Текст книги "Последняя жертва войны (сборник)"

Глава 4
Тыл

Масляный запах жареных семечек разносился по всему дому, наполняя его теплом и сельским уютом. Анна, стоя у плиты, монотонно помешивала подпрыгивающие на раскаленной чугунной сковородке зернышки. Послышался стук открывающейся двери, и Ольга с Маргаритой, беззаботно смеясь, вбежали на кухню, наполнив пространство ароматом духов «Красная Москва».

– Что это? Жаришь семечки? – спросила Маргарита.

– Да, дочка. У Марины сын приехал. Раненый. Полежал в госпитале, а оттуда отпустили домой на побывку.

– Маманя! Сто раз тебе говорила, не называй меня дочкой! – Маргарита зачерпнула горсть горячих семечек и добавила: – Он Яшу не видел?

– Он сейчас отдыхает. Вечером вместе пойдем и спросим. Может и видел, – сказала Анна и, вытирая о подол юбки руки, опустила глаза.

Вот уже месяц от сыновей не было никаких вестей. С тех самых пор, как мать проводила детей на войну, она не отходила от окна, ожидая почтальона. Одно коротенькое письмецо, отправленное в середине июля Михаилом, рассказывало о том, что их 20-й мотострелковый корпус соединили со штабом 25-го мехкорпуса и создали Брянский фронт со штабом в Брянске. Правильный каллиграфический почерк сына выводил на смятом клочке бумаги историю о том, что сын сражается в составе 13-й армии, которая ведет тяжелые бои со 2-й танковой группой Гудериана. До боли знакомый почерк родного ребенка, когда-то под материнскую диктовку писавшего диктанты и сочинения из школьной программы, теперь выводил страшный рассказ о войне. Ровные линии букв, тянущиеся, словно нитки жемчуга, бесстрастно описывали тяжелый быт советского солдата. В потоке слов о взрывах, лишениях и смерти лучиками солнца пробивались трогательные: «Верю», «Люблю», «Вернусь» и «Победа». Они вселяли надежду в истерзанную материнскую душу. Из этого же письма Анна узнала, что сыновья служат в одной части и Михаил присматривает за братом. Эта новость плавно наполнила сердце Анны приятным теплом, на некоторое время ослабив тревогу за сыновей. Когда-то ничего не значащие для нее слова: «Гудериан», «13-я армия», «дивизия» – теперь каленым железом были выжжены в памяти женщины. Каждый раз, когда на высоком столбе, громко всхлипнув, оживал репродуктор и начинал передавать сводки с фронта, Анна с замиранием сердца слушала ставший родным бас Левитана, пытаясь разобрать до боли знакомые слова из письма. В вакууме неизвестности, когда отчаяние душило едва тлеющую надежду, уверенный голос из репродуктора стал единственной ниточкой, связывающей мать с сыновьями. Анна ждала и панически боялась этого голоса. Она проклинала его, когда он в очередной раз вещал о потерях, и боготворила, когда торжественно сообщал об успехах Советской армии. Она давно наделила репродуктор живой душой и часто с ним говорила, умоляя донести весточку о сыновьях. Вот и теперь, выйдя из дома, Анна остановилась под столбом и бросила на спящий репродуктор быстрый взгляд, полный надежды и страха. Дождавшись, пока ее догонят невестки, Анна направилась в дом Василия.

Раненый солдат расположился на полене во дворе, держа сына Мишутку на коленях. Мальчик сидел, уткнувшись носом в гимнастерку отца, боясь даже на мгновение отпустить его. Вокруг них собралась почти вся деревня.

– …Бьем фрица так, что мама не горюй, – сквозь клубы дыма самокрутки, растягивая слова, рассказывал Вася. – Скоро загоним его туда, куда Макар телят не гонял.

Василий затянулся цигаркой и подмигнул конопатому мальчугану, пробравшемуся сквозь лес ног.

Лица собравшихся озарили улыбки. И только почтальон не реагировал на браваду бойца. Настоящую правду о войне он знал не понаслышке. Первые похоронки с фронта полетели уже спустя две недели с начала войны. Да и сейчас у него в почтовой сумке лежало несколько таких извещений. Вручать их адресатам не было никаких сил.

– А я так и знала. Гитлер – дурак, как и все немцы. Были бы умными, не поперли бы на нас войной, – стряхивая мнимую пыль с ситцевой юбки, заявила Лида.

Вся толпа, воодушевленная хорошими новостями, залилась громким хохотом.

– А я по своей глупости поранился. Чистил оружие, а там патрон. – И Вася показал перевязанную на уровне колена ногу.

– А правду говорят, что фрицам выдают шоколад и коньяк? – спросил Володя.

– И у нас так! И шоколад есть, и коньяк, а жареная курица уже в горло не лезет! – незамедлительно выпалил герой.

– А моих близнецов не видел? – с надеждой в дрожащем голосе спросила Анна.

Все замолчали, ожидая ответа. Стало слышно, как задребезжали стекла в окнах от проходящего вдалеке поезда. Тяжелогруженый товарняк вез на фронт новенькие танки и гаубицы. В последнее время пассажирских поездов почти не осталось. Обычно они проезжали ночью. Составы шли мимо станции без остановок и разгрузок. Но сейчас было слишком рано, еще вечерело. Видимо, пустили дополнительный состав.

– Нет, тетя Аня, – продолжил Вася, – я их не видел. Но со мной в соседнюю деревню возвращался солдат. Так вот, он рассказывал, что в их роте служили близнецы-евреи. Их постоянно путали.

Улыбка озарила лицо Анны. Долгожданная новость о детях нашла ее. Вытирая слезы, Анна начала припоминать далекое прошлое.

– Да, да! И в школе так было! Яшка по математике постоянно хватал двойки. А однажды принес в класс ящерицу, так его вообще выгнали с урока. Директор школы за это вместо Яшки наказал Мишеньку. А тот потом явился на урок математики вместо Якова и решил все задачи. Учитель потом долго говорил, что наказание Яше на пользу пошло.

Все кругом стали улыбаться. Анна оживилась:

– Сынок, а что еще говорил тот солдат?

– Да он вообще немного говорил, – отводя взгляд, ответил Вася.

– Жаль, – задумчиво произнесла Анна. – А из какой деревни он был? Может, сходить да найти его?

Анна до последнего хваталась за эту радостную новость.

– Нет-нет! Он давно уже вернулся на фронт, теть Ань. Его точно в деревне уже нет! – с жаром стал отговаривать женщину Василий.

– Чтоб Гитлеру пусто было! – горько выдохнула Анна.

– Говорят, что вся Европа на него работает. Италия и… как ее… Франция. Вот! – вставил Володя, блеснув осведомленностью.

– Ничего. Вот увидите, немцы сами остановят войну. Гитлер долго не протянет, – подумав, сказал Василий.

– Или протянет ноги! – шутя, добавила Лида, и все опять засмеялись.

– Писем еще нет, сынок? – косясь на почтальона, поинтересовался Михалыч.

С некоторых пор почтальон стал в деревне самым важным человеком. Даже важнее председателя колхоза. Все его ждали, выбегали на улицу, как только слышали звон его видавшего виды велосипеда. Его маршруты были известны всем без исключения: от сопливого мальчишки до стариков. Что уж говорить про баб? Они успевали замечать даже настроение почтальона, что сразу же становилось темой номер один в обсуждениях на лавочках. С начала военных действий в село уже пришли три похоронки. И теперь к всеобщему ожиданию примешивался еще и страх.

– Еще нет, но они уже в пути, – ответил почтальон и, помолчав немного, добавил: – Я понимаю, что вы все ждете весточек. Но это война! Нужно запастись терпением.

* * *

Раннее утро. Изумрудные травинки поблескивали бриллиантовыми капельками росы, когда к пруду, лениво помахивая хвостами, прошло несколько коров. Сопровождаемые завистливыми взглядами из окон домов, буренки вальяжно вышагивали по сырой от росы лужайке. С каждым днем скотина в селе становилась все дороже, постепенно превращаясь в роскошь, которую не могли себе позволить селяне.

Недавно достроенная сельская школа, по изгороди увитая плющом и хмелем, красовалась голубой крышей. Слабый ветерок облегчал знойную погоду, но к полудню опять поднималось солнце, и снова становилось жарко и уныло.

Класс, освещенный лучами полуденного солнца, был чисто вымыт. Кое-где на подоконниках цвела разноцветная герань, за которой следили дежурные ученики. Гордостью класса был величественный фикус, стоявший в углу за учительским столом. Возвышаясь почти до потолка, он широко раскинул свои ветви, образуя купол над учительским столом. Этот фикус был неотъемлемой частью классной комнаты, так что сполна получал свою порцию любви и внимания. Однажды кто-то из мальчишек прознал, что если пожевать лист фикуса, то язык и губы распухнут, и это повлияет на речь. Воспользовавшись этим открытием, ребята повадились жевать листья, что давало повод не отвечать на уроках. Поначалу Анна испугалась за детей. Почти ежедневная неспособность говорить вкупе с неестественно большими губами и распухшим языком навевала мысли о странной заразной болезни. Но узнав правду и удивившись изобретательности детишек, Анна пригрозила вызовом родителей в школу, что вмиг отбило желание мальчишек жевать листья.

Сегодня Анна вошла в класс, как всегда, в идеально отутюженной юбке и накрахмаленной белой блузе, держа в руках журнал.

– Здравствуйте, ребята. Садитесь, – мягко произнесла Анна и, подобрав юбку, элегантно опустилась на краешек учительского стула.

Гул детских голосов, утихая, превратился в тихое шуршание.

Дети все еще ерзали и шептались:

– Знаешь, как больно кусает? – держа перед носом Сары раскрытую ладонь, в которой ползала маленькая ящерица, прошептал Олег – курносый мальчишка с лиловым фонарем под глазом.

Девочка в ужасе уставилась на ящерицу, боясь пошевельнуться. Неподдельный страх сковал ее движения так, что она даже не могла вскрикнуть. Покрутившись на ладошке, ящерица леденящим душу немигающим взглядом посмотрела на Сару и вдруг лизнула собственный глаз. Это было так омерзительно, что класс огласил громкий девичий визг.

– Что такое?! – встревожилась Анна.

– У него ящерица! – не прерывая визга, указывала на Олега Сара.

– Олежка! Ты опять за свое? – Голос учительницы вдруг приобрел холодные металлические нотки. – Сейчас же выйди из класса и подумай о своем поведении!

Наступила тишина. Дети притихли и раскрыли свои учебники.

– Если не пойдешь со мной гулять, я брошу ее тебе за шиворот, – нехотя вставая с места, вполголоса успел припугнуть Олег и понуро вышел в коридор.

Тем временем Пашка, пухленький лопоухий мальчишка, засунув голову под парту, с аппетитом уплетал сладкую булочку.

– Павлик, сорок восемь – половинку просим! – прошептал его сосед по парте Димка привычное детское заклинание, на которое, по всем правилам дворового этикета, просто нельзя было отказать, и дернул Пашку за рукав.

– Сорок один – ем один, – смачно прочавкал Пашка запрещенную защиту от попрошаек.

– Ты и в прошлый раз не поделился, жадина! – надулся обиженный Димка.

– К доске пойдет Павел! – Голос учительницы прозвучал как приговор.

Павел стряхнул с губ крошки и с недоверием посмотрел на Димку. Чуть подумав, он обернулся и передал недоеденную булку Нине, сидящей у него за спиной.

– Подержи это. Я сейчас вернусь. Только никому не отдавай, – наказал Паша и поплелся к доске.

– Не беспокойся, Пашка. Верну в целости и сохранности, – заверила мальчика Нина и с вожделением покосилась на лакомство.

– Назови тему домашнего задания, – не отводя глаз от классного журнала, попросила Анна.

– Первая мировая война и ее причины… – бойко начал Паша, но к концу предложения уверенности в голосе существенно поубавилось.

Он увидел, как его булка стремительно и безвозвратно исчезает во рту у Нины.

– Хорошо, начинай.

Но для Паши война уже началась секунду назад. Он стоял как вкопанный и безмолвно наблюдал за бессовестной одноклассницей.

– Что же ты можешь сообщить нам по этой теме? – голос учительницы на время вывел мальчика из оцепенения.

– Первая мировая война произошла в 1914 – 1918 годах. Германия к тому времени превратилась в сильное и развитое государство… – промямлил Павел срывающимся голосом.

Невольно взгляд его снова обратился к жующей Нине, и именно тогда мальчик окончательно разуверился в женщинах.

– Первая мировая война произошла в 1914 – 1918 годах. Германия к тому времени превратилась в сильное и развитое государство… – словно заезженная граммофонная пластинка, снова повторил мальчик, чувствуя, как обида переходит в праведный гнев.

– Назови причину, по которой началась Первая мировая война.

Ответ у доски превратился в невыносимую пытку. Тем временем Нина, затолкав в рот последний кусочек, благодарно подмигнула Павлу.

– Что стало причиной Первой мировой войны? – повторила Анна и подняла на Павла глаза.

– Моя булка…

Класс взорвался бурным хохотом. Кто-то даже зааплодировал.

– Тишина в классе! Павлик, какое отношение к Первой мировой войне имеет твоя булка? – серьезно спросила Анна, из последних сил сдерживая смех.

Павел покраснел от стыда и, опустив голову, ответил:

– Она съела мою булку.

– Германия? – переспросила Анна и присоединилась к общему хохоту.

– Стыдно, Павлик, стыдно. Садись. Два! – все еще улыбаясь, подытожила Анна.

Обделенному Пашке только и оставалось вернуться на свое место, опустив голову.

– Дурак! Отдал бы мне булку. Я бы тебе ее целой вернул. – Слова друга, будто соль, сыпались на свежую душевную рану Паши.

– О причинах Первой мировой войны у доски расскажет Нина.

Девочка бодрым шагом направилась к доске.

– Германия из отсталого, разрозненного государства превратилась в сильную державу. Сформировалось два блока стран. Англия, Франция и Россия…

Анна с наслаждением слушала бойкую речь ученицы, журчащую, словно родник по каменному руслу. Она нежным взглядом окинула девочку и в очередной раз восхитилась ее старательностью. Смотря на нее, Анна вспоминала себя, отвечающую урок перед строгой классной дамой в такие же юные годы.

Вдруг взгляд Анны задержался на обуви девочки. Это были старые стоптанные сандалии, застежки на которых заменяла грубая проволока. Сердце Анны сдавила жалость. Проводив отца на войну, девочка осталась на попечении старого деда и пожилой бабушки, которые едва сводили концы с концами. Через месяц в их семье поселилось горе. Отец Нины Иван погиб при участии в Смоленском сражении, и Нина осталась сиротой. Анна не помнила, чтобы девочка хоть раз кого-нибудь о чем-то просила. Она не жаловалась и не стенала, хотя было видно, что недоедает. Напротив, девочка всегда была весела и приветлива. По-взрослому принимая все лишения военного времени, она старалась помочь семье. Соседи часто видели ее в поле, рядом с дедом собирающей снопы скошенной травы или идущей в лес по грибы и ягоды с бабушкой. Анна, имея двух сыновей, всю жизнь мечтала о дочери и теперь с материнской нежностью смотрела на этого ребенка, у которого отняли детство.

– После звонка подойди ко мне, – тихо, чтобы слышала только Нина, сказала Анна.

После уроков в дверь учительской робко постучались. В коридоре послышалось невнятное бормотание, и дверь, жалобно скрипнув, отворилась. На пороге стояла Нина.

– Анна Владимировна, я не просила у него булку. Он сам мне ее дал. Честное пионерское! – слова срывались с уст Нины, перепрыгивая друг через друга. Недавний родничок превратился в бурную горную речку и теперь несся, с шумом преодолевая препятствия.

Анна с нежностью подняла глаза на Нину и осторожно проговорила:

– Я хочу пойти на рынок. Пойдешь со мной?

На секунду Нина опешила от такого поворота событий, но, быстро опомнившись, радостно вскрикнула:

– Конечно, пойду!

Анна и Нина шли по пыльной сельской дороге. Сентябрьское солнце из последних сил пыталось согреть мир, но было видно, что радоваться последним теплым денькам осталось недолго. Природа готовилась к зиме. Всего за одну ночь изумрудно-зеленые деревья окрасились в желтые и бордовые цвета, будто невидимый художник случайно пролил на них яркие краски. Пыльная зелень травы, на которой у пруда паслись две последние тощие коровы, оставшиеся у колхоза, начинала приобретать бурый осенний оттенок. С соседней улочки навстречу выбежала собака с обломком старой кости в зубах. За ней бежала целая свора худых и облезших псов.

На дороге собралась толпа. В ней едва можно было различить разгоряченную какой-то новостью женщину и лысоватого почтальона маленького роста.

– …Здесь не может быть ошибки, – спокойно говорил почтальон. – Вот тут написано: дом номер шесть.

Женщина, держа ребенка на руках, зарыдала:

– Люди добрые, да что же это делается, а? Вы слышите? Это пришло не мне! Я же только вчера получила письмо от мужа. Вот оно, посмотрите. Какая похоронка? Откуда?! Сейчас, сейчас… – с этими словами она выудила из кармана домашнего халата замусоленный треугольник письма.

– Смотрите! Вот! Он же мне писал, что все хорошо. Люблю, скучаю. – Женщина срывающимся голосом стала читать строки из письма.

Ожидая поддержки, вдова после каждого слова с надеждой вглядывалась в лица соседок, будто эти слова из письма месячной давности могли кому-то доказать, что муж жив и невредим.

Собравшиеся, опустив головы и переминаясь с ноги на ногу, молчали. Кто-то с сожалением вглядывался в искаженные горем черты бедной женщины. Все было очевидно.

Не найдя поддержки в толпе, отчаявшаяся женщина заметила стоявшую в сторонке Анну. Будто бы увидев спасительницу, она с безумными глазами бросилась к ней:

– Прочтите! Вы учительница. Прошу вас, посмотрите. Может, тут неправильно написано? Может, это другой дом номер шесть?

Все знали, что другого дома с номером шесть в их селе не было. Знала и она, но ей нужно было сейчас заручиться чьей-нибудь поддержкой в своем безумии.

Анна с тоской подняла глаза на номер дома, медленно перевела взгляд на бумажку, затем на рыдающего ребенка в руках испуганной женщины.

– Я не разберу. Очки забыла.

С этими словами Анна вернула похоронку – клочок бумаги, в паре строк сухо рассказавший о том, что теперь у них нет ни мужа, ни отца, ни кормильца, ни опоры.

Взяв за руку Нину, Анна быстро засеменила прочь. В глазах ее стояли слезы. Она была напугана. Зажмурив глаза, она силилась прогнать мысль о том, что когда-то вот так же и к ней подойдет почтальон и протянет казенное извещение.

На импровизированном рынке, где селяне покупали и обменивали нехитрый товар, было всего несколько человек.

Анна быстро прошла по рядам разложенных прямо на земле вещей и остановилась рядом с женщиной, перед которой на расстеленном холщовом мешке стояло около дюжины пар обуви. В куче разного рода сапожек и ботинок она разглядела еще совсем новые туфельки.

– Откуда это у вас? – спросила Анна у торговки.

– А тебе-то что? Мое это, для внучки покупала, – сварливо огрызнулась бабка в синей потрепанной косынке. – Берешь – бери, а коли нет – так иди себе с богом.

С начала войны были прекращены торговые поставки, в селе начался дефицит.

Почуяв это, барыги совсем потеряли совесть и теперь хамили покупателям, не боясь, что товар залежится.

Анна, не обращая внимания на тон торговки, взяла туфли и протянула их Нине.

– Ну-ка, надень их, – улыбаясь, попросила она девочку.

– А для кого вы их выбираете?

– Для тебя. Твои-то совсем стоптались!

– Правда? Ой, как здорово! – радостно захлопала в ладоши Нина. – Мне дед давно обещал такие. Только лук вырастет, и он сразу купит.

– Ну, как? Нигде не жмут? – умиляясь счастливым видом Нины, по-матерински спросила Анна, впервые за долгое время испытавшая чувство искренней радости.

– Нет, Анна Владимировна. Как раз впору! – Маленькие губки девочки растянулись в счастливой улыбке.

Неожиданно Анна услышала у себя за спиной покашливание. Женщина обернулась и встретилась с суровым взглядом Володи – деда Нины.

– Ты что тут делаешь? – опустив тяжелый взгляд на внучку, спросил дед. – Ты же знаешь, что после школы нужно идти домой.

– Дедушка, смотри какие красивые туфельки! – восторженно крикнула Нина и демонстративно щелкнула каблучками.

Но реакция деда была неожиданной:

– Вот негодница! Ты где их украла? Немедленно вернись и отдай!

– Ваша внучка ничего не крала. Это я купила ей туфли, – вмешалась Анна, но тут же пожалела об этом.

– Очень даже напрасно! Вас кто об этом просил? Я? Или, может, моя старуха? Или вы получили письмо от моего сына с просьбой: «Купите моей дочке туфли»? – не на шутку разошелся дед. – Я сам прекрасно знаю, что нужно внучке. А вы не лезьте. Лучше бы о своих невестках поволновались. Срамота на всю деревню!

– Не понимаю, при чем тут мои невестки? У них обеих есть туфли, к тому же новые… – не поняла сарказма Анна.

– Я сказал, сними их сейчас же! – повернувшись к Нине, яростно сквозь зубы прошипел дед.

Счастливая улыбка мгновенно растаяла. Нина молча, не поднимая глаз, сняла туфельки и протянула их Анне. С густых черных ресничек сорвались предательские слезинки и упали на горячую землю, тут же рассыпавшись крохотными пыльными шариками.

У Анны прямо руки чесались стукнуть по плешивой голове старика чем-нибудь тяжелым, но вместо этого она лишь тяжко вздохнула. Тем временем дед, бормоча проклятья, взял внучку за руку и поволок за собой, точно безвольную тряпичную куклу.

Молча, сгорбившись от незаслуженной обиды, пожилая учительница тихо брела домой, лишь изредка передергивая плечами. Тяжелые, словно капли проливного дождя, слезы катились по ее впалым щекам. Странным образом этот безмолвный плач приносил облегчение уставшей женщине.

На село опустились сумерки, и в узоре причудливых теней Анна не сразу заметила черную фигуру Виктора, опирающегося на ее забор. Чуть дальше в дверном проеме сеней увидела она своих невесток. Было ясно, что они только что распрощались с Виктором, и он провожал взглядом фигуры уходящих женщин.

– Виктор? Позволю себе спросить: чем обязаны столь позднему визиту? – издалека спросила Анна.

– Здравствуйте, Анна Владимировна. Как вы? Сердце не пошаливает? – застигнутый врасплох зачастил фельдшер.

Анна невольно обратила внимание на губы Виктора. Рот сельского фельдшера показался ей неестественно большим, и Анна представила, что в него легко проходит довольно крупная картошка, и заулыбалась.

– Здравствуйте. У меня все в порядке. Так что же привело вас к нам?

Виктор, замешкавшись, взглянул на небо. Казалось, он пытался в глубинах космоса найти ответ на простой вопрос.

Манерно отирая пот со лба, он заявил:

– Да просто проходил мимо. Зашел спросить, нет ли весточек от сыновей? – Довольный собой, он бесстыже уставился на Анну.

– Никаких весточек. Господи, спаси и сохрани их! Эта война уже всю душу измотала! Когда же она закончится? – вздохнув, проговорила Анна и открыла калитку. – Спасибо, что интересуетесь.

– Я надеюсь, что ваши сыновья скоро вернутся. Хотя, кто знает, война беспощадна. – На последней фразе Виктор бросил взгляд в сторону скрывшейся в доме Маргариты.