Текст книги "За гвоздями в Европу"

Французский поцелуй

Не Франция ещё. Город Угадай. Место действия: напротив скверика Овала.

На арене тротуара – эксцентрично жестикулирующая женщина неопределенного возраста, – где—то от тридцати с небольшим гаком, – одетая из соображения ночной мимикрии более чем в странную одежку.

На ней раскидистые черные штанишки—галифе с мотней до колен. Этот ужастик, способный опустить на самое непривлекательное сексуальное дно любую симпатичную и стройную женщину, стал бешено популярным с две тысячи седьмого года и буквально за последующие год—два изнасиловал четверть прекрасной половины человечества.

Чего такого сладкого в галифе находят прекрасного женщины – для мужчин, сдавших на склады этот род штанов сразу по окончании Второй Мировой, остается неразгаданной военной тайной.

На туловище, как на вешалке «блэкамур»3434
  Блэкамур («негритенок») – обычно небольшой столик для цветов в вазе, либо вешалка с четырьмя витыми ногами черного цвета.


[Закрыть], полностью сожрав понятие грудь, примостился бесформенный, креповый полубалахон – полукурточка со вставками из кожезаменителя и басонными пуговицами.

Вокруг головы обернута тряпица, изображающая из себя необычной формы шапочку периода неоформившегося декаданса или тот охранный наворот из махрового полотенца, которым защищают свою мокрую и взлохмаченную прическу только что вышедшие из под душа женщины и поломавшим ввиду полной неприглядности не одну супружескую жизнь, до того теплящуюся нормально.

На ногах от колена – сапожки с нелепым гамбургским передком, никак не сочетающемся с низким каблуком, оторванным от века XX—го.

Словом, эта вольно трактующая красоту и отставшая от современных методов создания эклектичного гламура и вынувшая себя из пыльного бабушкиного шкапчика вечерняя дамочка предпочла наскоро слепить коллаж из фрагментов модных эпох, начиная с последней четверти XVI века и кончая веком XXI—м.

Молодая бабулька, то бишь искусственно состаренная девушка, не видя Туземского сквозь темное стекло, отражающее только березы и небо, смотрела поверх него и выговаривала какие—то фразы о некоей несостоявшейся встрече невидимой «верхней» соседке Кирьяна.

Шустрое воображение Кирьяна Егоровича дорисовало верхнюю собеседницу – женщину весьма подозрительного обаяния, вставленную в приоткрытый проем как в багет самоварного золота и ловко приладившую свои кустодиевские груди на порожек окна. От кустодиевских купчих и парящихся в бане розовых, аппетитных коровок имелось коренное отличие – верхняя барышня вертела пальчиками длинную и, судя по вонючему запаху, дешевую сигарету из ближайшего продмага экономкласса.

Дымящий аксессуар, обозначавший принадлежность соседки к миру раскрепощенных, эмансипированных и давно отверженных от хоя женщин, причудился неспроста: две проживающие сверху тетушки, – и как недавно обнаружилось, пребывающих в родственных отношениях матери и дочери, – начиная с момента заселения Кирьяна в его новое жилье, испытывали его небезграничное терпение, выстреливая килограммы бычков на улицу прямо перед кирьяновскими окнами и стряхивая пепел наружу, да так, что наиболее крупные хлопья несгоревшего табака время от времени, повинуясь воздушному потоку от рядом расположенной великой сибирской реки Вонь, частенько залетали к нему в гости, приземлялись на подоконник и выжигали на ровно окрашенных белых плоскостях черные язвочки.

Эдак до пожара было совсем недалеко.

Кирьян Егорович, отметив злые свойства горящего табака, дабы наперед предотвратить несчастье, строго—настрого запретил своим ранее расквартированным девицам – Дашке и Жульке открывать именно это окно под чужой кухней, где смолили мать с дочкой (было ещё одно окно – рядышком, под общей спальней соседок, где, видимо по особой договоренности, женщины не курили).

Да толку от запрета с Дашек—Жулек было мало. Курьи мозги, – что тут ещё сказать; да и квартирная собственность была не их – чего её жалеть.

Поэтому чужой табак продолжал залетать и черных раковин на гладкой поверхности подоконника становилось всё больше и больше. Пожара, хвала аллаху и богу православному, пока не случалось.

На седое темечко самого Кирьяна, как—то раз забывшего про меры предосторожности, прилетел и плотно встроился в коротко стриженые волосинки задутый ветром и размельченный на мелкие запчасти мерзкий харчок. Верхние мать с дочерью, не будучи мужчинами, не имели привычки плеваться, – по крайней мере, в этом грехе замечены не были, поэтому Кирьян Егорович как настоящий следователь легко вычислил, что младшая соседка наконец—то пригласила себе в гости хахаля.

К сожалению, хахаля – «выхухоля плюющего»; но зато – слава богу – хотя бы подтвердившего их принадлежность к гетерообразной ориентации, а не к лесбийской хартии, как об этом подумывал грешным делом Кирьян.

Надо отдать должное верхним соседкам: за редкой надобностью они не кидали сверху презервативов.

Зато пивных жестянок после каждой пятницы на кирьяновом тротуаре валялось предостаточно.

Адреса метателя банок Кирьян точно не знал – только мог предполагать. С третьего кидать не могли: там жил замечательный дворник Здрасьте – Бандитский Нос со своей бабулей Дворничихой. Они из профессионально—этических соображений сами себе усложнять жизнь были бы не должны.

А вот на четвертом этаже жил какой—то вредный, скидывающий на тротуар мусор, неопознанный субъект или группировка субъектов– похамистов.

Кирьян Егорович выше второго этажа ни разу не поднимался, поэтому до поры состав проживающих выше третьего этажа ему представлялся некоей до конца неразгаданной одноподъездной тайной. Соответственно являлась тайной правда о метателях банок, целлофановых пакетов и прочей мелкой упаковки, иногда застревающей и полыхающей флагами в ветках растущих рядышком берез и карагачей.

Но, как—то по осени, рано утром подъехало Авто, из Авто вывалился мужик с баллоном белой краски и напрыскал на асфальте огромную надпись:

С днём рождения,

Сонечка!

Я люблю тебя.

Папа

С тех пор папина надпись шибко интересовала безвредных прохожих и опасных автомобилистов.

Проходившие влюбленные парочки останавливались у газона, подходили поближе к дороге, читали задушевный текст, затем устремляли взоры в четвертый этаж и тыкали туда—сюда пальцами, отыскивая нужное окно, явно завидуя Сонечке и нахваливая оригинального папу, так сильно любящего свою дочь.

Молодой пипл3535
  Пипл (People) англ.– человек. Пип– трубка курительная, если что.


[Закрыть] – мотоциклист на крутом драндулете, чуть ли не на Харлее, – неразумно открывший сезон буквально под первый мокрый снежок, увлекся чтением (надпись для него была неудобочитаемой: расположена вверх ногами и сзаду наперед по отношению к траектории движения) и опрокинулся на полном ходу; пробороздив педалями и сверкающей выхлопной трубой метров двадцать мокрого асфальта. Полежал немного. Выставил треугольный знак. Освоившись, посидел на колесе лежавшего импортного мотосредства, потер коленки и локти. Нахлобучил слетевший шлем и медленно удалился, собственноручно буксируя бывшее до этого весьма бойким средство передвижения.

На память от незадачливого читателя чужих текстов осталась живописная, масляно—бензиновая картинка в стиле Хундертвассера будто вместо холста художнику предложили расписать плоскость асфальта, – и раскатившиеся по сторонам никелевые кольца да пупырчатые стеклышки.

Надпись приятно резала Кирьяну глаз до самой зимы. Расстроганный Кирьян даже пытался сочинить слезливую песенку на сию подсказанную тему, но, по—видимому любовь к Сонечке, проживающей на четвертом этаже, ему от папы не передалась; в рифму сложились только две строчки, а как известно, две строчки – это ещё не песня и ещё далеко не дождь, а элементарный творческий выкидыш.

Сонечка прекрасно рифмовалась с подоконничком в род. падеже, могло рифмануть с клубничкой в песенках, где вольно трактуется ударение – возьмем репертуар Гарика Сукачева, к примеру, или Башлачева:

 
«Сядем рядом, сядем ближе
и коснемся белыми заплатами к дырявому
мешку.
Строгим ладом, тише—тише
мы переберем все струны
да по зернышку…»
 

В этой песне намеренно ударение в слове «зернышку» смещается на последний слог. За это надругательство учительница словесности в нормальном учебном режиме поставила бы двойку, но при пении в умеренном ритме, в блюзовом стиле, в стиле русского фолькрока результат был бы вполне приличным: училка, войдя в экстаз, и оглушенная громом барабана, ошибки бы даже не обнаружила.

В стиле Набокова:

Соня неважно сидела в телефоне, зато прекрасно участвовала в погоне, по сути оставаясь тихоней и т.д., а если учесть прочие склонения с ласкательными суффиксами —ечка с бесконечными возможностями рифмовки, то сонины возможности были достаточные, чтобы прославиться в стихах и песнях Туземского.

Ан не вышло, чувство растроганности и умиления постепенно проходило, а виной тому была сама Соня, которая не ведала, что под ней несколькими этажами ниже ломает голову знаменитый рифмоплет, певец и графоман. Табличку что ли повесить на дверь типа такой:

Графоман и архитектор Туземский К. Е.

Прием по пятницам.

Похмел совместно в субботу.

Девушки, естественно, обслуживаются без очереди.

Работает душ. Бывают пельмени.

К вашим услугам перцовая.

По особой просьбе сбегаю за пивом.

Любимая папой Сонечка с четвертого этажа всю зиму, – ага, вот и она простучала каблучками по лестнице, вымахавшая за лето в тростинку, – ничуть не опасаясь рекламной пугалки местного отделения Гринписа «Если ты кинул мусор мимо урны, значит ты не угадайгородчанин», без грамма стеснения швыряла на тротуар жевательные резинки, обслюнявленные нетронутыми юношеской любовью губками.

Расплющенные в лепешку изначально белые жвачки проявились вместе с нежными собачьими какашками ранней весной, не удаляемые метелками и несоскребаемые лопатой. Заниматься вытравливанием лепешек бензолосодержащими растворителями в список обязанностей дворника Здрасьте—Бандитский Нос не входило.

Пожелтевшие прорезиненные пятна от Стиморола, Орбита3636
  Stimorol, Orbit – популярные у русскоязычных тинейджеров жвачки. Тинейджеры – одно из ответвлений молодежно—подростковой субкультуры.


[Закрыть] и Сонечки в окружении россыпи весело перекатывающихся бычков от безымянных «верхних соседок» – вот та ежедневная картинка, которая мусолила Кирьяну его высокохудожественный взгляд каждый раз, когда он устремлял его на улицу в поиске положительных эмоций и любопытных сценок из жизни, которые могли бы пригодиться для лирических стихотворений и вставления в гиперреалистические романы.

Соответственно характеру получаемых впечатлений стихи и песни непременно рождались, и в немеряных количествах.

Так у Кирьяна Егоровича Туземского по весне 20XX года родился злобный цикл стихов—пасквилей и одна паскудно—ненормативная оперка, насквозь пропитанная ненавистью к молодым девицам легкого поведения, презрением к школьницам, воспитанным в традициях неуважения красоты и чистоты городской природы, а также к тем членам ЖУИ, которые нарыгали в душу Туземского. За «Рэп для девочек» Некто в Самиздате предложил Туземскому оторвать и съесть свои яйца.

Бедный и приземленный Некто, по—видимому, не обладающий никаким юмором и несклонный к иносказательности молодой человек, абсолютно буквально понял это произведение. Значит «задело», значит «рэп» – задевающе талантливое творение, хоть и построенное на черных реалиях нашего негативного мира и излишне перегнуто для несведущего в стёбе.

Перед такими на улице лучше поэтом не притворяться, «своего» вслух не читать, не светиться фамилией и на глаза не попадаться.

«Эти наши бесхитростные капитаны угольных подворотен, начинающие бакланы и сявки в школьных бобичках, тубики, которым до честных босяков остается сделать всего лишь два шага, едва научившиеся читать и не следящие за своей метлой, способны ещё до прибытия в кичу прилепить бирку каждому, кто не вписывается в их понятия о любви к собственным дешевым лярвам и биксам…»

(Из тюремной прозы диссидента Себайлы Н. М. 1939г. См. «Живые украшения интерьера»)

Может за эту фразу Кирьяна поженили с Фимой?

***

Кирьян Егорович как—то встретил у подъездной двери одну из верхних соседок, – какую из двух – Кирьян не смог тогда различить, да и не обременял себя этим – они были похожи внешне и по образу жизни как две разновозрастные близняшки, и абсолютно безынтересны как объекты притяжения – не стоило тратить время на выяснение прочих деталей: с учетом только что сказанного детали совсем уж не имели никакого смысла.

«Тетки сверху» не имели даже имен собственных. Кто—то из них был матерью, а кто—то дочкой. Они вполне могли быть сестрами, а могли бабкой и внучкой.

Количество комнат в их квартире не поддается Кирьяновскому учету. Спали они врозь, или – будучи откровенными лыжницами с мясистыми икрами – предавались легкому фамильному разврату по туристической схеме в мытарном хотеле «Ольга»: две койки в розницу – 700 рублей, или одна общая за 500 рублей – это до сих пор имеет таинственную природу.

Кирьян толково, но с совсем неуместной в данной криминальной ситуации шаловливой развязностью, объяснил младшей (на вид) Соседке—сверху про вред, который причиняется ему стряхиваемым сверху пеплом.

Просьба и намек, прозвучавшие излишне интеллигентно, не возымели на Соседку—сверху никакого воздействия. Бычки впредь продолжали летать, а пепел сыпаться с удвоенной частотой, норовя залететь в нижнюю квартиру, а при удачном стечении обстоятельств сжечь весь дом.

Кирьяну по поводу бычков на тротуаре пришлось поиметь нелицеприятную беседу с женой Бандитского Носа.

Ещё персонажи подъезда.

Это упомянутая уже Дворничиха, пожилая женщина циркульного телосложения, бывшая в прошлой жизни, вероятно, забавной хохотушкой на миру и сексуальной прелестницей в постели. Она подменяла на летнее время Бандитского Носа в их совместной благородной борьбе за уличный глянец; либо здоровый как бык—производитель Нос подменял жену зимой; а также выручал её в межсезонье, когда требовалось орудовать тяжелым, неподъемными для женских мускулов ломом и киркой.

Туземский предъявил тогда убедительное алиби в виде другого сорта сигарет (соседки курили тонкие и не мужские) и продемонстрировал Дворничихе коллекцию пепельниц самых разных мастей, уворованных, купленных и привезенных из—за заграницы в виде сувениров, расставленных по всей квартире и используемых по очереди в ностальгическом порядке, известном, пожалуй, только самому Кирьяну.

Если ностальжи вспыхивала по Италии – тогда применялась искусственно—травертиновая пепельница с Ромео и Джульеттой, приобретенная в лавке под стенами Веронского Колизея; на китайские церемонии приплывал какой—то лысый карлик в непонятной угольно—смоляной лодчонке—пепельнице, больше напоминавшей сухую кожуру непонятного экзотического фрукта или растения, применяемого вдобавок как духовой инструмент.

Видимо это был миниатюрный, сказочный, восточный аналог Дюймовочки мужского пола и древнего возраста, или родоначальник подпольного искусства курения в законопослушном государстве династии Минь. В память о Питере вынималась фарфоровая, треугольной формы пепельница с изображением «Спаса на Крови» и надписью для иностранцев Saint Petersburg и т. д.

Внушительная коллекция алиби подействовала: Дворничиха на некоторое время снова стала изображать улыбку и здороваться. До этого она, словно не замечая Кирьяна, просто молча проходила мимо, а в лучшем случае как обиженная пинком собачонка цедила из себя скулящие звуки, напоминающие легкое собачье рычание или приветствия между сокамерниками по принуждению.

***

По тротуару, проверяя носом обоссанные другими тварями поребрики и клюя в осклизлые лужицы, скакал огромный белый пёс или собака без поводка. Ни с того, ни с сего заскучавшего и давно не пробовавшего женского тела Кирьяна враз переклинило.

Чужой голос, не согласовав вопрос с Кирьяном, сам собой вырвался из груди. Сперва «голос» просто окликнул хозяйку пса, – эту самоходящую переносчицу непотребной моды. А затем, за неимением выдумки пооригинальней, «голос» попросил сигаретку; хотя, если честно, то заначка у Кирьяна ещё имелась. А также на небольшом, передвигаемом по комнате сообразно обстоятельствам столике залежалась початая пачка Пэл Мэла.

Многофункциональный столик служил то подставкой для гитарных партитур, то обеденным столом для крупных застолий и индивидуальных ежевечерних чаепитий, то плоскостью для раскладывания мелких бытовых предметов типа постоянно гуляющих туда—сюда ложек и стаканов, склянок для соли и сахара, пультов от техники, картонных полуколлекционных стикетов, реквизируемых из пивных баров, то использовался как громадный, деревянный французский геридон3737
  Геридон – специальная, вычурной формы подстава, столик для свечей во времена барокко и рококо.


[Закрыть] для расстановки свечей в Новый год или для создания интимной обстановки при встречах с особо нежными гостьями и пыр и пыр.

***

Когда Кирьян пребывал под легким действием алкоголя, инде в ветреном и игривом расположении, – познакомиться с любой заинтересовавшей его девушкой на улице не составляло особого труда – нужен был только сигнал «фас», приходивший спонтанно, то ли от шуткующего в глубинах души несовершеннолетнего черта, то ли из перекрутившейся от алкоголя специальной, сексуально настроенной извилины мозга. Откуда—то из скрытых доселе резервов появлялось лихое бесстрашие, нужное для того, чтобы не сильно расстраиваться при отрицательном раскладе.

Выскакивало из засады вооруженное скорострелом доселе прячущееся красноречие.

Как из рога изобилия сыпались по дон—жуански манерные, но преломленные силой русской действительности и понятные каждой русской бабе глумливые интонации и прибауточные словеса, обозначающие могучие позывы, легко доказуемые при правильном обороте дела внезапно затвердевшим показателем мужского желания.

Появлялся азарт карточного шулера, в кровь неимоверными дозами поступал адреналин или что—то ещё, что появляется всегда, когда чуть—чуть запахнет сексуальным приключением независимо от того, понравилась тебе женщина для долгого знакомства, или её тупо захотелось завалить в траву, а попользовав, тут же бросить.

Женщина пресеклась взглядом с визирами Кирьяна. Так снайперы иногда видят враг врага в прицелы и … – тут уж кто вперед нажмет.

– А я тебя знаю, – она первой спустила курок, – ты архитектор. Сигарет, говоришь, нету?

– Кончаются, – промямлил смертельно раненый в переносицу Кирьян Егорович, – а откуда ты меня знаешь?

Женщина – снайпер была условно знакома в том самом минимуме, когда люди долго проживают в одном квартале и время от времени, встречаясь случайно на улице, попадают в зрительную память друг другу.

– Тебя зовут Кирьян, – продолжала интриговать незнакомка.

Совсем интересно. – Мы что, где—то пересекались? И совершенно уж неожиданно для себя: «Заходи в гости, поболтаем».

– А что, можно?

– А что, боишься?

– А у меня собака.

Кирьяну было на собаку наплевать, но его заинтересовал мелкий и подленький, в сущности, вопрос – откуда эта странная женщина его знает. И вопрос второй, он посложней: может доведется трахнуть?

…С Туземским здоровались на улицах десятки человек в день, из которых он знал или помнил чуть больше одной трети. К. Е. Туземский был популярен в молодежных архитектурно—дизайнерских кругах ввиду его писательско—архитектурной деятельности3838
  Туземский успешно печатался в журналах «Сиб. Мистер Твистер» и Дом– философия комфорта» и даже был вроде как родоначальником архитектурной публицистики в родном Угадайгороде.


[Закрыть], благодаря умению напоить бедную студенческую братию, томящуюся в темных аллеях Угадайгорода. Самый древний в любом кабаке или молодежном дансинге К.Е., веселясь на полную катушку сам, собирал толпы наблюдателей, ретиво и не сообразуясь с возрастом выплясывая то в стиле хип—хопа, то верхнего брэйка, совмещаемого с умеренными шпагатами и кручением на жопе брейка нижнего, сугубо индивидуального, вертихлястого и неповторимого. Был он популярен среди тинейджеров, если они хоть раз знакомились с ним в компании с его любимой и недоступной девочкой Дашей. С некоторыми тинами Кирьян делал попытки знакомиться каждый следующий раз по новой, потому что напрочь забывал обстоятельства, антураж и условия последних знакомств.

К.Е. в зависимости от Дашкиных прихотей, украдкой нашептываемых ему на ухо, бывал то её папашей, то меценатом и финпокровителем, то менеджером с её подиумной работы, то обычным и нейтральным квартиродателем, то пожилым с какой—то стати любовником.

Тины не возражали каждый раз знакомиться по—новой: лишь бы прилепиться к Дашке, которая порой производила ощущение сладострастной, без спору обаятельной и легкодоступной девочки—куртизанки. Относительно бесплатной куртизанки её личный биограф пока не накопал. И не накопает. К.Е. это знает точно. Но завистливые подружки и брошенные парни наговаривают всякое.

***

– Заходи с собакой. Не съест, поди. Давай, ты подходи в угол, подъезд четвертый, а я тебя встречу.

Бесстрашная женщина неопределенных лет и, очевидно, таких же неясных прЫнцЫпов, прицепила к собаке кожаный ошейник в клепках и исчезла в проходной арке.

Залетев в квартиру, собака даже не взглянув на К,Е., скользя, но не падая, цокая когтями, вращая вкруговую своей любопытной и мохнатой харей, мгновенно обшарила всё помещение, оставив на керамическом полу мокрые, серо—буро—малиновые отпечатки.

Деловито встав на задние конечности, псина, будто проделывала этакое на этом самом месте тысячи раз, высунулась в окно и обложила кого—то на улице громовым лаем.

– Фу, Жанчик, фу! Как не стыдно!

– А где у тебя тряпка? – спросила мгновеньем позже гостья, имея железное намерение вытереть нашлепанные глупой собакой следы.

Жанчик, не слушая хозяйку, дурниной орала в окошко и трясла в такт собачьей песне куцым хвостом и, ё—моё – бесстыдно раскачивая круглыми яйцами с белым, с рожденья неподбриваемым мехом.

– Вот так ни huya себе, – мелькнуло у Кирьяна Егоровича. Вопреки произнесенным синтаксисам это была не сукой. Это, натурально, было псом!

При более точном фэйсконтроле у пса должна была обнаружиться порода. Сказано—сделано. – Лабрадор, – ассоциативно и слету определил трижды орденоносный знаток собачьего мира К. Е. Туземский.

В его понимании лабрадоры были квинтэссенцией всех убийц, получившейся от скрещивания динозавров с крокодилами. Этот перекусит враз. Как пить дать – лабрадор! Хлипкий по типологии полуостров Лабрадор, если не смотреть на карту, – был всего лишь половиной острова, или отрыжкой от материка. Если посмотреть на карту, то остров был в треть Канады. Так и псина была размером в четверть Кирьяновской квартиры.

– Да нету у меня тряпки, – догнал К.Е., вспомнив, что последнюю тряпку он после недавнего казуса с пивом и штанами куда—то подальше приспособил, чтобы потом отправить в общем домашнем порядке в мусорницу. – Кончай, блин, я сам уберусь потом.

Непослушная гостья метнулась в туалет за тряпкой. – Тогда сама найду.

– Не найдешь, нету у меня тряпки.

– А это что? Не тряпка? …А можно я пописаю?

Кирьян, ополоумевший от столь быстрых перемещёний и такой же смены настроений и желаний его новых гостей даже не удивился, что нашлась забракованная тряпка.

– Конечно, ссы, зачем спрашивать. – Кирьян умел переводить разговор в народный жанр.

Женщина моментом, быстрее, чем читается эта строка, ловко попользовала туалет. Вышла в зал, опуская балдахонистый подол и похлопывая себя зачем—то по ляжкам.

– Тоже обоссалась, – злорадно раскинул умом Кирьян Егорович, – руки сушит. Западло полотенцем вытереть.

Полотенце Кирьяно, давно нестираное, между прочим, пованивало дорогим рошфором.

Облегчившееся Чудо—юдо опустилось на корточки и промчалось лягушкиной иноноходью с тряпкой по всему полу, чаще головой к Кирьяну, намекая на наличие в костюме декольте. Содержимое выреза должно было бы заинтересовать любого мужчину и, вероятно, по её мнению, было всяко интересней, чем спрятанная в галифейных штанах интимная часть спины. Ошибка! Кирьяну, как авангардисту, запросто превращающему в квадраты и треугольники любую живую и мертвую натуру, было интересны как содержимое декольте, так и художественная конфигурация задней части. Сколь—нибудь серьезного содержимого Кирьян не обнаружил. Попа в нужной мере продемонстрирована также не была, скрытая складками эклектичного балахона. Зато, к домашней радости Кирьяна Егоровича, собачьи следы на некоторое время исчезли.

– Жанчик, ну—ка иди сюда, милый.

Подошел Жанчик и нехотя дал вытереть свои мокроступы.

– Ты извини. Я же не хотела с собакой заходить.

Кирьяна несколько удивило, что пса называют собакой.

– Да ладно, всё равно пол не мытый.

– Ну, так и как, где же мы пересекались? – спросил К.Е., с некоторой опаской поглядывая на псособаку.

– Да ты не бойся. Он не кусается. Это мой любимчик. Жанчик, подойди! Поцелуй свою мамочку.

Жанчик облобызал мамочку. Мамочка обмусолила мерзкий и блестящий нос Жанчика и засунула свой язык в слюнявую пасть собаки. То был знаменитый и редко применяемый в Угадайгороде французский поцелуй.

Кирьяна передернуло и едва не стошнило. Кислый намек блевонтина удалось удержать гландами.

Кирьяну вспомнилась телепередача про тяжелую псиную жизнь, в которой было упомянуто количество населения глистов, проживающих в собаках, а также фотки из немецкого интернета, где неутомимые овчары, плотно ставя задние лапы, обихаживают что—то в подолах своих хозяек.

Извращенное телевизионным вещанием воображение подрисовало злого, сторуковосьмипалого Доместоса, перебирающегося из псиной пасти в рот мамочки. Из нижней норки выглянул решивший глотнуть свежачка подгулявший свиной цепень. Оценив велкую разницу температур наружного воздуха и внутреннего (апрель!) цепень всунулся обратно.

– Ну, блинЪ, везет мне на извращенок! – слегка запоздало подумал К.Е.: «А тебя как зовут—то говоришь?»

– С утра числилась Флорианой.

– Ну, ни хрена себе! Любопытное имя. Точно – извращенка, – на крайняк лесбиянка.

– Отец придумал. Последовала история про отца, мать, бабушку—дедушку и про левое колено от родословного скелета.

– А ты знаешь такого Маркиза Апполоньевича?

– Аплошку, что ли? Конечно, знаю. Классный чувак.

Классный и лысый от шеи до макушки чувак снял не так давно единственную за последние полста лет рекламно—познавательную фильму про Угадайгород и его распрекрасный муниципалитет.

Это был не город, а столица! Да что столица, братья—кролики, берите больше: Сан—Фриско и Гринпис в счастливом браке – не мельче! Ни соринки. Кругом супермосты. Нетрахающиеся на газонах студенты. Редко какой ворон приземляется в Угадайгороде оттого, что в нем страшно чисто. Все больше лебеди и утицы чистоплотные садятся на острова и поймы между дальними перелетами. Все горожане – некурящие спортсмены. Бомжи там ходят в театры в костюмчиках белых с блестящими бабочками. Завив кудри, сидят они в первом ряду, про себя фильмы снимают и в Каннах призы берут. Заводы там – все чистюли, все с серебряными ситечками над трубами, перерабатывающими дымочай в денюжки, идущие на оздоровление населения.

И так далее.

И вообще все иностранцы, и первее всех америкосы скоро переедут жить в Угадайгород.

– Ну и что?

– А вы как—то летом на Прибрежной пиво пили, с вами ещё Светка была, а я подошла.

– Ну а дальше? – Кирьян Егорович напрочь не знал никакой Светки, – ему по жизни чаще попадались Ольки и Ленки. Не помнил он и этой необозначенной ничем необычным встречи.

Пиво в те времена разливалось стопроцентными паводками в каждый теплый вечер.

Два года подряд на Прибрежной улице стояли наспех сработанные пивные редуты пивного генерала Балабанова, замаскированные под деревенские сарайчики.

Тростниковые развалюшки огорожены были плетнями и пнями, отгораживая людей пьяных от людей страждущих, но, к их сожалению и завистям, безденежных.

Трезвые, рассудительные и трусоватые парочки старались побыстрее промелькнуть.

Другие парочки, – великовозрастные парочки, – они изредка останавливались позубоскалить и плюнуть в ненавистно пьяный огород, разведенный в послесоветское время. В лучшем случае – подивиться многообразию хмельной разновидности во время буржуазное и сравнить её с заграницей.

Напитки слабоалкогольные откровенно насмехались над минералками и мороженым, как негры над остальным Парижем.

В слегка многословных желто—зеленых этикетках пивного ассортимента (лихая телега с опрокидывающимися бочками на крутом повороте в окружении хмелястых вензелей веселой деревни Блатняково) значились императорски звучащее имя пивного генерала.

После трех литров такого пива требовался не обычный, а шумозащищенный сортир и килограммы мягкой бумаги.

Кирьян Егорович знавал этого генерала лично, был шапочно знаком с его семьей, по фотографиям в элитном журнале запросто распознавал его дочку—красавицу, пил водку с его подшефным попом – бывшим десантником трех сажен в обхвате мышц, и совсем нешуточно общался с его заместителями – сверхсильными питками и юбарями3939
  Слово, придуманное для обмана цензоров. К юбилеям не имеет никакого отношения.


[Закрыть].

Кирьян может достоверно утверждать, что пиво на Прибрежной и с тем же названием генеральское пиво в самом Блатнякове суть две больших разницы. Это примерно как «Лёвэнброй» в мюнхенском дацане и «Лёвэнбрау» в синеватых алюминиевых банках в любом другом городе нашей полубосяцкой родины.

– А дальше ты меня послал. Далеко.

Кирьян Егорович обомлел. Такого редкостного, с дальним посылом знакомства он даже представить себе не мог.

Флориана не стала вдаваться в подробности и объяснять чем это она тогда провинилась. Кирьян подумал, что на то, наверно, была причина. Просто так nach не посылают: да уж не так—то просто вывести из себя Кирьяна.

– Классная у тебя майка.

Читатель помнит: чистую майку Кирьян надел в конце первой главы. То была черная майка с короткими рукавами и автоматом Калашникова на груди, и с мелкими разъясняющими надписями во всю спину. Дизайн – что надо! Майка Кирьяну нравилась: мужественная и редкая. Эксклюзивную эту майку он купил, будучи в Питере, и старался пореже её надевать, чтобы не потрепать раньше времени. Под правильным временем носки подразумевалось быстро приближающееся лето.

– Нормальная. Майка, как майка.

– Не то слово. Принижаешься. Суперская майка! Может, подаришь?

БлЪ, ну что за манера у женщин с улицы – при первом же знакомстве сразу, без всякого кредита, тянуть с мужчины презенты.

***

…Кирьян помнил встречи с девицей (вроде бы по имени Ванда), вечной студенткой, будущей гениальной литераторшей и игруньей в азартные автоматы, не дуру за чужой счет попить и невзначай облапошить. Как—то сдуру он баш на баш (игра в «не глядя») обменял содержимое своего кармана на тайное девкино имущество. В кармане Кирьяна Егоровича к его великому несчастью тогда оказалась фирменная зажигалка Зиппо, щедро подаренная самому себе на день рожденья. Зажигалка прослужила Кирьяну всего полгода. У крупнотелой Ванды в обмениевом кармане были хой да маленько.

В тот раз от горя Кирьян избавился от Ванды. Напился сверх меры. Снял майку и станцевал на столе, стоящем рядом с обочиной. К несчастью, в этот момент его заметил любимый заказчик. Он внимательно, не выходя из машины оценил в полной мере умение Кирьяна, но подойти постеснялся. Стыдно ему было не за себя, а за Кирьяна Егоровича. Через пару дней уже абсолютно трезвый гражданин Кирьян выслушал бесплатную лекцию о необходимости достойного поведения Исполнителей, знакомых с богатыми Заказчиками. Ибо через недостойное поведение Исполнителя прочие потенциальные заказчики могут отвернуться от потенциального Исполнителя (хучь даже семи пядей во лбу), а также перестанут уважать того Заказчика, который необдуманно и во вред себе общается с недостойным Исполнителем.