Текст книги "Двойники"

Глава двенадцатая

Этим утром дюк Глебуардус проснулся в скверном расположении духа и с сильной головной болью. Нет, на этот раз не шампанское и не шотландка были тому виной.

Дюк позвонил, и на звон, как всегда, будто из пустоты возник верный Самсон. Как обычно, дюк приказал кофе и утреннюю почту, да еще попросил принести из библиотеки тома сочинений Верова. И в ожидании задумался.

Известия из двадцатого были неутешительны. Двойник выдвинул совершенно нелепую и пугающую версию исчезновения Пима. Версия основывалась на приблизительном знании «Леса зачарованного».

«Да ерунда это, – думал дюк, – я-то, наконец, прочитал полностью. Что ж, «когда некто исчезнет из всех N миров…» Вот, Пим исчез в двух, это так. Так что ж выходит – эн равно двум, ведь большее нам неизвестно? Бред, однако».

В это дюк поверить не мог. Скорее, выходило другое. Символист Василий – вот загвоздка. Фигура сия была совсем неясна дюку. Глебуардус ощутил укол совести, ибо пили они с Пимом в тот роковой вечер вместе. Но кто ж знал? Кто мог предположить?

Да, тут определенно кроется загадка. И мысль перепрыгнула на Григория Цареграда, на эту дикую повесть нелепой Нины, на это странное… послание?.. предупреждение?

– Кофе, ваше сиятельство.

Глебуардус принял чашечку и перевел взгляд на серебряный подносик с газетами. Поверх вороха «Ведомостей», «Известий» и прочего лежал внушительный казенного вида конверт, опечатанный внушительными же красными сургучными печатями.

– Ступай, голубчик, принеси же и книги, – Верова старик захватить позабыл.

Самсон вышел. Дюк распечатал письмо. Писал давешний полковник жандармерии Кэннон Загорски, обращался к дюку в самых изысканных выражениях. Сперва полковник изливался в замысловатых извинениях «по поводу недостаточного проявления уважения к сиятельной персоне, продиктованного чрезвычайностью ситуации». Затем выражалась покорнейшая просьба еще раз побеспокоить его сиятельство. Предлагалось сегодня, буде такая возможность, посетить отдел Особых Расследований, присутствие коего помещается на Малой Бронной по адресу… «Полагаю, вы услышите для себя нечто небезынтересное. Полагаю также, вы по-прежнему принимаете участие в судьбе вашего друга, исчезнувшего столь загадочным образом. Искренне ваш полковник Загорски».

Пойти? Пожалуй, это имеет смысл. Позиция страуса в песке – не есть позиция.

И дюк кликнул одеваться.

Итак, беседа обречена была состояться. И она состоялась. Дабы не утомлять читателя, рассказчики сочли долгом опустить все малозначащие подробности длинного разговора, изложив его фрагментарно.

Итак, полковник Кэннон Загорски принял дюка в гостевом кабинете, именно предназначенном для создания вполне приватной обстановки. Никаких намеков на одиозность учреждения, а напротив – мягкие кресла, журнальный столик, массивный рабочий стол самого Загорски. Ковры. Камин.

Ну, наконец-то, ваше сиятельство! Рад, искренне рад, что вы верно истолковали мое приглашение. Прошу, располагайтесь, чувствуйте себя вполне… Да, разумеется. Понимаю, вы прежде всего обеспокоены именно судьбой вашего приятеля, приват-доцента Пимского. Разумеется, я введу вас в полный курс событий. Однако не это хотел бы сделать предметом нашего разговора. Да, именно тщу себя надеждой заинтриговать вас, дюк. То, о чем я собираюсь рассказать, не сомневайтесь, приведет нас с вами к разрешению загадки Пимского. Нет-нет, увольте, не сразу, никак не сразу. Позвольте, какой допрос? Напротив, вполне приватно. Не желаете ли кофе? коньяку? мусульманскую сигару?

Полковник вопросительно глянул на дюка, но тот лишь вскинул брови, и Загорски моментально понял – на эсклюзивность дюк не идет, желает остаться вполне в официальных рамках.

Загорски вздохнул и перешел к делу.

– Итак, ваше сиятельство, я хотел бы ознакомить вас с некоторыми… э-э… не вполне известными широкой публике аспектами нашей деятельности. Говоря «нашей», имею в виду прежде всего учреждение, в коем имею честь служить, а в особенности отдел Особых Расследований. Но не только и не столько.

Полковник говорил четко, напористо. Практически без обычного легкого акцента. Глебуардус усмехнулся:

– Забавно, полковник, право же, забавно. Полагаете, мне должны быть интересны ваши жандармские дела?

– Смею вас заверить – да.

– Неофициально? Конфиденциальную информацию? А потом это послужит законным поводом к шантажу и эксторции.

– Поверьте мне, то, что я имею сообщить вам, стоит того, чтобы рискнуть. Вы ведь любите риск?

– Положим…

– Кроме того, дело не имеет касательства ни к политике, ни к чему иному, годному для шантажа. Вашего слова будет достаточно, дюк. И потом, не забывайте об исчезнувшем приват-доценте. Речь пойдет о некой могучей тайной организации, впрочем, покуда гипотетической. Оговорюсь еще раз – организации не политической, не масонской, не сектантской и даже не вполне организации. Речь пойдет о тайном Сообществе Измерителей. А это, доложу я вам, право же, похлеще всех масонских лож, взятых вкупе с террористическими кружками, – Загорски сделал паузу и посмотрел на дюка еще внимательнее. Казалось, он ждал определенной реакции на свои слова. Тщетно.

Дюк с невозмутимо скучающим видом извлек из внутреннего кармана портсигар, раскрыл и предложил:

– Угощайтесь, полковник.

– О-о! Ацтекские? Это ведь нынче огромные деньги.

– Именно.

– Благодарю вас, дюк. Полагаю, о Сообществе Измерителей вы не слыхали.

– Нет. Не слыхал. И что они эдакое измеряют, чтобы ими заинтересовалось ваше ведомство?

– Вот, – Загорски картинно воздел перст и, описав им дугу, значительно указал вниз, под стол. – Вот здесь, ваше сиятельство, мы и переходим к главному.

– Если можно, соблаговолите брифли.

– Как вам будет угодно, ваше сиятельство. Итак. Современная наука, как известно, берет свои истоки от Паскаля и Галилея. Блез Паскаль измерял в храме частоту колебаний маятника по пульсу на своей руке, Галилео Галилей – скорости падения различных тел. Даже Архимед измерял.

Уловив неудовольствие на лице дюка, Кэннон пояснил:

– Я уже имел честь доложить – мы подойдем к интересующему вас аспекту. Понимаете, тема довольно деликатная, требующая определенных умственных усилий.

– Забавная дескрипция. В таком случае позвольте полюбопытствовать – вы причисляете Архимеда, Паскаля с Галилеем к этим вашим?..

– Нет, конечно, нет. О Галилее думать подобным образом и вовсе кощунственно. Все-таки пострадал от современных ему тайных служб. Но судите сами, дюк, наука не может оставаться наукой безо всяких измерений. И не только наука. Без измерения не построить дом, не сшить мало-мальски приличный костюм. Но наши Измерители желают всё выхолостить, оставить лишь измеряемое и измеримое. Хотят, чтоб мы о причинах мыслили исключительно через всевозможно мыслимые измерения. Совершенно как если бы о листе бумаги мы мыслили не иначе как о фрагментах, на которые его возможно разрезать.

С этими словами полковник демонстративно взял со стола ножницы и методично разрезал лист хорошей гербовой бумаги. Взглянул многозначительно на дюка. Сложил вновь плоскость листа из этих же самых фрагментов и продолжил:

– Что же в таком случае оказывается причиной мира? Измерение, каковое более нет возможности воспроизвести. Вы знакомы с понятием функции?

– В общих чертах…

– Советую познакомиться, интересно, знаете ли. Представьте – в момент времени мира, э-э, нулевой момент, еще невозможно было измерить ни вес вещества, ни его состав. Но можно было измерить что-то другое, чего мы в этом мире не наблюдаем. А уже из этого измерения в следующий миг, скажем, в момент «единица», оказалось возможным произвести измерения и массы вещества и разложить его на фракции. Надеюсь, я пока доступно излагаю?

– Однако. Кто ж таков наблюдал время Творения?

– Ну, это умозрительные построения. Я хочу показать одну важную мысль: мир для Измерителей – само измерение, описание. Кто-то впервые измерил что-то, из этого «что-то» родилась возможность измерить еще что-то…

– Путано излагаете, полковник. Впрочем, кажется, понимаю, куда вы клоните. Вы полагаете, мир для этих пресловутых Измерителей – запись в большой амбарной книге, столбец цифири.

– Браво, герцог, – загорелся Загорски.

– Да вы курите, курите, голубчик. Незачем прятать сигару, что я вам презентовал. Если будет угодно, ссужу вас ими неограниченно, поверьте, меня это нисколько не затруднит. Но при одном непременном условии – уж если вы взялись интерпретировать мой титул на русском языке, извольте называть меня князем, мы не в Галлии, знаете ли.

– О, само собой! Но как вы элегантно это оформили – в виде амбарной книги! От себя позволю одно-единственное уточнение: и амбарная книга в свой черед суть измерение-запись. Понимаете? Запись в записи… Измерители – древнее Сообщество. Оно глубже и прочнее любой конспиративной организации.

– Даже прочнее общества бомбистов?

– Вне всякого сомнения.

– Тогда, что ж, не умея прижать тех, вы беретесь за этих?

– Вы сами, князь, прекрасно понимаете, что есть побудительные мотивы политического порядка, а есть всемирного, – поморщился Загорски.

– Ого. И на что же покушаются эти супротивники, эти мерзкие дестройеры? Эти неуловимые хармеры? Рэкеры эти беспощадные? – Произнося саркастическую тираду, дюк нимало не улыбался и не выказывал сколь-нибудь заметного оживления на лице.

– Желаете конкретно, дюк? Что ж, извольте. На дух нации!

– Мелко. Даже не смешно, полковник. С подобным успехом можно развивать разговор об инородцах. Кажется, по версии вашего учреждения именно последние являются главными погубителями духа нации?

– Хм. Это официальная позиция представляемого мною учреждения. И она полезна для нас с вами, князь. Посудите сами, пока мы говорим о нашей борьбе с анархистами-террористами, революционерами, в том числе с инородцами, Измерители не догадаются, что настоящий объект нашей борьбы – они, Измерители.

– Но, позвольте, какой именно нации дух вы охраняете?

– Русской. Понимаю вашу иронию, дюк. Если б мы с вами жили в старушке Англикании, то англицкой. Другого нам, увы, не дано. Они действуют глобально. А мы расчленены, государственная политика не дает нам средств объединить усилия всех Особых служб. Ну да ничего. Я им и здесь на хвост пуд соли насыплю. Ведь что противно Измерителю? Его мучительно раздражает всё, что не берется в клещи логики, всяческое разнообразие, противоречия красок, отсутствие схем. А вот как он прочистит нам мозги от немотивированности да наполнит их холодной, всё поясняющей схемой – вот тогда наши душеньки и плакали. Вот так, мой дорогой князь.

– Красно излагаете, столь релиабильно, словно видели пресловутых супостатов воочию.

– Видел ли? Видел! И вы должны со мною согласиться, что нашему способу доверять можно. Я видел их как бы во сне. Что увидел? Структуру, воспитание ума, порядок. Мы с вами образованные люди и должны различать «порядок рабов» и «порядок свободных»…

– У слуг дьявола железная дисциплина и никаких страстей? Эту идею вы можете вынести на публичное обозрение, полковник, не сомневайтесь, она будет иметь успех. Однако забавные у вас сны, полковник.

– Когда вы ироничны, дюк, тогда-то вы недалеки от истинного. Царство дьявола – разделенное царство. Есть там и порочные разнузданные типы – эти, очевидно, и друг с дружкой воюют, и нас искушают. А есть вот такие – с железной дисциплиной, с железной волей. И есть не «там», о чем вы, вероятно, подумали, а здесь, на земле, среди нас.

– Столь глобальные конклюзии на основании одного лишь жандармского сна? Полковник, я всё больше убеждаюсь, что нам не о чем разговаривать.

– Не из одних лишь снов. Имеются более радикальные средства. Впрочем, я оговорился, утверждая, что Измерители здесь, среди нас. Покорнейше прошу прощения. Среди нас их нет. Они на Земле, но не среди нас, а иначе.

– Что же, вы им отводите резервации где-нибудь в недоступных местах планеты?

– Отнюдь. Посудите сами – добраться можно куда заблагорассудится, прогресс предоставляет нам соответствующие транспортные средства, да и Измерителям крайне желательно быть всюду, где есть мы.

– Но таким образом вы впадаете в контрадикцию с самим собой и понуждаете меня выслушивать ваши нонсенсы.

– Не горячитесь так, князь. А вообразите, что время нашего мира – суть кадры кинопленки. В каждом четном кадре – мы. А в каждом нечетном – они. Понятна картина? Если я не ошибаюсь, числится среди ваших знакомых, как его, гений синематографа? Анархо-индивидуал этот, Иван Разбой.

– Не вам, Загорски, судить о гениальности моих друзей. И просто о гениальности – не вам. Вы изрядный фантаст, полковник. Русский Жюль Верн на службе в жандармерии. Представьте, какая недурственная могла бы получиться беллетристическая стори. Вообразили?

– А вы не задумывались, почему именно Россия первой изобрела синематограф? И практически сразу же – в цвете.

– Синематограф? Слово-то галльское. Некие Люмьеры изобрели.

– Да нет же! Люмьеры перекупили идею у нашего бывшего коллеги, предателя, к прискорбию, стоявшего у истоков открытия. Впрочем, история эта – для иного разговора. Мы, русские, потому и изобрели кино, что более иных галлов и прочих знаем, кто таковы Измерители и как с ними возможно сражаться. Видите ли, дюк, изменяя соответствующим образом скорость хода киноленты, а именно – производить съемку наивозможно быстро, а воспроизвести фильм вполне обычно, мы можем зафиксировать те моменты времени, в которых обитают Измерители, «нечетные», так сказать, кадры времени. Теперь поверили?

– Полковник, ведь я же не дурак, не так ли? Вы должны отдавать себе отчет, что покуда я соображать не разучился. Одно дело – философическая аллегория времени и киноленты, совсем другое дело – сама кинолента.

– Разумеется, князь. Однако дело заключается в том, что если очень быстро крутить «ручку», можно достичь столь мелких, наимельчайших интервалов времени, приходящихся на каждый кадр ленты, что эти интервалы и окажутся наимельчайшими интервалами времени нашего мира, мельче которых быть не может. И тогда станет возможно разделить их на четные и нечетные и отснять как те, так и эти.

«Марк бы это назвал квантованием времени. Пожалуй, Марк, беседа эта будет для тебя небезынтересна».

– Полковник, но ведь современная наука покамест не открыла дробность времени, равно как и дробность пространства. Это недоступно инвестигации, даже сколь-нибудь приблизительной.

– Мы должны идти быстрее науки. Обстоятельства таковы, что не терпят малейшего промедления.

– Кто такие «вы», в конце концов?

– Кто такие «мы»? – Кэннон выдвинул ящик стола и извлек оттуда папку с делом. – Вот-с, не изволите ли ознакомиться? Это досье на вас, мой дюк. Заметьте, досье собрано не Жандармским Управлением и не полицией. Замечательное досье, не находите? Таких документов в официальных учреждениях не готовят, не та в учреждениях квалификация.

Глебуардус бегло пролистал дело. В папке содержались подробные описания некоторых эпизодов его собственной жизни, в которых кроме него, да иногда Пимского, никого более и не было. Был, правда, один раз Иван. Кто же в таком случае мог донести? Разве что сам на себя. Видеосъемка? Скрытая камера? Какое там… Мы пока еще не в двадцатом столетии.

– Занятное чтение, не находите? Могу поспорить, вас весьма интригует метод снятия информации.

– Вы даже не представляете, полковник, что меня сейчас интересует. Могу держать пари, полковник, что шею вам сверну не более чем за пять секунд.

Спокойствие, с которым это было произнесено, не понравилось полковнику.

– Боюсь, здесь с вами, князь, держать пари смертельно. Ибо вы себя в Морскую Войну зарекомендовали, командир батальон-кортежа «Смертный Ужас». Поэтому спешу разъяснить. Сон – вот наш главный козырь в получении информации. Через сон можно совершенно невозбранно наблюдать самые интимные и скрытые события, свершаемые в этом мире. Верьте мне, дюк. Хотя, когда у вас в руках такое досье, не верить мне в высшей степени неразумно.

Глебуардусу показалось, что именно такого ответа и следовало ждать. Опять необычные свойства сна. На этот раз чудеса сновидений показывает полковник жандармерии. Кажется, что весь мир вращается вокруг сна, словно вокруг своей тайны.

– Да нет, как раз разумно. А впрочем, полковник, как у шулера, в рукаве всегда обнаруживается запасная колода.

– Князь, мы с вами уже пересекли ту черту, когда возможно было скрывать и таиться. Теперь всё начистоту. Я не играю краплеными картами и скрывать мне от вас нечего, да и незачем. Перед лицом несомненной и безжалостной угрозы со стороны Измерителей нам никак не сростно играть в кошки-мышки и прочие варварские игры.

– Мило заговорили, полковник. Тогда вот что, пожалуй. Извольте доложить всё, сейчас и без намеков на скрытые резоны.

Полковник произнес внушительную лекцию. Оказалось: Платон боролся с измеряющими, полагая, что геометр, оперирующий наглядными приспособлениями, – ремесленник, а не ученый. Аристотель тоже боролся. Вообще, все древние философы боролись. А быть ученым, не являясь философом, по их мнению, никак не возможно. Это уж потом яд проник в члены организма науки вследствие девальвации философии. И пошло-поехало.

Зачем Измерителям это нужно? Чтоб наука, исходя из измерительных предпосылок, когда-нибудь открыла способ проникновения мира-времени Измерителей в наше время-мир, в наши четные кадры ленты времени. И тогда Измерители установят свое владычество повсюду, во всем времени. А мощь их – поболе человеческой. Покуда она сдерживаема самим устроением времени. Но тем не менее они давно научились влиять на наши умы, избранные умы, умы эпохальные. Однако вторгаться телесно в наш мир, мир четных кадров, не могут, пока не могут. Для этого необходимы с нашей стороны некие, никому покуда неизвестные действия, направляемые ими. С этой целью они должны подвести земную научную мысль к некоему роковому открытию и надоумить людей использовать сие открытие. К этому и идет дело. Мы же, антиизмерители, не можем воспрепятствовать их воздействиям на мысли творцов науки, тем более что мы заранее не знаем – кому придет в голову та или иная свежая идея, приближающая то самое роковое открытие. Такие вот пироги с ягодой-морошкой.

Как боремся? Проникаем мыслительно, во сне, в кадры Измерителей и подсматриваем. Во сне настоящих трудностей с четностью временных интервалов нет и не будет. А мы умеем видеть сны, дюк, уж поверьте. Как можно доказать, что Измерители не проникли в мой разум? Есть способ. Довольно неприятная и болезненная процедура. Мы ее проходим каждую неделю. И вам отныне придется. Да, отныне вы один из нас. Вы же понимаете, что просто так вас теперь отпустить мы не имеем права. Иначе Измерителям достанется такой ценный подручный.

И вот теперь вам всё касаемо приват-доцента Пимского должно стать ясным. Пимский когда исчез? Нет, не ночью, а во сне. Только во сне стирается грань четности кадров времени.

– Предположим. Как я понимаю, вы излагаете о проникновении мысли спящего за эту грань. Но субстанция, тело то бишь, как может совершить это?

– А что такое тело, субстанция, как не особое состояние мысли?

«Что-то в эдаком роде я слыхал. Но от кого и при каких обстоятельствах?»

– Поймите, дюк, всё говорит за то, что мерзавцы изобрели-таки способ проникновения в нашу субстанцию. Теперь они могут забирать вещественные объекты отсюда – разумные, могущие спать объекты…

– Не рекомендую так бездушно о моем друге.

– Но сами сюда входить не могут, о чем я вам только что докладывал. И вот представьте себе, что будет, если они похитят отсюда всех нас, антиизмерителей. Катастрофа! Исчезнет последняя надежда человечества избежать вечного рабства!

– Но почему именно Пимского?

– Вы и сами прекрасно сознаете. Потому что спал он весьма необычно, ваш Пимский. Жаль, очень жаль, что мы им заинтересовались столь поздно и так поверхностно. Много тайн унес он с собой. Теперь вы должны со всею остротой понять – насколько вы необходимы нам, человечеству. Вы один знаете такое о Пимском, что никому другому не узнать вовек.

– Увольте. Вы вполне можете обойтись собственными средствами, этим вашим особым родом сна.

– Не можем. В голову к вам залезть мы, увы, не в силах. Прошлое увидеть во сне? Но наши возможности подробного изучения прошлого во сне ограничены. Большими временными интервалами мы можем сновидеть только настоящее.

– Позволю себе отвергнуть ваши предложения. Взамен могу обещать полную конфиденциальность нашей беседы. А что до «измерителей» – так незачем и беспокоиться. Как только они заберутся ко мне в скаллбокс, – дюк постучал пальцем себе по лбу, – вы же немедленно всё и распознаете.

– Нет. Не так всё просто, князь. Во-первых, мы нуждаемся в вас. И нуждаемся как в искреннем нашем соратнике. А во-вторых…

– Достаточно первого – вы, само собой, не отпустите меня.

– Вот видите. Если что – повесим на вас дело «об изощренно-циничном убийстве приват-доцента Пимского». Если благодаря августейшему покровительству вы погасите неминуемый скандал с непредвиденными для вас последствиями, прибегнем к более радикальным мерам.

– Это-то я и хотел от вас услышать. Теперь могу прямо заявить, полковник, что смерти я не боюсь, а равно всякоразных мыслимых телесных мучений. Раз вы во мне так нуждаетесь, предлагаю следующие правила наших отношений. Иных правил, полагаю, предложить не смогу. Так что соглашаться придется вам, милейший. И немедля. Первым делом вам надлежит принести извинения за ваше свинское хамство. И встаньте, полковник. Встаньте, вы разговариваете с наследным дюком, полномочным тайным государственным советником и членом Военной Коллегии!

Полковник дико изменился в лице. Багровое пятно стало расплываться по лицу, от лба к шее. Полковник медленно поднялся из-за стола и…

Сиос

Сиос – «звучащий» язык гиперборейских манускриптов.

Лист манускрипта гипербореев скорее напоминает картину, написанную талантливым ребенком, – замысловатое переплетение бегущих в разные стороны и снова встречающихся разноцветных линий на белом листе. Линии семи цветов радуги вьются вокруг горизонтальных черных линий, образуя суть, полифоническое звучание написанного. Линии цветов радуги – звучащие линии. В тех местах, где они пересекаются друг с другом, – рождается звук. Один и тот же звук может звучать по-разному в зависимости от того, в каком смысловом слое он читается, с какими и со сколькими линиями в узле пересекается этот цвет. Но и один звук может записываться по-разному, разными узлами – объяснить это еще сложнее.

Письмо гиперборейского манускрипта создается наложением всё новых смысловых слоев – линий, узлов на уже написанные слои. У каждого смыслового слоя свои узлы на общей белой линии. Но один и тот же узел может принадлежать сразу нескольким смысловым слоям, если в нем сходятся линии от узлов разных слоев. И в зависимости от того, в каком смысловом слое читать этот узел – такой звук он и породит, один узел может издавать несколько звуков.

Когда гиперборейский текст читается – то «снимается» с листа мелодия одного избранного для прочтения смыслового слоя. И, воспринятая, мелодия звучит в душе, порождая движение смысла в разуме – текст под неё, звучащую в душе, творится читающим по ходу чтения, его собственными словами. На первой странице манускрипта обычным линейным черно-белым письмом обозначены элементы, привязки того места, эпоса, города – словом, мира, которому посвящен текст; узнаешь «сцену», «картины», «декорации», относящиеся к манускрипту. И, зная это, уже можешь читать «звучащее» письмо, рассказывать сюжет выбранного смыслового слоя.