумбочки, а вскрытие показало, что его сначала ударили, а потом он уже упал. Следак к ним приходил, рассказывал, что убийцу из-за этого наблюдения нашли и срок ему впаяли.

– Чётко, – цыкнул приятель.

– Санитар морга – это же как Харон наших дней! – всё больше воодушевляясь, заявил я.

Суслик задумался. Потом спросил:

– Харон – это рыба такая? Хищник, наверное.

– Ага, семейство щучьих. Неуч ты, Суслик. Говорила тебе наша классуха: иди в десятый класс, а ты попёрся в свой педколледж на физкультурника.

– С моими предками не до учёбы, – отмахнулся он. – Так быстрее работать пойду, хоть в школу, хоть на тренерскую. У нас острый дефицит квалифицированных кадров.

Он так смешно это сказал, явно повторяя услышанное где-то в педколледже выражение. И, заметив мою ухмылку, добавил обиженно:

– Ты меня позвал, обещал что-то интересное, а сам обзываешься.

– Обещал, обещал.

Я замялся. Если по дороге к Суслику меня распирало от желания рассказать приятелю всё о напасти, что настигла меня у морга, то сейчас я начал сомневаться. Теперь происходящее казалось нереальным, может, это воображение сыграло со мной злую шутку? Всё-таки не каждый день идёшь работать с трупами.

– Короче, тут такое… Только слово дай, что не будешь ржать.

– Ну, чего? – он всё ещё дулся из-за «неуча».

– Со мной вчера трупак разговаривал.

– Пф-ф…

– Да! Натурально, как я с тобой. Я спрашивал – она отвечала.

– А только ты… слышал? – уточнил Суслик, приглядываясь ко мне.

– Я не мог её слышать, это было всего лишь порождение моего мозга.

– Серьёзно?

– Наверное. А иначе я не знаю, как это объяснить. И мне не по себе.

– Ну так… Надо проверить!

– Как?

Суслик мгновенно придумал способ:

– Пойдём на кладбище. Там много мертвецов, ты попробуешь наладить с ними контакт, а я на шухере постою.

– Слушай, я же не совсем больной. Я тебе как другу…

– Так и я со всей душой. Ты представляешь, какие перспективы? Тебя по телику покажут, станешь знаменитым! Возьмёшь меня помощником? Или хоть в охранники?

Мы заржали. За что я любил Вовку: его было сложно чем-то удивить, но при этом он был наивен как дитя. Охотно поверил бы и в американскую мечту, и в вечную любовь, и в дракона с мохнатыми ушами. Посовещавшись ещё немного, мы пришли к выводу, что кладбище пока можно отложить. В ближайшие дни на работе мне и так придётся выяснить, реальных ли покойников я слышу или всё это только придурь, отголоски моего похмелья.

Скажи кто-нибудь, что буквально завтра я буду готов не просто остаться один в морге ночью, но ещё и с восторгом соглашусь отдежурить за другого, я бы долго смеялся. Никогда не знаешь, что подкинет тебе судьба.

Душнилы

И время быстро зашуршало листками календаря, который мне повесил на стену заботливый дед. Выбор настенного отрывного календаря, который он почему-то называл численником, всегда носил ритуальный характер.

Мой старик придирчиво изучал весь предлагаемый ассортимент и выбирал нужную тематику, следуя только ему понятной логике.

Когда я учился в школе, а мы ещё жили вместе, к деду как-то зашла соседка и начала рассказывать про своего сына. Навсегда запомнилась её фраза: «Он у меня такой умный. В календаре десять ошибок нашёл». Помню, в ту ночь я лежал и пытался представить себе придурка, который сидит и выискивает в календаре ошибки: орфографические или фактические – уж не знаю.

Понедельник – пятница – снова понедельник. Листики летели в мусорку, потому что даже перевернуть и прочитать, что там сзади, было некогда.

Работа отнимала всё свободное время. Моей задачей было принимать трупы, которые относились к нашему моргу. Самым главным было не накосячить с документами. Я вешал бирку или подписывал покойника по методу Севы. После чего труп убирал в холодильник.

Коллектив у нас был маленький, но дружный, так что всегда было у кого спросить совета. Сам я трупы не вскрывал, но часто наблюдал за работой других. Я понимал, что рано или поздно мне всё-таки придётся делать это по учёбе, потому морально подготавливал себя к худшему. По правде говоря, чем больше смотришь на трупы, тем равнодушнее становится взгляд. Но если сам вид человеческой мёртвой плоти я переносил, то волны острой жалости и приступы чувства вины очень досаждали. Я часто ощущал стеснение в груди, будто мог сделать для мёртвых что-то большее, но не делал.

И к рабочему графику поначалу привыкнуть мне было сложно: иногда ночи выдавались тяжёлыми, я не спал по многу часов, а потом клевал носом на парах. У меня были дежурства сутки через двое, но иногда приходилось меняться сменами, прикрывать кого-то. Здесь было принято идти навстречу коллегам, и я старался влиться в коллектив. Конечно, платили не очень много, но большую часть времени я был предоставлен сам себе. Мог спать, смотреть телик, читать учебники. Раз в два-три часа могли привезти труп. Если, повторюсь, ночь не выдавалась бурной. Там уже если покатило – только держись.

Правила я соблюдал и вечеринок в морге не устраивал, но иногда приглашал Суслика попить пива, посмотреть «Бригаду» или просто посидеть на лавочке под окнами. Вовке после его постоянных скандалов дома тишина в морге казалась усладой для ушей. Пару раз ко мне на работу напрашивались девчонки из группы, как-то я даже провёл им экскурсию. Правда, долго никто не выдержал и все попросились на воздух.

Красный день календаря застал меня дома. Я подумал, что два месяца в морге пролетели незаметно. Правда, в первых числах ноября у меня появилась питбулиха. Я об этом уже рассказывал. Теперь ответственности прибавилось. Она боялась оставаться одна, по ночам скулила, из-за чего я получал от соседей постоянные жалобы. Я не видел более трусливой собаки. На улице она боялась всех котов, а при виде другой псины, даже какого-нибудь клоунского пуделя, тут же делала лужу. С перепугу я сводил её к ветеринару, но тот только проверил ей уши, выписал лекарство от глистов и добавил:

– У животного стресс. Когда она почувствует себя спокойно, станет вести себя нормально.

Про стресс я знал хорошо. Потому что сам его испытывал почти регулярно. Но дело даже не в трупах и не в отрубленном пальце, что мелькнул и пропал, – его я попытался выбросить из головы как можно быстрее, так же быстро я научился забывать и лица покойников. Когда видишь их регулярно, психика находит защиту. А вот эти голоса… Если каждый день слушаешь болтовню мёртвых, веселее от этого не живётся.

Вы бы знали, какую чушь они городят. Нет бы указывали на своих убийц или передавали родным какие-то прощальные послания в духе фильма «Привидение». Ничего подобного. У всех мёртвых мгновенно портился нрав, иначе я это объяснить не могу. Ведь не могли все эти люди при жизни быть такими душнилами. Они ныли, жаловались на погоду, на жёсткую каталку, на халатное обращение. Никто ни разу не попытался заговорить со мной о чём-то по-настоящему важном. Однажды я спросил у симпатичной брюнетки с ножевым ранением: «Каково это – умирать?»

– Наверное, почти так же, как и рождаться, – лениво растягивая слова, ответила она. – Ничего не успела понять, а тебя уже куда-то волокут и упаковывают.

Постепенно я понял, точнее, вычислил опытным путём, что слышал их только в первые сутки после смерти. Потом они замолкали, и тогда наступала долгожданная передышка. Между собой они не общались. Хотя, может, и общались, но я этого не слышал, к счастью. А ещё после каждой такой беседы у меня начинала раскалываться голова, меня подташнивало, и я долго восстанавливался. Причём каждый раз боль была разной интенсивности. Наверное, зависела от энергетической силы умершего.

Суслик, зная о положении дел, пытался внушить мне, что я избранник божий и у того на меня большие виды. Я очень хотел бы знать, какие именно, а пока предпочитал внушать себе, что всё это – происки моей разбушевавшейся фантазии, богатого воображения и самовнушения. В конце концов, проверить слова покойников я не мог, потому позволял себе думать так, как мне спокойнее. А ещё в ноябре в морг привезли вторую задушенную проститутку. Правда, у этой травмы были намного тяжелее, чем у первой. Я впервые ясно осознал, что хочу помочь, но не знаю, что сказать или сделать. Но очень скоро судьба подсунет мне шанс, правда, сделает это очень неожиданно, с наскоку, так что я не сразу успею понять, чего от меня хотят. Но это чуть позже… А пока я просто остро сопереживал и думал, что работать в морге таким жалостливым совершенно нельзя. И что медицина, скорее всего, совсем не моё.

Если соврёшь…

В конце ноября на выходных мы со Скалли – так я назвал питбулиху – поехали к деду в деревню. Оставить её дома я не рискнул: снова начала бы выть. Да и кормить щенков нужно чаще одного раза в день, а ещё неплохо было бы почаще выгуливать.

Автобус отходил от нашего вокзала ровно в половину одиннадцатого. Внутри салона из-за солнца было по-летнему жарко, несмотря на поздний ноябрь. Я уселся в тенёк и прижался лицом к стеклу. Мимо неслись кирпичные стены, дома, фабричные трубы, снова стены, покрытые разномастными граффити.

На выезде из города было место, где собирались девицы лёгкого поведения. Старая остановка, за которой сразу начинался сосновый лес. Я машинально посмотрел в ту сторону и вспомнил, что того душителя так и не нашли. Мне показалось, что на просёлочной дороге, уходящей за остановку, мелькнула серебристая тачка. К ней сразу же ринулась какая-то особо бойкая девица. Я засунул Скалли под куртку и пробормотал:

– Ты ещё маленькая, чтобы смотреть на такой разврат.

Потом пейзаж сменился мелькающими деревьями. Большинство из них даже не успели стрясти с себя листья. Скалли, высунув острую мордочку из-под куртки, с интересом рассматривала муху в углу стекла.

Я любил приезжать в эту деревню, хотя здесь всё напоминало о беззаботном детстве, о бабушке, о родителях. Когда день заканчивался, дед обычно усаживался у печки с очередной книгой под мышкой в кресло-качалку с накинутым на него выстиранным покрывалом, рядом на тумбочке – чашка малинового чая. Я валялся на диване, тоже пил травяной чай и смотрел телевизор. Само присутствие деда действовало на меня успокаивающе, я редко приставал к нему с разговорами: не хотелось портить идиллию тишины.

Вот и в этот раз дед по-быстрому накрыл спартанский стол: хлебушек, шпроты, солёные огурцы и картошка.

– Как учёба? Мне Сафронов звонил, сказал: на работе тобой довольны. А вот на парах, говорит, ты спишь. Ему Полинка всё докладывает.

– Да ладно, дед. Не кипишуй. Сдам я сессию. Сложно, конечно, по ночам дежурить. Но в целом работой я доволен. Узнаю много интересного. День за днём стоять плечом к плечу с высококлассными специалистами – это дорогого стоит.

– Никто тебя на работу не гнал. Выкрутились бы. Но вообще – молодец. Удивил так удивил.

Устроиться на работу самому – это был мой звёздный час. Вообще-то, дед знал меня как облупленного, видел насквозь и обычно легко предсказывал мои поступки даже до того, как мне самому приходило в голову претворить их в жизнь. А тут я проявил инициативу и вдруг стал жутко самостоятельным: мог сам платить за квартиру, даже не надо было стрелять на сигареты.

– Ещё и собаку эту приблудную где-то подобрал, – продолжал беззлобно ворчать дед. – А страшная какая… На кой она тебе? Иди, иди сюда, милая. Я тебе молочка налил.

Скалли завиляла поросячьим хвостиком и мгновенно сделала лужу.

– Ах ты… Что же ты творишь? Вот я тебя сейчас веником отхожу! Ну, чего глядишь глазищами своими глупыми? Иди уже, пей молоко.

С тех пор как я всё-таки поступил в медицинский со второго раза, дед наконец перебрался к себе в деревню. Вообще-то они с бабкой там и жили. Дед в молодости работал в милиции и каждый день ездил на работу на автобусе. Потом у него что-то там не задалось, и он стал помощником главы фермерского хозяйства в деревне.

Когда родители погибли в аварии, мне было восемь. Бабушка умерла годом раньше, а дед перебрался в город – смотреть за мной. Братья – Василий и Димка – почти сразу же уехали в Москву. Первый поступил на юридический, второй, через год, – на журналистику. Димка с Васькой были погодками, росли вместе; когда случилась трагедия, им уже было семнадцать и восемнадцать, это я был поздним ребёнком. Наверное, мама всё-таки хотела девочку, но родился я. Третий сын. Иван-дурак.

Короче, в Ярославле мы с дедом остались одни. И в глубине души я так и не смог простить братьям их отъезд. Тогда мне показалось, что меня предал весь мир. И только дед остался со мной. Он заменил мне и мать, и отца: водил в школу, учил постоять за себя, по выходным мы ездили к нему в деревню (тогда для меня это была просто дача), ходили на рыбалку, по грибы.

Мне кажется, у меня было умеренно счастливое детство. На лето меня иногда забирали родители отца. Они жили в Подмосковье. Отец мой был из очень обеспеченной семьи врачей, поздний ребёнок, которого жутко любили и опекали. И когда он решил жениться на моей маме из деревни, вся семья была против. Это мне дед рассказывал. Оттого особенно тёплых отношений у нас не сложилось, но со мной всегда обращались приветливо. Дед с бабкой ушли почти одновременно: бабка пережила его буквально на полгода. Квартиру они оставили нам с братьями. Правда, сейчас там никто не жил, так как продавать квартиру было жалко, а справедливо поделить всё никак не выходило. Васька хотел пустить туда квартирантов, но дед возражал – те там всё загадят. Тогда жить там захотел Димка, но тут уже Васька сказал, что тот загадит всё ещё быстрее. Так что яблоко раздора пока ожидало своего часа.

В детстве я любил расспрашивать о родителях, иногда доставал деда вопросами о том, почему он ушёл со службы, но старик не был любителем вдаваться в подробности. С возрастом я стал понимать, что воспоминания вгоняют его в тоску, оттого не настаивал.

– Соседка говорила: девчонок водишь домой? – спросил дед, разжигая огонь под чайником.

Скалли хлебала молоко и казалась вполне довольной жизнью.

– Какая соседка? Тётя Инна, у которой умный сын, что нашёл ошибки в календаре? – пошутил я. Мы всегда с дедом смеялись, вспоминая эту фразу. Тем более сын тёти Инны теперь работал грузчиком и давно перестал штудировать календари. – Никого я не вожу. Так, друзья иногда заходят.

– Гляди, сессию завалишь – отчислят. Ты же так хотел в медицинском учиться, не профукай учёбу. Не пусти жизнь под откос из-за гулянок. Не успеешь опомниться… Я же тебе квартиру доверил как серьёзному молодому человеку. Ты уж деда не подводи.

– Всё под контролем, дед. Чего так смотришь?

Дед хитро прищурился и отложил книгу в сторону:

– Когда человек врёт, основное усилие он тратит на то, чтобы поверить в собственную ложь.

– Думаешь, я вру?

– Есть один афоризм, кажется, Николая Векшина: «Первый раз обманешь – поверю, второй – снова поверю, третий – вновь поверю. И так до тех пор, пока не перестанешь врать».

Чтобы не отвечать, я распахнул окно и по пояс вылез наружу, делая вид, что по-хозяйски осматриваю дедов огород. Закатал рукава и потянулся:

– Ну что, дед, пойдём дровишек наколем? Ночью обещают мороз.

Слишком близкие друзья

Уже через пару недель я забыл все данные деду обещания не водить девчонок домой и налегать на учёбу. Декабрь порадовал первым мокрым снежком, что растекался скользкими ручьями по тротуарам.

За окном были утренние сумерки, потому легко было представить, что сейчас вечер. Я полулежал в кресле с полотенцем на бёдрах и допивал минералку, постукивая пластиковую бутылку по донышку. После вчерашней вечеринки меня мучила жажда, а топать на кухню и ставить чайник было лень.

– Поль, а Поль… – позвал я.

– Ну чего тебе?

– Приготовь завтрак.

– Пусть тебе жена готовит, – буркнула Поля.

Она лежала, прикрывшись простынёй, и сладко потягивалась. Вот она упёрлась подбородком в свою ладонь, волосы рассыпались по подушке. Всё это было чертовски красиво. Будь я художником, непременно захотел бы написать её портрет. И хотя я наблюдал за ней с интересом, ничего не чувствовал. Наверное, надо завязывать с алкогольными вечеринками.

Полина была самой красивой девушкой в нашем универе, и встречаться с ней хотели многие. А ещё она была дочкой главврача центральной городской больницы Павла Сергеевича Сафронова – моего благодетеля и старого друга родителей. Это он договаривался насчёт работы в морге, помогал подготовиться к поступлению и обещал место у себя в больнице, когда я отучусь. И если бы он узнал, что его драгоценная дочурка сейчас ночует не у лучшей подруги, занимаясь курсовой, а в моей холостяцкой берлоге, его бы хватил удар. С Полькой мы дружили с детства, сколько себя помню. Она, конечно, поступила в медицинский с первого раза, поэтому сейчас была на втором курсе.

Если быть до конца честным, она сама проявила инициативу. Дело было так. Я позвал её на одну из вечеринок, которые с отъездом деда поначалу были чересчур частыми, и там узнал, что давно ей нравлюсь. Конечно, она делала вид, что снизошла до меня и что наши с ней отношения – это чистая физиология. Я не разубеждал её, хотя заметил, что приезжать ко мне она стала очень часто. Нет, я, конечно, не был против, но, во-первых, если её отец узнает – мне кирдык. А во-вторых, серьёзные отношения я заводить не собирался, у меня было много знакомых девчонок, с которыми меня связывал необременительный пьяный флирт. С тех пор как я стал работать в морге, почему-то автоматически становился душой любой компании. Я-то думал, что девчонки, узнав, чем я занимаюсь, будут от меня шарахаться. А вышло наоборот: им нравились мои байки из склепа. Суслик даже обижался, что на его бицепсы, добытые в неравном бою с тренажёрами в подвале, и то не так реагируют, как на мои истории о трупаках.

Хрипловатый после сна голос Полины окончательно разрушил очарование:

– Иван Царевич, будь другом – сделай кофе.

Я хмыкнул, потому что активно протестовал против прозвища, которым меня наградила она, а пользовались теперь почти все друзья.

– Тоже мне, Василиса Премудрая нашлась. Полька, отец тебя избаловал. Ремешка тебе надо…

Я всё-таки пересилил себя и отправился на кухню. Скалли снова сделала лужу в коридоре. В ответ на мой грозный окрик собака зажмурила глаза, притворяясь раскаявшейся. Хотя я был уверен на сто процентов: в душе она считала себя абсолютно вправе гадить где угодно. При таком-то безалаберном хозяине. Для острастки я разок встряхнул её за загривок.

– А ты знаешь, что про тебя Волков спрашивал? – крикнула Поля. Судя по голосу, она встала и уже одевалась. Прыгала на одной ноге, натягивая свои узкие джинсы.

– Не-а.

– Я слышала, как он своей лаборантке говорил, что не сдавших зачёт будет отчислять. А ты даже лабораторные не сдавал. Тебя и к зачёту не допустят. Ты бы завязывал со своим моргом, а то ведь вылетишь. Зачем только мы с тобой тогда поспорили? Я же не думала, что ты всерьёз. Ещё в армию заберут…

– Ты же меня дождёшься? – пошутил я, машинально размешивая растворимый кофе в чашке. Хотя мне было совсем не смешно.

Анатолий Васильевич Волков преподавал у нас психологию и был правильным преподом. Ещё не старый мужчина, который при встрече в коридоре казался суровым, но стоило ему заговорить о своём предмете – он дивным образом преображался. Умный, доброжелательный и эрудированный – он улыбался, и становилось очевидно, что он друг студентов и вообще всего человечества. Но это не мешало ему считаться одним из самых строгих преподавателей на факультете, на экзамене у Волкова погорел не один легкомысленный первокурсник. Авторитет его был велик, но основан не на страхе, а на уважении.

Правда, его занятия я посетил всего раза четыре, из-за того, что Севка стал встречаться с какой-то девчонкой, продавщицей из цветочного. У неё по понедельникам был выходной, и он просил подменять его в морге на дневные смены. Вот с тех пор Волкова я и не видел. Как оказалось – зря.

Видимо, я задумался, оттого принял новость Полины с непроницаемым лицом. Я такое умею и практикую, потому что она вдруг решила поддать мне жару:

– Что-то ты очень спокойный. Помнишь мою подружку Веру, такая кучерявая евреечка?

Я издал неопределённый звук:

– Му-у-у…

– Вот, вылетела из-за Волкова. Она пары пропускала, думала на зачёт юбку покороче надеть – он же холостой. Не прокатило.

– Ничего себе дела. Чего же ты мне такую ценную инфу раньше не выдала?

– Откуда мне было знать, что ты сачкуешь? – возмутилась Полина.

Я помотал головой:

– Нет-нет, вылетать мне никак нельзя.

Напоив Полину кофе, я проводил её до двери, прикрывшись делами от намёков на совместную прогулку. Нечего светиться с ней перед местными аборигенами. А ещё я понял, что мне пора заняться лабораторными, как-то подтянуть предмет. Прогульщиков Волков не любил, двоечников не тянул. С его лёгкой руки вылететь из универа было на самом деле плёвым делом. Это не входило в мои планы.