Текст книги "Её (мой) ребенок"

Глава 5 – Снова влип

Заезжаю домой покормить Гавра.

На часах одиннадцатый. Медведев еще работает по Марьяне, и я планирую сменить его на ночь. Гаврюха лезет на руки и прячет холодный нос на моей шее. Обнимается…

– Тоскливо тебе, да? Мне тоже…

Отстраняясь, внимательно смотрит мне в глаза.

– Ну потерпи, будет у тебя новый хозяин завтра, – чешу ему макушку. – Обещали тебя забра… Эй!

Замечаю, что мусорное ведро под стойкой перевернуто. Благо чистое и пустое.

Ссаживаю Гавра с рук. Ставлю ведро как было. Надо бы купить ему "нору", а то в диване, то в шкафу хозяйничает. Только, если завтра отдавать, то смысл?

Но Гавр тут же встает в стойку, хватается передними лапами за край ведра и роняет его обратно. Отскакивает. Настороженно подходит, пытаясь залезть внутрь.

– Нет! Мусорное ведро – это не домик.

Немного поспорив с упрямо роняющим ведро сурикатом, машу на это безобразие рукой. Не до этого мне…

– Но учти, придется принять душ, перед тем как идти в комнату.

Закрываю двери в комнату.

И только собираюсь дозвониться до Михи, как звонит он сам. И мне становится нехорошо. Потому что это значит – есть новости. А они априори не могут быть добрыми.

Ложась на стену спиной, я, не справляясь с голосом, хриплю в трубку:

– Слушаю…

– Лёва, тачку эту нашли. Мерс принадлежит Юрию Лившицу. Житель Москвы. Главный методист одного из московских банков. Сорок лет.

– Медведь! – нетерпеливо обрываю я. – Еще длину причиндалов мне его скажи! Я и так понял, что он классный! – психую я. – По существу давай.

Сердце гулко бьётся в груди.

– Вчера эта тачка попала в аварию. Лобовое… Капот смят со стороны пассажира и…

– А пассажир?! – не выдерживаю я.

– Дуй в травматологию краевую.

– Понял.

– Стой.

– Ну что?! – дрожащими пальцами закрываю квартиру, на ходу засовывая руку в рукав куртки.

– Ты такси взял бы, дружище.

– Нахрена? Я на машине.

– Нервный ты… Как бы потом тебя в соседней палате не искать.

– Да?… Ладно, я осторожно.

– Хочешь, я подъеду.

– Нет! – отрезаю сначала я. Но когда понимаю, что пальцы на брелоке и с третьей попытки жмут на всё что угодно, кроме разблокировки…

– Хотя, да. Давай. К травматологии. Что-то я и правда не в себе.

Еду, стараясь не переваривать «травматологию», а смотреть на дорогу. Благо, она пустая…

Но ощущение такое, будто всех этих лет не было и моя Кошка всё еще моя. И вот она там, в больнице. А я даже не знаю в каком состоянии. Мне страшно до чертей. И даже все мои обиды и пережитый по её вине треш отходят на задний план.

Торможу у тачки Медведя. Мы молча идём рядом, плечом к плечу. Мне самую малость легче. Я словно опять совсем молодой пацан, который не факт, что сможет справиться со сложной ситуацией сам. Мне страшно… нет мне СТРАШНО!

Её образ… До сих пор глубоко сидящий во мне ее образ, вдруг оживает.

Я слышу ее мелодичный задорный смех. И голос с дразнящими мурлыкающими нотками. И практически чувствую кожей ощущение, как она любила ласкать меня – перебирая коготками по затылку. Тактильные якоря оживают тоже. От накатывающего ощущения, как она обычно вжималась губами мне в ухо и горячо шептала: "я люблю тебя…" меня передергивает и по загривку бегут мурашки.

Выживи, Кошка! Я тебя, умоляю!…

Мы заходим с отделения неотложки, где всегда открыт вход с улицы. Медведь лаконично отшивает всех, кто пытается нас остановить, тыкая корочками в нос.

Дверь на лестницу закрыта. И обычный лифт уже отключили на ночь. Но мы вызываем большой, грузовой для каталок. Мы здесь не первый раз ночью. Такая работа…

Туплю, глядя на круглые и потёртые кнопки лифта.

– Четвёртый этаж… – подсказывает мне Медведь.

Нажимаю.

– Ты к дочке ездил?

– Ездил…

– Лена фотки мне скинула. Похожа…

– Да нет, не очень. Разве что глаза и цвет волос…

– Хм… Да ты что, Лёва, одно же лицо.

– А ты что видел лицо Кошкиной?

– В смысле – Кошкиной?

Двери лифта открываются. У ресепшена пусто, в длинном коридоре потрескивают лампы дневного света.

– Есть кто-нибудь? – повышает голос Медведев.

Открываю дверь в ординаторскую, нос к носу встречаясь с медсестрой. Раскрываю корочки.

– Капитан Айдаров. Вчера после аварии к Вам доставили молодую женщину. Где она?

– А… туда пока нельзя. Подождите, я дежурного врача позову.

Сворачивая в коридор быстро идет вперед.

Не собираюсь я ждать!

Иду следом, слыша за спиной шаги Медведя.

– Мих… – сглатываю ком в горле. – А если ее покалечило? Мне как в глаза ей смотреть?

Медведь поддерживающе сжимает моё плечо. Медсестра заходит в палату, закрывая за собой дверь. Я слышу оттуда голоса. Миха тормозит меня, не позволяя ворваться.

– Стой. Жди врача.

Слепо смотрю в стену. Сердце колотится, живот до боли сводит, в груди горячий распирающий ком, мешающий ровно дышать. Прислушиваюсь к голосам.

– Здравствуйте, – выходит врач. – Вы кто?

Встряхиваюсь, пытаясь прийти в себя.

– Полиция. Нам нужно с Марьяной Кошкиной поговорить.

– Пока что вы с ней не поговорите. Она под успокоительными. Смутно воспринимает происходящее. Приезжайте завтра вечером.

– А что с ней… ну…

– Закрытая черепно-мозговая… ушибы… травма голеностопа.

– Черепно-мозговая? – хриплю я.

– Состояние средней тяжести. Жизни не угрожает. Но сосуды повреждены… необходима профилактика кровоизлияний.

– Я хочу зайти.

– Завтра приходите.

– Мне нужно сейчас!

– Да не сможет она никаких показаний дать. Зачем её тревожить?

– А Вас как зовут?  – подхватывает её под локоть Медведев отводя в сторону. – Ольга Васильевна? Тут понимаете какое дело, Ольга Васильевна. У неё ребенок остался без присмотра. Отец бы хотел его забрать на время, – несет он что-то ей. – Пока Марьяне не станет лучше. Можно, он очень быстренько поговорит с ней? Нужно решить вопрос насчет пребывания ребенка.

Медведев кивает мне на палату. Берусь за ручку двери.

– Ну попробуйте. Только сильно не тревожьте ее. Лучше, конечно, завтра… – неуверенно добавляет врач. – Когда она немного отойдет от лекарств.

Открывая дверь, вхожу в палату. Поднимаю глаза на кушетку.

На ее лице прозрачная дыхательная маска. Но я узнаю ее красивые брови вразлет, и светлые пряди. Над бровью наклеен пластырь. Ресницы, подрагивая, лежат темным веером. С той же стороны разбита скула.

Сажусь на стул рядом. Она медленно открывает свои голубые замутненные глаза. Взгляд расфокусирован. Ресницы также медленно смыкаются обратно.

В моей груди болезненно взрывается сверхновая, оглушая пробудившимися снова чувствами.

Это финиш… Я снова влип. Словно и не было всех этих лет. Вот она – такая же ценная и родная. Больно…

Пристрелите меня, я хочу лечь рядом и получить свою порцию обезболивающего.

– Ненавижу тебя, Кошкина… – ложусь я лицом ей на живот, умирая от накативших болезненных чувств. Сжимаю ее ледяные пальцы.

– Нахрена ты опять появилась в моей жизни?..

Глава 6 – Очевидное

За приоткрытой дверью я слышу, как Медведь тихо басит с кем-то из персонала. А может, по телефону. Его голос становится тише и удаляется.

Сжав кисть в руке, исследую большим пальцем её тоненькие. Увесистое кольцо на указательном. Двойной ободок на большом… На безымянном кольца нет.

Веду носом по хрупкому запястью. Чувствую едва уловимый запах духов и чуть более сильный – пенициллина и каких-то еще лекарств.

Я еще хочу кое-что увидеть… Пока она в отключке. Потому что потом вряд ли мне удастся.

Это теперь не имеет, наверное, никакого значения, но я хочу видеть – свела или не свела. Потому что я не свёл.

Расстегиваю пуговицу у себя на рубашке. Слева на груди -татушка. Маленькое стилизованные под букву "м" сердце.

Это мы после того, как расписались. На эмоциях…

Тысячу раз свести собирался не меньше. Но так и не смог. Это словно ампутация: тебе кажется что ты готов избавиться от мучающего тебя заражённого органа, но в последний момент, ты все равно вырываешь руку из под хирургической пилы.

Медленно тяну простыню вниз.

На Марьяне какая-то белая больничная сорочка. Глубокий вырез сбился. Плечо видно… А с другой стороны ткань врезается ей в шею. И я это как будто на себе ощущаю.

Поправляю ее больничную рубаху на шее. И медленно скользя пальцами вниз, отворачиваю край ткани, немного оголяя грудь. С волнением ловлю взглядом бордовое сердечко, стилизованное под букву "Л". Нет… не так… наклоняюсь, рассматривая внимательнее. "Л" чуть переделана. Внутри забита черточка. И теперь это не "Л", а "А".

Из груди в живот перетекает неприятное ощущение, словно меня разъедает. Еще одно предательство?

«Или, это – „Аленка“?!» – цепляюсь я за единственную безболезненную версию.

Ну конечно же – Алёнка! Выдыхаю с облегчением.

Глажу пальцем бордовую татушку. Аленке я готов уступить это место.

– Эй! Убери руки!

В палату залетает какой-то мужик.

Поднимаю взгляд.

– Отошел от неё! – тыкает в мою сторону телефоном с горящим экраном. – Ты кто вообще?

Подносит телефон к уху.

– Перезвоню.

Оглядываем друг друга с ног до головы. Вторая его рука в пластиковом фиксаторе, под пиджаком. На переносице – пластырь. На бойца не похож, скорее на… методиста банка, да.

Сверлим друг друга взглядами.

Корочками в морду ему тыкать мне не фен-шуй. Я здесь не по работе.

– А ты кто? – хмурюсь я.

– Муж!

– А если ты муж, то где ваш ребенок сейчас? – оскаливаюсь я. – Муж он! Кольцо на «жену» надень сначала!…

В дверях встает подоспевший Медведев. Поправляю ткань на груди у Марьяны.

– Немедленно покиньте палату! – отстраняет Медведева врач.

– Я за эту палату заплатил! – холодно бросает этот «муж». – И за Ваши услуги, в частности.

– Вы заплатили за повышенный  комфорт для пациента, я его обеспечиваю. А медицина у нас бесплатная. Немедленно! – безапелляционно указывает на выход нам врач.

– Айдаров, – кивает головой мне Медведев.

Присаживаюсь в коридоре на лавочку, напротив палаты. Лившиц – вспоминаю я его фамилию – метрах в пяти снова говорит по телефону, с претензией поглядывая на меня.

– Что будешь делать, Лев? – толкает плечом в плечо Медведь.

– Ждать, пока придет в себя. Ты поезжай, Мих… – устало протираю ладонями лицо.

– А дочка?

– С дочкой непонятно. Я оплатил ночное пребывание в детском саду. Там Лена рядом…

– Чего тебе непонятно, Айдаров? – с досадой в голосе.

– Спросил её про отца, очевидно, она его не знает. Точно не вот этот вот, – киваю я с отвращением на банкира. – В ее версии, отец в Африке дрессирует Львов.

Медведев тихо угорает.

– С юмором у тебя Кошкина, да?

– Не без этого, – вздыхаю я.

– Я, Лёва, не догоняю, ты банально тупишь сейчас или у тебя на фоне произошедшего когнитивное расстройство какое-то?

– В смысле?

– Хм… Давай посчитаем. Тебе – двадцать девять. Алене – шесть. Отнимаем год беременности. Получаем твои двадцать два…

Тупо смотрю в стену. В груди вдруг судорожно сжимается от страха.

Открываю рот, чтобы опровергнуть эту невозможную версию. Отрицательно качаю головой.

– И прибавляем ничем больше неоправданное сходство Лены и Алены.

Открывая фотки на телефоне, сует мне в лицо.

Мля… точно… это же не Лена!… Вот на второй фотке – Алёнка!

Оо…

– Прибавляем эту дичь про отца – дрессировщика «Львов». Явный троллинг со стороны бывшей. Ну нет другого варианта, Лева. Не тупи.

– Этого быть не может! – подлетаю я на ноги. – Не может! Категорически! Понял? Не моя она!

– Категорически, Лёва, это когда ты своими причиндалами в женщину не тыкал. И то есть варианты! А в твоем случае… А вообще – тупи, дружище, дальше. Дочка подрастёт – оценит, – ядовито.

– Аленка – не моя дочь.

– Не понимаю, почему тебя так пенит эта версия? – хмурится Медведев.

– Потому что!

Падаю обратно на лавочку.

Поставив локти на колени прячу лицо в ладонях.

Ты же не сделала бы так, правда, Кошкина? Ты, конечно, жестокая принципиальная сучка. Временами.

Но это совсем зашквар!

Ты бы так не сделала с нами, правда?

Или – сделала бы?…

Поворачиваюсь к терпеливо сидящему рядом Медведю.

– Но… если бы она была моя… Разве не должна была мне Марьяна дать шанс на отцовство? Ну хоть мизерный… Просто сообщить!

– Откуда я знаю, что ты там выкинул, Лёва? Просто так беременные жены от мужей не уходят. Тем более – к маме. Может, нажестил, напугал…

– Напугал?! Кошку?? – с недоумением смотрю на него. – Ты чего, Медведев? Ты семь лет меня знаешь.

– Обидел, может.

– А она меня не обидела?! Ребенок при чем здесь?!

– Я, Лёва, не психолог. Я не знаю. Но вернулась она же к тебе после той конференции.

– Я принять её должен был?! После гулек с другим мужиком?!

– После гулек – нет. После конференции – да. И здесь большой вопрос правомерности твоих интерпретаций.

– Ой, всё! – раздраженно взмахиваю я руками. – Все со стороны охрененно мудрые и адекватные, пока сами в такую ситуацию не влипают! Вспомни себя, Марью свою и Зайца. Что-то не припомню я адеквата!

– Это – да… Но ты же спрашиваешь мнение со стороны? Вот, я его тебе и озвучиваю. Кошкину твою не оправдываю. Но и тебя не спешу тоже. Вы два взрослых идиота, а ребенок не виноват. И он твой. Тест ДНК сделай, если не видишь очевидного.

– Тест ДНК?! – с нервной улыбкой качаю отрицательно головой. – Думаю, если я посмею, Кошкина перегрызет мне глотку.

– Почему?

– Потому что именно из-за этого она и ушла. Моего выпада про гребаный тест днк…

Глава 7 – Нокаут (Флешбэк)

В моей двери другой замок. В телефоне – новая симка.

Я не хочу говорить с ней. И видеть ее не хочу! Никогда больше.

Уехала – счастливого пути! Я предупреждал, что обратно дороги не будет.

Я повторяю себе это с завидной регулярностью.

Но спать не могу совсем. Жгущее чувство в груди изводит. Дотягиваюсь до телефона и, воя внутри, решительно убиваю все фотки с ней.

Вот это – день нашего знакомства. Гордячка и бровью тогда не повела…

Лучше бы мы не встретились. Падаю лицом в подушку. Прооравшись, несколько раз вколачиваю в диван кулак. Перевернувшись на спину, дышу, пытаясь преодолеть не отпускающее удушье.

Надо было просто пристегнуть её к батарее и все!

Все? Реально, Айдаров?

Это же не вопрос места ее нахождения. Если она хочет ехать с ним, то зачем она мне здесь? Пристегнутая к батарее. Нет…

Нахрен она мне здесь тогда не нужна.

Пропади пропадом, Кошка. Ты свой выбор сделала!!

В наше свидетельство о браке, висящем на двери, воткнуто три дротика.

Не могу спать… совсем не могу… в груди полыхает пробитая дыра.

А иногда меня срывает, и внутри себя я, как мальчишка погружаюсь в спасательные фантазии о том, что она обязательно вернётся, и найдет способ убедить меня, что ничего не было, что любит она только меня, а поехала, потому что упрямая дура! И я поору на нее и… приму обратно. И смогу нормально дышать, черт возьми!

Я презираю себя за эти моменты слабости. Заливаюсь чем-нибудь покрепче и отрубаюсь. Уже который день. А потом у меня наступает очередное очень хреновое утро…

И в ее долбанную прокуратуру по протекции её крестного я, естественно, на собеседование не поехал.

К черту всё!

Каждое, абсолютно каждое мгновение я живу ожиданием услышать звук ключа в замке. Хотя я прекрасно осознаю, что она может и в принципе не вернуться. В принципиальности она не уступает мне. Но жду…

Зачем?!

А попробуй объяснить мечущемуся с ее отъезда в груди сердцу, что она нахрен нам теперь не нужна! Оно не понимает…

И я со страхом жду этого звука. Потому что у меня нет однозначного решения, что делать, если вернётся.

Я, мля, не Лев, а олень! Понятно же всё! Но, как телёнок жду развязки ситуации, надеясь еще на что-то.

И вот в какой-то момент этот звук выстреливает мне в живот разрывным.

Подлетаю с дивана, откидывая в сторону свой кастрированный телефон, на котором уже ни фоток, ни переписок… ничего. Я всё удалил.

Слушаю этот звук. В груди наливается свинцовой тяжестью.

Сжимая челюсти, иду открывать дверь…

Бросаю на себя взгляд в зеркало. Бледный и вздрюченный.

Открываю. Марьяна распрямляется, с недоумением глядя на ключи в своей руке.

– Что – не подходит?

– Ты сменил замки?

– Да. Я сменил замки.

– Я зайду? – вздрагивают её ноздри.

Молча отхожу в сторону, пропуская ее в квартиру.

Все мои розовые сопли насчет её раскаяния мгновенно высыхают.

Выглядит отлично! Укладка, макияж… Пахнет тоже божественно!

Нет, от неё не дождёшься страданий!

Она всегда «права», «сама» и «кому не нравится – выход там». Не то, чтобы я сам другой. Но я мужчина, всё-таки. Должна же в ней быть эта хваленая женская гибкость? Ну хоть немного?!

Мы молча сверлим друг друга взглядами.

Её лицо вздрагивает. Прикусив губу, тянет руку, чтобы привычным движением поправить копну моих непослушных волос. Отшатнувшись, делаю шаг назад.

– Ты чего-то хотела?

– Вообще – да, – поджимает губы. – Я приехала домой. И хотела бы, чтобы за это время мой муж остыл, переосмыслил и встретил меня уже в адеквате.

– Какой из мужей? – дергаю я бровью.

– Лёва, ну прекрати! – фыркает она. – Я тебе по этому поводу всё уже сказала. Мне очень важна была эта конференция! Меня пригласили в научный институт.

– Поздравляю. Счастливого пути.

– Да заочно!

– Мне всё равно.

– Зачем бы мне возвращаться к тебе, если у меня роман с Германом? Ну?! В чем логика??

– Ну, не знаю… Может, ты вдруг залетела, а он не готов стать отцом, – цинично ухмыляюсь я. – И ты решила повешать это счастье на меня.

Яд, что копился во мне всё это время, прорывается. И квартира сейчас будет затоплена.

Поберегите свои роскошные шпильки, госпожа Кошкина! Я хочу врезать тебе в ответ почувствительнее, чтобы ты понимала, что сделала со мной своим отъездом.

– За языком следи, – опасно прищуривается она.

– А смысл? Чего мне теперь бояться?

– А что – нечего? – претенциозно упирает руки в бока. – Я же уйду, Айдаров.

– Ты УЖЕ ушла, Кошкина.

– Я – Айдарова. И, по-моему, это ты еще не готов стать отцом, Айдаров. А если ты не готов, то… – открыв сумочку, зло копается внутри. Швыряет в меня знакомым квадратиком фольги.

– То вот тебе в помощь. Придурок неадекватный! Можешь на голову его натянуть теперь.

Поднимаю его с пола.

А ведь мы ими уже месяц не пользуемся. Зачем ей с собой резинки?

Меня взрывает! Я с остервенением пинаю по двери в комнату, в которую она только что зашла.

Марьяна держит в руках сорванное с двери наше свидетельство. Помятое и потыканное.

Садится на диван, закрывая руками лицо.

«Ну! Говори, давай, что-нибудь! – агонизирую я. – Что-нибудь человеческое! Чтоб я поверил тебе… дрянь!»

Но она как скала. Опускает руки. Непоколебимо и уверенно, смотрит слепо вперед.

Извинений и покаяния не будет, нет!

– Зачем приехала? – хриплю я.

– Я приехала домой, – упрямо, – к любимому мужу. Он у меня немного ревнивый идиот, но я верю, что шансы есть.

«Стебать меня еще будешь?!» – переворачивается всё у меня внутри.

Интуитивно, я возвращаюсь к теме, что пробила эту её броню, и я увидел выплеск живых эмоций.

– Реально что ли, залетела от своего Германа? – качаю я головой. – Ну, тут не прокатит. Если ты беременна, моя дорогая, теперь только через тест ДНК…

– Что? – дергает бровью.

Швыряю обратно в неё резинкой.

– Надо было воспользоваться!

Медленно поднимается.

Смяв в ладони свидетельство о браке засовывает его в карман. Морщась, сдирает с пальца обручалку. Швыряет мне в ноги.

– Продашь, купишь абонемент к психоаналитику. Своё тоже продай – боюсь, моего на хорошего психоаналитика не хватит.

Сдираю с пальца своё, швыряю молча ей в ноги ей.

Внутри кипит!

– Так… – уверенно оглядывает комнату. Но я вижу, что побелевшие губы трясутся.

Открывая стеклянную дверцу шкафа сгребает несколько своих драгоценностей и документы. Не глядя бросает себе за спину фоторамку с нашей счастливой свадебной фоткой. Едва успеваю отклониться, чтобы не выхватить острым углом в лоб.

Дура!

Шаг к столу…

Сгребает в руку флешку, проезжаясь своим идеальным маникюром по лаку столешницы. Ноготь ломается.

Еще раз обводит взглядом комнату.

Уходишь?

Все обрушивается у меня внутри. Потому что это всё! Конец! Останавливать я не буду!

Ну!!! Быстрей тогда! Чего тянешь?!

– Вали к своему Герману! – трясёт меня.

– Как скажешь…

Стуча каблуками выбегает из квартиры.

– Ааа!!!

Сжимаю челюсти.

Стекая по стене вниз, закрываю глаза. В ушах звенит.

Нокаут… "

Глава 8 – Доверенность

Перед моими глазами открытая дверь в палату. А в голове – в прошлое.

Я никогда не позволял себе возвращаться туда, жестко купируя все попытки памяти скользнуть в эту сторону. А теперь… теперь что уже… амнезия теперь не спасет.

Напротив, рядом с входом в палату сидит Лившиц с планшетом. Периодически с кем-то созванивается по делам…

Мой взгляд иногда скользит по нему.

– Медведев, поезжай домой. Поздно. Маша волнуется.

Он следит за моим недоброжелательным взглядом на Лившица.

– Я ей позвонил. Маша за тебя волнуется.

Несколько раз к нам подходит врач, пытаясь объяснить, что Марьяна будет спать до утра. Но я все равно остаюсь. И Лившиц, раздражаясь на моё присутствие, тоже.

– Лови… – скидывает что-то мне Медведев.

– Что это?

– Отчет с места аварии.

Пролистываю фотки. И экспертное заключение. Нет, Лившиц в аварии не виноват – трезв и правил не нарушал. Но… только одна маленькая деталь… Встречная летела со стороны водителя. И, судя по схеме, ему пришлось как следует вывернуть руль, чтобы тачка влетела не в него, а со стороны Кошкиной. Рефлекс самосохранения? Другие обстоятельства и тачки на дороге? Не было времени на оценку ситуации? Винить за это нельзя. Всё понимаю. Но виню!!

Поднимаю на него снова глаза. Встречаемся взглядами.

– Кто Вы? Что Вам нужно от Марьяны?

– Кто спрашивает?

– Я же сказал, – недовольно.

– Вы соврали.

– Окей. Муж будущий.

– В этом Вы, господин Лившиц, тоже заблуждаетесь.

– Почему это.

– Это Вам Кошкина сама объяснит, как придет в себя.

Да тебе конец, Лившиц, за то, что Алёнка осталась в детском саду в неведении – где мама.

«Завтра суббота, – вспоминаю я. – садик не работает и… Куда ж её денут?! „Опеке“ отдадут?»

– Медведь.

– М?

– Алёнку надо забрать. Завтра суббота.

– Кто ж тебе её отдаст? Мать должна написать доверенность.

– Она на меня никогда ее не напишет. Скорее на этого Лившица, – понижаю я голос. – Родители у нее теперь  в Норильске. Пока найдём их, пока доберутся… Да там и самолёты не всегда летают зимой. А забрать надо утром!

– На Лену пиши, на сестру. Она ее воспитатель и уже по факту знакомый, близкий человек. Есть у тебя ее паспортные данные?

– Есть…

За ресепшеном опять никого. Я вытаскиваю лист из принтера и отыскав в интернете форму для доверенности пишу.

А что, если Кошкина всё-таки совсем отмороженная и Алёнка моя?

– А, черт… – строчка уезжает вниз.

Скомкав бросаю в ведро и пишу заново.

– Что Вы делаете? – притормаживает проходящая мимо медсестра.

Показываю ей удостоверение.

– Я у вас лист бумаги одолжил и ручку. Скажите, пожалуйста, а вещи Кошкиной из одиннадцатой палаты где?

– Старшая сестра сдала в гардероб.

– Паспорт, телефон?…

– Это у нас, здесь.

Толкает одну из дверей. Открывает ключом шкафчик. Показывает мне пакет.

– Только я вам это не могу отдать. Неположено.

– Отдавать не надо. Я только прописку в паспорте уточню и всё.

Пролистываю паспорт, фотографирую страницы. Фотка новая. Паспорт сменила. Нашего штампа о браке нет. Страница девственно чиста! Тоже меня стёрла?

С трепетом открываю следующую страницу. «Дети» – Алёна Александровна Кошкина.

Не Львовна.

И не Германовна.

Марьяна тоже Александровна. По отцу записала?

Нда… Вот теперь у меня точно есть несколько вопросов!

Дата рождения… Закрывая глаза, представляю себе календарь, начиная отсчитывать назад месяцы.

Плюс-минус… Где-то там на границе нашего расставания.

Тихо матерюсь, качая головой.

– Зараза!… Чтоб тебя!…

– Что?

– Это я не Вам.

Возвращаю все обратно, наскоро оформляю доверенность. Стаскиваю ручку.

Теперь любыми неправдами мне нужно получить её подпись.

Хочется влететь в палату и потрясти ее как следует, чтобы вытрясти из неё правду.

Но что там трясти-то?..

Замираю перед открытой дверью. Фоном тихий голос Лившица.

– Я не могу сейчас… с утра отправлю… моему заму скинь. Отчёты мне отправь. Я посмотрю. Рука? Вывих плечевого. Нет, ничего критичного. Все живы, тачка застрахована.

– Ничего критичного… – цокаю языком, осуждающе качая головой.

Вздрагиваю от грохота в палате. Всунув в руки Михе доверенность, решительно залетаю туда.

Присев на кушетке Марьяна, словно пьяная дезориентировано смотрит вокруг и под ноги, на осколки от стакана с водой, что стоял на тумбочке в изголовье. Поднимает на меня взгляд.

Неверяще заторможенно хмурится…

Подносит к глазам кисть. На запястье синие пятна то ли от капельницы, то ли от удара.

Снова смотрит мне в глаза, тяжёлые веки пытаются закрыться.

– Ян… – шепчу я, сам немного теряя ориентацию в пространстве от того, как неуверенно она взмахивает руками, словно ища равновесие.

Дергаюсь к ней ближе и растерянно замираю.

Встряхивает головой, как будто я глюк.

– Марьяна! – залетает следом Лившиц, видимо закончив разговор.

Она переводит взгляд с меня на него и обратно.

– Айдаров?… – беззвучно двигаются её губы.

– Врача позовите! – выскакивает Лившиц в коридор.

Марьяна слепо кладёт руку на капельницу, стойка откатывается. Пытается встать… босые ступни касаются пола, одна щиколотка перемотана. Под ногами всё в осколках.

– Стой! – выдыхаю я, срываясь к ней.

– Где… моя… дочь?

Успевает подняться, нога подламывается, глаза закатываются и …

Теряя равновесие, летит на пол.

Подхватываю её уже у самого пола.

Кровь бьёт мне в лицо, кружа голову. Держу ее на руках, прижимая к себе. Она снова в отключке. Касаюсь губами бледного лица, задыхаясь от бури чувств.

Ох, Кошкина…

Бережно укладываю обратно.

– Марьяна… – пошлепываю по щеке.

Мне кажется, что она не дышит и слишком бледная. Белая! В панике возвращаю ей на лицо кислородную маску. Растираю ледяные пальцы.

– Ты же Кошка… – бормочу я. – У тебя девять жизней, помнишь?

Нервно пытаюсь улыбнуться.

– А еще – такую заразу даже дустом не убить… – вспоминаю одну из наших шуток.

– А ну-ка, дыши! – рявкаю я испуганно, припечатывая ей по щеке.

Слепо отталкивает мою руку.

Выдохнув падаю на стул, закрывая руками лицо.

– Мать твою…

Напугала!

Стискиваю ее кисть, в эмоциях вжимая в губы. Мне хочется поласкаться об эти ладони, забыв о том, что между нами пропасть. Хочется ровно до тех пор, пока я не вспоминаю, что…

– Кошкина… – с горечью отстраняюсь я. – Аленка – моя дочь?

Непослушной рукой срывает маску.

– Исчезни… Айдаров… – хрипло. – Она только… моя.

– Да?.. – начинаю свирепеть я.

Если у тебя есть силы кусать, Кошкина, значит, ты уже в порядке. И мне есть, что сказать!

– Тогда, где твоя дочь, а?! Может этот твой Лившиц знает? Ты спроси!

Слышу в коридоре шаги, голоса…

– Где? – едва шепчет она, голос испуганно дрожит.

– Выходите, – недовольно смотрит на меня врач. За ней медсестра с подносом, там шприц.

– Марьяна… – подходит с другой стороны к ней её мужик.

– Где дочь? – поворачивается она к нему.

– Я еще не успел решить этот вопрос.

– Что?! – шокированно смотрит на него.

Медсестра подходит со шприцом.

Марьяна, всхлипывая отталкивает её руку.

– Это успокоительное, – комментирует врач, оттесняя меня от кушетки, – у Вас травма головы, Вам нельзя волноваться и вставать.

– Где моя дочь?!

– Мы обязательно выясним.

Марьяна опять отталкивает шприц.

– Юра?.. – жалобно смотрит на него.

– Так надо, Яночка, пусть поставят. Это профилактика кровоизлияния. Мы же не хотим кровотечений и инсультов?

– Нет! – уворачивается от иглы, панически оглядываясь наши лица.

Медсестра уверенным движением фиксирует ее ослабшую руку за локоть и…

Кошкина растерянна и беспомощна, по лицу слезы. Ни разу не видел ее плачущей. Вообще никогда! И моё сердце сжимается. Перехватываю руку медсестры.

– Дайте мне минуту! Я знаю, где её дочь. Дайте нам вдвоем всего минуту поговорить.

– Да вызовите санитаров! – шипит Лившиц. – Пусть уберут этого…

– Я сейчас тебе карету вызову, – басит Медведев. – И санитаров в погонах.

Раскрывает корочки.

– Все на выход, со свидетелем работают опера! – рявкает он.

Врач, возмущаясь, что мы не имеем права, все же ретируется за дверь.

Медведев выводит препирающегося с ним Лившица.

– Кошкина… – набираю я воздуха в лёгкие. – Алёнка три дня в садике… ждёт тебя… – мой голос подрагивает. – Не ест… очень переживает! Подпиши доверенность… я ее заберу пока.

Отрицательно качает головой.

– Пожалуйста… – умоляю я.

Она словно не видит ничего. Меня начинает колотить от её разгорающегося взгляда, в котором расцветает презрение и ненависть. И это запускает во мне тоже злость и истерику.

Не подпишет!

– Если ты мне сейчас не подпишешь это… – качаю я головой. – Я не знаю!… Я тебя через все суды протащу, клянусь! Ты меня знаешь!… Так вот. Я стал гораздо хуже теперь! Подписывай!

Медведев вырывает у меня лист с доверенностью.

– Айдаров… – с досадой. – Иди, отдышись.

Вылетаю, сползая за дверью по стене на корточки.

Зачем она так со мной?! Да, я накосячил, может тогда, всплылил. Может, сказал гадости. Но мне было гадко!! Что я должен был говорить?! Но неужели за слова лишают права быть отцом. А моего ребенка – отца?! Причем здесь ребенок?…

Мои челюсти и кулаки сжимаются.

Слышу, как Медведев успокаивающе говорит с ней. Объясняет про Лену… Про то, что завтра суббота… И Аленка хорошо ладят с Леной, а если ее заберут службы, то это будет еще более сильный стресс для ребенка.

– А завтра, я обещаю, что Аленку привезут сюда. Снимать Вас с препаратов пока нельзя – это риск. А Вам нужно беречь себя ради дочери. Или, может, Вы хотите, чтобы Ваш… жених, – слышу по голосу, как Медведь морщится. – Забрал девочку? Мне показалось, он не особенно этим озабочен. Да и девочка с посторонним мужчиной… Нехорошо это.

– Не хочу… – всхлипывает она.

– А Лена – очень хорошая девушка. Внимательная, добрая. А на Айдарова не обижайтесь. Он просто очень переживает. И за Вас и за… – если сейчас скажет за «дочь» выхватит от неё. – Алёнку! – чуть притормозив выбирает Медведев правильную версию.

Медведев молодец. Так и нужно было, да. Но это ведь не его лишили права отцовства, и он может спокойно. А я не могу. Эта мысль выжигает из меня любую дипломатичность.

А мне нельзя…

Я должен держать равновесие.

Потому что Марьяна – жестокая принципиальная дрянь. Но она моя дрянь… Любимая. Другой мне не светит, я это уже понял и принял.

И я хочу дать нам еще один шанс. А помощи в этом от неё не будет. Мне придется плыть против течения и грести за двоих. Троих.

И я дышу глубже… Дышу, пытаясь отыскать в себе какие-то резервы для этого. Они есть… Нужно просто немного прийти в себя.

Медведь выходит из палаты, взмахивая бумажкой.

– Вуа-ля…