Текст книги "Венский бал"

Фриц Амон, полицейский
Пленка 3

В шесть вечера мы заканчивали службу. После обеда все как-то устаканилось. Нам оставалось попить кофейку, почитать газеты, не торопясь нарисовать протокольчик и, может, разок прошвырнуться по патрульному маршруту. Вот и все дела. Первый раз бал в Опере – без моего участия. Думаю, пойду домой, посмотрю телевизор. Те, которые заступали вечером, разошлись по домам досматривать соревнования. Им разрешалось отдохнуть перед началом дежурства. И вдруг – бац! Приходит факс: «Всем оставаться на местах! Полная готовность!»

Мой старший напарник аж крякнул:

– Во дают! Я бы и сам мог им подсказать, что людей маловато. Стоит только в газеты заглянуть. В общем, надо пересчитать на всякий случай кости, пока тебе другие не пересчитали.

– Нас наверняка шесть тысяч не наберется, – сказал я. – Но откуда ты знаешь, что нас мало?

Он только и ждал момента, чтобы растолковать мне все обстоятельно:

– Если бы все сводилось к тому, что Общество помощи иностранцам поклялось отомстить за смерть Абдула Хамана, хватило бы и тысячи полицейских. Но когда газеты которую неделю трубят про призыв к демонстрации, который исходит из этого самого Общества, вместо того чтобы просто не обращать внимания, будь уверен: соберутся бузотеры и проходимцы со всей Вены. Тут и трех тысяч не хватит. А больше нам взять негде. Сегодня будет встреча Бэренталя, внучки Муссолини и Брюно. Стало быть, весь вечер нас будет поливать всякое антифашистское дерьмо. Чтобы справиться с ситуацией на Карлсплац, потребуется не меньше шести тысяч.

Месяца за два до бала прошла демонстрация исламских фундаменталистов. Повод дала не наша страна, сыр-бор был из-за ближневосточной политики американцев. Началась перепалка – демонстрантов не пускали к американскому посольству. Сам я тогда был свободен от службы, о событии узнал из телепередач, из газеты и от товарищей, участвовавших в деле. С ними я учился в полицейской школе. Иногда мы вместе закусывали в шницельной. Они полностью перекрыли Больцманнгассе, где находилось посольство. Они просто хотели воспрепятствовать попыткам демонстрантов помешать нормальной работе дипломатов. Но эти братья-мусульмане – или как их там? (потом выяснилось, что они в основном из Египта) – повели себя агрессивно. Без драки не обошлось, человек двадцать арестовали. Вообще-то не ахти какая крупная акция. Их и трех сотен не набралось. Большинство арестованных были вскоре отправлены восвояси, главным образом, как я говорил, в Египет. Некоторых пришлось отпустить, так как они уже имели наше гражданство. Им только сделали предупреждение. Несколько демонстрантов получили ранения, а один из них умер. Такое случается. Ему не повезло, была перебита сонная артерия. Кто тут постарался: наш или ихний, до сих пор не установлено. Через несколько дней после несчастного случая с утра весь город был обклеен плакатами. Слыхали об этом? «Отомстим за смерть Абдула Хамана!» Буквально на каждом углу. Это было призывом для сброда перед балом в Опере. Под призывом подписалось Общество помощи иностранцам. Его тем временем распустили, всю документацию конфисковали.

Общество помощи иностранцам. Звучит куда как безобидно, прямо благотворительная организация. А на самом деле – дьявольское логово. Уж мы-то знаем. У этого Общества есть любимый ресторан около Брунненмаркта. Мне товарищ в закусочной рассказывал, что там за клиентура. Сплошь – радикальные мусульмане. Подготовку прошли в Египте.

И ведь обращались в первую очередь к тем, кто собирался на демонстрацию у здания Оперы, как будто смерть Абдула Хамана имеет какое-то отношение к балу. Абдул Хаман был у них вроде вождя. Как нарочно, случай подкосил именно его. А то, что он у них главный муфтий, никто из полицейских понятия не имел. Может, они сами его и порешили. Бывает же у них межплеменная вражда. Или же им потребовался повод, чтобы и у нас поднять волну террора. Лично я вполне это допускаю. Если верить их плакатам и призывам, венские полицейские заранее спланировали расправу над мусульманским лидером. А пресса еще и подхватила эту чушь. Но как среагировали наш министр и его наушный советник? Вместо заблаговременного запрещения демонстрации в день бала – все-таки шествий мстителей у нас и в заводе не было – мы получаем строгое предписание не бить дубинками по шеям. И это еще до того, как доказана чья-либо вина.

Основали так называемое Общество местные доброхоты, которые выступали за права иностранцев и поддерживали беженцев. Угадайте, какой юрист приложил к этому руку? Конечно же, Томас Прадер. Не кто иной, как он хлопотал о представлении гражданства Абдулу Хаману. А ведь тот приехал к нам по туристской визе. И я думаю, с адресом Общества в кармане. Уж если им что надо, они готовы зубами вырвать.

Этот Абдул якобы входил в какое-то мусульманское братство, которое в Египте преследовали. Уж наверное, египтяне знали за что. Прошение о гражданстве наши власти отклонили, апелляцию тоже. Ему было велено в двухнедельный срок покинуть страну. И тут появляется Томас Прадер, размахивает свидетельством о браке и начинает крутить свою шарманку про права человека, право на семью – в общем, городил всякую мутотень. Сотрудники ведомства по делам беженцев проверили факты. Жена и вправду была. Медсестра, которая в свободное время помогала медицинской бригаде по обслуживанию Общества. Хаман сначала подвизался на Машмаркте, где продавал баранину, работая на одного турка. Потом стал таксистом. Когда его фото поместили в газетах, объявилось несколько бывших его пассажиров. Они рассказали, что, когда машина останавливалась по красному сигналу светофора, он начинал читать арабские книги. Они, в том числе Коран, лежали на переднем сиденье и везде, где было свободное место. В одной газете сообщалось также, что он уезжал на несколько месяцев воевать в Боснию. И должно быть, не один. Общество помощи иностранцам все больше превращалось в исламский племенной Совет, По моему, они способны на любую гадость. Давно бы надо было запретить эту организацию. «Отомстим за смерть Абдула Хамана!» Дожили, нечего сказать! Где мы? У себя или в пустыне? От них у нас в стране одни неприятности. На кой нам чужие проблемы? Пускай воюют у себя дома. Гнать бы их в три шеи, всех, женаты они на наших свистушках или нет!

Это я к тому, чтобы вы знали, почему факс с приказом насчет готовности вполне можно было предвидеть.

– Боюсь, дорогая, – сказал я жене по телефону, – вечером нам не посидеть вдвоем у телевизора. – Потом доложил ей, что нас засняли телевизионщики. И попросил записать программу с трансляцией из Оперы. Конечно, я мог бы напомнить ей, что, прежде чем нажимать на клавишу «Запись», необходимо настроить видик на нужный канал. Но она, поди, в который раз спросила бы, как это делается. Дело в том, что однажды она умудрилась не только ничего не записать, но и стереть, что было записано раньше. Однако разговор надо было заканчивать, так как по рации передали срочное сообщение из центра Службы безопасности: «Внимание! Внимание! Всем венским комиссариатам. Кто знает что-либо о группе под названием Непримиримые? Кто располагает хоть какой-то информацией о ее деятельности? Кто располагает информацией о Карле Файльбёке? Предположительные приметы: черные волосы, короткая стрижка, рост сто восемьдесят пять см, приблизительно двадцать пять лет, стройного телосложения. Реагировать безотлагательно ввиду особой опасности. Ждите сообщения по факсу».

Так вот примерно звучала радиоориентировка. И тут же затарахтел факс. Я подошел к аппарату и начал читать распечатку. Читаю, вникаю, запоминаю, и вдруг меня как током ударило – особая примета: «Отсутствует мизинец правой руки».

– Не может быть! – кричу я напарнику. – Мы больше года носимся с этим пальцем, а господа знают, чей он, но держат нас за идиотов. Тебе говорит что-нибудь фамилия Файльбёк?

Напарник как раз украшал гирляндами свисавший с потолка кабель. Он тоже ничего не мог припомнить. Что же получается? Ищут группу, которая якобы называется Непримиримые, информация, видимо, исходит от Файльбёка, но его самого разыскивают. А это может означать только одно: наши друзья из Службы безопасности уже имели дело с беспалым, не поставив нас в известность об этом. Напарник сказал:

– А ты позвони им. Может, требуется наша помощь.

Дежурный по участку схватил распечатку и побежал в камеру к койотам. Было слышно, как он на них наезжает. Один из бродяг заорал. Но они явно ничем не могли помочь.

– Сдадите вы, наконец, протокол? – взмолился дежурный, вернувшись в служебное помещение. – Я уже видеть не могу эту сволочь.

Через полчаса поступило сообщение. Мы как раз писали протокол. Койоты сидели на строительном помосте, сооруженном вдоль стены из козел и досок. Мы с пожарником корпели за письменным столом посреди комнаты в дебрях кабельных лиан. И тут заголосил репродуктор: «Внимание, внимание! Всем начальникам служб немедленно прибыть в здание казармы в Россау». Через несколько минут снова: «Внимание, внимание!..» Этот голос, как я его вам изобразил, знаком мне уже не один год. И всегда вначале это самое «Внимание» с повтором.

– Что, дерьмо уже полезло? – буркнул напарник.

Давненько начальников не собирали в Россау. Последний раз их сдернули, когда было нападение террористов на здание ОПЕК.[30]30
  Организация стран – экспортеров нефти.


[Закрыть] Мы включили телевизор. Ничего экстренного. В тот момент начальником службы оказался мой напарник, так как остальные разошлись по домам. Он сказал:

– Ты пойдешь со мной!

Дежурный заверещал:

– Только когда закончите протокол. И не сидеть же мне здесь одному.

– Сам заканчивай, – ответил напарник.

– Но меня же там не было.

– Какая разница? Нарушение норм общественной нравственности, сопротивление представителям власти и оскорбления в их адрес. Но это все туфта, потому что ты их так и так должен отпустить. Тогда уж выпроводи парней и можешь заняться бабой, пока у нее дым из зада не пойдет.

Дежурный усмехнулся и выставил средний палец. Бомжиха до сих пор клевала носом на досках, а тут вдруг вскинула голову и говорит:

– Если хоть один из вас, нацистские твари, тронет меня, я ему хрен откушу.

– Заткни пасть! – крикнул дежурный. – А то я тебе флакон с твоими каплями вобью в твою же задницу так, что из носа потечет.

Я вижу, вы морщитесь. Но так уж мы тогда выражались. Нормальное дело. Выражения особо не выбирали. Нынче это бы не прошло. Женский персонал взбеленится. После катастрофы всем участкам были приданы женщины. А тогда коллектив был сугубо мужской.

После сообщения мы с напарником открыли свои шкафчики, надели шинели и вышли.

Когда мы прибыли в казарму, нас направили в кинозал. Там уже было около сотни полицейских. Все занимали стулья с откидными сиденьями, в основном в задних рядах и посередине, первые четыре оставались свободны.

Когда вошли директор Службы безопасности и майор Ляйтнер, шумок затих. Они сели в первом ряду. Наконец появился Резо Дорф, его сразу узнаешь по летящей походке. Этот человек – настоящий феномен. Когда бы и где бы ни появился, впечатление такое, будто он прямо с курорта, только что из отпуска. Даже в тот день выглядел молодцом. Вы когда-нибудь видели его по телевизору? Ладошка к ладошке, вот-вот начнет молиться. И в тот раз так же. Начинал и приветствовал всегда он. «Надеюсь, – говорит, – все это ложная тревога».

Потом достал из внутреннего кармана какую-то бумажку и поднял ее, не развертывая.

– У нас имеются некоторые данные о поставках в Вену продукции иракской фабрики боеприпасов. Мы не знаем, что это за продукция. Но нельзя исключать и химическое оружие.

Кто-то из зала не удержался:

– Общество помощи иностранцам.

Резо Дорф улыбнулся:

– Ваша наивность, коллега, просто восхищает. Или вы считаете нас полными идиотами? Мы уже который день только и заняты тем, что допрашиваем всех членов этой почтенной организации. Мы им мозги наизнанку вывернули и обыскали все, что можно. К сожалению, безрезультатно. Есть, однако, другая зацепка, одна-единственная. Поэтому я и попросил вас прийти сюда. Как вы знаете, господа, – он упрятал бумажку в карман и сложил ладони, – я отвечаю за безопасность на сегодняшнем празднестве расфранченных особ. И не хочу давать повода для упреков в том, что не сделал для этого все необходимое.

Резо Дорфа знали все. Он руководил Отделом расследований государственной измены и уголовных преступлений против государства. Это – специальная служба федеральной полиции, учрежденная парламентским Комитетом безопасности после падения коммунизма, ее задача – воспрепятствовать проникновению русской мафии в нашу страну. Самый оснащенный отдел. У них было все, о чем простой полицейский может только мечтать. Этот отдел, с одной стороны, часть федеральной полиции, а с другой – как бы и нет. Потому что не подчинялся нашему министру, а отвечал исключительно перед руководителем парламентского Комитета.

От американцев были получены секретные сведения о том, что русская мафия не только контролирует часть нашей экономики, но и начала уже налаживать кое-какие политические контакты. Резо Дорф, серб по происхождению, сначала носил фамилию Черне, а потом, приняв наше гражданство и поступив в австрийскую полицию, поменял ее. Так вот, Резо Дорф был идеальной фигурой для этого дела. Со стороны и не скажешь, что это полицейский. Он часто употреблял крепкие выражения, которые были в ходу у нас в полицейской школе. Однако говорил так и на людях. Да и в тот день тоже. Иногда было даже как-то неловко за него. Но по службе он продвигался необычайно успешно. Каждый год – очередное звание и орден. Не знаю, чем он занимался раньше, до того, как подался в Австрию. Во всяком случае, поговаривали, что его хорошие восточные контакты завязались еще во времена сотрудничества с политической полицией Сербии. Когда он получил очередную награду и на фото в газете «Общественная безопасность» появился на пару с разулыбавшимся министром, наш начальник патрульно-постовой службы сказал: «Теперь они его будут двигать, иначе он свалит их всех».

Резо Дорф показал нам две видеозаписи, обе скверного качества. Первую засняли с помощью камеры наблюдения в конторе бывшего директора Службы безопасности. Директор сидит за письменным столом, а перед ним – тридцатилетний, а может моложе, парень с перебинтованным запястьем. И вот он другой рукой начал медленно разматывать повязку. На ней показалось какое-то пятнышко, которое по мере разматывания становилось все больше. А потом заело – бинт приклеился. Парень рванул его, лицо аж исказилось от боли. Обнажилась подсохшая гнойная рана на месте отсеченного мизинца. Она тянулась до самого запястья. Вместо мизинца – какие-то рваные волокна. Что он говорил – слышно не было: камера не записывала звук. Парень начал снова забинтовывать руку. При этом беспрерывно что-то говорил, иногда выпускал бинт и опять наматывал. Закончив перевязку, встал и исчез из кадра. Бывший директор тоже поднялся. Шлепал губами. Беспалого видно не было. Затем он вернулся на прежнее место и попрощался с директором, протянув ему левую руку.

В зале включили свет. Резо Дорф встал перед экраном и попросил бывшего директора как можно подробнее рассказать, о чем шла речь тогда в кабинете. Директор встал и подтянул брючный ремень. Ему всегда приходилось таким манером подбирать живот.

– Это было без малого два года назад, – сказал он. – Нам все звонил какой-то мужчина и добивался личной встречи со мной. Якобы надо предотвратить какую-то катастрофу. Говорить хотел только со мной. Упорствовал так, что мне пришлось в конце концов принять его. Рану, по его словам, ему нанесли люди, называвшие себя группой Непримиримых. Группа планировала теракт во время бала в Опере. Он сам был членом группы, но высказался против этого плана. За что его якобы и наказали. Ему отсекли мизинец. А пришел он для того, чтобы воспрепятствовать акции…

Тут Резо Дорф прервал бывшего директора:

– Неужели этот отрезанный палец не мог послужить нитью для установления лиц, входивших в группу Непримиримых?

– Увы. Я спросил, как его зовут. Но он даже этого не сказал. Когда я поднажал, он признался, что не знает, как именно был задуман ход акции. Но если мы гарантируем ему ненаказуемость, он будет сотрудничать с нами и постарается выяснить детали.

– Ненаказуемость? А за что его наказывать? – спросил Резо Дорф. Он, конечно, и сам это знал, но хотел побольше заинтриговать нас этой дискуссией.

– Я тоже задал ему этот вопрос. Но он ничего не хотел говорить. Я объяснил, что мы не можем гарантировать ему свободу от уголовной ответственности, если он не сообщит о своей роли в группе и о совершенных преступлениях.

Беспалый безоговорочно требовал свободы от наказания. Директор втолковывал ему, что он может рассматриваться как свидетель только в том случае, если станет ясно, что он будет полезен следствию.

Порешили на том, что директор поручает ему выведать детали планируемой акции и затем дать о себе знать. А тем временем директор подумает о том, что можно для него сделать. И тут – надо же отчудить такое! – директор отпускает его на все четыре стороны. Ищи ветра в поле! Может, до сих пор ждет, когда тот появится. Отсюда первый вопрос, который задали бывшему директору. Обычно начальников подкалывать и думать не моги. Я бы, например, не решился. Но тут особый случай. Слишком важное было дело. В общем, кто-то набрался смелости, встал и спросил напрямик:

– Почему вы его отпустили?

– Я был на сто процентов уверен, что он вернется, – ответил бывший.

Поэтому он якобы и обратился к майору Ляйтнеру, по его словам, «лучшему юристу венской полиции», и спросил, что можно предложить беспалому в обмен на информацию. Тут поднялся сам майор Ляйтнер и рассказал, что было дальше.

– Я рекомендовал гарантировать этому человеку свободу от уголовной ответственности, если он на этом настаивает. И даже дать письменное заверение. Ходатайствовать ли об этом перед судом – другой вопрос. Скорее всего, нет. Затем я посоветовал заняться этим делом очень серьезно и подключить к нему Резо Дорфа. Все-таки речь шла о безопасности политиков и лиц с международной известностью.

А Резо Дорф объяснил нам, что, приняв это дело, он не мог получить никакой дополнительной информации, поскольку рассчитывал узнать все от беспалого. Оказалось, что зря.

В день бала – за год до катастрофы – здание Оперы внимательнейшим образом осмотрели саперы. Агентуру среди гостей бала значительно усилили. Но ничего не случилось.

Да уж, внутри-то, конечно, ничего. Демонстрации у здания опять-таки были запрещены. Однако разразился настоящий уличный бой, который длился не меньше часа. Но среди арестованных не обнаружилось ни одного человека, связанного с группой Непримиримых. Как всегда, сцапали горстку левых, а в основном – анархистов разных мастей.

– Беспалый, – продолжал Резо Дорф, – говорил про каких-то Непримиримых, о которых мы сейчас ничего, по сути, не знаем. Но парень, ясное дело, умолчал о том, что сам несколько лет назад был участником Движения друзей народа. Мы выяснили это, когда спустя какое-то время его мать подала заявление о пропаже сына и приложила фотографии. Так мы узнали имя этого парня – Карл Файльбёк.

По мнению Резо Дорфа, именно он дал анонимную информацию о пожаре на Гюртеле. Это, если не ошибаюсь, было года за четыре до катастрофы. Главарь Друзей народа скрылся куда-то и больше не всплывал. Двух сообщников посадили. Они и по сей день сидят. После поджога дома на Гюртеле это самое Движение запретили. Тогда тоже допрашивали Карла Файльбёка. По дикой халатности сотрудников гернальского участка не были сняты отпечатки пальцев. И что толку от моей находки в подземном переходе на Карлсплац? Как можно было установить, что палец принадлежал Файльбёку?

Резо Дорф сказал, что его отдел после идентификации беспалого как Файльбёка начал наблюдение за всеми бывшими участниками запрещенного движения. Не было никаких признаков, что группа опять активизировалась. Несколько человек, работавших поблизости друг от друга, встречались иногда в ресторане на Марияхильферштрассе. Да и эти встречи были вроде как случайными. Помимо этого никаких контактов не зафиксировали, даже телефонных. После исчезновения предводителя Движенue друзей народа сошло на нет. Но было одно исключение.

– Полтора года назад, – сообщил Резо Дорф, – через пару недель после милой беседы Файльбёка с господином директором, когда мы уже начали пасти этих парней, они устроили в Иоаннову ночь праздник с костром. Это было в старой усадьбе под Раппоттенштайном. Встретились, так сказать, из ностальгических чувств. В этой усадьбе, давно заброшенной и принадлежавшей дяде бывшего активиста Друзей народа, они и раньше собирались в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое июня, чтобы отметить праздник солнцестояния.

На сей раз туда пожаловали и мы со скрытой камерой. Ребята все заготовили, сложили костер из дров и соломы, окатили бензином и подожгли. Мы с нетерпением ожидали услышать какие-нибудь заклинания и нацистские лозунги. Но, к нашему удивлению, на огонек со всех сторон стали стекаться люди, приносили вино, колбасу, жареный картофель и выпечку. Началось самое настоящее народное гулянье. Я глазам своим не верил.

Когда деревенские ухари порядком напились, они начали прыгать через костер – вроде как испытание смелости. Один не уберегся, опалил себе всю задницу. Другие принялись сбивать с него огонь. Пришлось отправить парня в больницу. Мы помочь не смогли, так как находились на охотничьей вышке и наблюдали происходящее через телеобъектив. Позднее мы обнаружили в трактирах плакаты с накарябанными надписями, приглашавшими всех местных и заезжих на праздник солнцестояния. А теперь прошу внимательно посмотреть пленку.

Резо Дорф сел. Вторая пленка была немногим лучше первой. Сразу видно, что снимали с большого расстояния. В кадрах один за другим промелькнуло человек семь-восемь. В руках – ящики с соломой и хворостом, из них нагромоздили целый холмик. Лица различить почти невозможно. Резо Дорф нажимал на кнопки дистанционного управления. Потом он встал и вышел к экрану.

– Мы знаем их всех, всех до одного, – сказал он. – Вот этот субчик работает крановщиком в одной строительной фирме. А этот – Бригадир на той же стройке. Дом принадлежит его дяде. Есть еще и третий с их места работы, кличка – Инженер, но его здесь не видно. Вот эта глиста работает в ресторане на Марияхиль-фештрассе, где все они иногда собираются пожрать.

Через некоторое время Резо Дорф остановил пленку.

– А вот и тот самый Инженер. Последним подходит один битюг, он работает в магазине пластинок и аудиокассет. А тут кто у нас?

Он указал на человека в шляпе, который появился с охапкой дров в руке.

– Мормон! – шепнул я напарнику.

Он пригляделся и сказал:

– Смахивает на Мормона, который гундосил свои проповеди на Карлсплац.

Начальник караулки на Карлсплац тоже вроде бы уловил поразительное сходство. Единственная закавыка – волосы. У Мормона были длинные, а здесь – короткие.

– Может, он убрал волосы под шляпу? – предположил начальник караулки. – Вы же допрашивали этих парней. Что они-то говорят?

– Говорят, что не знают его, – ответил Резо Дорф. – В один голос утверждают, что он пришел только к вечеру, якобы прослышав о празднике. Хотел просто помочь. Уверяют, что зовут его Джорджем, что он ирландец. Местные рассказывали, будто он и по-немецки-то толком говорить не умеет и чаще всего общался с учительницей на английском. А директрису школы он даже охмурял, но и она утверждает, что он ирландец, а о предстоящем костре узнал случайно. Наплел ей, что эта традиция идет из Ирландии.

– И все же, – заявили мы, – он похож на Стивена Хаффа, Мормона с Карлсплац.

– Благодарю, – сказал Резо Дорф. – Это даже больше, чем мы могли ожидать.

Резо Дорф постоял с минуту на фоне полыхающего костра, потом пленка кончилась, и в зале зажгли свет.

Резо Дорф молитвенно сложил руки.

– Итак, – сказал он, стараясь выглядеть как можно спокойнее, – теперь в самую гущу дерьма. Возможно, были тысячи причин, почему этот тип нарисовался у костра полтора года назад. Тем не менее принять все меры по розыску Мормона. Немедленно задержать всех бывших Друзей народа. В остальном я согласен с директором Службы безопасности: все начальники патрульно-постовой Службы переодеваются в штатское и идут на бал. Фраки получить в отделе вещевого довольствия. Господин директор, ваше слово.

Старик поднялся.

– Разумеется, мы должны сделать все, что от нас зависит, – сказал он. – И прежде всего, учитывая сигналы из-за границы о поставке оружия Ираком. Тут промедление недопустимо, а мы сделали не все, что в наших силах. Мы даже не знаем, что это за оружие. Не вышли хоть на какой-то след. Возможно, все это – буря в стакане воды. Но, как я уже сказал, надо сделать все от нас зависящее.

– Насколько велик риск? – спросил кто-то.

– Что я, Господь Бог? – сказал Резо Дорф. – Год назад мы узнали про обрубок пальца и сборища у костра. И что же? А ничего. Так называемые Непримиримые до сих пор не обнаружены. В этом году мы услышали призыв к мести от этих верблюжатников и получили сигнал о поставке иракского оружия, а это, по сути, совсем другой след. История с пальцем все еще смахивает на «глухарь». И все-таки: Файльбёк исчез, а иракское оружие должно где-то храниться. Стало быть, надо стиснуть зубы и с головой окунуться в дерьмо. А уж завтра поговорим о том, как оно воняет.

Последние слова были встречены всеобщим хохотом. Когда мы поднялись и загрохали откидными сиденьями, дверь распахнулась и в зал вошел шеф венской полиции Хюблер в парадном мундире, он отдал нам честь. Мы вытянулись и взяли под козырек.

– Вольно! – крикнул Хюблер.

Мы опустили руки. Он отдал приказ:

– Всему имеющемуся личному составу в восемь тридцать собраться на плацу казармы. Дежурным обзвонить всех отсутствующих. Все, с кем можно связаться, должны прибыть немедленно. Мы не можем ставить в известность телевидение, так как это еще более осложнит ситуацию. Ночью в участках остаются только дежурные. Это – необходимый риск.

С этими словами он покинул зал. Когда мы с напарником вернулись в свой участок, подонков там уже не было. Зато был начальник патрульно-постовой службы. Он держал в руках пульт дистанционного управления.

– Братцы! – воскликнул он. – Вы слышали, какая заварилась каша? Нашим нужна подмога. Я бегу в Оперу.

– Нас только что проинструктировали шишки, – говорим мы ему, – Резо Дорф, директор Службы безопасности, майор Ляйтнер и Хюблер.

– Господи! Как же я-то пропустил. Кто-нибудь про меня спрашивал?

Я рассказал ему о найденном мною пальце и о том, какой это стало бы важной зацепкой, если бы я мог продолжить расследование. Его аж передернуло. Он явно забеспокоился о своей репутации:

– Надеюсь, ты не ляпнул там, что я помешал тебе вести это дело?

Я утешил его. У нас не было времени обсуждать ход собрания. Ему надо было ехать за фраком в отдел вещевого довольствия.

Не ведая о том, чем кончится празднество, мы всё приговаривали:

– На балу в Опере начальники, а в уличной драке – подчиненные. Ловко придумано.