Текст книги "Букет Миллениала"

Эротическая Атлантида

Слава Осокин

Моя маленькая Атлантида, утонувшая в тупом океане ложной морали. Раньше думал, что это тема, достойная эпического размаха, но так я рискую никогда не вытащить наружу хотя бы то, что осталось в памяти, то ничтожно малое. Так я хотя бы начну с одного абзаца, а там куда кривая выведет.

Меня зовут Слава Осокин. Можно – просто Осока. Мне нравилась моя фамилия, острая и зелёная. Дворянская. Многие анархисты были дворянами. У меня не было анархического манифеста, или что там бывает у анархистов, но была своя Атлантида. Маленькая, эротическая, великая. Выкинутая из параноических соображений. Заботы ради. Сколько же гадостей, должно быть, сделано заботы ради.

Эротическая Атлантида, на какой помойке ты дотлеваешь?

2004 год был труден во всех отношениях – сложный класс в плане установления контакта с нахапанными из богаделен и детских школ милиции одноклассниками, жилищные проблемы – в конце 2003 года у нас с родителями сгорел дом вместе со свежим ремонтом и за неделю перед этим подаренным мне музыкальным центром со всей моей коллекцией дисков и кассет. Невысказанность делала из меня нервного больного ублюдка.

Но самое говёное – теперь я не мог привести подругу домой, да и не было никакой подруги, потому что ныне мы с родаками ютились на съемной мини-халупе, спали в одной комнате. Иногда я, когда все спали, врубал ночью телек, зная, что по Ren TV крутят плейбоевскую эротику, и тогда мир немного разжимал клешни, меня обволакивало тёплым.

Все эти девочки на экране были добрее и отзывчивее болезненно взрослеющих одноклассниц. Все, в кого я влюблялся, показывали средний палец, а остальные мне зачем?! У обеих моих возлюбленных были кавказские корни – у одной больше, у другой – меньше, и они были подругами. Если бы их типажи отыгрывали в мексиканском сериале, то Наина была бы такой самоуверенной пышечкой, искушенной и притягательной, а Кристина – более утонченной и сдержанной аристократкой, и за ней бы стояла тайна – искушена и насколько? – вопрос повис бы в воздухе, но я бы был готов бесконечно пить этот воздух, в котором растворен запах духов и волос Кристины.

Если искушенность и испорченность были под вопросом, и ограничивались лишь слухами, то статус – очевиден. Дочь миддл-класса. Непонятно, что Кристина делала в этом классе и в этой школе. Самый первый смартфон в классе, явно брендовый дизайнерский прикид, из обычного питья – минералка Perrier. Мне нравился не социальный статус её родителей, а утонченность, внешность – это были данные, насколько я помню, соответствующие данным эталонных на тот момент моделей, которых некоторое время спустя наблюдал в упавшей мне на голову горе глянцевых журналов. Там были Кристины, некоторые мало походили на мою Кристиночку. Кристина Риччи? Еще я ценил её интеллектуальность под стать Симоне де Бовуар – это Кристина мне в восьмом классе объяснила разницу между интровертом и экстравертом. Кристина де Бовуар-Риччи.

– Интроверт избегает людей, экстраверт к ним стремится. Ты – интроверт. Но это вообще-то не диагноз, это нормально.

А когда я смотрел на Наину, я думал о том, что надо бы на ней жениться и привести её в дом. Наина – для семейной жизни. Поскольку о Наине я мечтал еще до пожара, у меня была комната и значит там мы могли разместиться. Будем спать в одной постели. Днями напролет я грезил Наиной, она была до поры вежливой со мной, пока не обнаружила в моих глазах вот ЭТО. Отблеск желания. И снова средний палец вытянут, над головой рука, вот мне её политика, и снова я мудак. Какая там нахер женитьба, когда вот так? Нормальное общение с Наиной возобновится в 11-м классе – она скажет клёвую штуку. В первой сцене спросит: «Ты же интеллигент?», на что я пожму плечами, на что она наводяще спросит: «Ну ты выпиваешь, думаешь там о разном», на что кивну, но так, будто делаю это тайком, с пристыдью, пристыдцем. Наина похлопает меня по плечу и резюмирует: «Интеллигент. Патентованный. И женщину ищи себе постарше». Патентованный, главное не импотентованный. Откуда в женщинах, существах с Венеры, вот эта мудрость житейская? Видимо, она встроенная, а не результат апгрейда. Ещё позже я узнаю, что мужчины с Марса, а женщины любят хуй.

Если отмотать чутка назад, когда я только запускал всю эту бадягу, я сразу обнаружу себя сидящим на кухне нашего маленького жалкого временного пристанища. Родители куда-то ушли, я сижу и курю отцовскую красную «Яву» и пью крепкий Цейлонский чай, блевать охота и в башке мартовский круговорот. Мартоворот, хреноворот. Вообще я сижу в фуфайке, а за окном снега по карниз этого домика. В прихожей, которую лучше назвать сенцами, пахнет сеном и овечьей шерстью. Библейская обстановочка, но без Иисуса и без овец. Потом я снова курю. Уже вонючую «Балканскую звезду». Мне 15, и я хочу любви.

В голове созревает план, как сделать так, чтобы у меня было много Наин, Кристин, Ирин, Катерин, Альбин и даже таких имен, которых не было ни в одной школе, где я учился. Не было соцсетей, их заменяли рубрики общения и знакомств (молодежных) в местных газетах. Я написал о себе что-то в духе: «Высокий кареглазый темноволосый брюнет, простой воронежский парень познакомится с симпатичной девушкой для дружбы, общения и отношений».

Блин, я сейчас понимаю, на что подписался – это не совсем спринт, этот текст просто так меня не отпустит – он втянет, всосёт как мудрая и домовитая вагина, а затем спросит: «Ты куда пошел, милый? По-быстрому мог бы и передернуть. Или «Обещать – не значит жениться? Иди прибей полку, допиши абзац, сделай мне еще одну главу и подними её, сделай здоровой да сильной, а затем выведи в люди!».

Докуривая очередную сигарету и дописывая письмо – сначала начерно, затем – набело, я представляю себя крестьянином, который выбирает себе жену. Она будет, знаете ли, такая: домашняя, ласковая, верная, здоровая – в смысле здоровья, а не комплекции. Чувственная, ласковая. Приходишь домой с поля, а она тебе борща миску, хлеба ломоть. Вечером скажет – иди почитай что-нибудь, милый. Ночью приласкает. А утром, если я буду лениться, отправит на пахоту: «Иди-иди, а то как Мойше-сосед сопьёшься». И ты идёшь. Хули.

Замуровываю в конверт двойной тетрадный листок, вырванный из 48-листовой тетради по химии (чувств), тащусь до почты – она внизу, ближе к реке и церкви. Сделав дело, отправляюсь побродить по льду, нужно успокоиться, отдышаться, отойти от курева.

Замурованное в конверте письмо теперь ещё и заточено в железный синий ящик, и скоро поедет к месту назначения. Чувство такое же, как когда стоишь в пробке – ожидание, ощущение бессмысленно проживаемого времени. Но об этом не думается, колотит какая-то эйфория. В пятом классе на литературе мы разбирали рассказ, в котором два шкета рыбачили, опустив крючки с поплавками в обычную бочку, стоящую в саду. Капли дождя падали в воду, круги расходились. Одна из примет, что рыба где-то рядом – расходящиеся круги. Они просидели всё лето в ожидании большой рыбы.

Снег быстро стаял

Снег быстро стаял. Четвертая четверть началась с больнички – с подачи мамы ездил в Областную детскую КаБэ, чтобы найти у себя какое-нибудь заболевание, несовместимое со службой в армии. Оттолкнулись от мифической Вегето-сосудистой по смешанному типу, или типа того. Тогда я и вправду маялся все этими головокружениями, плохим сном, лунатизмом, перепадами давления, полуобморочными состояниями, поллюциями. Самое прикольное – лунатизм. Когда ночью вскакиваешь и только потом, придя в сознанку, обнаруживаешь себя на снимающим телек с тумбочки. Может, я пытался достать оттуда плейбоевских красоток?

Когда моё внутреннее ебанько впервые провернуло этот трюк на глазах у офигевшей бабушки, она в ужасе закричала: «Псих! Ты меня когда-нибудь убьешь!»

Убивать я никого не хотел, а вот проткнуть любовным копьём – да. Обычно после наваждения я шел на кухню попить водички и в ванную, где лежал зарубежный порножурнал. Заныкан отцом, за шкафчиком сто пятьдесят лет назад, но у меня чуйка на такие штуки. Девочки там на любой вкус, но главное – это новый уровень открытости по сравнению с красотками из телевизора. Они не стеснялись раскрываться на всю катушку и расцветать тысячью цветов. Мулатки, славянки, американки, индуски, японки, русские, малазийки. Стройные, худые, все размеры грудей. Мне всегда нравились маленькие – первый, второй. Да даже в нулевом есть свой шарм, в этой подростковости. Чего всем эти буфера-дыни дались?!

Да, третий – тоже хорошо… Ладно, любой вообще.

– Слав, тебе там плохо? Почему ты так долго в ванной? – голос бабушки.

– Все нормально…

Спускаю.

Возвращаюсь на диван. Закрыв глаза, кручу свое кино. Красное, зелёное, жёлтое, лиловое… апельсиновое, бананово-ананасное, бананасное. Отсосное.

В больничке интереснее, чем в школе. Всем до тебя есть дело, но как-то по-другому. Больше заботы что ли. Careless, caring, нега, холя, предупредительность. Я туплю и вру хирургу с фамилией Ким, что со спиной у меня все хорошо. Но с моей кривой спиной совсем не всё хорошо. Ким усмехается, тычет в рентгеновский снимок: «Нормально? Это как скажешь. Хочешь – пойдешь маршировать со всеми». Насупившись молчу. С женщинами-врачами у меня лучше выходит общение. Захожу к эндокринологу. Симпатичная улыбчивая блондинка 35-ти лет.

Проверяет щитовидку, что-то спрашивает, потом просит спустить и щупает яйца. Вау. Выхожу сияющий, на улице светит солнце, пробивается трава, приятно пахнет огурцом и сиренью. Рядом с больницей дом, куда я через пять лет буду ездить в гости к Мадлен, чтобы вместо занятий вдуть заботливой девоньке. Ее мать работает в этой больнице, но она не эндокринолог. Она в каком-то отделении, связанном с родами – то ли с детьми-отказниками, то ли около того, работает. Когда она уедет на время другой город, я буду ночевать в их уютной квартире в одной кроватке с Мадлен. И подвыпившая подруга будет рассказывать, что она хотела бы, чтобы мама принесла ей одного ребеночка, и Мадлен его бы вырастила… Эта Мадлен странная девка. Но секс с ней хороший. Но это скорее география чувств, а не последовательная хронология. Областная детская КаБэ и дом неподалёку. Дом, в котором некоторое время будет хорошо.

Если вернуться из будущего (которое тоже прошлое, но сейчас настоящее), то в 2004-м я по пути домой купил кассету «Гражданской обороны», журнал «Интимный калейдоскоп» – первый эротический глянец, взятый на собственные карманные башли. «Гражданская оборона», альбом «Тошнота». Ох, как же меня сбил с толку тогда этот грязный звук и тирада заумных слов, выплёвываемых хриплым Летовым. К этой группе ещё не один подход потребуется, чтобы окрепнуть и чувствовать себя в этой музыке «в своих штанах». Зато девочки… и в своих, и в чужих хороши. И без штанов хороши.

Через неделю бабушка позвонила отцу:

– Ты знаешь, что у Славы в столе журнал с голыми девками?

– И Что?

– Ну как…

– Ну вырос парень, пора…

– Юра!..

– Мам, я работаю, сейчас очень занят.

Выплеснув возмущение, бабушка возвращается смотреть «Дом-2», где как раз выясняется, что кто-то там трахнул Олю Бузову.

Весна – это выпускные экзамены. Девятый класс. Я выбрал себе Право и ОБЖ из дополнительных. Сегодня ОБЖ. Главные экзаменаторы – Прапор и Pizda Ивановна. Прапор – спокойный, усатый и пузатый, Pizda Ивановна – нервная, желчная и вечно недовольная, внешне – женская версия сатирика Задорнова. Классе в седьмом она с восхищением рассказывала нам байку, как в Третьем Рейхе боролись с безбилетниками.

«И вот трамвай останавливается, в него заходят патруль, – трясется от возбуждения Pizda Ивановна, – и проверяют билетики. Потом выводят безбилетников и расстреливают. А что? – Жестоко, но зато безбилетников не осталось. Порядок был».

В этот момент морщинки на её жёлтом лице разглаживаются, и она просветленным взглядом смотрит на нас.

Но вот Ивановна уже стоит надо мной. А я, дурак, зачем-то глянул в шпору. А было-то там, что делать при крушении поезда. И дураку же понятно, что нужно поступать, как советуют в фильмах-катастрофах. Кстати, как в них советуют…

– Еще разу увижу, – шипит Pizda Ивановна, брызгая слюной, – вообще не сдашь.

В результате меня долго допрашивают, добавив еще вопроса два. Pizda Ивановна просветленно смотрит в окно – там останавливается трамвай, в него заходят эсэсовцы в хрустящей сияющей форме, позвякивая шмайссерами, вместе с ними – штурмовики в коричневых рубашках СА. Морщинки учительницы стремительно разглаживаются.

Очень странно – вроде предмет более тупой, чем «Право», но на «Право» я шпор не таскал. «Право» мне нравилось. А пацаны мне ещё: «Чо ты не физру сдавал, там халява, eblan». Но если мне не нужна халява. Нужен интерес, а не халява.

Но вот всё позади – «И КПЗ, и суд», даже «Алгебра», что всегда давалась мне с трудом и вызывала панику, хотя это крутая область знаний, базару ноль.

После небольшой тусовки, возвращаюсь с аттестатом домой. На месте сгоревшего осенью кильдима красуется новый фундамент. Больше пока ничего. Ну, бытовка и сарайчик. В саду с десяток сливовых деревьев и абрикос. Я с аттестатом об «Основном общем образовании». Кобель встречает, о ноги трётся, медведь.

Отец жарит шашлык в мангале, играет радио Europa Plus. Уже порядком под газом.

Маман рядом нанизывает мясо на шампуры. Отец отхлебывает вина, и в этот момент в нём просыпается артист. Он торжественно разводит руками, покачивается, и говорит такой: «Ну что… Дом построил, – жест в сторону фундамента. – Деревьев вообще дохрена посадил, – жест в сторону сливового сада, – сына вырастил, – жест в сторону меня».

Плюхается на раскладной стул, огонь отражается в стёклах его очков.

Занавес.

Катя

Письмо от Кати пришло до того, как я подал объявление. Не понимаю, как такое возможно. Пришел конверт, он пах духами. В нем лежал листочек, на листочке – номер телефона и след поцелуя с блестками. И точно падал снег. Катя, не понимаю, как такое навертелось. Вся эта путаница из-за того, что впечатлений мало осталось. Созвонились, голос приятный, впрочем, довольно безразличный. Голос знающей себе цену подрастающей шлюшки.

«Я приду с подругой и другом».

Мда-а… Классное свидание.

Встретимся у Механического завода. Вьюжило сильно, я купил розу.

Оделся в куртку Милитари, как последний мудак. Прихватил друзей. Пусть этот цирк достигнет высшей точки. Нет, я не так думаю. Мне оч-чень волнительно. Выпиваю на мор-розе бутылку пива под одобрительный хохот друзей. Ленинградское, с горчинкой.

Дальше все совсем странно. Катя высокая худая, угловатая блондинка с обветренными губами и голосом 18-летней, то есть ну очень взрослой. Она с недоумением принимает цветы, еле сдерживая смех. Подруга – страшная, ну взгляд точно вредный, она молча подстрекает Катю развернуться и уйти. Мои стоят как идиоты. Самое веселое звено – студент Макс, очень старый, лет 20 ему. Бесконечно травит липкие шуточки, его термины: «бабслапс», «литроболл», «пиздочёс», «ежовая маруха». Непринужденно курит, девочки ржут, мы стоим как дебилы. Расходимся.

На второй бы встрече встретиться наедине, но хер там. Я прихожу один, но лучше от этого не становится.

В школе: «Ну что, как там твоя Катька? Ебал?» – «Ага». – «Ого». Пацаны обступают кольцом: «Красава, проставляться когда будешь? Как тебе?» «Я тоже ебал – три гондона израсходовал, батя пришел, я гондон с кончой в сумку бросил. Домой пришел – мать пизды дала», – говорит Тимур. Санёк Сорокин подходит, долговязый такой, мечтает водилой быть, он очень похож на водилу, на дальнобойщика. Взгляд сосредоточенный. «А я не ебал еще, надо бы уже. Влад, а ты ебал?» – «Конечно», – отвечает Влад и сплевывает. – «Три раза. Одну стра-а-а-ашную блядь». «Везё-ё-ё-ё-т вам». Химичка Кочерга сзади притаилась, да как гаркнет: «А ну разошлись, пошляки!». – «А мы чо, а мы ничо, Татьяна Валерьевна. Это всё Славик».

Пьём водку, водка палёная, вонючая. Запиваем «Колокольчиком». Я не понимаю, как я снова оказался в этой зиме, снег снова тает, на улице мокро, желтые тусклые фонари, до экзаменов полгода. Ложное движение. Иногда жизнь кажется игрой без возможности сохранения. Не выдержал раунд с 2004-м годом – возвращайся, второгодник, начинай сначала.

На третье свидание Катя приходит одна, чтобы сказать, что мы друг другу не подходим. Сладкое чувство краха. Как бонус – возможность выплакаться.

Гора с плеч. «Черный альбом» Цоя. Снег падает, образуя слякоть, она противно чавкает.

Люся

Вот это письмо точно пришло после выхода объявления.

Люся приходит в сквер со своей косоглазой подругой Зоей (что они все ходят со своими страшными подругами?!). Я привожу своего дебильного приятеля Кефира. Паззл. Много молчания, неловкости, ощущения мертворожденности встречи. Люся мне не нравится, но всё ж таки девушка. Впрочем, наши впечатления взаимны.

Два часа тратим. Идём в Макдональдс, кормим девочек мороженым, хрустим картошкой. За соседним столиком компашка, как из американского молодежного сериала. Развязные девушки в модных штучках жадно пьют Колу, едят картошку, жадно макая в соус. Мы сидим с Люсей и неловко пялимся друг на друга, отводя глаза. Угловатая девочка, одетая во что-то бабушкинское (не хватает платка), с брекетами. Она смотрит на меня и думает: «Ну что это за лох…».

– Ну а как вообще?

– Че?

– Ну в школе там.

– Да ниче. А че?

– Да ниче…

На улице индейцы играют свою музыку, про Проспекту едет тройка. Точно – Тройка. Мы с Кефиром отлучаемся якобы в туалет, но обратно уже не вернёмся.

Кефир – мажор. Хвалится акустической системой ДжиБиЭль, которую мать ему подарила. Сидим, пьем «Ром и Колу», они отдают бабушкиной валерьянкой. Тоска пиздец. На улице зной, я сижу с Кефиром и кажется, девочки не будет никогда.

– Гля, – кричит Кефир.

– Где?

– Да вон.

По улице тащится трудовик с партой на спине. Все его зовут Борода.

– Спиздил.

– Думаешь?

– Знаю. Он уже таскал парты. Он тут рядом живёт.

– А зачем ему столько парт?

– На чёрный день.

Начинаем ржать. А вообще тупая история. Никогда бы не хотел Трудовика в пространство «Эротической Атлантиды», но в главе с Люсей его и нет.

– Кефир.

– Че?

– Помнишь, ты говорил, что у тебя рядом живет Лена?

– Какая Лена?

– Которая практикантка. Она у нас биологию вела.

– Ну.

– Ты говорил, что у тебя есть телефон.

Лена

Лене – 22, очень взрослая. С Леной легко. Но она не по объявлению, это наша практикантка по биологии.

Стоим на набережной, курим, пьём пиво. У Лены светлые волосы, короткая стрижка, челку немного обмакнула в синий. Красивые черты лица. Лара Крофт. Улыбается, ожидая, что я дальше предприму. Хорошо, я перед встречей еще банку выпил. С реки дует бриз. Вода еще не зацвела, даже немного кувшинками тянет. А кувшинки как духи натуральные.

– Лена.

– Че?

– Можно тебя обнять?

– Попробуй.

Обнимаю. Лена вообще невозмутимая девчонка.

Я представляю нас лежащих, обнимающихся. В виде единого четырёхногого и четырёхлапого зверя. На западном берегу Адриатики.

На Лене летняя маечка Gucci, под которой ничего нет, джинсы в обтяжку, оделась по-спортивному на встречу со мной. У тебя очень вкусные духи, Лена. У вас, Елена Сергеевна.

– Слушай, – отстранилась, – Я вспомнила тебя и твою контрольную. Я тебе пятерку поставила, ты молодец.

Контрольная…

Куда мы пойдем с Леной? Может, она к себе пригласит.

Хочется расплакаться и признаться в любви. Я смотрю и вижу только губы.

– Ты на задней парте сидел? А зачем мы встретились?

– Я хотел поболтать.

– А-а-а… ну ладно.

На корте играли в теннис, и шары периодически перелетали через ограду. Мы с Кефиром обычно тырили эти мячи, а мои дворовые собаки утаскивали их у меня. Мимо ходило много людей, по воде проносились катера, из динамиков играл Crazy Frog. Мы с Леной попрощались. Я ей звонил каждую неделю. На закате лета трубку взяла мама Лены:

– Молодой человек, Лена замуж выходит.

Я заплакал. У меня были надежды на этот забег.

Алёна

У Алёны мать держала точку на рынке, Алёна её замещала. Я приходил к ней тусоваться, сидел с ней рядом, отсчитывал покупателям сдачу. У Алёны прокуренный немного блядский голос, мы обнимались и целовались постоянно, не стыдясь ни продавцов, ни покупателей. Алёна классно целовалась взасос, у нее юркий игривый язычок. От неё пахло сигаретами вперемешку с духами и ещё чем-то фруктовым. Жарко, по телу течет пот, хочется чего-то больше. По рынку ходит местный фрик Ваня-дурачок. Он стырил шашлык из кафе, за ним бежит амбал с барсеткой, за ним – охрана. Ваню жестко бьют. Алена прижимается ко мне. У неё короткая джинсовая юбка. Я обнимаю Алёну за попку, она не отбрасывает мою руку.

Покупатель. Одышливый толстый мужик.

– Девушка, взвесьте вот этот арбуз.

Алёна отдирается от меня, кидает арбуз на весы.

– Семь килограмм. Пятьдесят шесть рублей.

Все видно через какую-то дымку. От Алены пахнет сладкими сигаретами. Приходит мать, она похожа на стареющую, но еще востребованную шлюху. Резкие стрелки, да и губы ядерно-красные. На башке – химия.

– Опять у тебя кавалеры? Смотри, Алён, я тебе товар доверяю, с тебя же спрошу.

Вечером мы с Алёной пьем пиво в парке. Никого нет. Я лезу в трусики. Она ойкает.

– Нет, лучше я, – шепчет.

Запускает руку мне в джинсы, расстегивает, мы целуемся, плывём. Играют «Гости из будущего». Я хочу с Алёной, только жить не с её матерью. Жить с не её матерью, хочу с Алёной… Да…

Кончаю. Небо озаряется фейерверком.

– Алёна, я тебя люблю.

Алёна кивает, но она сосредоточена на чем-то другом.

Если бы я знал актрису Еву Грин, я бы нашел ее в Алёне. Но тогда Алена была ни на кого не похожим существом. Я курю её тонкие сигареты.

– Мать говорит – в Краснодар уедем. Там у ейного ёбыря дом.

Выпускает струю дыма, деловито застегивает мои джинсы. Я щупаю ее грудь, допиваю коктейль.

– Ясно.

Это длинная августовская ночь. Люди прощаются с летом.