Текст книги "За гвоздями в Европу"

Это всё Чен напардонил. Нахрен был забывать флаг у Кирьяна Егоровича!

Чен, Чен… О, Чен. О—Чень. Очень—осень. Скоро осень. Подожду. Жду. По дождю, дождю—дождю… – напевал иногда себе Туземский. – Вот расплачусь с кредитом к декабрю, в январе затею ремонт. Тогда и выкину, а пока подожду.

Флаг с портретом Чена долго перемещался по разным углам, журчащие и шипящие буквы всё это время то скакали в мозгу как кони, то останавливались всем табуном в форме навязчивой раскоряки.

Когда полили августовские дожди, шипящие буквы «Ж» и «Ч» внезапно и окончательно переженились на гласных. И родили ему Псевдо—НИК.

– А что, в Чине я был, с аборигенами поднебесную водку пил, фуражку милиционера, – бывшего в детстве хунвэйбином, – купил, по олимпийским гнездам шарил, оперу—пузырь над водой видел, в сети под инородным именем жил, фотки чужие пользовал, согласно Интернета имел в Тибете сестрицу, – даже фотку предъявлял, – зеленые рожки случайного китайца примерял вживую. – Надо же: в Китае одного и того же человека дважды встретить! Казус! Неспроста! И звали его Джу. А назовусь—ка я Ченом по фамилии Ченджу.

Так Туземский породнился со своим Псевдонимом – ПсевдоНИКом. Сначала ПсевдоНИК Чен был обыкновенным добрым подкидышем, потом параллелью Кирьяна Егоровича. Но так и не стал товарищем, напарником. Подкидыш Чен Джу нередко поколачивал своего отчима, а потом и вовсе сел на шею.

Начало всей этой бодяги

…А это что за «БЛЯТЬ»? Это из какого Брокгауза ты накопал? Человек в слове "♂й» четыре ошибки делает. Короче, вот тебе задание: просклонять слово «♂й», проспрягать глагол «Yбать»и вызубри что—нибудь матерное из Есенина…

«Из «Дневника тестировщика»

Из дополненного Брокгауза 21 века:

Убодой:

– представитель молодежной субкультуры. Находится в параллельном ряду с обрыганами, говнорями, уибонами. Убодой, в принципе, чуть мягче уибона. Блюет в общественных местах реже обрыгана, дерется без причины, бъет не жалеючи, тупой пуще всех остальных. К музыке и металлу, как прочие, не имеет отношения вообще – нет слуха, но пару фраз сказать может – после этого сразу в пах! Остальное то же самое.

Хана:

– арестован, задержан; здесь – безвыходное положение, «кранты» – конец (воровск. жаргон). Образованный гражданин употребляет это слово только в чрезвычайных обстоятельствах.

Говнарь:

– (говнопанк, обрыган, одесск. абрыген, патлатый гопник, моск. быдлонефор).

Уибон:

– термин чисто угадайгородский, употребляется ко всем быдлам противоположных группировок. Автора этого термина по кличке Ярик, которого шапочно знавал Туземский по Дашкиной наводке, в то время, когда происходило описываемое путешествие, целенаправленно и крепко треснули по башке. Ярик сам специально напросился – хотел покончить с жизнью в честной драке в интерьере питейного заведения. Спровоцировало его то, что он увидел своего, не пальцем сделанного младенца в чужих мужских руках. Теперь он ходит со страдальчески – просительным выражением лица как части наклоненной надолго теперь головы. Гитара непроизвольно трясется и выпадывает из рук. Уличная карьера этого неплохого музыканта на соло—гитаре постепенно приходит в упадок. Попытка вылечить башку на жарком солнце Геленджика потерпела полное фиаско.

Сука:

– К блатному жаргону и обозначению половой принадлежности не имеет никакого отношения. Часто вырывающееся у мужиков не особенно злое слово, значения которому в этот момент не придает. В ближайшем тексте заменено на «Hünde—Frau».

Сволочь:

– от слова (с) волочить груз, сволочь. Русское слово, от трудной жизни «волочивших» превратившееся в популярное и легкое ругательство.

Мент:

– милиционер, охранник ИТУ. Вполне приличный, вошедший в современный обиход (до переименования милиции в полицию – прим. ред.) термин. Милиционеры на «мента» в базарах между собой (особенно за рюмкой) не обижаются. Даже гордятся после выпуска отличного фильма под таким названием.

***

О—о—ох! Ещё мчась по тротуару, Туземский начал шарить по штанам. Ключ! Где ключ? Сознание выкатило детский образ некоего Королевства Кривых Зеркал с двумя огромными убодоями – стражниками у ворот в башню – тюрягу, которые от всех посетителей требовали ключ – иначе хана всем говнарям и уибонам.

(Через год автора термина «уибон» убили Угадайские уибоны при дележке дозы, не зная, что только благодаря ему они обязаны своим угадайским существованием. – новое прим. от автора)

***

Кирьян практически уже погибал. Вот арка, вот входная дверь в подъезд. Вот и ключ в правом переднем кармане джинсов. Скорей, скорей!

Оба—на!

Ключ на место встал, но при этом не торопился и проворачивался, Hünde—Frau, не зацепляя за что—то нужное там внутри.

А вот и оно… ну вот уже тепло, ты чувствуешь как горячо!? – подсказала из могилы тень Александра Башлачёва3030
  Александр Башлачев – один из родоночальников русского рока, покончивший с жизнью прыжком без парашюта с девятого этажа в конце восьмидесятых годов. Здесь приводится строка из его песни «Сядем рядом».


[Закрыть].

Родоночальник русского рока был прав: по ноге Кирьяна предательски растекалось тепло. Кто—то – кажется в районе драматического театра, сначала прыснул на него струйкой горячей воды, потом привязал к ноге шланг со сломанным наконечником и сказал: «Беги, Hünde—Frau, домой, беги и не выпускай, шланга из рук». Шланг не отключался, прыскал порционно и горячо, и с каждым шагом Кирьяна Егоровича пятнышко на штанине становилось всё больше и больше. И всё сильнее щипало и грело чем—то ляжку.

Дома был разводной ключ и исправно работал сливной колодец. Но привязанный шланг пропускал, на улице полно народу – самй пик движения, а Кирьян Егорович не рассчитал времени на дорогу. Штанина потемнела уже от колена до самого низа. У самого порога Кирьян Егорович обнаружил лужу. Кирьян нагнулся и нюхнул. Так и есть: какой—то говнарь оставил ему свою черную, жидкую, вонючую метку. – Es steht schlimm un ihn, Tote und begräbe, Hünde!3131
  Плохо тебе станет сейчас, убъю и похороню тебя, плохая собака женского пола! (нем.)


[Закрыть] – заорал Кирьян Егорович голосом Стивена Сигала.

– Напрягшись внутри себя, Кирьян ворвался в квартиру на последнем издыхании и… – всё равно не успел – в прихожей шланг будто разорвало и хлынуло как из осенней водосточной трубы. – Черт, черт, кран сорвало! Не спрося разрешения из груди вырвался горделивый «йа!», перешедший тут же в причинный хохот.

– Да уж, давненько не брал я в руки разводного ключа!

И это всего—то с шести бокалов… Отлично—с—с—сам виноват.

Но всё—таки причиною аварии, конечно же, была не любимая призывниковая болезня, не отсутствие ключа, а куево пиво. Много—много куева пива.

Так утешал и бранил себя Кирьян Егорович: всяко лучше валить вину на внешние обстоятельства, а не на собственный шланг.

Вовсе не куевое, но очень уж живое и пенное, рвущееся наружу пойло до последней капли оплачено Ксан Иванычем Клиновым – у него денег куры… А у Туземского до конца апреля оставалось на жизнь и на заграничную поездку в аккурат три тысячи рублей и к этим денюжкам надо было добавить ещё тысяч сто двадцать – сто сорок и ещё сверху сто пятьдесят рублей в обратку, которые Кирьян Егорович осмелился, по—идиотски юморя, испросить у многочисленных подружек из «Одноклассников» (никто, разумеется, даже не прореагировал).

Долг огромного размера (аж две тыщи рэ), срочно и в самый последний день выданного Дашке на учебу, – а как иначе, как студентка она тогда погибла бы, – ему явно не вернется, а это как—никак полдня жизни за границей; а то, если привлечь в помощь картошку, хватило бы чтобы свести каюки с капутами до конца апреля в ненаглядной родине. (Позже Кирьян Егорович этот Дашкин долг зачтет как подарок на её же день рождения.)

Кирьян Егорович о несправедливой методике распития в складчину с бедными товарищами скромно умолчал. Он пил на дармовщинку как некий стеснительный вор из известного, но напрочь забытого им художественного произведения.

Продукты переработки пива Туземский сливал на улице у гаража Ксана Иваныча раз пять—шесть. Потом он делал тоже самое в кабачке – да кто же ведет такую изнурительную статистику! Сначала Это происходило в осторожной форме: Это пряталось за гаражами, криво сложенными из украденных, бэушных бетонных блоков с отколами по углам и граням, пока более опытный в этих делах Ксан Иваныч с таким же количеством куевого чешского в мочволдыре спокойно сидел за рулём своего основного авто, предназначенного для поездок по городу, с пластиковой емкостью на коленях, фильтруя звонки, решая и углубляя проблемы, несвоевременно нарождающиеся из телефона.

Перед тем сволочь – мобильник, напугав до смерти Ксан Иваныча, вдруг исчез. Иваныч, выскочив из машины и зачем—то согнувшись в коленках, судорожными ментовскими хлопками трижды простучал себя сверху донизу и обшарил все внутренние и наружные карманы. Нетути!

– Да чтоб его! Наверно на прилавке оставил.

В пресловутой забегаловке Ксан Иваныч, не отвлекаясь от созерцания льющейся пивной струи, долго и понапрасну звонил, беспокойно рылся по карманам в поисках записанного на квитке другого номера край как нужного абонента. А звонил он Порфирию Сергеевичу Нетотову (по кликухе Бим), – третьему коллеге по планируемому путешествию.

К великой досаде Ксан Иваныча Порфирий Сергеевич Нетотов, с утра бывший розовощёким и чистым как выставочный поросёнок, начал вхождение в неадекват раньше обычного. Если сравнить его с красным помидорным кустом в огороде, то к вечеру куст был уже вял и немощен словно в обед рядом с ним образовался нефтяной фонтан. Если продолжать ассоциации с поросёнком, то к вечеру поросёнок постарел на десять лет и нашёл своё счастье.

Короче говоря, Бим к оргвстрече готов не был.

Порфирий Бим—Нетотов любил и продолжает любить свою Родину почти так же, как Пиво. Но по давно заведенной привычке он любил Родину только до одиннадцати дня. А после одиннадцати ей изменял. Начиналось в ресторане Молва, или Молвушка в простонародье, а заканчивалось тогда, когда Молву отчего—то начинало покачивать, а самая упёрнутая клиентура уже валилась как снопы на ветру.

Для удержания на ногах в качающейся Молве Порфирий включал приборы дополнительной координации и чаще обычного нивелировал и триангулировал пространство. Палуба Молвушки вопреки законам стояла под углом пятнадцать градусов к горизонту, а горизонт отклонялся на все тридцать. Кнопки управления триангулятором прикреплялись ко дну бокалов, но не ко всем, а в интервале между десятой и тринадцатой кружкой.

Бим не был ни канатоходцем, ни фокусником, ни клоуном, ни вундеркиндом от рождения. Таковым его сделала жизнь.

Переосмысленная юмористами глава ЖЗЛ в части Бимовской биографии говорит нижеследующее.

Когда Бима в дальней молодости лечили от коклюшей, врачующий его молодой лекарь сдавал экзамен по натурфилософии и оставил для пробы в голове юного пациента детские часы с боем. Обещал, что с годами часы станут естественной частьютела, а сам Бим станет гением пародоксов. К восемнадцати ранка заросла, к девятнадцати остановились часы и прекратился бой. Гением Бим не стал. Зато вырос непомерно добрым и крайне любознательным. На основании этого смог проштудировать ужасную как вся Древняя Греция с Римом науку архитектуры. Неуправляемые извне парадоксы разрослись, пустили корни и дали ростки.

Ежедневный секс стал нормой жизни.

К пятидесятилетнему юбилею медленно растущая дорожка соединила наконец—то чёрный пах с белой бородищей и превратилась в мохнатую трассу. Лес на макушке стал расти почему—то внутрь и закустился в ушах.

Денег на такси от Молвушки до дома у Бима уходило в сутки в два раза больше, чем тратилось на пиво.

Сюда надо приплюсовать обычных нахлебников и полновесных друзей, которые тоже люди. И потому по одной очереди они требовали с Бима угощения, а по другой черёде потчевали сами. Каждый возврат натюрдолгов требовал превышения по принципу возврата как бы с товарищескими, благодарными, от души процентами. Поэтому с годами обмен долгами прирастал частотой и массой.

Отказников и хитрецов – с гулькин фуй да маленько.

Обмен долгами у Бима – прекрасная послерабочая традиция.

Работа у Бима – главный герой остаточного принципа.

Герой остаточного принципа сам себе пишет рабочее законодательство.

У Бима было и есть (живут же люди!) три лучших знакомых таксиста – все три Вовы. Все они любили и любят Бима до сих пор.

Но один Вова любит Бима больше остальных. В благодарность он поставляет Биму тёлок, которых Бим любит почти так же как Пиво и Родину, а иногда и больше.

Слоняясь по Европам, Бим, изменяя самому себе, будет менять Родину на тёлок.

Маршрут путешествия, разработанный Ксан Иванычем пролегает по лучшим пивным производителям (Чехия—пльзенское, пражское, Бавария—Lowenbrau…). В Швейцарии, Бельгии, Голландии – пиво Amstel, пиво тысяч не менее достойных марок, не забывая ирландский эль, расставлены на каждом шагу как пунктир, прилепленный к дороге. И для того, чтобы достоверно отвечать на околопивные вопросы товарищей, есть прямой смысл это добро дегустировать и коллекционировать рецепты.

Заблаговременно и без всяких иллюзий было ясно, что добряк Бим будет набираться часто и безмерно, несмотря на пошаливающее сердчишко и попорченое на Байконуре здоровье, ясно выраженное лямблями на умном и красном лице. Вопреки дорожному этикету станет долбиться лупоглазой рыбиной об заднеё сиденье, просыпаясь только для добавки градуса и вымаливая каждые полтора часа остановку для вытряхивания малой человечьей нужды на обочины мира. До ближайшего леска или плотного кусточка ему явно не будет хватать терпежа. Отсюда пойдут беды и непонимания друг друга.

Ксан Иваныч, обдумывая стратегию путешествия, и прикинув справедливый свой куй к носу, решил взять с собой помощников – дополнительных членов экипажа.

В дальнем автопутешествии, горделиво окрещённым «экспедицией», Порфирий Нетотов, если его не напугать санкциями и не загрузить обязанностями, будет вечно болтающим клоуном, только и умеющим, что смешить публику, провоцировать, мешать навигации, искушать на выпивон, тратить евры, потреблять и получать вместо того, чтобы быть сменщиком на дальних прогонах или хотя бы пребывать в звании специального собеседника, отвлекая шофера от сна за рулём.

Главное удобство, прикинутое Ксан Иванычем это то, что с друзьями будет дешевле в плане общих затрат на бензин, на паромы, на платные стоянки, штрафы и пр. и пр.

Следующее удобство: с друзьями значительно веселее, и, что немаловажно, – безопаснее в случае непредвиденных обстоятельств.

По—настоящему большой проблемой было отсутствие шофера—дублера.

Порфирий Сергеич Бим—Нетотов хоть и имел права, но водительскую практику давно прекратил. Его автомобиль, самый первый среди архитекторов Угадайгорода, давным—давно уж проржавел у скупщика металлолома. Да и нарываться на штрафы за вождение в нетрезвом виде за границей тоже как—то не хотелось. Дороговастенько сталось бы.

Не долго думая, Ксан Иваныч решил взять в дополнение к совокупным растратам своего сына – Малюху Ксаныча двадцати одного—двадцати трех годков от роду, умеющего слегка водить (заодно и попрактикуется) и совсем уж заплесневевшего у своего волшебного инструмента, сочиняя километры небесной музыки в General MIDI3232
  General MIDI– программа для написания музыки для ленивых молодых людей, не владеющих музыкальной теорией и живыми инструментами. Своего рода современная, народно—электронная кобза, заразившая в начале двадцать первого века все молодое мужское поколение хоть сколько—нибудь владеющее компьютерными познаниями. Скоро этим поганым делом и девки заразятся!


[Закрыть] (самопишущие пицикаролы) в редком на любителя, ужасном по монотонности, зато в чрезвычайно модном стиле драмм—энд—бэйс.

Кроме того, Ксаныч решил засунуть сына в компанию настоящих мужиков, чтобы тот понял – почем стоит фунтик худа—лиха у лиц возмужалых. А, глядишь, можно будет незаметно подсказать о пользе барышень в жизни вьюношей, и о смысле бытия вообще, – смысла, которого на самом деле нету: – надо просто жить и ликовать, плодиться и стремиться сохранять потомство. Так было заведено во все эпохи, даже не ссылаясь на отца небесного. Словом по ряду причин Малеху надо было прогульнуть по Европам, заодно слегка оттянув от монитора.

– Как прекрасна жизнь, – думал Ксан Иваныч, сочиняя формулу искупления отцовской вины. Ксан Иваныч наивно полагал, что именно он, и только он, а никто другой упустил Малеху, своевременно не направив его на пусть истинный. Под путем истинным для молодежи Ксан Иваныч подразумевает путь труда и самосовершенствования без тычков и материальной помощи от родителей.

***

Кандидатура Туземского выплыла естественно—историческим образом.

Дело в том, что Ксан Иваныч до того уже избороздил с Туземским немало заграниц, и чувствовал себя в этой компании комфортно. Соответственно, мило сердцу и уютно с Ксаном Иванычем было Кирьяну Егоровичу.

Близких интересов хватало: оба глубокоуважаемые зодчие; оба входят в местный рейтинг ведущих зубров; они частенько сходились во взглядах, когда касалось оценки чьих-либо прожектов. Оба – члены угадайгородского градосовета; оба адекватны по отношению к этическим ценностям и ключевым религиозным постулатам (не грабь, не убий).

Насчет «не прелюбодействуй» у обоих мнение особое, слегка неодинаковое, но вполне уживаемое.

До Туземского Ксан Иваныч как-то ещё сомневался в столь далеком путешествии и планировал с Порфирием совсем уж затрипозный Иссык-Куль. Но, что там хорошего, кроме природы и подозрительных вершин, с которых нельзя даже толком скатиться на лыжах?

С появлением в кандидатском списке фамилии «Туземский» решение Ксан Иваныча о замене Иссыка на Западную Европу приобрело статус окончательного. И тогда он составил набросок совершенно другого маршрута.

Набросок Биму понравился. Кирьян Егорыч впал в восторг.

Расплывчатое будущее приобретало очертания.

***

Туземский наудачу заглянул в бардачок верхней панели и с первого же раза нашел мобильник, спрятавшийся под надорванным пакетиком с выложенной напоказ вяленой рыбешкой и кальмарами, засушенными в эстонском городе Пярну.

Туземский изо всех сил пытался поспеть за Ксан Ивановичем.

Иваныч гораздо крупнее Туземского в плечах и животом, поэтому он пил большими порциями и не считал выпитых бокалов. У Туземского в компаниях была не украшавшая его, но и не портящая особо слава «питка медленного». Поэтому Туземский, дабы не отстать от шустрого Иваныча, часто прикладывался к бутылке и отпивал мелкими, зато частыми глотками. При такой методе на пивную закусь уже не оставалось времени.

Ксан Иваныч со знанием дела заявил, что Кирюху потому так часто тянет на двор, что тот не закусывает солененьким. Так ему объяснял с научно—химической мотивировкой всезнающий коллега по студенческой кличке «Академик».

Каждый раз, извиняясь за вполне здоровые позывы организма, Туземский объявлял рекламную паузу, неловко выбирался из машины, и, в одиночестве поливал скособоченную металлическую ограду. Ограда иррационально установлена параллельно кирпичной стене одноэтажного строения бандитского вида: с зарешёченными и тёмными, неживыми окнами, и с таким уж совсем узким пространством между оградой и стеной, что в него могла протиснуться разве что худосочная апрельская кошка или таковская же собачонка.

Другое автоматическое наблюдение Кирьян Егорыча: эту же оградку, невзирая на маневрирующую «реношку» Ксан Иваныча, целящую в ворота гаража и на реальных зрителей в лице наших героев, дружно и без стеснения облили какие-то два заблудившиеся обрыгана. Они в синих, абсолютно гопных, и приспущенных полуспортивных штанах, с блестящими лампасами. И без ширинок: отсюда приспущенность.

Позже, уже в паре с Ксан Иванычем, никого не таясь, Кирьян Егорыч поэтично поливал прошлогоднюю травку тускло-зеленых оттенков и тающие снежные околышки, вкрапленные в траву. Форма их напоминала микро-НЛО с обледеневшими каёмками.

Не желая обижать землян нарушением чужой природы, инопланетяне аккуратно застыли над верхушками жухлой и едва только начинающей пробиваться сквозь зимние образования совсем юной поросли, а радостные земляне встречали их фейерверками урин.

Подтаявший снег не шибко-то хотел вбирать в себя льющиеся струйки. Он побрызгивал – себе на уме – мелкими каплями, во все стороны, окропляя брючины мирно ссущих «путешественников по европам».

Сидели в машине. Долгонько. Рассуждали.

Проблем с заграницей, тонкостями сочувствующего турбюро с симпотной и до обозначения суммы услуг улыбающейся и юморной сотрудницей Катей, сроками выдачи визы, количеством сознательных и опаздывающих с документами путешественников (это был, конечно же, Порфирий, ещё даже не выправивший себе заграничный паспорт) было миллион с тележкой.

Фотокарточки сфотаны, наверное, зря: у Ксан Иваныча фотки его самого и сынка обрамлены в овал. У Туземского фотки сделаны по чешским требованиям, опубликованным в интернете (белый фон, 3,5х4,5, с плечами, расстояние от носа до подбородка в мм – в норме).

– Ан, нет, – сообщила симпотная работница турбюро: «За границу, если не по мультивизе, можно попасть только по визе первой страны въезда (что, по мнению Ксан Иваныча, было весьма мутной версией и, как позже оказалось, Ксан Иваныч был прав), а в случае с нашими путешественниками, значит, – по требованиям финских норм».

А вдруг фон должен быть голубым, или расстояние от носа до подбородка не тринадцать с половиной миллиметров как в Чехии? Это могло стать проблемой при получении въездных документов. Влоть до того, что путешественники из—за овала или неправильного расстояния до подбородка просто не смогли бы обзавестись визой к дате выезда «икс».

Финские пограничники не любят фотки со стандартами, не вписывающимися в программы компьютеров. Если фотка на визе с фоткой в паспорте не совместятся – всё, труба: можешь поворачивать обратно.

Дожили финны до жирных времен и разленились.

Или просто финны хорошо помнят сталинскую кампанию и те времена, когда кусок их территории был отторгнут в пользу СССР, а когда—то и Гельсингфорс вроде бы был типа нашенского, императорского, но со статусом хорошей автономии. А какого бы ляда тогда ставить памятник императору Александру Второму на самой главной сенатской площади в Хельсинки? Ну? Не знаете.

Так же наивно финны думают, что лес, оставшийся на нашей стороне лучше леса с их стороны.

Финны, кроме россиян как таковых, не любят также любых дальнобойщиков, не ночующих в мотелях и, соответственно, не пополняющих финскую казну.

Не жалуют они путешественников, впервые въезжающих в Европу – подозрительные они какие—то.

Финны не любят молодых русских девушек: как предвестниц проституции и будущих невест, соблазняющих пожилых финских бизнесменов, и умело тратящих их заработанные непосильным трудом денежки.

А молодых парней не любят как разносчиков и употребителей травок и грибов сушёных.

Проблем с заграницей много. Проблем же с пивом, рыбкой и пакетированными кальмарами у Ксан Иваныча и Кирьяна Егоровича не было вовсе.

В стекле другого здания, как оказалось, совсем противоположного назначения, нежели описанный будущими путешественниками бандитский сарай, образовался любопытный курящий мужик в штатском, которому нацеленный на любовь к человечеству Кирьян Егорович послал воздушное приветствие в форме помахивания рукой. Ксан Иваныч из солидарности поддержал и собезьянничал такое же движение. Мужик в стекле автоматически ответил тем же, потом застеснялся (может, сообразил, что начальство не одобрит) и задвинулся далеко вглубь коридора.

– Это тут отделение милиции, – констатировал всезнающий владелец своего гаража и знаток окрестностей Ксан Иваныч, и хитро заулыбался, глядя на реакцию Кирьяна. – В нем карцер есть.

Странные в милиции сотрудники, машут, кому не попадя, – сказал подобревший и уже слегка повеселевший Кирьян. Карцер его совсем не взволновал.

Сегодня у него после долгой, стеснительной паузы по поводу отпрашивания в загранку, случилась победа. Руководство, подумав и взвесив плюсы с минусами, неожиданно и совершенно справедливо отпустило Туземского в отпуск.

Первый намек на предстоящую вскорости заграницу и на приличную требующуюся сумму, львиную долю которой Кирьян надеялся получить со своей фирмы, вначале был воспринят как прелестный юмор, повышающий статус генерального директора – умной, практичной и веселой женщины N-ки, раздающей иногда запросто денюжки направо – налево.

Только бывало это без продолжения: денюжки по пьянке обещаются хорошо, потом обещания временно забываются.

Потому что, в данном случае, дело происходило на небольшой, но разудалой пятничной, почти складывающейся в традицию, встрече в известной загородной пивнушке под название «Поддатое Царство»: со своим царём армяно-турецкого происхождения: под шашлычки, под дагестанские пять звёздочек, с друзьями по огороду и дачам, с представителями мужского пола, в лице Кирьяна Егоровича и его ближайшего соратника по работе и товарища – Трофима Митрича, приглашаемых для разбавления компании и приятных разговорчиков.

Заявление Туземского на отпуск выглядело так:

Убедительно прошу отпустить в экспедицию по Европам сроком на один месяц с первого мая по шестое июня, блин.

Обещаю привезти какую—нибудь херню каждой N—ке типа сушеной рыбины на стенку в золотой раме. По результатам написать двухста – шестистастраничный отчет не хуже Джерома К. Джерома, который мы продадим Географик Интернейшнлу за 5000 Σ и дружно денюжки пропьем.

Работа не волк и в лес не убежит.

Вспоможите как сможите.

Ещё дайте справку о реально получаемой зарплате размером не менее 50 тыс. руб/месяц.

Мозгокрут и сердцеед

(подпись) _______1/2Туземский.

Вместо подписи Туземский изобразил свой факсимильный знак и он же – древний детский талисман, используемый на экзаменах и контрольных – в виде овальной рожи собачки Пифу с двумя торчащими «г» – образными ушками, тремя торчащими волосинками вместо чубчика и дымящейся трубкой в улыбающейся пасти.

…После гаража был предложен «посошок». Посошок реализовался в демократическом подвальном кабачке, который Ксан Иваныч отрекомендовал Туземскому как неплохой аналог голландской und ilpopolo3333
  Il Popolo – народ (итал.)


[Закрыть]—портово—рыбацкой забегаловки. Про таковые при обсуждении маршрута тоже заходила речь, потому требовалась тренировка.

Действительно, соответственно рекомендациям, там с пивком посиживали и покуривали веселые пожилые фраера в фуфайках и кожанах, молодые парни без фраков, несколько по—весеннему раздетых женщин с минимумом пуговиц на грудях и один спящий, великовозрастный, в благообразном прикиде гражданин, заснувший с недопитой кружкой в руке.

Женско-мужской сортир неимоверно суров по интерьеру и уникален по акустике. За его тонкой дверцей слышались зальные шумы и разговоры, так, будто те процессы происходили непосредственно в туалете. Точно такая же слышимость наблюдена была в обратном направлении.

Вести себя у горшка следовало предельно грамотно.

Одна из стен, правда, без особого азарта: как бы нехотя и по старой подростковой привычке, исщерблена автографами посетителей и сценками из Камасутры.

Торцевая стена туалета ровно напротив горшка – с забитым гвоздями окном. За стеной когда-то был уличный приямок. Позже он расшился и превратился в помещение мойки.

В окошке – замаранное масляной краской цвета молодого шпината стекло. Из под шпината ползла, кривя звуковую физику, волновая природа моющейся стеклотары.

Синяя труба: железно: из пластмассы! элегантно выходила из стены посудомойки. Она резала в уровне колен эфир туалетного пространства и врезалась в суммарную канализацию.

Архитектору Туземскому, напроектировавшему в своей жизни немало кабаков с рабочими каморками, это больше чем кому-либо бросалось в глаза.

– Это «не есть хорошо», – сказал он, вспомнив Людвига – немца с недообразованием, но с высокомерием взамен «недо», – не по нормам то есть.

– Эй, не скажете: какую тут бесплатную икру ела санэпидстанция: красную или черную?

Туземский с Иванычем сидели ещё. Курили. Обсуждали за– и по-граничные вопросы. Прошлись по политическим вопросам текущего момента и по проблемам сынов. Когда злотрепещущее истощилось, тронули до хат.

Ксан Иванычу до дому – три шага, Туземскому – двадцать минут. Расчёт был верен. И даже безопасен. Но: в трезвой системе координат. Послепивной отсчёт менял скоростной расклад и влиял на качество забега. Отработанное топливо следовало периодически сбрасывать, иначе без жертв не добежать!

Риск: маршрут проходил по центру города. Уличные клозеты на этом участке трассы: хоть «тра ссы», хоть «по ссы», и хоть «за ссысь», хоть «в штаны напусти», но отсутствовали напрочь. Этот туалетно-географический нонсенс был неединыжды проверен на практике. Это вам не Хай-Лайн Парк в Америке, это Раша, друзья! Наша Раша!

– Положительный настрой и «где моя не пропадала» – не есть правильная формула, когда касается природы человека, – говорил Людвиг-циник.

Проблема наполненного кирьянегорычева шланга обозначилась через пять минут. Проблема повышенного давления и опасность а-ля-чернобыльски разорваться – через семь. А через двадцать превратилась в персонально человеческую катаклизму.

Всё бы ничего, кабы в пустыне дело было. Делов-то, обоссаться!

Не добежал немного Кирьян Егорыч.

– Не намеренно, – утешал он себя. Бывало всяко в жизни Кирьян Егорыча: и напивался в усмерть, и всяко. Но подобных проблем не случалось с детства.

…Кирьян Егорыч ворвался в дом…

(Далее в рукописи идёт подробное описание проблемы. Мы её злонамеренно выбрасываем).

***

А может… а может…

А всё может только родное телевидение. Телевидение вещало страшные вещи. В издательстве текст телевизионной трескотни был вымаран. Издательство понимало – и это правильно: что хорошего в телевидении, в котором даже динозавры, хоть и медленно, но умеют думать. Всё, что эти динозавры бы не совершали, по мнению доверчивого телевидения совершается сознательно.

– А не снес—ти ли мне я—ич—ко? – думает один динозавр. Вон тот – чешуйчатый и симпатичный, с улыбкой до затылка. Ага, он – это она, то есть женского пола.

– А что для э—то—го нуж—но сде—лать? – думает она копотливо, потому как мозг масенький. Но всё равно она ду—ма—ет: «А по—дой ду—ка я вон к то—му. Пах—ну я хо—ро—шо. Пусть он ме—ня в э—той свя—зи трах—нет».

Ключ динозавра Туземского нашелся в замоченных в тазике штанах. Наш динозавр встряхнул связкой, промакнул её полотенцем, вставил ключ в скважину и утихомирился. Потом надел трусы, майку с нарисованным автоматом Калашникова и переписью горячих точек на земном шаре, где применялось это оружие, негниющее в болотах и стреляющее даже с песком в стволе. Засунул ноги в новые штаны. Включил комп: «Ща, пожую чего—нибудь и начну статью».

Пока то, да сё, покуда парился бизнес—суп и в глубине затуманенного разума вызревала очередная статья, Туземский успокоился.

Глянул в окно: чтобы поглазеть на природу перед посадкой в кресло. И попал на Флориану.