Текст книги "Золотая свирель. Том 1"

Причал парома был пуст, а сам паром болтался где-то посередине реки и, кажется, удалялся. Я направилась к аккуратному домику, стоящему на склоне чуть в стороне от дороги. Еще не дойдя до домика, увидела лодку у дальнего конца причала. Вернее, обе лодки: и маленькую плоскодонку, и парусную, которую Кукушонок вернул обратно благодаря собственной догадливости.

Едва я подошла к домику, внутри забрехала собака. На нее невнятно прикрикнули, затем дверь отворилась. Выдвинулся впечатляющих размеров торс – голый, коричневый и гладкий, словно обкатанный морем валун, а на монументальных его плечах, почти лишенных шеи, небольшим плоским камнем лежала голова. Лицо терялась в бурьяне желтовато-русых волос, так похожих на жухлую осеннюю осоку. Из бурьяна тяжелым косым ломтем свешивалась губа – будто кто-то копал червей, выворотил лопатой глинистый пласт, да так и оставил рану земную зиять мокрой, мясного цвета пульпой. И нижний ряд желтых зубов светился в глубине ее, как обнаженные корни.

Пауза. Недоумок Кайн от неожиданности поперхнулся воздухом, потом ткнул в меня трясущимся пальцем и завизжал. За его спиной на два тона выше завизжала собака. Я шарахнулась прочь – дверь с грохотом захлопнулась. Лязгнул опускающийся засов, и только тогда истерический визг перешел в скулеж и хныканье. Похоже, там, за дверью, человек и собака жаловались друг другу на утренние кошмары.

Я отошла от греха. Значит, Кукушонок в паре с отцом крутят сейчас ворот на пароме. Иначе набежали бы на крики. Ничего, найду парня попозже, еще весь день впереди.

И чего этот недоумок так меня пугается? Какая я ему навья? Навий вообще не бывает… наверное. Мало ли что дурачок мог вбить в свою бестолковую голову? Он просто глупый сумасшедший. И собака у него сумасшедшая.

По дороге к городу двигался поток пеших и конных, груженых телег, повозок и фургонов. Один раз даже прогнали отару овец. Небо стремительно накалялось, над дорогой повисла пыль. Я сошла с обочины на некошеную луговину.

Пустой луг полудугой охватывал лес, за ним, далеко-далеко виднелись гребни скалистых холмов. Под ноги мне попалась тропинка. Здесь, в стороне от гама, воздух полнился стрекотом, норовистым гудением, медно звенела высокая мертвая трава, пахло отцветшей полынью, и было необыкновенно ясно, что осень уже перешагнула порог и стоит в дверях – хоть никто еще этого не заметил.

* * *

Книга. Драгоценнейшая книга. Где она теперь?

Я думала о книге, которую мы с юной королевской невестой читали тогда, в прошлой жизни. Которая сулила открыть нам двери за грани нашего мира, позволить причаститься настоящей магии. Не деревенским заговорам и мелким фокусам, каких я нахваталась у Левкои, не травкам-корешкам, и даже не тем сто раз переписанным трактатам, которые я разбирала со словарем в вербенитском монастыре. Чему-то гораздо более грандиозному. Более сокровенному. Общению с волшебными духами, обретению собственного гения. Могуществу – это особенно привлекало Каланду, ну на то она и королева. А мне мерещились полеты, свобода, сияющие вершины и звездные россыпи, чтобы играть огнем, как мячом, обнимать ветер и беседовать с дролери из холмов.

Что ж, последнее мне удалось, ничего не скажешь. И, главное, без премудрой книги.

Я остановилась, потому что передо мной была яма. Яма с обвалившимися краями, заросшая крапивой и ежевикой. Я удивленно огляделась. Куда это меня занесло?

Лес здесь уже заметно поредел, и впереди, между сосновых стволов, виднелись каменистые бока ближайшего холма. Ага, это я шла к востоку, сначала по тропинке, потом зачем-то свернула в лес… Тропинка, скорее всего, вела к деревне. Но я свернула. И пошла напрямик?

Я обошла яму, путаясь в мусорном подлеске, спотыкаясь о какие-то черные камни и черные трухлявые бревна. Тропинки не было. Я в самом деле пришла сюда без дороги. Еще раз огляделась.

На краю зрения вспыхнуло что-то белое – я присмотрелась. Белое светилось среди веток здоровенной липы, так высоко, что и не разглядеть. Я снова принялась бродить по подлеску, чтобы найти место, откуда это белое можно рассмотреть. Липа росла шагах в десяти от ямы, и я подумала: липа не то дерево, чтобы расти в глухом лесу. По крайней мере, в тесноте ей до таких размеров не вымахать. Значит – тут когда-то была поляна или расчищенное место. А яма – это все, что осталось от дома.

Наконец я разглядела белое пятно среди ветвей. Даже не то чтобы разглядела. Просто болезненная догадка, проклюнувшаяся в сердце в момент, когда я увидела яму, развернула жгучие листья и хлестнула меня по глазам. Там, высоко, в развилке ветвей, светился под солнцем коровий череп – знак того, что в доме поблизости живет знахарь. Липа выросла с той поры, и череп вознесся почти в небеса.

И я снова подошла к яме:

– Здравствуй, Кустовый Кут. Здравствуй, Левкоя.

«Здравствуй»! Кому тут здравствовать? Крапива вон здравствует благополучно, экие заросли вокруг… Птички свиристят. Мураши ползают. Ежевика сизая, крупная, смотрит из тени как глаз, бельмом затянутый. Шла бы ты отсюда, Леста Омела, не твой это дом.

– Простите меня, – сказала я.

И почувствовала, что и эти слова не к месту. Здесь не тот берег и не этот. Здесь просто небытие.

Я повернулась и пошла прочь.

Принцесса Мораг

На рынке в городе я купила два шерстяных одеяла, суконный плащ цвета еловой хвои, клетчатую шаль в два оттенка серого, мягкие сапожки, на размер больше, чем мне требовалось, и благоухающий сандаловый гребешок. Еще я купила зеркало – такое, как мне хотелось. Хрустальную пластину, запаянную в серебряную рамку, с решетчатой ручкой, украшенную кораллами и бирюзой. Одно это зеркало стоило в три раза дороже всех остальных моих покупок, вместе взятых, включая комнату и обед в трактире «Королевское колесо».

Теперь же, сидя на постели в запертой комнате, я смотрелась в зеркало. Искала в отраженном лице следы того, что так пугало беднягу Кайна, но ничего подозрительного и беспокоящего не углядела. Лицо как лицо, обычное простоватое лицо амалерской девушки. Вот только кожа не тронута даже тенью загара – это в конце лета! И веснушки как-то выцвели, стерлись, словно от многочисленных стирок. И губы побледнели – я помнила точно, что рот у меня был яркий, большой, Каланда все надо мной посмеивалась, – а теперь губы сделались совсем бескровными. Словом, бледная моль смотрела на меня из зеркала. Выполосканная в воде и вылинявшая до полной прозрачности.

Гадость какая. Может, купить румян и сурьмы и накраситься, как те девочки, что сидят внизу, в трактирном зале?

Далеко, в Бронзовом замке на скале, ударили колокола. Звон поплыл волнами, сверху вниз, перекатываясь через крыши. Пошла четвертая четверть.

Я отложила зеркало. Поднялась с кровати и вышла, заперев дверь на ключ. Комнату я взяла на полных двое суток и собиралась эту ночь провести в постели, как все нормальные люди. Я ведь не обязана торчать в гроте день и ночь, правда? А мантикор не подохнет, если я один вечер его не навещу.

Внизу, в зале, ко мне привязались какие-то подвыпившие парни. Их ничуть не смущало, что я бледная моль, видимо, после третьей-четвертой кружки любое существо в юбке становилось для них прекрасным и желанным. Меня ухватили за рукав и попытались усадить за залитый вином стол. За столом, в обнимку с парнями уже сидела пара раскрашенных красавиц.

– А ну пусти! – рявкнула я и ударила по руке какого-то кудрявого верзилу.

– Ыг-ыкк! – обрадовался он.

Красавицы захихикали. Верзила ляпнул меня пятерней по груди, я рванулась и врезалась спиной в его соседа. Кружка соседа грянулась мне на платье, заливая белоснежный подол пенистой жидкостью цвета венозной крови с резким уксусным запахом. Компания захохотала, а кудрявый уцепил меня за пояс и потащил к себе.

– Ки-иска… ик! Не шали!

– Пшел вон, урод!

– Уро-о-од? Да я тебя…

Обеими руками я перехватила летящую мне в лицо ладонь.

– Стой! – Я жутко вытаращила глаза на его раскрытую руку. – Вижу, вижу! Опасность! Ярый огонь пересекает твою линию жизни! Сегодня вечером тебя встретит пламя! Спасайся или не доживешь до ночи!

– Что? – опешил верзила.

Пользуясь моментом, я отскочила. Компания пораскрывала рты.

– Берегитесь! – продолжала вещать я. – Этот человек обречен, сегодня вечером его пожрет пламя! И любого из вас, – я ткнула в каждого пальцем, – если вы окажетесь рядом! И тебя, красавица! И тебя, рыженький, и тебя, лопоухий. И тебя, девочка, а ты так молода, чтобы сгореть заживо…

– Сумасшедшая, – почти трезвым голосом заявил лопоухий с младшей из красавиц на коленях.

А младшенькая вдруг взвизгнула и уставила на меня дрожащий пальчик. Я быстро окинула себя взглядом – ну конечно! Платье мое сияло первозданной белизной – не единого пятнышка. Словно и не проливалась на подол полная кружка кислого вина. Я засмеялась – негромко и как можно более омерзительно.

Все. Теперь быстренько за дверь.

Спектакль, конечно. И не очень красивый. Могла бы и посидеть шестую четверти в веселой компании, выпить пару кружек кислятины, потискаться с кудрявым верзилой, потом попроситься во двор и смыться. Обо мне бы и не вспомнили. А теперь… да ладно. Они все там уже хороши, кто им поверит.

К тому же я в самом деле увидела знак огня на ладони верзилы. Прямо поперек линии жизни. Насчет сегодняшнего дня – это, наверное, слишком, но парню действительно в ближайшем будущем грозит гибель от пламени. Может, поостережется…

Жара уже спала. С реки тянуло прохладой, тени из исчерна-синих превратились в голубые, и пыль, весь день висевшая в воздухе, мягко устелила брусчатку. Начинался вечер, покойный и блаженный. Почти все двери были раскрыты, в дверях стояли хозяйки, уже без передников, в свежих ярких косынках, и вели беседы с соседками. В вынесенных на улицу креслах сидели старушки, а вокруг крутились дети.

За городскими воротами воздух был нежен и свеж, и чуть-чуть пах морем. Я прошла по пустой в этот час дороге и остановилась перед спуском на причал. Паром стоял здесь же, и два каких-то загорелых дочерна мальчугана удили с него рыбу. Над крышей дома курился дымок – там, наверное, ужинали. Я отошла подальше на косогор, и села на мелкую кудрявую травку, которая не жухнет до глубокой осени, я даже название ее вспомнила – спорыш птичий. Некоторое время я следила за дверью, потом перевела взгляд на освещенное окошко. Забавные звери люди, без огня им никуда. Солнце еще не село, а уже зажгли свечу.

* * *

Сумерки

– Почему ты никогда не разводишь костер, Ирис?

– Мне хватает тепла моего плаща. А тебе холодно?

– Нет. Просто с костром уютней. Когда горит огонь, любое место становится жилым.

– Ты так считаыешь? – он искренне удивился. – Для меня все наоборот. Огонь – это длинная дорога к пустому дому. Чем больше огня, тем страшней и тоскливей место, где он горит. Мой брат любит огонь, но он волшебник, и его дорога бесконечна.

– Чем же тебе огонь не угодил?

– Не только мне. Впрочем, огонь тут ни при чем, он просто напоминает нам о войнах и бедствиях и о том, кто не посчитался ни с кем и ни с чем, чтобы стать величайшим. Его следы не погасли до сих пор, но теперь ни что, кроме любопытства, не заставит их искать.

– О ком ты говоришь?

– Об Изгнаннике. – Ирис поднялся с песка. – Если тебе интересно, я покажу его следы.

Он пошуршал в зарослях, потом вернулся. В руке у него была палка, обмотанная сухим мхом, как паклей. В другой он нес два камешка.

Палку он воткнул в песок и опустился рядом на колени. Ударили друг о друга кремешки, сноп искр брызнул на мох и сразу же занялось пламя. Через мгновение у наших ног горел настоящий факел. Правда, мха на палке было всего ничего, и гореть ему недолго.

– Я сейчас сушняка принесу!

– Стой. – Ирис ухватил меня за рукав. – Смотри.

Он указывал куда-то в темноту вдоль берега. Я прищурилась: там, за ивовыми кустами, за черной решеткой ветвей, мерцала оранжевая точка.

– Отражение?

– Нет, это королевская вешка. Тропа Изгнанника. Хочешь взглянуть?

– А то! Пойдем?

– Пойдем, – согласился он без восторга.

Прибрежная трава была скользкой от выпавшей росы. Мы шли вверх по течению, пока оранжевая точка не превратилась в небольшой костерок, разложенный на галечной отмели. Маленький рыбачий костерок из плавня и сухих водорослей, вот только никаких рыбаков рядом не наблюдалось. Круг света плясал по песку, и на поверхности воды то раскрывался, то складывался огненный веер.

– Ого! – сказал Ирис. – А вон и следующая вешка.

Рыжая звездочка светилась на вершине холма над рекой. Когда мы наконец вскарабкались наверх, она обернулась пылающим кустом, к которому даже подойти было страшно. Он трещал и распадался на глазах, горящие ветки валились в траву, взрываясь каскадами искр, и вокруг хлопьями летал пепел.

– Кто его поджег? – возмутилась я.

Ирис покачал головой и усмехнулся:

– Мы с тобой. Мы зажгли их все. И вон те тоже.

Он указал вперед. Внизу, в темной лощине между холмов, трепетала пламенная бабочка о двух крылах.

– Там целых два огня! – удивилась я.

– Да, потому что тропа Изгнанника рано или поздно выводит к дороге.

Одолеть расстояние до последней вешки оказалось сложнее всего. Склон зарос елками и ежевикой, скрывавшей колдобины, я, похоже, пересчитала их все, а из пары особенно коварных Ирису пришлось меня вытаскивать. Ничего себе, королевская тропа! Черт голову сломит…

– Все, – приободрил меня Ирис. – Теперь будет легче. Это дорога к Пустому Городу.

Да, это была дорога, мощенная белыми плитами, широкая и гладкая. На обочинах, друг против друга, стояли каменные тумбы, на тумбах – пара каменных чаш, и в обеих горел высокий огонь. Я подошла к одной и заглянула, жмурясь от жара. Внутри клубилось слепящее марево, но питала его пустота – ни угля, ни масла в чаше не оказалось.

Я подняла голову и огляделась. Дорога бледной веной уходила в ночь, и там, где черный язык леса слизывал ее со склона, горели два рыжих глаза. По другую сторону огненных чаш не мерцало ни единой искорки. Горящий куст тоже скрылся за темной вершиной.

Ирис обнял себя за плечи и поежился, словно ему было зябко между двух волшебных факелов.

– Хочешь идти дальше?

– Конечно, – закивала я. – И куда мы в итоге придем?

– Все дороги ведут к Городу, а тропы ведут к дорогам, – сказал Ирис. – А пламя связывает их одну к одной. Где бы ты ни был, стоит зажечь фонарь, и огонь проводит тебя к Сердцу Сумерек. Так повелел Сумеречный Король. Но он перестал быть королем, и Город перестал быть Сердцем Сумерек, а огонь остался огнем, и поныне выполняет то, что ему велели.

Идти по дороге было не в пример легче. Еще пара чаш, а потом еще пара остались позади, дорога нырнула в долину, потом начала подниматься, довольно круто, и на гребне холма, на фоне неба, загорелись очередные маяки.

– А почему Сумеречный Король перестал быть королем?

– Чтобы заполучить Стеклянный Остров, он продал душу Полночи, а Полночь обманула его, как она всегда это делает. Помощники, которых дал Изгнаннику Холодный Господин, не слишком-то ему помогли.

– Короля изгнали?

– Да. Он желал вернуться, и снова заключил договор с Полночью, обещав ей то, что теперь ему не принадлежало, и то, что не принадлежало ему никогда. Он пытался пройти через Врата на Стеклянный Остров и провести свои войска – полуночных тварей и смертных солдат. В сраженнии погибли все, кто в нем участвовал. С обеих сторон. Вместе с ними – наш с Враном старший брат.

– О-о… Как печально.

– Такова цена алчности и предательству. Изгнанник очень дорого стоил Сумеркам.

– Он тоже погиб?

– Да. Полночь заполучила своего раба.

– Но ведь эту дорогу проложил он?

– Когда еще не был Изгнанником. Пустой Город – его рук дело, и он до сих пор очень красив, хоть и покинут давным-давно. Стой здесь. Дальше мы не пойдем.

Мы уже выбрались на гребень холма, и я ахнула: внизу, в широкой долине, блистало и переливалось огнями несметное сокровище, ало-золотая сверкающая груда, над которой куполом стояло светлое зарево, медовый светящийся туман. Словно звездные лучи, разбегались от него бесчисленные огненные дорожки; на одной из них стояли мы с Ирисом и молчали, задохнувшись от великолепия.

Волшебный город в ожерельях огней, где горит каждое окно и все двери открыты и освещены. Сперва мне показалось, он разрушен, слишком уж мягкие и пологие очертания были у его стен. Потом – рывком – до меня дошло: стены густо заплетены вьющимися растениями, словно на город набросили парчовое покрывало. Из долины дохнул ветерок, теплый, как в летний полдень, и сладкий от запаха роз. Огни мерцали сквозь листву, озаряли шатры цветущих веток, весь город, укутанный в янтарный свет, был полон уютнейших, замечательных закоулков, казалось, он готов к празднику, и вот-вот грянет музыка, и жители выйдут из домов.

Какое-то движение на краю зрения, взгляд метнулся к качнувшейся ветке.

Тишина. Ничего.

– Там кто-нибудь живет? – спросила я с надеждой.

– Только звери и птицы, – ответил Ирис. – Только они.

* * *

280 год от объединения Дареных Земель под рукой короля Лавена (сейчас)

Опять лаяла собака. Она стояла на дощатой дорожке, проложенной от крыльца к причалу, и лаяла. На меня. Черная, с белыми пятнами дворняга. Она лаяла издали, с истерическими нотками, с подвываниями, а когда я поднялась на ноги – отбежала за угол дома и принялась тявкать оттуда.

Из двери выглянул седой мужчина, видимо Кукушоночий отец. Обвел глазами окрестности, но меня не заметил или не обратил внимания: я все-таки стояла дальше, чем обычно останавливаются чужаки, облаиваемые собаками. Потом из дома вышел Кукушонок.

Что-то подсказало мне – кричать и махать руками не следует. Я просто стояла и ждала, когда он меня заметит. Кукушонок был внимательнее родителя. Он обнаружил меня почти сразу. Я молча наблюдала, как он обернулся, проговорил что-то в раскрытую дверь и направился в мою сторону.

– Барышня, – сказал он, подходя. – Ну здравствуй, что ли.

На нем была полосатая полотняная безрукавка с бахромой по низу – когда-то, наверное, праздничная, но теперь по ветхости потерявшая цвет и вид. Белая рубаха под ней свежо и вкусно пахла стиркой, а медная солька болталась поверх рубахи.

– Я разочарована, Ратер. Почему ты ушел?

– Ты врушка, барышня. Ты опять соврала.

– Я испытывала тебя. И ты не прошел испытание.

Он хмыкнул:

– Так какого ляда заявилась?

Я отвела глаза:

– Ты мне нужен.

– Прям-таки нужен? Свечку за тебя в храме поставить? Или по душу мою пришла?

– Какую душу?

– Дурак наш кричит, что белая навья по городу ходит, его, дурака ищет. Теперь вот заперся в кладовке и не выходит. Батя ему миску в кошачий лаз подсунул. – Кукушонок вздохнул, оглянулся на дом. – Пойдем, – сказал он, – прогуляемся. Побалакаем.

Панибратски положил мне руку на плечо и повел по тропинке вдоль реки. Прочь от города. В Кукушоночьей ауре не ощущалось ни робости, ни трепета, ничего того, что так помогало мне ночью. Я как-то растеряла все свои заготовленные монологи. Теперь идея пригрозить адским псом не казалась мне удачной.

– Ну? – подтолкнул Кукушонок. – Чего тебе от меня надобно?

– Помощи.

– Какой такой?

– Обыкновенной. Рыбы купить, отвезти ее на остров. Рассказать мне, что в городе происходит. Держать язык за зубами, конечно. Ничего такого сверхъестественного. Ничего, кроме обычных услуг.

– Угу, – задумался парень.

– Я бы наняла тебя.

– Опять золото сулить будешь?

– А какую плату ты потребуешь?

Он помолчал для значимости.

– Правду.

– И все?

– Правду, но чтоб не только на словах, но и на деле. Я сказки-то знаю, и как ваша братия горазда передергивать деловые соглашения тоже знаю. Наслышан, барышня хорошая. Так что вот. Ты знаешь, чего я хочу.

Здрасте, приехали. Записал меня в какую-то «братию».

– Я знаю, что ты хочешь поглядеть на мантикора.

– Ну так!

– И все? А если я тебя просто найму? За деньги?

– Которые на следующий день превратятся в хлам?

– Которые как были золотом, так и останутся. Вот это, Ратер, истинная правда. Настоящие деньги. Только старинные. Тот самый знаменитый клад.

– Тогда мантикора мне не видать?

– Зато по золотой авре каждую неделю, Ратер. Купишь все, что только пожелаешь. Поможешь семье. Не будешь больше горбатиться на этом пароме, купишь дом в городе, купишь большой корабль, наймешь команду, поплывешь куда-нибудь в Андалан, а то и к Полуденным Берегам, привезешь оттуда ковры, виноградное вино, слоновую кость… Ратер, ты же парень разумный и дальновидный. С твоей головой, да с деньгами…

Кукушонок остановился. Повернулся ко мне. Янтарные глаза его потемнели.

– Вот и найми кого-нить другого! У кого при виде золота ухи затыкаются, глаза закрываются и мозги отшибает начисто. Он те за золото пятки лизать будет. А я не из таковских, я свое сам заработаю. Мне твоих подачек даром не нать!

– А тебя куда девать прикажешь?! Ты знаешь уже слишком много!

Он засмеялся:

– Под воду. Камень на шею – и в реку.

– Да ты что? – я остолбенела. – Ты… соображаешь, что говоришь?

Он смерил меня скептическим взглядом:

– Да ты утопленница ли? Кто вчера меня стращал – на дно, мол, утащу…

– Не знаю… – я опустила голову. – Не знаю, Ратер. Меня связали по рукам и ногам, заткнули рот и бросили в Нержель. С одного из причалов там, в порту. Во время прилива.

Пауза. Мы молчали, стоя друг напротив друга на прибрежной узенькой тропинке. Ратер смотрел куда-то вбок. Я проследила его взгляд – он разглядывал наши длинные тени, что легли на косогор, головами почти касаясь идущей поверху большой дороги.

– Я поспрашал сегодня… – каким-то хриплым голосом заговорил наконец Кукушонок, – Поспрашал батьку… топили ли ведьм в наших краях?

– Ну? – я вскинула голову.

– Баранки гну. Он сказал – было дело. Пару раз топили. Пару раз жгли. По ловле ведьм у нас псоглавцы мастаки. Так что берегись.

– Кто это – псоглавцы?

– Че, не знаешь? И впрямь, дикая ты. Монахи это, перрогварды. А что до ведьм – батька как принял на грудь пинту имбирного, так и попомнил. Громкое, говорит, было дело. Вместе со всеми смотреть бегал. Леста Омела, сказал, ведьму кликали. Леста Омела, вот как.

– Вот как… – эхом повторила я. – Ратер, а он… что рассказывал? Поподробнее.

– Ну че, говорит, стоял в толпе вместе со всеми. Он тогда младшее меня был, пацаненок почти. Работал в коптильне, сбежал посреди дня, любопытно, вишь, ему стало, что это за испытание водою такое. Ерунда, говорит, связали девку и бросили в воду, и еще ждали – всплывет, не всплывет? Багры приготовили, потом по тростникам долго шарили, ничего не нашарили… Слышь, давай присядем. Вот здесь, на травке. – Он скинул безрукавку и расстелил ее на склоне. – Садись.

Я села, он устроился рядом, согнув одно колено, а вторую ногу вытянув поперек тропинки.

– Ну вот так как-то. – Кукушонок взъерошил пальцами траву, будто собачью шерсть. – Батька говорит, шуму было много, да и выпороли его потом крепко, вот и запомнил. А так, говорит, смотреть не на что. Вот когда жгут – это да, это зрелище. Или на Четверговой Площади когда закон чинят. Тоже зрелище. А это, говорит, курям на смех…

– Разочаровался твой батька, стало быть. Холера! Даже обидно!

– Он говорит, эта Леста Омела королеву покойную спортила, и через то королева сама ведьмой заделалась.

– Какую королеву? – подскочила я.

– Королеву Каланду, мир ее праху.

– Каланда не умерла! Она исчезла, и… и…

– Эту байку я уж сам слыхал, ее в городе все знают. Рассказывают, королева Каланда пропала как-то на три дня, а как ведьму, что ее спрятала, потопили, вернулась. В целости и сохранности. Только чудная какая-то вернулась. Она и до того, говорят, своевольная была, а тут волшбой, говорят, занялась, заклинания всякие распевала, с демонами вожжалась… Псоглавцы ничего не могли поделать – королева она, да и своя, андаланка, что ни говори… и старый король любил ее очень…

– А дальше что? – Я смотрела ему в рот. Меня аж трясло от волнения.

– Что дальше? Дальше – все как у людей. Родилась душа наша принцесса Мораг, цветок благоуханный. И оказалась похлеще маменьки. Говорят…

Тут он резко замолк, словно прикусил себе язык. Я заерзала рядом.

– Что говорят? Рассказывай!

– Да враки это. Народ приврать любит.

– Ты рассказывай, а там разберемся. Рассказывай, Ратер!

– Говорят… что она… ну… чертовка. Что королева ее не от короля своего родила. Не знаю… вранье это… Принцесса, конечно, выродок… – он сморщил облупленный нос, – ехендра, хотел сказать…

– Энхендра, – поправила я. – Дети высоких лордов, не отмеченные дареной кровью, называются энхендро.

– Я и говорю – ехендра. Крови дареной в ней не видать совсем… Мастью не вышла. В мамку она пошла, принцесса наша, смуглявая такая. А чудищ среди высокородных и без нее хватает. Старый Даллаверт, сказывают, кровь младенческую пьет, аки упырь… Вальревен вилланов своих собаками травит…

– А что Каланда?

– Королева Каланда потом наследника супругу родила, нынешнего короля нашего, Нарваро Найгерта. И померла через это. Кровью, говорили, истекла.

– Каланда… умерла?

– Давно уже. Лет двадцать тому. А то и поболе. Эй, ты что? Да ты что, эй!

Блики на воде слились в золотое полотно, султанчики камышей размазались и провалились в золото. Я сделала несколько глубоких вздохов, перемогая давление в груди.

– Ты что это… барышня? Реветь затеяла? Чего реветь, она ж давно померла… давно! У нее дети взрослые! И король наш старый, Леогерт Морао, он тоже помер… ну, помирают люди, что же делать… Столько лет прошло, сама подумай. Эй!.. Смотри-ка, ревет, что твоя белуга… Эй! Да хватит же! Ты что, вправду в подружках у нее ходила, у королевы нашей? А батька говорил – все как раз думали, ты ее со зла спортила, сглазила. Что, ежели бы тебя не потопили, колдовство твое черное не раскрыли, не вернулась бы она никогда.

Я наконец взяла себя в руки. Вытерла нос рукавом. Да, потери. Потери. Что ты хотела? Заявиться в замок: «Каланда, это я, твоя араньика!» Парень прав – время идет. У нее дети… посмотреть бы на них. Хоть издали.

– Слышь, – Кукушонок встряхнул меня за плечо. – Слышь, а где же ты была все это время? Сейчас только всплыла, что ли?

– Вроде того, – буркнула я, хлюпая заложенным носом.

– А мантикор откуда взялся?

Опять за свое. Кто о чем, а вшивый про баню.

– Там, на острове… На Башне на Стеклянной… озеро есть…

– Нет там никакого озера.

– Внутри. В скале. Озеро. С мертвой водой. Он там лежит. В мертвом озере.

– Мертвый?

– Да нет! Спящий.

– А-а-а… – Кукушонок моргнул, – И что?

– Что?

– Ты-то там как оказалась?

– Колдун один меня к мантикору приставил. Велел заботиться. Я и забочусь.

Кукушонок нагнулся ко мне и просительно заглянул в лицо:

– Слышь, Леста, я того… помогать буду. Заботиться, все такое. Правда! Не за деньги, за так!

Я закрыла глаза. Вздохнула:

– Хорошо. Но, боюсь, Амаргину это не понравится.

– Кому?

– Магу. Колдуну.

– Это который тебя со дна поднял, чтобы ты за мантикором присматривала? А кто же раньше, до тебя, за ним присматривал?

– Сам Амаргин и присматривал.

– А теперь ему помощник понадобился?

Я пожала плечами. Удалось избежать разговоров про ту сторону. Это хорошо. А то я сейчас в полном раздрае, вообще в голос бы разревелась. Ведь подозревала же, что Каланда мертва. Эк меня скрючило…

– А ты про меня своему колдуну не сказывай.

– Он узнает. Это маг, Ратер. Он уже и не человек почти.

– И что он сделает, ежели узнает? Накажет меня?

– Он накажет меня.

– Как?

Я опять пожала плечами:

– Отправит обратно на дно. «Камень на шею – и в реку».

– Он злой колдун?

– Нет, Ратер. Он не злой и не добрый. Он другой. Я не знаю, что у него на уме.

– Ну пожалуйста, Леста, пожалуйста! – парень заныл как ребенок. – Один разочек! Одним глазком! Я только гляну и сразу же уйду. Не убудет от тебя. Ну пожалуйста!

– Да что ж тебя так припарило? Это ведь не дракон. Ничего в нем особенного нет.

– Вот и покажи! А я уж своей головой смекну, особенный он или не особенный. Ты сама вот подумай, это же тварь такая… сразу понятно, что таких на свете быть не может. Это же чудо всамделишное. И ежели хоть один такой на свете есть, значит и чудеса на свете есть. Понимаешь?

– А я как чудо тебя не устраиваю?

– Ты… – Он помолчал, чуть отстранившись, глядя на меня горячими, какими-то совершенно нетрезвыми глазами. Зрачки у него прыгали. – Ты… того. Можешь быть… просто сумасшедшей.

– Вот как?

– А чё я тебе верить должен? Ты пока тока языком полощешь, да дурака нашего пугаешь. Может, ты не ведьма никакая, и не дроля, почем я знаю. Я ж и золота твоего не видел.

– А ты, значит, просто верить не можешь. Тебе доказательства требуются. А в Господа Бога нашего ты веришь?

Он нахохлился, схватился за солю свою:

– А что?

– Ничего. – Я встала. – Пойдем обратно, солнце садится уже. Скоро ворота закроют.

Он поднялся, подобрал свою безрукавку.

– В город? Зачем тебе в город?

– Да вот, решила последовать твоему совету. Сняла комнату в «Королевском колесе» на пару дней. Лучше в постели спать, чем на песке, верно?

– Верно. «Колесо» – трактир видный, богатый. Так мы того… сговорились?

– Шут с тобой. Сговорились. Будет тебе мантикор. Только запомни – я не ведьма, не дролери, не мара, не навья, – в последнем я сомневалась, но Кукушонку про мои сомнения знать не следовало. – Я сама не знаю, почему тогда пропала королева Каланда. Я была ей верной слугой, я любила ее всем сердцем и ни за что не причинила бы ей вреда. Не знаю, что с ней произошло. – По правде говоря, не помню, но эти тонкости для парня тоже лишние. – А теперь я вернулась, и не очень понимаю, что мне делать. Пока делаю то, что велит Амаргин – хожу за драконом. То есть за мантикором. Все. Ты понял?

– Угу, – кивнул Ратер, – понял. А ежели врешь – Бог тебе судья.

Не вру, а умалчиваю.

Мы побрели назад. У реки похолодало, и я поднялась наверх, к дороге. Кукушонок плелся за мной, хмуря лоб и покусывая пухлые губы. С дороги мы увидели, как пересекая розовую закатную воду, под еще более розовым закатным небом ползет по провисшей струне порожний паром.

– С той стороны позвали, – сказал Кукушонок, – Кого это на ночь глядя…

– Хочешь поглядеть?

Он поколебался:

– Да ладно, без меня справятся. Батька, видать, Кайна из захоронки выманил. Провожу-ка я тебя лучше. Днем одной по городу еще туда-сюда… а вот по темну… И вообще. Не след бы тебе ходить в одиночку.

– Я заметила. А ты хочешь сказать – с тобой безопасней?

Ни слова не говоря, он сунул руку под рубаху и выхватил какую-то продолговатую штуковинку. Бабочкой крутнувшись на пальце, она выстрелила приличных размеров лезвием.

– Ого! – удивилась я, – Да ты зубастый, Кукушонок.

– Ну так! – Он убрал нож. – Это город, барышня. Здесь всякой твари по паре. Так что держись рядом.

– Не могу я все время за спину тебе прятаться. Ты же занят полдня.

– А ты не высовывайся, когда я занят.