Текст книги "Города власти. Город, нация, народ, глобальность"

Отделение иберийских колоний

Этнокультурный контекст и политический процесс в латиноамериканских национальных государствах, отделившихся от своей родины – Испании или Португалии, могли быть достаточно разными. Однако в отличие от государств, отделившихся от Британии, в этом случае столицы новых национальных государств всегда представляют собой бывшие имперские центры. В этом отражается иной паттерн колонии, более строго организуемый империей и напоминающий более позднюю Британскую Индию и французскую Западную и Центральную Африку. Авантюристов тут, конечно, тоже было предостаточно: начиная с испанских первопроходцев, т. е. южноамериканских конкистадоров, и заканчивая исследователями Северной Америки и бразильскими «бандейрантами», двигавшимися на запад, однако религиозных диссидентов, расистов-пуристов (вроде буров) и осужденных было мало, а если они и были, то играли незначительную роль.

Иберийская колонизация определялась городами. Первым делом конкистадоры после завоевания той или иной территории основывали город. Города Латинской Америки разбивались в соответствии с правилами имперских «законов Индий» (Leyes de Indias) 1573 г., т. е. по схеме решетки с четырьмя прямыми улицами, расходящимися от центральной Большой площади (Plaza Mayor). За площадью располагались главные здания – церковь или монастырь, которые должны стоять близко к площади, но лучше не на ней самой и иметь собственный вход не со стороны площади, за ними находилось здание королевской власти, соответствующее рангу города в имперской иерархии, и cabildo (муниципальный совет). Участки вокруг центральной площади нельзя было передавать частным лицам, они закреплялись за государством и Церковью, хотя дома торговцев и торговые ряды допускались. Часто такие участки использовались для дворца епископа, а иногда и для управления инквизиции. Законно было возводить тут же у площади особняк основателя города, центральные участки выделялись и другим важным колонистам, однако участки остальных поселенцев распределялись по жребию. Большая площадь, также известная как Plaza de Armas (т. е. Оружейная площадь, предназначавшаяся для военных парадов), обычно играла роль центрального рынка с рядами магазинчиков и лавок; рядом должны были находиться казармы военных, госпиталь и тюрьма[172]172
  Nuttall Z. Royal Ordinances Concerning the Layout of New Towns // Hispanic American Historical Review. 1921. Vol. 4. No. 4. P. 743–753; ср.: Sanz Camañes P. Las ciudades en la América hispana: siglos XV al XVIII. Madrid: Silex, 2004.


[Закрыть].

Организация городов в Бразилии первоначально регулировалась в меньшей степени, и Рио-де-Жанейро, сохранявший колорит XVI в., был колониальной столицей лишь полвека, пока Наполеоновские войны в Европе не привели к обострению национального вопроса в Иберо-Америке.

Тем не менее, хотя в развитии городов господствовала преемственность, национальная независимость стран испанской Америки стала результатом достаточно запутанного политического процесса, включавшего ряд длительных и опустошительных войн. Этот процесс начался с падения имперской монархии в метрополиях – в силу вынужденного отречения короля из династии Бурбонов от престола и бонапартистской узурпации трона. Однако Наполеон никогда не замахивался на территории по ту сторону Атлантики, если не считать Карибских островов. Из обеих Америк эти события казались, должно быть, одновременно странными и тревожными.

В августе 1808 г. стопка выпусков «Мадридской газеты» («Gaceta de Madrid») прибыла в Кито – в них сообщалось сразу о нескольких вещах: о восстании в испанском Аранхуэсе, из-за которого был отправлен в отставку премьер-министр короля Карла IV, а сын последнего Фердинанд VII взошел на трон; об отречении сына в пользу отца; о передаче последним короны Жозефу Бонапарту; о французской оккупации и испанском восстании против нее[173]173
  Demélias M.-D. Op. cit. P. 197. Вице-король Новой Испании узнал о новостях раньше, в июне 1808 г. (Vázquez Mellado A. La ciudad de los palacios: Imagenes de cinco siglos. Mexico City: Editorial Diana, 1990. P. 128–129).


[Закрыть].

Легитимное имперское правление было приостановлено. В этой ситуации главную роль стали играть муниципальные советы, cabildos, крупных городов. Однако национальная независимость еще не стала основной проблемой. Власть cabildos могла быть разной – от выборов нового вице-короля в Мексике до «революционных советов» (juntas), устанавливающих временную губернаторскую власть от имени легитимного короля[174]174
  Demélias M.-D. Op. cit. P. 129–130. Первые подобные революционные хунты были созданы в Чукисаке и Лас-Пас (Боливия), а также в Кито (Эквадор) в 1809 г. (Ibid. P. 190), что использовалось в качестве не вполне оправданного повода для празднований двухсотлетия Боливии и Эквадора в 2009 г. Классический обзор испаноамериканских революций, отстаивавших независимость, см.: Lynch J. The Spanish American Revolutions, 1808–1826. N.Y.: W.W. Norton, 1976.


[Закрыть].

Таким образом, на следующие 20 лет испанская Америка увязла в хитросплетениях испанской политики. Анти– и постнаполеоновская испанская политика подняла еще один конфликтный вопрос: либерализм или абсолютизм?

Первые подвижки в сторону независимости испанской Америки начались в 1808 г., когда пришли новости о приостановке действия законной монархии. Окончательное, решающее сражение с испанской имперской армией состоялось через 16 лет в Аякучо, в Перу. Кальяо, порт вице-королевской Лимы, сдался только в январе 1826 г. В Мексике война за независимость началась в 1810 г. под предводительством священника Мигеля Идальго, но успеха добилась лишь в 1821 г. при Агустине де Итурбиде, имперском генерале, перешедшем на сторону повстанцев. Мексиканская вице-королевская столица не была центром борьбы и волнений.

Два десятилетия почти непрерывных и связанных друг с другом войн, которые шли на субконтиненте, привели к изнурению американского общества и фатальному расколу в военных и политических элитах, результатом чего стали десятилетия переворотов и гражданских войн в годы после получения независимости. К 1855 г. в Мексике, к примеру, за 35 лет независимости успели смениться 50 правительств, из них 11 возглавлял генерал Антонио Лопес де Санта Анна, бурлескный, трагикомический герой, из-за которого Мексика потеряла Техас, Калифорнию и другие северо-западные территории, доставшиеся США[175]175
  Vázquez Mellado A. Op. cit. P. 162 ff.


[Закрыть].

Эти войны, однако, не разрушили крупные города и даже не нанесли им серьезного ущерба. Гораздо более разрушительными оказались землетрясения, такие как в Лиме. Преемственность в истории колониальных городов не была прервана, но политическая неразбериха отсрочила национализацию колониальных столиц.

Этническая конфигурация и конфликты, характерные для государств поселенцев, были разными в иберийских и британских странах, особенно до более поздних волн массовой иммиграции. Если в британских колониях основной принцип был дихотомическим: вы – или на 100 % белый, или на 100 % небелый, то иберийский взгляд и практика были иерархическими: белые, менее белые, немного белые, небелые. В испанской Америке были рабы-африканцы и бывшие рабы, но не так уж много, а в некоторых областях, таких как Уругвай, их уничтожили в качестве пушечного мяса в войнах за независимость. Выжившие Afrodescendentes («афропотомки»), как их теперь стали называть, обычно не получали гражданства в испаноамериканских странах, как и в США до Гражданской войны. Наиболее важными группами были родившиеся в Испании peninsulares («полуостровитяне») (пренебрежительно их называли gachupines), родившиеся в Америке более или менее белые креолы, метисы и индейцы. Столетия расового смешения привели к тому, что испанская Америка на одну треть состоит из метисов, на одну пятую – из белых, наполовину – из индейцев, и на 4 % – из чернокожих[176]176
  Lynch J. Op. cit. P. 29 n. Линч опирается на фон Гумбольдта. В своей важной речи в Ангостуре в 1819 г. Боливар заявил: «Мы не европейцы, мы не индейцы, мы средний род между аборигенами и испанцами» (цит. по: Ibid. P. 39).


[Закрыть].

Численность и культурный вес туземцев в испанской Америке обусловили определенное уважение к ним со стороны колонистов-завоевателей, особенно в Перу, и большинство новых национальных государств принимало их в расчет. И в Мексике, и в Перу независимость означала отмену особого правового статуса индейцев (подчиненных, но также защищаемых законом и обладавших местной автономией), т. е. они приравнивались к обычным гражданам.

Испаноамериканская и, в частности, мексиканская независимость не была, строго говоря, результатом отделения именно колонистов. Народное националистическое движение в Мексике было начато двумя сельскими священниками, Мигелем Идальго и Хосе Мариа Морелосом, один из которых был креолом, а другой – метисом, под стягом темнокожей Девы Марии Гваделупской и с призывом «смерть гачупинес». В итоговой Декларации о независимости (1821) указывается на «мексиканскую нацию, которая в течение трех столетий [т. е. с колониального завоевания] не имела ни собственной воли, ни свободы в применении собственного голоса»[177]177
  Brading D.A. Social Darwinism and Nationalism in Mexico // Nations and their Histories / ed. by S. Carvalho, F. Gemenne. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2009. P. 112. Дело в том, что восставшая креольская нация сама была в каком-то смысле связана с доколумбовой мексиканской нацией. В других случаях отделения иберийских колоний, исключая Перу, эта связь либо отсутствовала, либо была незначительной.


[Закрыть]. Метисы были, конечно, потомками колонистов и жителями поселений, основанных европейскими завоевателями, т. е. обществ, существенно отличающихся от колонизированных туземных сообществ, как в обеих Америках, так и в Африке и Азии. Однако mestizaje («расовое смешение») было весьма важной частью мексиканской национальной риторики, образности и городской иконографии, по крайней мере до Второй мировой войны[178]178
  Наиболее часто используемая первыми националистами Мексики иконическая картина отсылала к доиспанскому символизму: орел на кактусе опунция со змеей в клюве (Florescano E. de. Imágenes de la Patria. Madrid: Taurus, 2005. Ch. 3). В 1925 г. Хосе Васконселос, министр образования, а в 1920–1930-х годах важный идеолог мексиканской революции, опубликовал книгу «La raza cósmica» («Космическая раса»), в которой отстаивал некую «ибероамериканскую миссию», основанную на опыте смешения рас и состоящую в том, чтобы привести человечество к более высокой, эстетической цивилизации, созданной прекрасными людьми «всех четырех современных рас, Белых, Черных, Красных и Желтых», образующих таким образом «космическую расу» (Vasconcelos J. La raza cósmica. Mexico City: Espasa Calpe, 1925).


[Закрыть].

Бразилия являлась частью американского пояса рабства (от Вашингтона до Рио-де-Жанейро), его отменили там только в 1888 г. Однако отношения черных и белых в этой стране понимались в иберийском иерархическом ключе, т. е. если вы были светлокожим мулатом и не рабом, вам был открыт путь наверх.

Мехико, построенный на месте большого ацтекского города Теночтитлана, был главным городом испанской Америки. Накануне начала войн за независимость в нем проживало около 135 тыс. жителей, т. е. это был самый большой город во всем полушарии. Половину его населения составляли белые, четверть – индейцы, пятую часть – метисы, а около 10 тыс. называли себя «мулатами». Это был распланированный по единому принципу город с барочными дворцами, окруженными районами ремесленников и лавочников с индейской периферией[179]179
  Gruzinski S. Histoire de Mexico. Paris: Fayard, 1996. Ch. 11. Интересный рассказ о городе дворцов колониальной эпохи и периода ранней независимости см.: Vázquez Mellado A. Op. cit.


[Закрыть]. Его огромный и величественный Дворец вице-короля, растянувшийся на 197 м в длину, представлял собой крупнейшее строение в колониальных Америках. Справа от него на Большой площади находился великолепный барочный собор. Мехико был столицей Новой Испании, богатейшей и наименее эгалитарной части «Индий», как называли Америки в имперской Испании[180]180
  Humboldt A. von. Ensayo politico sob reel Reinode Nueva España. Mexico City: Porrúa, 1966 [1822]. P. 64, 79.


[Закрыть].

Позже этот дворец стал Национальным дворцом, в котором исходно размещались две законодательные палаты и министерства, а также президент. Сегодня он функционирует по большей части как музей с фресками Диего Риверы, изображающими сцены национальной истории, и иногда как здание для общественных церемоний. Резиденция президента, которая какое-то время находилась в Чапультепекском замке, с середины 1930-х годов расположена чуть в стороне от центра. Собор по-прежнему действует.

Когда-то предполагалось, что Большая площадь перед этими зданиями послужит для размещения большого монумента, посвященного независимости, который должен был встать на месте конной статуи испанского короля Карла IV. Это была инициатива вечно невезучего Санты Анны, выдвинутая им в 1843 г. В конечном счете на реализацию плана не нашлось ни денег, ни властей, которые бы им занялись; сделан был только пьедестал, или zócalo. Название, однако, приклеилось: центральная площадь современного Мехико, главное место для сбора всех протестных манифестаций и национальных празднований, – это Сокало. Здесь нет национального памятника, только большой флагшток с огромным национальным флагом, развевающимся на ветру.

Однако настоящая национализация Мехико началась позже, с национально-либерального периода, известного как «Реформа», после того, как Мексика отбила странную европейско-имперскую авантюру Наполеона III, решившего посадить габсбургского принца императором Мексики под предлогом неоплаченного мексиканского долга. Национальная иконография была заложена в конце XIX в. программой строительства памятников вдоль улицы Пасео-де-ла-Реформа (ранее – Проспект императора и императрицы), которая идет на северо-восток через огромный парк у Чапультепекского замка. Иконография была составлена из большого числа либеральных и классических национальных политиков, военных и интеллектуалов, среди которых выделяются три звезды: во-первых, Мигель Идальго, «отец нации», его статуя стоит у основания Колонны независимости, увенчанной Крылатой победой, позднее получившей известность в качестве Ангела независимости; во-вторых, Куаутемок, последний ацтекский царь, – изображен в виде величественной статуи, но с барельефом, показывающим, как его пытали испанцы; и, наконец, Христофор Колумб, изображенный в качестве мирного мореплавателя, который принес в Америку христианство. Мексика не стала ставить памятник своему завоевателю Эрнану Кортесу. Также у абстрактного неоклассического полукруга стоит статуя либерального президента, правившего в годы французской империалистической интерлюдии, Бенито Хуареса, первого, насколько я знаю, индейского президента в обеих Америках[181]181
  То, что Хуарес смог занимать самые высокие посты в Мексике, сначала в качестве судьи верховного суда, а затем в качестве избранного президента, говорит нам кое-что о возможностях, открывшихся в Ибероамерике, которых в Северной Америке пришлось ждать еще больше столетия. Но его опыт был абсолютно уникальным – это был сирота, которого нашел и воспитывал францисканец, разглядевший его необыкновенный талант.


[Закрыть], – статуя довольно большая, хотя сам он был миниатюрным, 137 сантиметров ростом.

Мехико – один из лучших городов для изучения исторических слоев формирования города. Здесь заметна и ацтекская, и мексиканская столица, приозерная планировка которой по-прежнему восхищает в южной озерной части Сочимилько, где представление о ней можно составить благодаря большим и хорошо видным археологическим раскопкам, идущим от центрального Большого храма и до площади Трех Культур, а познакомиться подробнее – благодаря информационным стендам в антропологическом музее, самом впечатляющем музее такого рода во всем мире. Имперское великолепие сосредоточено на Сокало, где к огромному горизонтальному Дворцу вице-короля в 1920-е годы, при президенте Плутарко Элиасе Кальесе, был достроен третий этаж. Стоящая к северу базилика де Нуэстра Сеньора де Гваделупе XVI–XVII вв., посвященная святой покровительнице Мексики, была в 1970-х годах дополнена новым огромным модернистским храмом. Мексиканский национализм, третий слой города, нашел свою урбанистическую и иконографическую форму только в последние десятилетия XIX – начале ХХ в., при либеральном квазидиктаторе Порфирио Диасе. Именно тогда Пасео-де-ла-Реформа была превращена в парадную улицу, а Авенида-де-лос-Инсурхентес (проспект Повстанцев), названная так в честь классических националистических повстанцев, была проложена, чтобы служить главной магистралью города, идущей с севера на юг, – первоначально она называлась Авенида-дель-Чентенарио (проспект Столетия), в чем проявилось желание модернизировать столицу к столетнему юбилею 1910 г.

Революция 1910–1917 гг. – еще один слой мексиканской городской геологии. Она началась под скромным лозунгом «Эффективные выборы и никаких переизбраний», в котором отражалась специфическая политическая проблема наций колонистов: главный вопрос – не «Какие должны быть у народа права?», как в Европе, а «Кто относится к народу?». Также проблемой было соблюдение этих прав. Тем не менее она стала самым громким событием в истории обеих Америк ХХ в. В современном Мехико наиболее оригинальными из числа ее заметных долговременных результатов являются, возможно, внутренние фрески Диего Риверы и Хосе Ороско, а также наружные фрески в Полифоруме Сикейроса и фрески Хуана О’Гормана в Центральной университетской библиотеке. Кроме того, к ним можно отнести и незавершенное парламентское здание, переделанное в (погребальный) Монумент Революции, и Нефтяной фонтан, увековечивающий национализацию нефти в 1930-е годы президентом Ласаро Карденасом.

Однако и после революции, в том числе в наиболее радикальный период 1930-х годов, в Мехико формировалась ее сегодняшняя, сильно поляризованная схема районов (или ее большая часть), разделенных, с одной стороны, на «ошеломляющий блеск» калифорнийского колониального стиля и, с другой – colonias proletarias без питьевой воды, канализации и асфальтированных дорог, причем районы обоих типов строятся частными застройщиками. Мехико прирастал особым образом – новыми городскими районами, или colonias, в которых порой смешивались особняки высшего класса с многоквартирными домами среднего класса, но редко – средние классы с низшими. Приличное жилье для рабочего класса стало вопросом общественной повестки, однако на его решение было затрачено слишком мало ресурсов и политической энергии, чтобы можно было получить ощутимый результат[182]182
  Olsen P.E. Artifacts of Revolution: Architecture, Society, and Politics in Mexico City, 1920–1940. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2008. Ch. 6.


[Закрыть].

Мексика – будь она консервативной, либеральной или революционной – всегда была страной исполнительной власти. Законодательные палаты сначала размещались в Национальном дворце исполнительной власти, но потом были переведены в более скромные колониальные дворцы в центре города. Когда шла подготовка к празднованию столетия, режим Порфиорато инициировал проект нового, более величественного законодательного дворца. Революция не позволила строительству завершиться. Только в 2000-х годах сенат построил для себя подходящее здание.

При Карденасе накопление капитала в основном ограничивалось частными землями под жилую застройку и частным строительством. После Второй мировой войны власть капитала приобрела более публичный характер, заявленный в 1956 г. открытием Латиноамериканской башни, в те времена высочайшего здания в Латинской Америке (построена для страховой компании). Самый поздний по времени, глобалистский, слой Мехико будет рассматриваться далее в главе «Глобальный момент».

Лима являлась второй по размеру вице-королевской столицей испанской Америки; в конце XVIII в. ее население составляло 64 тыс. человек, т. е. менее половины населения Мехико. Испанская Лима была всецело роялистской – ее назвали «городом королей» – и католической, там было много религиозных построек, часто проводились уличные процессии, там же находился «огромный монастырь, и мужской, и женский», как написал один комментатор XVII в.[183]183
  Barrenechea R.P., Rivera Martínez E. (eds). Antología de Lima. Lima: Fundación M.J. Bustamante de la Fuente, 2002. P. 11.


[Закрыть]; другой комментатор начала XIX в. отметил, что в городе стоит туман от ладана. Именно здесь у империи нашлось ядро верных роялистов под предводительством смелого вице-короля. В Лиме проживали белые и метисы; все население боялось индейского восстания, действительно случившегося, что стало довольно важным событием конца XVIII в. Значимое меньшинство жителей отплыло из города вместе с последними испанскими войсками. Помимо этого обстоятельства, перуанские креолы, как и мексиканские, включили в свою родословную как доиспанскую культуру, так и королевскую династию. Колониальная Лима была разукрашена в цвета индейской одежды, были созданы монархические родословные, начинающиеся с правителей-инков и продолжающиеся испанскими королями. Статус индейской знати был восстановлен, ее представители обучались у иезуитов и жили в городах[184]184
  Существует весьма интересная литература по иконографии в колониальной Лиме и Перу: Périssat K. Lima fête ses Rois. Paris: Editions L’Harmattan, 2002; Ortemberg P. Rituels du pouvoir à Lima. Paris: EHESS, 2012. У Джеймса Хиггинса (Higgins J. Lima: A Cultural History. Oxford: Oxford University Press, 2005. P. 96 ff) есть интересный раздел о просвещенческом «Обществе любителей страны» и их концепции инко-испанской преемственности.


[Закрыть].

В Перу не было своих собственных героев борьбы за независимость, которая впервые была провозглашена в 1821 г. Хосе де Сан-Мартином, главой армии, собранной в Аргентине, а окончательно завоевана Симоном Боливаром, прибывшим в Аякучо в декабре 1824 г. с армией из Колумбии. Социальные изменения после получения независимости шли медленно, что было связано с африканскими рабами и индейской данью, которая какое-то время продолжала собираться, несмотря на заявление Сан-Мартина о том, что индейцы являются перуанцами. Некоторые национально-республиканские перемены в Лиме, произошедшие в середине XIX в., были топонимическими: религиозные названия в центре заменили на национально-географические[185]185
  Barrenechea R.P., Rivera Martinez E. (eds). Op. cit. P. 11 ff, 412; Ortemberg P. Op. cit.


[Закрыть].

Когда в конце 1850-х годов была запущена программа возведения национальных памятников, финансируемая благодаря кратковременному буму гуано, сначала поставили памятник Боливару на площади Боливара (первоначально – площадь Инквизиции) перед ранее построенным Конгрессом, а также Колумбу. Сан-Мартин был удостоен памятника только к празднованию столетия в 1921 г.

После спада торговли гуано и катастрофической войны с Чили, за которой в конце XIX в. последовал период некоторого восстановления при правлении «аристократической республики», городское развитие стало набирать обороты во время «Онсенио», одиннадцати лет авторитарного президентства Аугусто Легии, ориентированного в большей мере на средний класс. Были проложены широкие проспекты, названные в честь президента и прогрессивного развития; силами одной американской компании построили канализацию и водопровод. Центр города стал смещаться к новой неоклассической площади Сан-Мартин со статуей Освободителя на коне, стоящем на огромном мраморном пьедестале, и роскошным международным отелем «Боливар». В стране были, наконец, построены законодательный дворец, национальный пантеон (переделан из храма), археологический музей инков и уменьшенная копия огромного брюссельского Дворца правосудия. Буржуазия не стеснялась демонстрировать свое богатство и власть во внушительных корпоративных зданиях, таких как здание газеты «El Comercio» или же страховой компании «Rimac» (названной по реке, на которой стоит город), а также в громких элитных клубах, «Насиональ» на площади Сан-Мартин и «Юнион» на Большой площади. Вокруг этой площади в период 1920–1940-х годов было перестроено или отремонтировано (после землетрясения 1940 г.) несколько зданий, в том числе два прекрасных неоклассических здания из желтого песчаника, с лоджиями и мавританскими балконами из резного дерева (ратуша и Юнион-Клуб), а также собор, крикливый Дворец архиепископа в колониальном стиле и необарочный Дворец президента[186]186
  В колониальной Лиме никогда не было большого дворца вице-короля, в отличие от Мексики, а тот, что был, к моменту получения независимости находился в запущенном состоянии (Higgins J. Op. cit. P. 35).


[Закрыть].

По случаю празднований юбилеев в 1921 г. (столетие республики) и 1924 г. (столетие решающего сражения с испанцами) была запущена обширная иконографическая программа. И, как это часто бывало в столицах колонистов, наряду с памятниками национальным основателям и героям она включала также дары этнических сообществ иммигрантов. В случае Лимы к таким дарам относились скульптура «Рабочий» Константина Менье от бельгийцев, статуя инка Манко Капака от японцев и музей итальянского искусства от итальянцев. Посвященные Вашингтону памятник и сквер демонстрировали ориентацию президента на США и его желание привлечь в страну американский капитал[187]187
  Ramón G. The Script of Urban Surgery: Lima, 1850–1940 // Planning Latin American Cities, 1850–1950 / ed. by A. Almadoz. L.: Routledge, 2002; Anonymous. Lima, Paseos de la Ciudad y su Historia. Lima: Guías Expreso, 1998.


[Закрыть]. Испанистская консервативная реакция заключалась и в том, что в 1935 г. в центре Большой площади поставили конный памятник Франсиско Писарро, завоевателю Перу и основателю колониального города.

Первоначально вице-королевство Перу включало всю южноамериканскую испанскую Америку – вместе с Филиппинами, – однако в конце XVIII в. испанская корона создала два новых вице-королевства: Новую Гранаду с центром в Санта-Фе-де-Боготе, объединявшую современные Колумбию, Венесуэлу и Эквадор; и Ла-Плату со столицей в Буэнос-Айресе, объединявшую современные Аргентину, Уругвай, Парагвай и Боливию. В 1810 г. две новые столицы вице-королей оказались в руках новых революционных властей, хотя еще и не независимых национальных государств.

Буэнос-Айрес как национальный город стал очень быстро наращивать численность населения, развиваясь благодаря торговле с Британией и пошлинным доходам. Усвоив лозунг «управлять – значит населять», Аргентина начала активно продвигать политику строительства нации за счет иммиграции. Население города, которое на момент получения независимости в 1816 г. составляло 46 тыс. человек, к 1869 г. выросло, согласно данным переписи, до 187 тыс., половина из которых была рождена за пределами страны[188]188
  Wilhelmy H. Südamerika im Spiegel seiner Städte. Hamburg: De Gruyter, 1952. S. 238; Rapoport M., Seoane M. Buenos Aires: Historia de una ciudad: 2 vols. Buenos Aires: Planeta, 2007. P. 48.


[Закрыть]. Однако политическая структура нации оставалась спорным вопросом вплоть до 1880 г., когда был установлен определенный баланс между береговой и внутренней территориями за счет отделения города Буэнос-Айрес как федеральной единицы от большой (и тоже богатой) провинции Буэнос-Айрес.

Реконструкция Гран-Алдеи (Большой деревни) началась в 1860-х годах, когда был обновлен скромный форт вице-короля, расширенный и покрашенный в розовый цвет, так что президентская резиденция получила название, сохранившееся и поныне, – Каса Росада (Розовый дворец). Первоначально в здании располагались и министерства, и Законодательное собрание. С 1870-х годов Флорида стала элегантной улицей «портеньо». Однако главная перестройка началась после 1880 г. под руководством местного последователя барона Османа Торкуато де Альвеара, назначенного президентом интендантом города. При нем были разбиты современные политические центры, в том числе Плаза де Майо перед Каса Росада, объединившая ранее существовавшие Плаза 25 де Майо (перед Плаза Майор, названа в честь революции 1810 г.) и Плаза Виктория, а также открыт проспект Авенида де Майо, ведущий к зданию конгресса, напоминающему вашингтонское.

В десятилетия на рубеже XIX – ХХ вв. численность населения Буэнос-Айреса резко выросла – со 187 тыс. в 1869 г. до 664 тыс. в 1895 г. и 1 млн 576 тыс. в 1914 г., половину из которых составляли иностранцы[189]189
  Rapoport M., Seoane M. Op. cit. P. 167 ff.


[Закрыть]. Неудивительно, что Буэнос-Айресу было трудно стабилизироваться в виде успешной и процветающей национальной столицы. Празднование столетнего юбилея в 1910 г. прошло в осадном положении, на фоне массовых забастовок (которые были подавлены) и точечных убийств, совершенных анархистами[190]190
  González L., Condoleo S., Zangrandi M. Buenos Aires festeja el Centenario. Periferias, conflictos y esplendedores de una ciudad en construcción // Aquellos años franceses / ed. F.X. González. Santiago: Taurus, 2012. P. 261 ff.


[Закрыть]. В городе господствовала чрезвычайно богатая олигархия коммерческих землевладельцев и купцов, которые построили себе необарочные дворцы вокруг площади Сан-Мартин такого размера и богатства, которые автор этих строк может сравнить разве что с памятниками Санкт-Петербурга времен Екатерины II. Другой конец спектра жилой застройки был представлен знаменитыми conventillos, многоквартирными домами, в которых семьи жили в комнатах размером четыре на четыре метра без кухни и, как правило, без водопровода[191]191
  Rapoport M., Seoane M. Op. cit. P. 182 ff.


[Закрыть]. В подавленном рабочем движении присутствовали сильные анархистские и анархо-синдикалистские течения активистского толка.

Подобно другим празднованиям такого рода в Латинской Америке, столетие Буэнос-Айреса стало поводом для амбициозных проектов в области урбанистического развития и формирования национальной иконографии. У культуры колонистов появился новый центр – оперный и музыкальный театр «Колон» (Колумб), известный на все полушарие. Различные сообщества иммигрантов – немецкое, французское, итальянское, испанское и другие – дарили столице своей новой родины памятники, хотя только французы смогли достроить свой памятник в срок[192]192
  Salas H. El Centenario: La Argentina en su hora más gloriosa. Buenos Aires: Planeta, 1960. P. 160 ff.


[Закрыть]. Также город заказал себе скульптурный ансамбль под названием «Песнь труду», но поставил его только впоследствии, в 1921 г. Он изображает любопытную группу нагих рабочих, которые, видимо, тащат большой камень – с большими усилиями, но в конечном счете справляются с этой задачей[193]193
  Viñuales R.G. Monumento conmemorativo y espacio público en Iberoamérica. Madrid: Catedra, 2004. P. 710.


[Закрыть]. Судя по всему, это до сих пор точка сбора народа на майских праздниках. Подобно «Памятнику труду» Менье в Брюсселе (сегодня почти забытому), «Песнь труду» в Буэнос-Айресе не имеет классовых или рабочих коннотаций, а завершающая композицию триумфальная поза отсылает скорее к состязательным видам спорта, чем к благоговению работы Менье.

После Первой мировой войны Буэнос-Айрес стал больше ориентироваться на средний класс, что нашло политическое выражение в Радикальном гражданском союзе, представлявшем его, но не оставившем такого же урбанистического отпечатка, что правительство Легии в Лиме, находившееся у власти в тот же исторический период. Броские старорежимные дворцы олигархии стали общественными зданиями – например, министерством иностранных дел или клубом офицеров. Однако Аргентина так и не стала обществом, в котором роль гегемона играл бы средний класс, с двумя политическими партиями, которые бы мирно конкурировали друг с другом на узкой, заранее отведенной площадке. Радикальный средний класс и старые привилегированные правые сошли со сцены уже к 1930 г., а радикальное правительство было смещено военным переворотом. Последующее «бесславное десятилетие» военного правления и в значительной мере подтасованных «выборов» привело к запуску нескольких «фараоновских» проектов в Буэнос-Айресе, большинство из которых остались невыполненными. Самый главный городской след этого периода – открытие «широчайшего проспекта в мире», Авенида 9 де Джулио, и расположенного на нем гигантского обелиска в честь 400-летия основания города в 1536 г.[194]194
  Gutiérrez R. Buenos Aires, A Great European City // Planning Latin American Capital Cities, 1850–1950. P. 68 ff.


[Закрыть]

К специфическому народному моменту в истории Буэнос-Айреса, выраженному в перонизме времен после Второй мировой войны, и к более стандартному глобальному моменту в его истории мы вернемся позже.

Богота, четвертая столица вице-короля в испанской Америке, была провинциальным городом в гористой местности с плохими коммуникациями, в слаборазвитом в экономическом отношении регионе, зажатом между двумя центрами империи. К концу XVIII в. в городе было не более 13 тыс. жителей. Однако в нем имелось два религиозных колледжа высшего образования – национальные конгрессы позже собирались в часовне бывшего иезуитского колледжа, – а также кое-какая просвещенческая среда. Также город играл важную роль в официальном изучении ботаники Южной Америки. Его называли «Афинами Юга».

Постколониальная Колумбия рождалась в муках, ее общий контур сложился только в 1830 г., после того как Эквадор и Венесуэла отделились от Большой Колумбии (бывшей Новой Гранады). В XIX в. страна пережила восемь общенациональных гражданских войн, четырнадцать локальных войн и две войны с соседями. В Колумбии, стране, полной насилия, консервативной и аристократической, Богота развивалась медленно. К середине столетия в центре Боготы все еще не было ни канализации, ни водопровода, ни мощеных улиц[195]195
  Ortiz Gaitán A.E. Bogotá, El Dorado: Arquitectura, historia e historias. Bogotá: Universidad de Gran Colombia, 2005. P. 72.


[Закрыть]. Численность населения оставалась примерно одной и той же, на уровне 40 тыс. жителей в 1870 г. – столько же было при основании Колумбии в 1830 г.[196]196
  Wilhelmy H. Op. cit. P. 157 ff; Lynch J. Op. cit. Ch. 7; Planning Latin American Capital Cities, 1850–1950. P. 36 (о населении в XIX в.). Столетие, отпразднованное в 1910 г., прошло под консервативными лозунгами, большую роль играла Церковь, акцентирующая уважение к Испании, как в отношениях дочери и матери (Colón Llamas L.C. Representar la nación en el espacio urbano: Bogotá y los festejos del Centenario de la Independencia // Construir Bicentenarios Latinoamericanos en la Era de Globalización / ed. M. Gutman, M. Cohen. Buenos Aires: Infinito, 2012. P. 328).


[Закрыть] Большим городом она стала только в ХХ в., когда начался взрывной рост. В период 1905–1951 гг. население выросло более чем в 7 раз, а в 1951–2016 гг. – в 10 раз, достигнув примерно 8 млн[197]197
  Показатели численности населения в ХХ в. приводятся по: Gilbert A., Dávila J. Bogotá: Progress within a Hostile Environment // Capital City Politics in Latin America / ed. by D. Myers, H. Dietz. Boulder, CO: Lynne Rienner, 2002. P. 30, 127.


[Закрыть]. Кундинамарка, провинция вокруг Боготы, оказалась в зоне кофейного бума с конца XIX в. Позже Богота превратилась в промышленную и финансовую, а не только политическую столицу страны, и, несмотря на высокий уровень насилия, теперь отчасти сдерживаемый, она смогла стать убежищем, защищающим от постоянного массового насилия в сельской местности. Город раскинулся на высоком плато (более 2500 м над уровнем моря), обрамленном на востоке горами. Если не считать официальных зданий, модернистской архитектуры Рохеолио Сальмоны, выполненной из красного кирпича, некоторых колониальных построек, бизнес-центров, анклавов в британском стиле, закрытых или охраняемых жилых комплексов верхушки среднего класса на северо-востоке, Богота выглядит сегодня обширной агломерацией небольших городов 1950-х годов, состоящих из двух– и трехэтажных более или (обычно) менее запущенных зданий. Кеннеди, густонаселенный район нижних слоев среднего класса, свидетельствует о сохраняющейся, но постепенно выветривающейся ориентации на США. Большой бедный район на юге, Сьюдад-Боливар, – не трущобы, это показатель коллективной городской мобильности. Но на городской черте Боготы все коммунальные услуги, действующие в мегаполисе, заканчиваются.

Центр власти по-прежнему располагается вокруг Большой площади (ныне площади Боливара), но официальные здания пришлось несколько раз перестраивать из-за землетрясений и пожаров, так что единственным, хотя и не слишком впечатляющим примером исторической устойчивости является собор. Незапланированные изменения начались еще в 1827 г., когда землетрясение уничтожило дворец вице-короля, что стало отправной точкой для полутора веков временных президентских резиденций. Современная была открыта в 1979 г., когда перестроили здание 1908 г., на участке дома крупной фигуры колумбийского Просвещения Антонио Нариньо. Президентская резиденция Каса Нариньо находится позади, а чуть ниже – Капитолио (здание конгресса), который начали строить в 1846 г., а закончили в 1926 г.; это массивное неоклассическое сооружение без купола, которое на этой площади наиболее заметно. Перед ним стоит более современный Дворец правосудия, дважды серьезно пострадавший от городских беспорядков – в 1948 и 1985 гг. На одной стороне площади расположены довольно аскетичный собор и дворец архиепископа, на другой – здание муниципалитета, горизонтальное сооружение во французском стиле XIX в., построенное в начале ХХ в. первоначально как рынок.