Текст книги "Ночной консьерж"

Было странно слышать, как Богдан расхваливал свою тетку. Но в тот момент, когда Серж переживал безысходность и отчаяние, мысль свалить из городка показалась ему приятной. Тогда все куда-то сваливали. Кто – в столицу Украины, кто – в столицу России, кто – подальше. Наверняка в Австралии люди деликатнее, чем здесь. И сестра не будет донимать нотациями. Видимо, он улыбнулся. Потому что Богдан заторопился:

– Согласен? Только у нас с тобой будет уговор. – Богдан посмотрел на него в упор, по-пацански. Серж кивнул.

– Ты пойдешь к ней в гостиницу учиться ремеслу, гостиничному делу… А гостиница – это тебе не ЖЭК… это вообще – сфера обслуживания! Понял? Так что будешь не просто подчиняться, а служить. Это тебе будет вместо армии. Понял? Будешь служить и обслуживать! Заранее усмири себя, придумай, будто это… типа игра такая. Прогнись как бы понарошку. А там… Там видно будет. У тебя же с английским неплохо вроде? Вот и подучишь заодно…

Через три месяца Серж улетал в Австралию. На прощание Богдан сунул ему диск Боба Дилана, певца из поколения американских дедушек, со словами: «Вторую песню слушай». Песня называлась «You’re gonna have to serve somebody». Там пелось о том, что все в этом мире кому-то служат, даже те, кому служат все прочие. То ли голос у Боба Дилана был такой убедительный, то ли слова…

Подлетая к Сиднею, Серж без отвращения, даже с каким-то мрачным удовольствием думал о том, как станет играть в слугу. Как будет прогибаться, бегать по чужим окрикам, поддакивать, ловить каждое слово на лету… Будет исполнять все, что ему прикажут. Это не обидно, заговаривал он себя, не унизительно. Это даже весело! Когда играешь во что-то, как легко, оказывается, все получается! А еще проще играть в слугу, держа наготове бритву. Осознание, что ты в любой момент можешь перерезать горло своему господину, примиряет с подчиненным положением.

Серж вспомнил школьные шалости и улыбнулся, прижавшись лбом к холодному иллюминатору. Впервые в жизни он был готов подчиниться. Ему этого даже хотелось. И снова было хорошо в тот момент.

Глава седьмая

Легкий июньский дождичек сгустил в столице ароматы сирени, черемухи и прочих растений, бурно празднующих приход лета. Только на железнодорожных вокзалах мазут, разгоряченное железо и дешевая выпечка в прогорклом масле определяли букет ароматов. В полдень Серж привез Ганди на Ярославский вокзал в «жигулях» девятой модели со сбитым бампером и чихающим двигателем. Программа удовлетворения изысканных запросов клиента была запущена. Никаких лимузинов и авто представительского класса! Так требует новый уклад жизни мистера Гальдонфини. А еще этот уклад требует срочного переезда в Ярославль.

– В Москве нет обычной молодежи, – объяснял Серж на следующее утро после совместного распития черного ямайского рома, которое закончилось экскурсией в метро и нудной торговлей с милиционерами, проверяющими прописку. – Москва – город, в котором каждый кажущийся «простым» студент – сын бизнесмена, авторитета или отец будущего олигарха. Твое желание пожить обычной жизнью здесь обречено на провал. Все двадцать миллионов человек, которые собрались в Москве, сделали это только с одной целью – чтобы жить в этом городе жизнью необычной. Пусть без свежего воздуха, пусть без хороших продуктов питания, пусть очень дорого, в несколько раз дороже, чем где бы то ни было. Главное – необычно. Здесь капканы соблазнов подстерегают на каждом шагу, и ты обязательно в них угодишь. Так что для простой жизни простому человеку нужен симпатичный город поблизости от столицы. Например, Ярославль.

Ганди по-прежнему сомневался, правильно ли он поступил, что согласился на эту «матрешку» – путешествие в путешествии. Но отступать было поздно. Прежде чем начать тряску в купейном вагоне скорого поезда Москва – Воркута, Серж произвел «посвящение в симплы» – торжественно накормил его «самсой тандырной», как значилось на ценнике отвратительного по запаху и вкусу подобия пирожка, который на вокзале трогал закопченными руками неопрятный человек с восточной внешностью. И сейчас Ганди, одетый по случаю в простенькие джинсы, кеды и футболку с надписью «Х… войне!», пил в купе десятирублевый чай, задумчиво звеня ложечкой в потемневшем от времени граненом стакане и преодолевал желудочные спазмы. Его внешний вид напоминал о кампусах, пыльных библиотеках, веселых общежитиях и демократичных пабах. И возможных следствиях: гастрите, заниженной самооценке, сексуальной неудовлетворенности.

Утром, в день отъезда, был принят двусторонний меморандум, который, в частности, гласил: «В течение ближайших двух недель избалованный наследник шведского криминального авторитета итальянского происхождения мистер Гальдонфини, обладатель многомиллионного состояния, не должен одеваться дороже, чем на двести долларов. И это – парадный дресс-код! Приветствуются трехдневная небритость и легкое пивное амбре. Улоф Гальдонфини не имеет права потреблять продукты питания дороже трехсот рублей за килограмм и напитки дороже двухсот рублей за пятьдесят грамм. Он обязан сам покупать себе еду, стирать и гладить свою одежду, выносить мусор, мыть за собой посуду и стелить кровать. Улоф Гальдонфини обязан следить за своим лексиконом и ни в коем случае не бросаться походя словами и выражениями типа «омары», «бургундские улитки», «“Шато дю Белле” тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года», «мой самолет», «мой особняк в Ганновере», «мой визит в королевский дворец», «мой последний завтрак с Ричардом Брэнсоном», «мой банкир», «моя коллекция сюрреалистов», «моя футбольная команда», «Дрогба – май нигга» и прочее. Он обязан хранить в тайне своё участие в аукционах «Сотбис», как и то, что произошло между ним и Пэрис Хилтон в пентхаусе одноименного отеля после прошлогоднего «Кристи». Он имеет право поддерживать разговор о веселых наркотиках, с удивленным видом, упоминая, что читал о кокаине в модном журнале, и заявляя, что предпочитает шишки по пятьсот рублей за корабль на районе. Когда ему предложат скинуться на стакан травы, какую бы сумму ни назвали, Улоф Гальдонфини обязан закатить глаза и воскликнуть: «Царские ляжки! Как дорого! На Спейнсгате гораздо дешевле! Не замутить ли лучше портвешку?»

Отныне клиент Сержа – студент стокгольмского театрального колледжа. Он приехал по обмену в Россию, влюблен в ее сценические традиции, мечтает поближе познакомиться с творчеством Чехова и Станиславского, а еще лучше – ощутить быт и потребности их героев. Поэтому готов трудиться рабочим сцены в самом простом и скромном театре.

Туда они сейчас и направлялись. Старинный приятель Сержа, помощник режиссера в ярославском драматическом театре имени Волкова Костя Муруди обрадовался, узнав, что какой-то сумасшедший студент из Швеции готов две недели вкалывать у него на побегушках, не претендуя на зарплату.

– Покажешь ему настоящую Россию, Костян? Парень жаждет общения, народных традиций, духовности, прочих фольклорных развесов… Короче, напои его хорошенько с видом на кремль, а потом попарь с девчонками в бане по-черному.

– Он хочет прикоснуться к нашей загадочной душе? – Театральный деятель широкого размаха и непризнанный гений Костя Муруди маялся похмельем, когда Серж отвлек его звонком. – Он хочет? Тогда все будет! Я ему такую калинку-малинку покажу – в макаронину свернется! Будь спокоен. Ты только уточни, «белочку» делаем пациенту или усугублять пока не будем?

– Я тебе дам «белочку»! За здоровье студента отвечаешь лично!

– Йес, сэр!

Румяный круглолицый тридцатилетний толстяк с проплешиной в полголовы уже пыхтел на перроне, соревнуясь с паровозом. Серж знал Костю четыре года, и за этот срок тот ни разу не позволил усомниться в своем безудержном оптимизме. Муруди всегда безоглядно радовался жизни, не обращая внимания, дает она к тому повод или нет. Он смеялся, будто на свете не существует войн, болезней, нищеты, смерти. К иностранцам, которые частенько заезжали в «волковский» театр, Костя Муруди относился снисходительно, как к детям, которым в жизни почему-то достались более дорогие игрушки. Но они от этого не стали счастливей. Не подозревая о существовании секс-туризма, Костя был уверен, что иностранцы приезжают в Россию, чтобы прикоснуться к загадочной русской душе. Дабы не разочаровывать наивных туристов, расчетливый помреж старался следовать поговорке «Чужая душа – потемки, а своя – вдвойне!». Поэтому он давно и осознанно перестал понимать сам себя, вживаясь в образ загадочного, непредсказуемого и слегка диковатого русского. На глазах изумленных туристов Костя иногда проделывал аттракционы – то принимался плакать на красный шар заходящего солнца, обрывая пуговицы с рубахи, то истово крестился на заборные надписи, а один раз даже залаял вслед траурной процессии. «Больно вам?! Больно?!» – тряс он за плечи незадачливых туристов, указывая миссионерским перстом то на стаю птиц, то на афишу группы «Руки вверх» на заборе, то на ржавые «жигули», грохотавшие мимо по ухабам. «Во-о-от! – палец Муруди взлетал вверх. – Вам все равно, а мне за всех вас больно».

Костя несся навстречу Сержу и Ганди по перрону, широко улыбаясь и размахивая дырявой советской авоськой, которую наверняка одолжил в реквизиторском отделе. Из авоськи аппетитно выглядывали два горлышка винных бутылок, пучок зеленого лука и головка сыра. Двадцать минут спустя компания уже разливала массандровский портвейн в пластиковые стаканчики, соображая на троих в живописном сквере с видом на могучую реку.

– Volga? Volga. O! Volga… – как мантру повторял захмелевший Ганди, проливая портвейн на белую футболку, отчего надпись «Х… войне!» казалась сверстанной на кровавом фоне.

– Да-да, дружок, это тебе не Темза какая-то… Или что там у вас на Шведчине? Будешь бегать сюда, актрисок жарить! Они у нас под туристов лезут с превеликим наслаждением… Только Аленку и Галку не вздумай! Причиндалы оторву! А суфлершу Машку, толстую Людку и примадонну Серафиму Александровну – сделай одолжение! У них необходимость. Жить пристрою в общежитие театра, не дворец, конечно, но тебе-то что… общага малосемейная, благоустроенная, не хуже твоей стокгольмской лачуги. Но учти, вкалывать придется. Ой, придется. Ты у меня все про калинку-малинку поймешь.

Ганди кивал растрепанной головой, и в пьяных глазах его Сержу чудились робкие проблески того, что философы прошлого смущенно называли счастьем.

– Не понять тебе, малахольному, не понять внутреннего сияния этих звезд! – Костя обнимал захмелевшего Ганди и спрашивал навзрыд: – Что? Больно тебе, турок? Больно? А у меня там, – он бил себя по груди, – птицы в неволе. Вот им больно!

А потом Сержа отправляли обратно в Москву. Как загружали в поезд, он помнил плохо. Кажется, Ганди, перекрикивая вокзальный репродуктор, распевал: «Глори, глори Ман. Юнайтед!» А Константин, подтверждая статус помощника режиссера, кричал проводнице, сложив ладони рупором: «Не переигрывай, оглобля! Ты должна проверить у него билет и строго спросить “А документ где?” Давай еще раз порепетируем! Спроси строго: “А документ где?” Лицом не елозь! Глазами играй. Во-о-от… теперь натуральней получается!» Кажется, девицы из театра совали Сержу в руки пластиковые муляжи пирожков и причитали: «На кого ж ты нас?.. Возвращайся, возвращайся, Юрий Гагарин!» Он еще помнил, как бухнулся на пыльный матрац без белья и уснул, впервые за последние дни не мучимый призраком Мансура, пугающего ворон на Дворцовой площади.

Проснулся оттого, что пахнущая хлоркой проводница трясла его за плечо и кричала в ухо:

– В депо?! Ты что, в депо захотел?!

Разбухший язык отказывался шевелиться в пересохшем рту, голова гудела, как колокол ярославского кремля после шестичасовой звонницы. Таксист выступил изощренным садистом – включил радио и закурил. Если бы Серж мог знать в тот момент, мечтая на время потерять голову, что настоящая пытка впереди! И есть все шансы остаться без головы в прямом смысле. Разве стал бы он лаять на таксиста? «Гав-гав!», подражая чудачествам Кости Муруди и манерам австралийского фокстерьера Батлера.

* * *

– Батлер, фу! Свои! – Добродушная пожилая фермерша прикрикнула на пса, отворяя Сержу ворота. – Мы его в честь Рэда Батлера назвали, – пояснила она, пока гость послушно стоял, давая псу обнюхать кроссовки. – Смотрел «Унесенные ветром»?

– Читал.

Аглая – так звали тетку Богдана – работала менеджером по размещению в местной сети трехзвездочных отелей «Бласко». Ничего особенного – «бед энд брекфаст» за семьдесят долларов в сутки. Богдан не обманул: его тетка просто излучала доброту и какую-то вселенских масштабов приветливость. Серж так и не понял, была эта приветливость врожденной или воспитанной долгими годами работы в сфере обслуживания. И если воспитана, то неужели и он лет через тридцать такой работы начнет угрожать окружающим чистым сиянием своего благодушия? Имея внушительную комплекцию, Аглая напоминала круглую ватрушку, которая разбухла от улыбок. Ее тесто все время находилось в состоянии подъема.

Она выделила Сержу маленькую комнату в мансарде уютного двухэтажного домика, в котором кроме нее проживал ее муж Итан, три кошки и фокстерьер по кличке Батлер.

– У нас при отеле есть курсы коридорных, – говорила она Сержу за обедом, который показался не просто набором вкуснейших блюд, а вдохновенной поэмой, в которой грибы, протертые с сыром и чесноком, маринованная черемша, утиные биточки были прочно повязаны сквозной рифмой с рагу из кролика.

– Ты обживись недельку, акклиматизируйся, а там я тебя пристрою на эти курсы. Боня по телефону сообщил, что ты парень толковый, работящий. Значит, месяца через три сможешь уже работать по должности. Да ты ешь, не сиди… Пятнадцать часов в самолете, шутка ли! Еще десерт будет. Я пудинг сливовый приготовила. – Она так старательно выговаривала полузабытые русские слова, что речь ее звучала необыкновенно выразительно.

Аглая улыбалась и смотрела на Сержа, как на сына, которого у нее никогда не было.

Он задохнулся при мысли о пудинге. Желудок уже не вмещал кроличье рагу, но и оторваться от него Серж тоже не мог. Неужели пришло время толстеть? И превращаться в добродушного толстяка? Вот так, неожиданно и буднично, подстерегла его буржуазность.

Кстати, где обещанные кенгуру?

Курсы коридорных походили на цирк. Учеников дрессировали, как животных, подающих надежды стать артистами на манеже. Их буквально натаскивали на клиента. Каждое действие необходимо было повторить сотню-другую раз, чтобы навсегда вбить в подкорку.

Гостиничное дело – и наука и искусство. Ненавязчивость и четкость. Предупредительность и деликатность. А еще неброская эффектность, как соблазнительная вишенка на вершине торта.

Встречать клиента в холле отеля, провожать его в лифте на этаж, размещать клиента в номере, подносить его вещи, решать бытовые проблемы: электричество, водопровод, холодильник, бар. Их натаскивали быть учтивыми, приветливыми, спокойными, невозмутимыми. Им приклеивали улыбки намертво. Консьерж обязан улыбаться клиенту, даже если его бабушка при смерти, машину увез эвакуатор, за ним гонится полиция, в кармане пусто, простатит донимает, а еще соседи за тощей фанерной перегородкой всю ночь не давали спать. Их учили обслуживать. Из них создавали образцовых слуг.

Он терпел. Он улыбался и подчинялся. И снова улыбался. Стоило ему почувствовать первые признаки подступающей к горлу тошноты гневом, как он начинал часто дышать, вспоминал песню Боба Дилана, и главное – потирал ладонью карман с воображаемым пистолетом. Спокойно, ведь это же игра, спокойно… Вот доиграю и пристрелю надменного.

Здешние учителя его хвалили, не то что в школе. Серж был на хорошем счету без всяких контрамарок влюбленного в Галю Богдана. Тетка Аглая увлеченно изнуряла его желудок выпечкой и тихо радовалась успехам. Лежа в постели с плеером и пачкой комиксов, он чувствовал, что с каждым днем получает все большее удовольствие от этой странной игры. Ему уже почти нравится обслуживать и подчиняться! Однажды, проснувшись на рассвете от лая Батлера, бегавшего во дворе за птицами, он на несколько секунд почувствовал приятный озноб при мысли о предстоящей работе и подумал: «Наверное, это люди и называют счастьем?»

Через три месяца обучения Сержа взяли в отель на должность коридорного. Он снова играл, получал удовольствие, улыбался, потому что уже не мог не улыбаться. Мышцы лица будто свело судорогой. Он играл и прислуживал, ощущая игру как свою вторую кожу. Спустя полгода благодаря улыбке и увлеченной игре он стал консьержем.

Консьерж – бог любой гостиницы. Он узнал это очень быстро и еще быстрее привык к этому. Консьерж олицетворяет отель в глазах клиента. Он способен решить любую проблему в стенах заведения и за его пределами. Забронировать столик в модном ресторане, где все расписано на месяц вперед, достать билеты на концерт Мадонны, получить места в вип-ложе на главном футбольном матче сезона. Консьерж может превратить жизнь гостя не только в отеле, но и за его пределами в особенный праздник. Правда, это он понял только три года спустя, за пять тысяч километров от Австралии. В России, в Москве.

Как в бульварных романах – жизнь каждому подбрасывает счастливый билет… Важно суметь им воспользоваться. Серж своим билетом пользоваться даже не собирался. В момент раскрутки барабана он отсыпался после суматошной ночной смены. Когда немного пришел в себя от отупляющего дневного сна, обнаружил на автоответчике три сообщения. В первом управляющий отелем голландец Мик Хообс приглашал его зайти к директору, во втором и в третьем он предлагал сделать это «побыстрее, как можно быстрее, бегом, пока твоя задница не профукала главный приз всей твоей никчемной жизни».

Натянув джинсы и небрежно помассировав десны зубной щеткой, Серж беззлобно проклял Мика и второй раз за сутки помчался на работу. Дневной сон так опустошил мозг, что ему даже лень было думать о причине внезапного вызова.

Директор, пожилой джентльмен с восторженно топорщащимися бакенбардами, долго тряс его руку и говорил, что всегда выделял «этого русского» среди прочих консьержей и что удача на сей раз улыбнулась достойному. Наконец Сержу объяснили, в чем дело. Оказывается раз в три года данная сеть отелей методом слепой лотереи, чтобы не «поливать ростки коррупции», выбирает одного из работников. Счастливчика отправляют на полугодовую стажировку в отель пятизвездочной сети «Хайт». В этом году повезло Сержу. «Ты можешь выбрать на свое усмотрение любой город из пяти предложенных». – Директор с любезной улыбкой разложил на столе буклеты – «Пекин», «Москва», «Прага», «Париж», «Чикаго».

Серж попытался сосредоточиться, осмыслить предложение, просто попробовать думать… Но – проклятый дневной сон! – мозг отказывался работать, и чтобы не показаться невежливым, он ткнул пальцем в Москву.

* * *

Аэропорт гудел вокруг Кристины, как гигантский улей, но внутри девушки звенела тишина. Она смотрела прямо перед собой и видела совсем не то, что ожидала. Это был не он. Бесцветный человек у эскалатора держал в руках табличку с ее именем и улыбался. Он был совершенно не похож на того рыжего, лопоухого, с распухшей от пьянства физиономией, чьё фото она изучила настолько, что узнала бы даже в стотысячной давке на футбольном матче. Кристина остановилась в двух метрах от бесцветного человека и долго буравила взглядом русую челку, бледный лоб и водянистые глаза. Ей даже показалось, что человек слегка покраснел. Наконец он не выдержал.

– Вы Кристина? – Он сделал шаг вперед. От него пахло имбирем и жареным луком, поэтому Кристина инстинктивно отступила.

– Это я, – ответила она. – Где Серж?

– Серж просил передать свои извинения. Он сейчас вынужден присутствовать на похоронах, его старый друг умер. Серж уполномочил меня встретить вас и поселить. Завтра утром он будет в полном вашем распоряжении.

– А кто вы?

– Я помогаю ему иногда. Можно сказать – сотрудник. Зовите меня Миша.

Миша сделал движение к ее багажу, но Кристина опередила его.

– Я сама. – Она легко подхватила несессер и взялась за ручку чемодана.

Бесцветный Миша объяснил Кристине, что они несутся со скоростью девяносто километров в час, потому что сегодня суббота и знаменитые московские пробки выстроились в обратном направлении – из города. Действительно, на подъезде к широкой кольцевой магистрали, опоясывавшей мегаполис, Кристина увидела длинную вереницу изнуренных, пыхтящих и наполняющих дымом воздух автомобилей. По их крышам, наверное, можно было дойти до Кремля.

Окраины российской столицы произвели на нее удручающее впечатление. Нагромождение домов-коробок разных размеров, фасонов и расцветок. Это выглядело так, будто в кучу свалили кубики из нескольких абсолютно разных детских конструкторов. Никакой архитектурной идеи. Эти дома объединяло лишь одно – жить в них не хотелось. Целыми кварталами тянулись гипермаркеты-города, в которых можно потеряться или прожить в них всю жизнь, не покидая парковочных границ. Люди, несмотря на выходной день, брели по тротуарам с отрешенным видом, неся в глазах обреченность и одиночество. Ближе к центру наметилась некоторая архитектурная ансамблевость – желтые или темно-серые дома из кирпича и бетона, массивные склепы, как у древнеримских императоров. От них веяло сыростью, тоской и прошлым.

– «Сталинки», – заметив ее заинтересованный взгляд, сказал Бесцветный. – Раньше в них жили министры и генералы.

Кристина слышала, что местные жители называют эти серые сооружения «сталинский ампир». Забавная игра слов, все равно что «вампиров ампир». Интересно, Ярославль намного меньше Москвы? Неужели там еще тоскливее? Кристина почувствовала короткий укол при мысли о Ганди, который по ее милости томится где-то на беспредельных русских просторах. Правда, что именно ее кольнуло – чувство вины или гордыня, – она так и не поняла.

Честно говоря, в погожую июньскую субботу, проносясь в комфортной «тойоте» по невеселым московским магистралям, Кристина уже не находила идею с поездкой Ганди в Россию такой удачной. Либо ее школьный друг оказался никудышным разведчиком, либо этот Ночной Консьерж Москвы хорошо умеет охранять свои секреты. Собственно говоря, кроме нескольких фотографий Сержа, сделанных на мобильный телефон, его статус – Ночной Консьерж Москвы – почти единственное, что передал ей Ганди. Имен клиентов Консьержа ему узнать не удалось. Как не получилось сунуть свой длинный вздернутый нос в порочные маршруты «другой Москвы», по которым Серж – в этом Ганди был уверен – может бродить с завязанными глазами. Хитрый Консьерж почти сразу услал ее друга в Ярославль. Впрочем, это было уже на совести Кристины, ведь легенду о сыне мафиози, мечтающего о жизни простого студента, придумала она. Правда, у такой легенды было вынужденное практичное обоснование. Денег, которые находились в распоряжении Кристины, все равно не хватило бы, чтобы прокатиться по всем кругам порочного московского ада. А жизнь обычного студента, к счастью, обходится недорого даже в Москве. Однако вояж в Ярославль она в своих планах не учла. Поэтому, как только Ганди прислал мэйл, полный фольклорных стенаний и алкогольных жалоб, она приняла решение ускорить свой выезд в Москву.

Ганди сообщил Сержу, что его двоюродная сестра, с которой он близок и от которой у него нет секретов, решила проведать затворника в ашраме Йоши Пури. Серж согласился включить сестру в контракт за небольшой бонус и должен был встретить ее сегодня в аэропорту. Но не встретил.

Но самое печальное заключалось в том, что у Кристины не было плана. Она не знала, что сделает, оказавшись лицом к лицу с человеком, причастным к исчезновению ее отца. Но понимала, что сделает все от нее зависящее, чтобы встреча эта состоялась.

* * *

Пьяный Серж, ругая вполголоса ярославское гостеприимство, переступил порог своей квартиры, шаря нетвердой рукой по стене в поисках выключателя. Волны застоявшегося пыльного воздуха ударили в нос, вызвав мгновенную испарину. Вдруг звериным инстинктом он почуял, что воздух в коридоре колеблется от чьего-то присутствия. Будто кто-то дышит, пронзая темноту кошачьим взором.

Серж зажег свет и в тот же момент краем глаза уловил темную фигуру, метнувшуюся к нему из глубины комнаты. Это было последнее, что ему удалось увидеть. Затылок всхлипнул от сильного удара тупым предметом, в глазах вспыхнуло и резко потемнело. Серж осел, как кулек с опилками на зеленый икеевский коврик в прихожей. Прямо на пятно от газировки – результат утренней суеты пару лет назад. Пятно уже два года служило объектом его редких алкогольных медитаций и не выводилось никакими химикатами.

Сколько времени он находился без сознания, понять было сложно. Должно быть, недолго. Приходил в себя медленно, взгляд неохотно фокусировался на предметах, они двоились и расплывались. Мутило. Лицо было мокрым, но не от пота – наверное, его обливали водой. Как ни странно, голова совсем не болела (прав все-таки мудрый народ: «клин клином вышибают»), зато руки ощущали болезненную резь.

Прояснившееся сознание зафиксировало: он сидел на стуле, а кисти были туго стянуты за спиной тонкой бечевкой. Первая мысль его была о том, что тонкость бечевки – часть чьего-то садистского замысла, казалось, ладони вот-вот отделятся от запястий и упадут со стуком на пол.

Сфокусировав взгляд, Серж разглядел четверых людей в черном, которые бесцеремонно расположились в его квартире. Никто из них не потрудился снять обувь. Их лица были закрыты масками в виде черных занавесок, спускавшихся от середины носа до груди. Как у хирургов, очевидно, эти тоже умеют резать, подумал Серж. И еще подумал, что маски – хороший знак, значит, не собираются убивать, иначе не прятали бы лица. Но в этот момент один из людей в черном провел рукой перед своим лицом и снял маску. Серж наткнулся на знакомый взгляд умных, цепких, глубоко посаженных глаз. Перед ним сидел Али, помощник Мансура.

Али поднял ногу и опустил ее на стул Сержа, напротив его промежности. Слегка надавил.

– Говори! – спокойным голосом потребовал он. – Говори то, что я хочу услышать. И не пытайся играть. Ты знаешь, что мне нужно.

Он был прав. В этой ситуации изображать недоумение, разыгрывать растерянность было неуместно и глупо. Каждый знал, что другой знает, что он знает и так – до бесконечности, которая в их случае оборачивалась небытием. Серж облизал пересохшие губы и хрипло выдавил:

– Это был не мой план. Я только должен был провести в дом женщин… Они из конторы… оттуда. – Он закатил глаза ко лбу и сморщился от толчков боли. Будто невидимый поршень заработал в голове, двигаясь от одной стенки черепа к другой.

– Так вот. – Тон Али не изменился, и это уверенное спокойствие пугало больше, чем истерика или патологический психоз, который обычно показывают в подобных ситуациях на экранах кинотеатров. – Я профессионал и верю, что тебя использовали вслепую, иначе мы не вышли бы на тебя так просто, но… Ты – единственная ниточка, которая у меня есть. И я буду разматывать тебя до конца. Не обессудь, ничего личного. Мы оба – фигуры в этой игре. Кстати, ты ведь интересуешься чужими обычаями? Искусством? Фольклором? Народной кухней? Знаешь, как в нашей стране готовят абшаш? Это очень вкусное блюдо из баранины.

Серж молча опустил глаза в пол. Он никогда не любил баранину.

– Сначала, естественно, забивают барана. Думаешь, его режут, как принято обычно у горцев? – Али достал из-за голенища своего сапога длинный и тонкий нож с костяной рукояткой. Приставил лезвие к шее Сержа, слегка надавил, так что тот почувствовал маленькую каплю влаги, набухающую и холодящую горло. Затем Али резко отдернул нож. – Нет, его вообще не режут. В абшаш используют небольшие кусочки мяса на костях. Вся прелесть в том, что мясо для особого вкуса должно быть отбито. А ведь так неудобно отбивать каждый кусочек по отдельности. Поэтому барана не режут. Его бьют специальными цепями, долго, до тех пор, пока кости его не переломаются во многих местах, чтобы, сняв шкуру, можно было разъять их на куски руками. Понимаешь? – Али коротко по-змеиному улыбнулся, и, глядя ему в лицо, Серж вдруг понял, что его ноги, и руки, и спина мокры от пота. И по лицу его пот стекает непрерывными ручьями, а значит, ему уже не страшно… Значит, он умирает от ужаса.

– Понимание… Только понимание – вот все, что мне от тебя нужно, – прошептал Али. – Согласись, это немного. Я вижу, в тебе есть понимание. Это хорошо. Как только ты перестанешь жить им, я сделаю из тебя абшаш. Я бы прямо сейчас с наслаждением сделал из тебя абшаш, но… у тебя есть дело. Самое важное дело в твоей никчемной суетливой жизни. Ты вернешь мне шейха. Эпоха пепелищ начинается с одной зажженной свечи. Ты зажег ее, тебе и гасить. И поторопись, пока все вокруг не оказалось выжженным. Мне все равно, как ты это сделаешь, но ты сделаешь. Даже если тебе придется перегрызть глотки всем твоим хозяевам из органов, даже если понадобится взорвать Москву. Ты начнешь действовать прямо сейчас, времени у нас немного. Если через трое суток шейх Мансур не покинет твою гостеприимную страну живым и невредимым, я лично попробую на вкус абшаш из твоего мяса… – Ноздри Али затрепетали, и он скривился. – Ты это нарочно? Не трудись, я не брезгливый. Чтобы твои мозги окончательно не парализовало от страха, мы сейчас оставим тебя, будешь действовать самостоятельно. Но будь уверен, мы всегда рядом. Прохожие, продавцы в магазинах, таксисты, полицейские – каждый из них в любой момент может оказаться моим человеком. Так что не пытайся даже думать о том, о чем не надо думать. Сосредоточься на поисках шейха. Считай, что рожден ради этого призвания. У тебя трое суток. И время работает против тебя.

С этими словами Али зашел за спину Сержа и взмахнул ножом. Серж почувствовал, как тонкая бечевка ослабла, по запястьям пробежала судорога, в кистях закололо, кровь медленно начала приливать к конечностям. Почему-то он представил свои руки в виде обнаженного мяса, дымящегося на мелко раздробленных костях, приправленного луком, специями и пахнущего страхом. Какой же он баран!

Серж снова подумал о Джоанне. Вспомнил ее раскосые смеющиеся глаза, мягкий низкий голос и крепко зажмурился. Это не новость, он был бараном всегда.