Текст книги "Мементо Монструм. Истории для любимых внучат"

– Нет, не беспокойся, – заверяю я. – Йети очень крепкая.

– Я тоже стану примой-балериной, – заявляет Глобиночка. – Я ведь тоже здорово танцую!

Забравшись на стол, она принимается яростно скакать по нему туда-сюда. Она неистово дрыгает руками и ногами, подпрыгивает в воздух, крутится и… потеряв равновесие, падает со стола. Я бросаюсь к ней и едва успеваю её поймать. Уф-ф-ф, обошлось!

– Если кем и станешь, то примой-падалиной, – с усмешкой комментирует Резус.

– Было весело! – хихикает Глобиночка. – Ещё раз!

– Лучше не стоит, – со вздохом облегчения отзываюсь я. – Сядь, пожалуйста, на место. Я же должен вам рассказать, что было дальше.

Время до утреннего представления мы с Йети провели в прекрасном Париже. Днём Йети репетировала свой главный выход, а когда заходило солнце, мы гуляли по городу. Я показывал Йети все достопримечательности, ночью мы тайком залезли на Эйфелеву башню, через чёрный вход прокрались в Лувр и вместе ели мороженое на Елисейских Полях.

Сергей развесил повсюду в городе афиши, на которых Йети анонсировалась как Йетина Карамазова, сенсация из Санкт-Петербурга.

Не сказать чтобы Йети это особо радовало.

– Но это же враньё, – сказала она Сергею. – Это не моё имя, и я не из Петербурга.

– Ах, да ведь это никому не известно, радость моя, – возразил Сергей. – Просто публика охотнее принимает русских танцовщиц. Вы же хотите, чтобы билеты на представление раскупили, да? У нас уже сейчас зарезервировано больше ста мест.

– О, так много? – спросила явно взволнованная Йети. – Они все придут, чтобы на меня посмотреть?

– Они придут, чтобы посмотреть на новую сенсацию из Петербурга, – подмигнул Сергей. – Вы говорите по-русски?

– Нет, ни слова, – ответила Йети.

– Не страшно, – махнул рукой Сергей. – Примы-балерины не обязаны разговаривать. Если кто-то станет вас о чём-нибудь спрашивать, говорите просто «ничего» или «авось», в России это правильные ответы на все вопросы.

Йети внимательно рассмотрела афишу.

– Но на ней же нет моего изображения, – констатировала она. – У Павловой на афише всегда её портрет.

– Но Павлова не весит триста килограммов и не выглядит как длинношёрстый белый медведь, – возразил Сергей. – Спокойно предоставьте рекламу нашего утреннего спектакля мне, моя радость, я знаю, что делаю.

– Да, но не будут ли люди чувствовать себя обманутыми, если в воскресенье на сцене предстанет не стройная-престройная и бесшёрстная русская, как обещала афиша?

– Ах, не забивайте себе этим вашу упрямую головку, – сказал Сергей. – Увидев ваш танец, они тут же позабудут обо всём, что написано в афише. Поверьте мне, дорогуша, всё будет чудесно, и вас ожидает большой триумф!

– Похоже, ничего другого мне не остаётся, – вздохнула Йети.

А потом наступил этот великий день. Погода, к сожалению, намечалась прекрасная, и поэтому мы отправились в театр ещё до восхода солнца. Тем не менее мы пришли не первыми, нас уже ждал Сергей. Он встретил нас в гримёрной Йети в сопровождении пяти человек в белых халатах.

– А, вы ранние пташки, вот и чудненько! – сказал он. – Значит, времени нам хватит!

– Хватит на что? – спросил я.

– Ну, на преображение косматого белого медведя в приму-балерину, – обернувшись к пятерым мужчинам, Сергей хлопнул в ладоши: – Можете начинать!

Каждый из пятерых тут же схватил ножницы. Они придвинулись к Йети.

– А-а-а-а! – прыгнув мне на руки, в ужасе завопила она. – Помоги, Влад! Это парикмахеры!

Как ни наслаждался я близостью Йети, но больше трёх секунд удержать её на руках не мог. Я осторожно опустил её на пол.

– Они… они хотят остричь мою шерсть, – боязливо сказала Йети, пытаясь спрятаться за моей спиной.

– Ты же не серьёзно, да? – спросил я Сергея. – Что всё это значит?

– Ты о чём? – изобразил невинность тот. – Это для её же блага. Когда всю шерсть удалят, она наверняка приобретёт более-менее презентабельный вид. Мы же не хотим перепугать нашу публику, правда?

Я впервые спросил себя, с какой стати дружу с Сергеем – он явно не хороший человек.

Йети заплакала:

– Но тогда это буду уже не я, – рыдала она. – Я думала, главное – танец, а не моя шерсть. Большего я никогда и не хотела. Просто танцевать.

– И вы будете танцевать, – решительно сказал я. – И именно такая, как есть, с вашей прелестной шерстью.

– Не будет, – сказал Сергей. – Это мой театр. Здесь по-прежнему я решаю, кому танцевать на этой сцене, а кому – нет. И будь она действительно лучшей примой-балериной в мире, в наши дни этого недостаточно. Чтобы стать звездой, нужно большее. Больше красоты, больше харизмы, больше очарования. И в любом случае меньше шерсти. Я мог бы сделать из неё звезду. Или пусть уходит. В таком виде она у меня ни за что выступать не будет.

Йети разразилась громкими рыданиями, а я в ярости подступил к Сергею. Я остановился так близко от него, что мы почти соприкасались носами.

– Она будет здесь выступать, – прошипел я ему. – И именно сегодня, как заявлено. А если ты не позволишь ей станцевать, то я кое-что из тебя сделаю, что тебе наверняка не понравится, – я сверкнул клыками. – Ты меня понимаешь? – выразительно спросил я.

Судорожно сглотнув, он молча кивнул.

– Вижу, мы друг друга поняли. А теперь исчезни и своих бесстыжих махателей ножницами забери!

– Да, проваливай, болван! – ругается Глобиночка.

– Тебе следовало его укусить, – ворчит Резус.

– Какой мерзавец! – бурчит Вируся. – Бедная Йети. Надеюсь, она всё-таки станцевала.

– Да, станцевала, – говорю я. – Однако потребовалась куча времени, пока мне удалось её уговорить.

И вот время пришло. Зал был прилично заполнен, только на верхних ярусах виднелось немного свободных мест. Надевая сшитую специально для этого случая пачку, Йети опять дрожала всем телом от волнения. Она выглядела как затмевающий всё своим светом ангел.

– Я не могу туда выйти, – сказала она. – Мне плохо.

– Это нормально, – ответил я. – Всего лишь волнение перед выходом на сцену.

– А нельзя выключить свет? – спросила Йети. – Если бы меня никто не видел, меня бы точно не лихорадило.

Я не смог удержаться от смеха. Йети тоже.

– Пойдём! – сказал я, подводя её к занавесу. – Вы готовы. Вы всех их там очаруете. Как очаровали меня.

Нежно поцеловав её в заросшую шерстью щёчку, я подал знак дирижёру.

Зазвучала музыка. Йети сделала глубокий вдох. Занавес поднялся, и она медленно прошла на середину сцены. Ясно слышалось, как публика удивлённо ахнула, некоторые, прикрыв рот рукой, зашушукались. Но стоило Йети начать танцевать, как зал в одночасье затих.

За этим последовало то, что в моих глазах было лучшим представлением примы-балерины, которое когда-либо видел мир. Идеальными были каждый шаг, каждое движение. И более того – Йети ввела несколько танцевальных фигур, которых прежде не существовало и никогда уже не будет существовать, потому что никто, кроме неё, не в состоянии их исполнить. Однажды она прыгнула так высоко, что до приземления сумела прокрутить в воздухе двадцать пять пируэтов. Публика не уставала поражаться, и кое-кто аплодировал уже во время выступления, чего вообще-то в балете никогда не случается. Но это не шло ни в какое сравнение с тем шквалом оваций, который грянул, когда отзвучали последние звуки музыки и Йети низко поклонилась в завершение. Люди, встав, хлопали в ладоши, и кричали, и ликовали в полном восторге несколько минут. Йети, сияя, вынуждена была поклониться семьдесят три раза, пока зал не успокоился. И тогда откуда-то из последних рядов раздался мужской голос.

– У-У-У! – крикнул кто-то. – ЭТО НЕ РУССКАЯ ТАНЦОВЩИЦА! ЭТО ЖУТКОЕ БЕЗОБРАЗИЕ!

Голос показался мне знакомым, но я не мог сообразить, где уже слышал его.

– ИСЧЕЗНИ, МОНСТР! – проревел этот человек.

Высматривая его, я увидел, как вдруг что-то полетело на сцену. Я не распознал, что именно. В следующее мгновение это что-то попало в Йети, прямо в грудь, где сердце. Полетели брызги. В этом месте стало расползаться тёмно-красное пятно, на пол протяжно, как в замедленном кино, с шумом падали красные капли. Мой нос тут же распознал запах – это был… гнилой помидор!

– Ой-ой-ой! – пищит Глобиночка. – Не пугай меня так, дедушка! Я уже думала, что в бедную Йети кто-то выстрелил!

– Он специально, – хитро улыбается Вируся. – Но я тоже на это клюнула. Кто же, скажите на милость, берёт с собой в театр гнилые помидоры? Мне бы такое никогда в голову не пришло.

– В те времена это было обычным делом, – объясняю я. – Люди брали с собой в театр испортившиеся продукты, чтобы забрасывать ими актёров, если представление не понравится. Раскисшие помидоры, тухлые яйца, сгнившие кочаны салата, всё подряд.

– Фу! – морщится Резус. – Значит, в театрах наверняка жутко воняло.

– Да уж, – подтверждаю я.

– Рассказывай дальше, дедушка! – требует Глобиночка. – И что сделала Йети? Съела этого злодея?

– Нет, – смеюсь я. – Йети была вегетарианкой.

Я выскочил на сцену. Вся публика пребывала в таком же потрясении, как и я. Все зрители, кроме одного.

– ХА-ХА! – раздался смех из последних рядов. – РАДУЙСЯ, ЧТО ПОМИДОР ТОЛЬКО ОДИН, МЕРЗКОЕ ЧУДИЩЕ!

Выйдя вперёд к рампе, я проглядывал последние ряды в поисках негодяя.

– КАК НИЗКО! ОСКОРБЛЯТЬ ДАМУ И ЗАБРАСЫВАТЬ ГНИЛЫМИ ОВОЩАМИ ИЗ УКРЫТИЯ! ПОКАЖИ НАМ СВОЁ ЛИЦО, ТРУС!

– НЕ ВИЖУ НИКАКОЙ ДАМЫ! – крикнул он в ответ. – ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ МОНСТР!

– ЕДИНСТВЕННЫЙ МОНСТР В ЗАЛЕ – ЭТО ТЫ! – откликаюсь я. – И ТЫ…

– Спасибо, Влад, – перебила меня Йети. – Предоставьте, пожалуйста, это мне.

Я ожидал, что после трусливой атаки она, плача, упадёт духом, но ничего подобного. Йети решительно выступила вперёд.

– Глубокоуважаемая публика, – сказала она, – у меня нет слов, чтобы выразить, какой счастливой вы меня сделали сегодня, придя посмотреть, как я танцую. Ваши аплодисменты и радость на ваших лицах будут ещё долго заставлять моё сердце биться сильнее. И этот единственный помидор ничего не изменит.

– ЕСЛИ ХОЧЕШЬ, МОЖЕШЬ ПОЛУЧИТЬ ЕЩЁ, МОНСТР, – крикнул негодяй.

В Йети полетел следующий помидор. Она поймала его в воздухе и, обнюхав, впилась в него зубами.

– Спасибо, – улыбаясь, сказала она. – Не понимаю, зачем вы их выбрасываете, они ведь ещё хорошие.

В зале раздались смех и аплодисменты.

– Знаете, – продолжила Йети, – я всегда мечтала станцевать на такой сцене. А ещё и аплодисменты за танец получить – это превосходит мои самые смелые ожидания. Тот, кто вопит и нещадно оскорбляет меня, ни в коей мере не в состоянии умалить это чувство. Да, я выгляжу не так, как все. Зато я и танцую не как все. Поэтому я рассматриваю свою внешность не как проклятие, а как дар и рада каждому, кто смотрит на это так же.

– ТЫ ВЫГЛЯДИШЬ КАК ВЗОРВАВШИЙСЯ КОВРИК У КРОВАТИ, МОНСТР! – донеслось с задних рядов.

И я снова спросил себя, откуда знаю этот голос, но по-прежнему так и не нашёл ответа.

Какая-то изысканная дама из первого ряда обернулась.

– ПОПРИДЕРЖИ УЖЕ НАКОНЕЦ ЯЗЫК, ЖАЛКИЙ ТРОЛЛЬ! А НЕ ТО Я САМА ПРИДУ В КОНЕЦ ЗАЛА И ЗАТКНУ ТЕБЯ!

– НЕ НУЖНО, МАДАМ, – выкрикнул какой-то человек из середины зала. – СИДИТЕ, МЫ СПРАВИМСЯ!

Внезапно в последние ряды полетела целая армада всевозможных метательных снарядов. По силуэтам я понял, что все люди вокруг негодяя пригнулись, так что стоять во весь рост остался он один. На мерзавца дождём посыпались помидоры, кочаны салата, яйца, даже всякие корнеплоды и дыни, пока он не стал продвигаться всё дальше назад и не бросился наутёк. Некоторые зрители преследовали его до самого выхода, остальные, бурно ликуя, аплодировали.

– Йо-хо! – восторженно вопит Глобиночка. – Так ему и надо, нехорошему!

– Да, – вторит ей Вируся. – Хотя лучше всего таких негодяев просто игнорировать и не обращать на них внимания. Йети поступила правильно.

– А ты в конце концов выяснил, кто это был? – спрашивает Резус. – Вспомнил, откуда тебе знаком этот голос?

– Да, – отвечаю я. – Несколько часов спустя это неожиданно и опасным для жизни образом прояснилось. А для начала мы отпраздновали большой триумф Йети.

Уже начало смеркаться, когда мы с Йети последними вышли из театра через служебный вход.

– Ну и? – спросил я её. – Что дальше? Не хотите ли попытаться получить ангажемент в других театрах?

– Ещё не знаю, – ответила она. – Мне нужно обдумать это в спокойной обстановке.

– Тогда, может, сперва вернёмся в Лондон? – предложил я. – Можем забрать в гостинице вещи и сесть на ночной поезд в Кале.

Йети, улыбаясь, взяла меня под руку, и мы пошли через двор.

Когда мы оказались на другом конце двора, кто-то внезапно выскочил из-за мусорных баков. Он выглядел очень грязным, по всему телу и во взлохмаченных волосах налипли остатки овощей – явно тот самый отвратный тип из театра.

– Ха-ха! – крикнул он. – Наконец-то я поймал тебя, жалкий вампир! Ты даже представить себе не можешь, как я обрадовался, обнаружив тебя на сцене! Я думал, что ты давно уехал из города! Но вообще-то мог бы и сразу догадаться, что вы вместе! Монстры редко ходят поодиночке!

Не оставалось ни малейших сомнений, кто передо мной.

– Ван Хельсинг, – вздохнул я. – Ты-то что здесь делаешь? Не знал, что ты любитель балета.

– Ха-ха! Я всегда там, где ты меньше всего ожидаешь меня увидеть! – торжествуя, воскликнул он. – И на этот раз тебе от меня не уйти! Для полётов ещё рано, над домами светит солнце! У тебя нет шансов ускользнуть! Пробил последний час твоей дьявольской силы!

– Вы знаете этого ненормального? – спросила меня Йети.

– К сожалению, да, – ответил я. – Он уже бесчисленное количество раз пытался меня убить.

– Но это же очень гадко, – возмутилась Йети. – Видимо, он во всех отношениях крайне неприятный субъект.

– Помолчи, монстр! – набросился Ван Хельсинг на Йети. – Тобой я сейчас займусь. Но можешь уже попрощаться со своим зубастым обожателем. Через пару секунд от него останется только пепел!

Он очень долго вытаскивал что-то из-за спины. Как оказалось, арбалет. Тот зацепился за ремень, и потребовалось много времени, пока ему удалось его отцепить.

– Ха-ха! – воскликнул он. – Ты поражён, да? С этой штукой мне не нужно даже приближаться к тебе, чтобы убить! И ты не сможешь меня укусить!

– Об этом я всё время хотела вас спросить: значит, вы действительно кусаете людей? – осведомилась у меня Йети.

– Только в случае крайней необходимости, – ответил я. – И только если они недавно мылись. Например, вот эта шея, по мне, так слишком грязная, ещё подцепишь бог знает что.

Ван Хельсинг, запустив руку за плечо, вытащил из-за спины что-то ещё – заострённый кол. Он попытался зарядить им арбалет, но кол всё время выскальзывал у него из рук и падал на землю.

– Ну, давай же, запихивайся наконец, дурацкая палка, – ругался он себе под нос.

– Если ему всегда требуется так много времени, чтобы вас убить, то меня не удивляет, что ему это до сих пор не удалось, – заметила Йети.

– Да, он, пожалуй, не самый проворный, – откликнулся я. – Однажды он себе чуть все кости не переломал, когда хотел броситься на меня из окна на третьем этаже, а приземлился на булыжники рядом.

– Тогда я неправильно рассчитал направление ветра, – невнятно пробормотал Ван Хельсинг, продолжая сражаться с колом.

С седьмой попытки он наконец справился.

– Ха-ха! – сказал он, направляя на меня арбалет. – Сейчас с господством ночного террора будет покончено, ничтожество! И я войду в историю как бесстрашный герой, принёсший заслуженный конец нечестивому графу Дракуле!

Должен признаться, мне всё-таки стало немного не по себе. Хоть он уже бесчисленное количество раз безрезультатно пытался меня убить, постоянно терпя неудачу из-за собственной бездарности, но ведь даже ему могло когда-нибудь повезти. Попади этот кол мне в сердце, моя песенка и правда спета.

Без дальнейших предупреждений Ван Хельсинг нажал на спусковой рычаг арбалета. Кол полетел в меня. Внезапно меня отпихнули в сторону, и на моё место встала Йети.

– Нет, Йети! Нет! – в ужасе крикнул я, но было уже поздно.

Кол попал ей в то же место, куда несколько часов назад угодил помидор… и просто отскочил от неё.

– Что… нет… проклятие! – выругался Ван Хельсинг, лихорадочно выхватывая из-за спины следующий кол.

– Знаете, в чём, среди прочего, заключается преимущество быть таким монстром, как я? – широко улыбаясь, спросила Йети и медленно двинулась к нему. – У меня очень плотная шерсть.

Ван Хельсинг продолжал, ругаясь и проклиная всё на свете, орудовать арбалетом, но шансов у него не было. Дойдя до него, Йети один раз мощно ударила его сверху кулаком по голове. Он тут же мешком осел без сознания.

– Очень впечатляет, – усмехнулся я. – Как ваша плотная шерсть, так и сила удара. Большое спасибо за спасение в последнюю секунду.

– Не за что, – отозвалась Йети. – Мне стоит лишь присесть на него, и вы избавлены от него навсегда.

– Большое спасибо! Очень мило с вашей стороны, – сказал я. – Опасаюсь только, что это напрасный труд. За последние сто лет я уничтожал его уже четырнадцать раз, а он объявляется снова и снова.

– Как странно! – Йети удивлённо вскинула брови. – Значит, он, по-видимому, типа…

– Да, нежить, – сказал я. – И хотя выглядит он далеко не таким разложившимся, как его собратья по виду, и даже может внятно излагать мысли, но другого объяснения нет.

– Интересно, – заметила Йети. – То есть он сам монстр.

– Да, – сказал я. – И это опять-таки доказывает, что те, кто швыряется помидорами, сами ужаснейшие монстры.

– К сожалению, это так, – согласилась Йети, показывая на Ван Хельсинга. – И что нам теперь с ним делать? Просто оставим тут лежать?

– Ах, да запихните его в мусорный контейнер, – предложил я. – Если нам повезёт, завтра утром его приберёт городская служба по вывозу мусора.

– Круто! – вырывается у Резуса. – Ван Хельсинг – зомби! Этого я не знал.

– Да, это мало кому известно, – говорю я. – И теперь он становится всё больше похожим на такового. В последний раз я видел его лет десять назад, он подкараулил меня в кинотеатре, но, когда собрался вогнать мне кол в сердце сзади, у него отвалилась рука. С тех пор он не появлялся, но тем не менее его всё равно приходится принимать в расчёт.

– Пусть только придёт, дурацкий зомби! – говорит Глобиночка. – Я нанесу ему ногой удар в голень, и он взвоет! Я ведь знаю приёмчики карате! Хей-я-а-а!

Глобиночка скачет туда-сюда, молотя ногами воздух. Мы не можем удержаться от смеха.

– А что стало с Йети? – любопытствует Вируся. – Нашла она другой театр, где могла бы танцевать?

– Нет, – вздыхаю я. – К сожалению, она никогда больше не выступала на публике.

Мы сидели в порту Кале, ожидая паром. Йети молчала.

– Что вас беспокоит? – поинтересовался я. – Вы, похоже, глубоко задумались.

– Я приняла решение, – вздохнула она. – И мне нелегко сообщать вам о нём.

– Выкладывайте, – сказал я. – Надеюсь, вы понимаете, что мне можете сказать всё.

Йети с серьёзным видом заглянула мне в глаза:

– Я не вернусь в Лондон, Влад.

– Но… Но почему нет? – спросил я.

– Знаешь, – сказала Йети, – каким бы прекрасным и захватывающим ни было выступление, оно чётко показало мне одну вещь: для меня главное не аплодисменты и не признание всех этих чужих людей. Я всегда думала, что это важно, но теперь знаю, что это вовсе не так. Я хочу только танцевать и больше ничего. Поэтому я поворачиваюсь к цивилизованному миру спиной. Обустрою себе где-нибудь в горах уютную пещеру.

– Значит, всё, – печально подытожил я.

– Да, – сказала Йети. – Прости, мне очень жаль.

Мы допили кофе, и она проводила меня на паром.

– Желаю тебе всего самого хорошего, – сказал я на прощание. – Пожалуйста, будь счастлива, где бы то ни было. И каждый день танцуй. И, крутя свой большой пируэт, вспоминай иногда, пожалуйста, этот день и меня.

Йети вытерла крупную, как у мамонта, слезу в уголке глаза.

– Обязательно, – сказала она. – И не только иногда.

Поднявшись на паром, я остался стоять у поручней, пока порт не скрылся из глаз.

С тех пор я никогда больше Йети не видел.

– Ой, нет! – восклицает Глобиночка. – Это так грустно! Я думала, что вы в конце поженитесь и будете жить долго и счастливо.

– Да этого же никак не может быть, глупышка, – говорит Резус. – Если бы дедушка женился на Йети, нас вовсе бы не было. Он бы тогда не женился на бабушке, у них не появилась бы мама, и мы бы сейчас здесь не сидели, потому что нас бы и на свете не существовало.

– Сам глупыш! – возражает Глобиночка. – Бабушка тогда могла бы выйти замуж за кого-то другого! И мама бы у неё всё равно появилась, и мы всё равно были бы здесь.

– Не были бы, – говорит Резус. – Тогда дедушка не был бы нашим дедушкой, и мы бы его совсем не знали.

– Ой, нет! Я так не хочу! – говорит Глобиночка. – Я хочу знать дедушку! Навсегда! Я ведь его очень-очень люблю!

Бросившись мне на шею, она крепко обнимает меня.

– Значит, хорошо, что ты не женился на Йети, – говорит она. – А то я не могла бы сейчас обниматься с тобой.

– Я тоже очень этому рад, – говорю я.

– А ты ещё когда-нибудь что-то слышал о Йети? – интересуется Вируся. – Тебе известно, жива ли она?

– Хотелось бы думать, что да, – отвечаю я. – Через два месяца после нашего расставания я получил от неё письмо, в котором она просила послать ей её граммофон по одному адресу в Непале. Я тогда прикупил ещё пластинок и всё ей отослал. После этого от неё больше никогда ничего не приходило. Хотя я тоже недолго оставался в Лондоне. Но время от времени в газетах всплывают её фотографии из Гималаев, поэтому, думаю, с ней всё хорошо.

– Конечно, – говорит Глобиночка. – Она каждый день танцует и счастлива.

Я киваю:

– Да, мне нравится представлять себе всё именно так.

Перед моим мысленным взором возникает образ танцующей в снегах Йети, и я улыбаюсь.

– Дедушка, поможешь? – просит Вируся. – Книги для крыши такие тяжёлые, одной мне не справиться.

Я встаю с дивана.

– Конечно. Только скажи, что я должен делать.

– Сперва самые большие книги нужно раскрыть и разместить по углам, – объясняет Вируся. – Это у нас будет опорой для крыши. Просветы мы закроем другими книгами.

– Похоже на хорошо продуманный план, – одобряю я. – Пожалуй, тебе стоит подумать о том, не стать ли в будущем архитектором.

– Вируся не хочет, – говорит Глобиночка, листая мой альбом с фотографиями. – Она сказала, что хочет стать ветеринаром.

– И фотографом, – раздражённо стонет Резус, продолжая играть в мобильнике. – И защитницей природы. И пожарником. Она же каждый день хочет стать кем-нибудь другим.

– Ах так? А кем будешь ты? – насмешливо откликается Вируся. – Диванным дуракавалятелем?

Резус лукаво улыбается:

– А что, есть такая профессия? Я, пожалуй, прямо-таки создан для неё.

Мы все смеёмся.

Взмокнув от усилий, я помогаю Вирусе уложить тяжёлые тома на книжный дом.

– О! – восклицает Глобиночка в тот момент, когда мы поднимаем особенно тяжёлую книгу. – Но это же большая рыба! Ты её сам поймал, дедушка?

– Рыба? – удивлённо переспрашиваю я, наклоняясь к ней. – Что ещё за рыба?

Я, насколько можно, вытягиваю шею, чтобы взглянуть на фотографию, и внезапно замечаю, что книга скользит у меня из рук.

– А-а-а! – кричит Вируся. – Дедушка, осторожно!

Но уже поздно. Книга, выпав, обрушивает наполовину готовую крышу и погребает под собой Вирусю.

– Ой-ой, прости, – говорю я, быстро помогая ей выползти из-под книги. – Ты не ушиблась?

– Нет, всё в порядке, – говорит она. – Только испугалась.

– С профессией архитектора, стало быть, провал, – подтрунивает Резус. – В твои развалюхи явно никто поселяться не захочет.

– Так не я же виновата, – возмущается Вируся. – Просто мне нужно тщательнее выбирать помощников. Дедушка слишком легко отвлекается.

– Прости, – говорит Глобиночка. – Это из-за меня. Но посмотрите, рыба и правда огромная!

Мы с Вирусей садимся на диван рядом с ней.

– Это не рыба, – говорит Резус, бегло взглянув на снимок. – У рыб нет ног.

– А что же это тогда? – спрашивает Глобиночка.

Я беру у неё альбом.

– Это Бобо! – радостно восклицаю я. – О, как чудесно! Я уже целую вечность о нём не вспоминал. Бобо был моим домашним питомцем. Я получил его, когда был таким же малышом, как ты, Глобиночка.

– Ой, домашний питомец! – восторженно взвизгивает Глобиночка. – Я тоже хочу домашнего питомца! Но только не с рыбьей головой! Я хочу альпаку! С головой альпаки! Они такие пушистенькие!

– Нет, дедушка, серьёзно, – недоверчиво глядя на меня, говорит Вируся. – Ты нас дурачишь, да? Это ни за что на свете никакой не домашний питомец. Да и рыбу с ногами я ещё никогда не видела.

– Фотошоп, – говорит Резус. – Спорим?

– На этот раз ты, наверное, прав, – соглашается Вируся. – По-другому и не объяснишь.

– Можете мне поверить, – говорю я. – Это Бобо, и он действительно был моим домашним питомцем. Спросите прабабушку, когда она вернётся из круиза. Она мне тогда подарила его на день рождения. И сперва он был самым обыкновенным карпом.

– Что, правда? – спрашивает поражённая Вируся. – Что же с ним случилось?

– Вы на самом деле хотите это знать? Ну, то есть вам не слишком скучно слушать эти мои старые истории?

– Нет, я люблю твои старые истории, дедушка, – говорит Вируся.

– Я тоже! – поддакивает Глобиночка. – Я же их совсем не знаю, я ведь ещё не старая!

– Мне всё равно. – Резус пожимает плечами. – Пока я между делом могу продолжать убивать оборотней.

– Это нам ещё следует как-нибудь обсудить подробнее, – говорю я. – Но сначала я расскажу вам…

Как карп стал другом

Это произошло в начале 1436 года. Мне было четыре года, и ни о чём я так страстно не мечтал, как о домашнем питомце. В те времена дети мало чем могли себя занять. Игрушек, какими мы их знаем сегодня, ещё не изобрели, и у меня, единственного ребёнка в семье, не было даже братьев и сестёр, которые скрасили бы скучные будни. В прятки и догонялки сам с собой долго не поиграешь, и так во мне зародилось желание обрести компанию, друга, спутника, с которым я бы мог коротать время.

За несколько недель до этого к нам приезжала погостить на Рождество моя тётя Кэйтлин МакБайт и привезла с собой свою собаку. Колли по имени Клыкастик, я его просто обожал. Мы носились как сумасшедшие по всему замку, я научил его парочке трюков, по ночам мы вместе шатались по полям, я мог даже скакать на нём верхом. Так проходила самая чудесная неделя в моей жизни, пока тётя Кэйтлин не уехала и, разумеется, не забрала Клыкастика с собой. Не помогли никакие мольбы и стенания, я любил его больше всего на свете, но мне не оставалось ничего другого, как, заливаясь горючими слезами, махать вслед на прощание.

С этого дня самой насущной и единственной моей целью стало убедить родителей подарить мне собаку, всё равно какую, не обязательно такую, как Клыкастик. Главное, чтобы у меня появилась собака. Для достижения этой цели я выбрал тактику нещадного нытья. Когда угодно и где угодно я недвусмысленно давал родителям понять, от чего зависят мой душевный покой, моё детское счастье и, тем самым, всё моё существование.

– Хочу собаку! Хочу собаку! Хочу собаку! – твердил я, не переводя дыхания, всегда, когда только родители могли меня слышать. – Иначе умру!

– Точно не умрёшь, – отвечал мой отец, поначалу смеясь. – Ещё ни один вампир не умер от того, что у него не было собаки.

– Собака требует большого труда, золотко, – то и дело пыталась отговориться мама. – Её нужно кормить, каждую ночь выгуливать при любой погоде. Кроме того, собаки не умеют летать, мы никогда не сможем брать её с собой в отпуск.

– Но ведь трудиться буду я! – опровергал я её безосновательные аргументы. – И я тоже ещё не умею летать, но вы всё равно берёте меня в отпуск!

– Но это же совсем другое дело, – не соглашалась мама. – Ты – наш ребёнок, разумеется, мы тебя берём.

Сбить себя с толку я не давал.

– Но собака была бы моим ребёнком! И тогда я бы ничего больше не брал с собой. Ни плавок, ни трусов, вообще никаких штанов! И никаких пальто! Только собаку!

– Да, размечтался, – смеялась мама. – И думать забудь – без трусов ты в отпуск точно не полетишь.

– Но я хочу собаку! Хочу собаку! Хочу собаку! Хочу собаку! – только и мог возразить я.

– Ах, Влад, – вздыхал отец, – ну, будь благоразумным! Откуда нам взять собаку? Не сказать чтобы тут повсюду торговали домашними животными. Я даже и не знаю, где её купить.

– Мне всё равно, – ловко выставлял я контраргументы. – Хочу собаку! Хочу собаку! Хочу собаку! Хочу собаку!

– А ну-ка прекрати валять дурака! – однажды строго сказала мама. – Чем чаще ты это повторяешь, тем меньше шанс, что когда-нибудь, возможно, получишь собаку или другого домашнего питомца. Кроме того, ты прекрасно знаешь, что подарки у нас бывают только на Рождество и день рождения. Рождество только что прошло, а твой день рождения тоже ещё не сейчас.

Я не долго размышлял над тем, правильно ли понял мамины слова, они прозвучали слишком однозначно: мама пообещала мне собаку! На день рождения! От радости сердце моё тут же заскакало в груди взбудораженным щенком. Моя тактика сработала! Я получу собаку! Теперь оставалась только одна-единственная проблема:

– Когда у меня день рождения? Когда у меня день рождения? Когда у меня день рождения? – принялся выпытывать я.

– Ты же знаешь, – сказала мама. – В октябре.

– Когда октябрь? Когда октябрь? Когда октябрь? – спросил я, потому что чувство времени у меня в то время было ещё не слишком развито.

– Через девять месяцев, – простонала мама. – А теперь прекрати наконец играть на нервах и ешь свой супчик.

Девять месяцев, подумал я. Девять. Это число, и это мне о чём-то говорит. Девять – это всего лишь цифра, и она меньше десятки, которая состоит из двух цифр. С другой стороны, девять намного больше, чем три – число, которое мама всегда использовала, если требовалось сделать что-то, чего я делать не хотел. Она всегда считала до трёх, и мне приходилось наводить чистоту и порядок в своём склепе или чистить зубы. Три всегда проходили очень быстро, девять наверняка будут тянуться дольше. Но как долго?

– День рождения всегда ужасно нескоро, – вздыхает Глобиночка. – Рождество приходит быстрее.

– Не быстрее, – смеётся Вируся. – Рождество тоже лишь раз в году. Его приходится ждать столько же, сколько и дня рождения.

– А вот и не приходится, – возражает Глобиночка. – Потому что день рождения у меня в ноябре, а после него всегда очень скоро Рождество. Поэтому Рождества мне долго ждать не нужно. Но после него день рождения опять очень нескоро.

– Железная логика, – кивает Резус. – Глобиночка изобрела собственный способ подсчёта времени.

Я усмехаюсь:

– У меня тогда это не получилось.

Каждый день без собаки ощущался годом. Если бы от тоски и нетерпения умирали, я бы каждый вечер через пять минут после пробуждения валился замертво. Считать дни я ещё не умел, их было для меня слишком много, поэтому считал месяцы, и этот метод меня сильно разочаровал. По счастью, день рождения у меня седьмого октября, то есть последний месяц оказался уже не таким страшным.

И вот время пришло – наконец-то, наконец-то эта великая ночь настала! Я был настолько взволнован, что весь день глаз не сомкнул, и, когда мама встала, я уже сидел у неё в склепе.

– Где мой подарок? Где мой подарок? Где мой подарок? – хотел знать я.

– Добрый вечер, мой золотой, – сказала мама, сонно потягиваясь. – Поздравляю с днём рождения!

Так легко от меня было не отделаться.

– Мой подарок! Мой подарок! Мой подарок! – продолжал я.

– Маленький мучитель, – засмеялась мама. – Ещё каплю терпения. Получишь свой подарок после вечернего завтрака.

Это ненужная задержка меня, разумеется, совершенно не устраивала.

Взобравшись на отца, любившего поспать чуть подольше, я принялся скакать по нему.

– Папа! Подъём! – кричал я. – Быстро! Пора завтракать.

Целую вечность спустя мы сидели за столом в столовой, мама протянула мне хлеб с кроваво-красным мармеладом.

– Я есть не хочу, – не солгав, сказал я. – Можно мне теперь подарок?

– Ну, неси уже, – проворчал папа. – До тех пор всё равно покоя не будет.

– Ладно, – сказала мама, поворачиваясь ко мне. – Только закрой глаза, золотко! В конце концов пусть это будет сюрприз.

Она встала и вышла из комнаты. Я выполнил её просьбу – закрыл глаза, хоть и не совсем понимал зачем. Я получу собаку, об этом я знал уже девять месяцев назад – в чём тогда заключается сюрприз? Разве что я получу двух собак! Это, конечно, ещё лучше!

От волнения сердце у меня чуть не выпрыгивало из груди. Я услышал шаги, мама вернулась. Я почувствовал, как она встала у меня за спиной, и услышал прямо перед собой какой-то скребущий звук.

– Открой глаза! – радостно сказала мама. – Та-да-а-ам!

Я открыл глаза и… ничего не увидел. Ну, то есть не увидел собаки. Единственное новое, что появилось у меня в поле зрения, – это большая, наполненная водой глиняная миска, стоявшая передо мной на столе. Собаки не было и следа.

– Ну как, ты рад? – с энтузиазмом спросила мама.

Я огляделся вокруг, но шерстистого повода для радости нигде обнаружить не смог.

– Чему? – спросил я.

– Ну, подарку! – сказала мама, показывая на миску.

– Спасибо, я не хочу пить, – сказал я.

– Но это же не для питья, – возразила мама. – Посмотри внимательнее. Это то, о чём ты всё время мечтал.

Разве я мечтал о миске с водой? Когда это? Я заглянул в миску. А, так там не только вода, там было что-то ещё – но в любом случае не собака.

– Я не мечтал о рыбном супе, – уточнил я. – Я хотел собаку.

– Собак раскупили, – сказал папа. – Я даже специально ездил для этого в город, но на собак как раз сейчас очень большой спрос, новые у них появятся только в будущем году.

– Да, к сожалению, – подтвердила мама. – Поэтому мы купили тебе другого домашнего питомца. Это не рыбный суп. Карп ещё живой.

Я снова заглянул в миску. Карп шевелился и явно был живым.

– Это не питомец, – ворчливо констатировал я. – Это скользкая рыба.

– Ах, брось, он ведь действительно очень мил! – мама попыталась подсластить этот горький подарок. – И на нём идеально тренироваться. Если ты будешь о нём заботиться, всегда кормить его и держать в чистоте миску, мы поймём, что ты можешь отвечать и за животное побольше. Кто знает, может, тогда ты и получишь собаку на следующий день рождения.

Можно подумать, я ещё раз попадусь на эту удочку! Она обещала мне собаку в этом году, а получил я всего лишь карпа. Никогда больше не поверю ни единому сказанному ею предложению, в котором будет слово «собака».

– И что мне с ним делать? – спросил я. – Он ведь ничего не умеет. Ни палку приносить, ни на улице со мной бегать, и верхом на нём не поскачешь.

– Ах, да какое-нибудь занятие всяк найдётся, – сказала мама. – Ты можешь смотреть, как он плавает в миске, мне кажется, это всегда очень успокаивает.

В моей и без того скучной жизни именно этого всегда и не хватало – чего-то успокаивающего.

– Ну супер, – тяжело вздохнул я. – У меня самый дурацкий питомец на свете.

– Неправда, – возражает Глобиночка. – Самое дурацкое домашнее животное на свете – это паук.