Текст книги "Пентаграмма"

Часть III

Глава 13
Понедельник. Прикосновение

«Ты на телеэкранах, любовь моя. Целая стена тебя. Двенадцать изображений, которые двигаются одинаково, отличаясь лишь малейшими оттенками и яркостью. Ты идешь по парижскому подиуму, останавливаешься, поводишь бедрами, смотришь на меня заученным холодным, невидящим взглядом, а потом поворачиваешься спиной. Эффектно. Отворачиваться – всегда эффектно, и ты это знаешь, любовь моя.

Сюжет окончен, и вот ты смотришь на меня двенадцатью строгими взглядами, и по твоим губам я читаю двенадцать одинаковых новостей. Ты сообщаешь их беззвучно, и я люблю тебя за эту беззвучность.

Потом – наводнение где-то в Европе. Смотри, любовь моя, это мы бредем в воде по улицам.

И я рисую пальцем твою звезду на выключенном телевизоре, на мертвом и пыльном экране. Но между ним и кончиком моего пальца проскальзывает напряжение. Электричество. Крупица жизни. Она рождается от моего прикосновения.

Вершина звезды касается тротуара перед красным кирпичным домом на другой стороне перекрестка. Отсюда, из магазина, я хорошо вижу его в промежутках между телевизорами. Один из самых оживленных городских перекрестков, любовь моя, и обычно здесь огромные пробки, но сегодня машины стоят лишь на двух из пяти лучей, расходящихся от черной асфальтированной сердцевины. Пять лучей, любовь моя! Сегодня ты весь день лежишь в постели и ждешь меня. У меня осталось только одно дело, и я приду. Если хочешь, я могу положить в тайник письмо и прошептать тебе заученные наизусть слова: „Любовь моя, я постоянно думаю о тебе. До сих пор ощущаю поцелуи твоих губ, прикосновение твоего тела…“

Открываю дверь и выхожу из магазина. Мир заливает солнце. Солнце. Заливает. Жди меня».

День для Мёллера начался скверно.

Ночью он вызволял Харри из изолятора, а с утра проснулся от болей. Живот раздуло, как воздушный шар.

Но самое плохое было впереди.

Впрочем, в девять он в этом засомневался, когда трезвый Харри явился на утреннее совещание. За столом к тому времени уже сидели Том Волер, Беата Лённ, четверо оперативников и двое сотрудников убойного отдела, которых вчера вечером вызвали из отпуска.

– Всем доброе утро, – начал Мёллер. – Надеюсь, все уже в курсе, над чем мы сейчас работаем. Два дела, предположительно два убийства, совершенные, по всем признакам, одним преступником. Короче, все слишком уж похоже на кошмар. – Он зарядил в проектор первый слайд. – Слева мы видим левую руку Камиллы Луен с отрезанным указательным пальцем. Справа – средний палец Лисбет Барли, присланный мне в конверте. Трупа ее у нас, конечно, нет, но Беата сравнила отпечатки пальцев, снятые в квартире Барли. Беата, молодец! Отличная интуиция, отличная работа.

Покрасневшая Беата, стараясь казаться равнодушной, сидела и тихо постукивала карандашом по блокноту.

Мёллер сменил изображение и продолжил:

– Под веком Камиллы Луен был найден вот этот драгоценный камень, красноватый бриллиант пятиугольной формы. А справа – перстень с пальца Лисбет Барли. Как видите, красный оттенок чуть светлее, но форма идентичная.

– Мы пытались определить происхождение первого бриллианта, – сказал Волер. – Безуспешно. Направили изображения в Антверпен, в две крупнейшие мастерские по огранке, но оттуда пришел ответ, что это не их работа и если она была сделана в Европе, то, возможно, в России или на юге Германии.

– Мы связались с «Де Бирс» – крупнейшим в мире покупателем алмазов, – добавила Беата. – Их специалист говорит, что при помощи спектрометрического анализа можно точно определить, откуда этот бриллиант. Для оказания помощи следствию этот специалист сегодня вечером прилетит из Лондона.

Руку поднял Магнус Скарре – молодой следователь, в отделе относительно новенький.

– Возвращаясь к сказанному. Мёллер, я не понимаю, почему вы считаете это кошмаром. Ведь это же двойное убийство, а значит, искать придется не двух преступников, а одного. По-моему, напротив, следовало бы…

Он услышал тихое покашливание и заметил, что внимание собравшихся обратилось на Харри Холе, до сих пор тихо сидевшего в кресле в глубине комнаты.

– Как, говоришь, тебя зовут? – спросил Харри.

– Магнус.

– Фамилия?

– Скарре. – В голосе следователя слышалось раздражение. – Можно было и запомнить…

– Нет, Скарре, я не запомнил. А вот ты постарайся запомнить, что я сейчас тебе скажу. Когда следователю приходится работать с преднамеренным, а значит, хорошо спланированным убийством, он знает, что у преступника масса преимуществ. Он может подчистить следы, обзавестись неплохим алиби на момент убийства, избавиться от орудия преступления и так далее. Но одного преступник от следователя скрыть не может. Чего?

Магнус Скарре дважды моргнул.

– Мотива, – сам ответил Харри на вопрос. – Прописная ведь истина? Мотив. Именно с него мы начинаем оперативное расследование. Настолько фундаментальное понятие, что про него порой забывают. Пока однажды не появится воплощение самого страшного кошмара следователя – преступник без мотива. Вернее, с таким мотивом, который не укладывается в человеческой голове.

– Холе, вы рисуете черта на стене. – Скарре посмотрел на остальных. – Мы ведь еще не знаем, что за мотив у этих преступлений.

Теперь кашлянул Том Волер.

Мёллер заметил, что Харри стиснул зубы.

– Он прав, – сказал Волер.

– Разумеется, я прав, – откликнулся Скарре. – Это ведь очевидно…

– Замолчи, Скарре, – оборвал его Волер. – Прав инспектор Холе. Над этими делами мы работаем уже десять и пять дней соответственно. И до сих пор мы не обнаружили между жертвами никакой связи. До сих пор. А когда единственная связь между жертвами – это то, как их лишают жизни, а также ритуалы и какие-то закодированные послания, в голову приходит слово, которое я бы рекомендовал вслух не произносить, но и не забывать. А еще я рекомендовал бы Скарре и остальным недавним выпускникам полицейской академии закрывать рты и открывать уши, когда говорит Холе.

В комнате стало тихо.

Мёллер увидел, что Харри пристально смотрит на Волера.

– Подытожим, – сказал Мёллер. – Теперь вам будет еще сложнее: продолжаем усиленно работать над двумя отдельными убийствами и рисуем на стене большого, толстого и страшного черта. Никто, кроме меня, с журналистами не говорит. Следующая планерка – в пять. Вперед!

В лучах прожектора стоял мужчина в элегантном твидовом костюме. Поигрывая изогнутой трубкой и покачиваясь с пятки на носок, он надменным взглядом мерил оборванку перед собой.

– Сколько вы думаете платить мне за уроки? – обратился он к ней.

Оборванка тряхнула головой и, уперев руки в боки, ответила:

– Да уж я знаю, сколько полагается. Одна моя подружка учится по-французски у самого настоящего француза, так он с нее берет восемнадцать пенсов в час. Но с вашей стороны бессовестно было бы столько запрашивать, – ведь то француз, а вы меня будете учить моему родному языку; так что больше шиллинга я платить не собираюсь. Не хотите – не надо[12]12
  Здесь и далее в этом отрывке приводятся реплики из комедии Бернарда Шоу «Пигмалион» (перевод Е. Калашниковой).


[Закрыть].

Вилли Барли сидел в полумраке двенадцатого ряда и не сдерживал слез. Они стекали по шее и, миновав расстегнутый ворот рубашки из тайского шелка, текли дальше – по груди и животу. Не переставая. Он сидел, зажав рот ладонью, чтобы всхлипывания не отвлекали актеров и режиссера в пятом ряду.

Когда кто-то коснулся его плеча, он вздрогнул и обернулся. Над ним нависла огромная мужская фигура. В беспомощном ожидании Барли не мог пошевелиться.

– Да? – прошептал он, давясь слезами.

– Это я, – прошептала в ответ фигура. – Харри Холе. Из полиции.

Вилли Барли отнял руку ото рта и посмотрел на фигуру пристальнее.

– А, ну да, конечно, – сказал он с облегчением в голосе. – Извините, Холе, тут так темно, и я решил…

Полицейский сел рядом с ним:

– Решили что?

– Вы же в черном. – Вилли утер нос платком. – Мне подумалось, что вы священник. Священник, который принес… плохие новости. Глупо, да?

Полицейский не ответил.

– Ах, Холе, я жутко себя чувствую. У нас первая костюмированная репетиция. Посмотрите на нее, – сказал Барли.

– На кого?

– На Элизу Дулитл. На сцене. Когда я ее увидел, то на секунду вдруг решил, что это Лисбет, что мне только приснилось, будто она пропала. – Вилли нервно перевел дыхание. – Но тут она заговорила, и моя Лисбет исчезла.

Он увидел, что полицейский в удивлении смотрит на сцену.

– Потрясающее сходство, да? Поэтому я ее и пригласил. Этот мюзикл задумывался для Лисбет.

– А это… – начал Харри.

– Да, ее сестра.

– То́йя? То есть я хотел сказать – Тойя́?

– До сих пор мы никому не рассказывали, а сегодня вечером пресс-конференция.

– Ну, это привлечет внимание общественности.

Тойя развернулась и, споткнувшись, громко выругалась. Партнер развел руками и посмотрел на постановщика.

Вилли вздохнул:

– Общественность – это еще не все. Видите, тут еще работать и работать. Задатки у нее, конечно, есть, но выступать на сцене Национального театра – это вам не ковбойские песни петь в местном клубе в каком-нибудь Сельбу. Два года я учил Лисбет, как вести себя на театральной сцене, а тут у нас на все – две недели.

– Если я мешаю, Барли, изложу дело кратко.

– Дело? – В полумраке Вилли попытался прочитать хоть что-нибудь на лице собеседника. Ему опять стало страшно, поэтому, когда Харри открыл рот, он заторопился его уверить: – Вы мне вовсе не мешаете, Холе. Я просто продюсер. Знаете, тот, кто задает импульс. А работают сейчас другие…

Он махнул рукой в сторону сцены, где мужчина в твидовом костюме как раз говорил:

– Я возьму эту чумазую замухрышку и сделаю из нее герцогиню!

– Режиссер, декоратор, актеры, – пояснил Барли. – А я с завтрашнего утра – всего лишь зритель этой… – Он замолчал, подбирая нужное слово, и закончил: – Комедии.

– Да уж. У всех свои таланты.

Вилли невесело засмеялся, но режиссер тут же посмотрел в их сторону, и он замолчал.

– Вы правы. Двадцать лет я был танцором. Надо сказать, очень скверным. Но в балетной труппе всегда не хватает мужчин, так что лучше меня танцевали немногие. В сорок лет нас гонят на пенсию, и мне пришлось искать другую работу. Тогда я понял, что настоящий мой талант – не танцевать, а находить танцоров. Организовывать спектакли – вот и все, на что я годен, Холе. Но знаете что? Малейший успех кружит нам голову. И только потому, что пару раз вышло по-нашему, мы уже считаем, что мы боги или уж точно кузнецы своего счастья. А потом вдруг – такое. И мы понимаем, насколько на самом деле беспомощны. Я… – Вилли осекся. – Вам скучно слушать?

Собеседник покачал головой и все же произнес то, из-за чего пришел:

– Дело касается вашей супруги.

Вилли зажмурился, будто в ожидании боли.

– Мы получили письмо. С отрезанным пальцем. Боюсь, он принадлежит ей.

Вилли сглотнул. Он никогда не считал себя мстительным человеком, но теперь почувствовал, что камень на сердце начал тяжелеть и обретать цвет. Желтый. Как ненависть.

– Знаете, Холе, стало даже легче. Я ведь все время этого боялся. Что он сделает ей больно. Можешь обещать мне одну вещь, Харри? Ничего, что я на «ты»?

Полицейский кивнул.

– Найди его. Найди его, Харри. И накажи. Накажи… сурово. Обещаешь?

В темноте Вилли показалось, что его собеседник кивнул. Но уверен он не был: разглядеть мешали слезы.

– Я полицию позову, вот сейчас позову! – крикнула Тойя.

Харри сидел в кабинете и смотрел на стол. Он так устал, что казалось, нет сил даже дышать.

Вчерашние эскапады, закончившиеся изолятором и очередным кошмаром, – все это не даром далось, а встреча с Вилли Барли его добила. Обещание поймать преступника и эти слова Барли о том, что его жене сделали «больно». Харри не сомневался: Лисбет Барли мертва.

С самого утра его тянуло выпить. Сначала это был естественный позыв организма, потом – панический страх из-за того, что он сам перекрыл себе доступ к целебному снадобью, не захватив с собою ни фляги, ни денег. А теперь желание выпить перешло в ту фазу, когда и физическая боль, и страх разрывали организм на кусочки. Злобный враг ломал изнутри его кости, откуда-то из-под сердца лаяли псы. Господи, как же он их ненавидел! Так же сильно, как они ненавидели его.

Рывком встав, он подошел к сейфу. В понедельник он поставил туда полбутылки виски «Беллз». Интересно, он только сейчас об этом вспомнил или думал об этом все время? Холе уже привык, что Харри обманывает Харри. По-разному. Он уже собирался открыть сейф, но вдруг остановился, уловив странное движение: у Эллен на фотографии дрогнули губы. Он сошел с ума или она действительно улыбнулась?

– Что уставилась, стерва? – пробормотал он, и через мгновение портрет слетел со стены и упал на пол. Стекло разбилось. Эллен по-прежнему улыбалась. Харри потрогал забинтованную правую руку, она опять заныла.

Он снова потянулся к сейфу и тут увидел на пороге двоих человек. И сообразил, что они стоят здесь уже некоторое время, а их отражение могло показаться движением на фотографии.

– Привет, – сказал один из вошедших, глядя на Харри с удивлением и испугом.

Харри сглотнул и отпустил ручку сейфа.

– Привет, Олег.

Мальчик был в кедах, синих шортах и желтой футболке сборной Бразилии. Харри знал, что на спине красуется девятка и фамилия – Рональдо. Эту футболку он купил ему на заправочной станции одним зимним воскресеньем, когда они с Олегом и Ракелью выезжали в Нурефьелль покататься на лыжах.

– Встретил его внизу, – сказал Том Волер и положил ладонь Олегу на голову. – Стоял на входе, спрашивал тебя, и я решил привести его сюда. Так ты, Олег, играешь в футбол?

Мальчик не отвечал, уставившись на Харри темными глазами. Они у него были такие же, как у матери: порой бесконечно кроткие, а иногда безнадежно суровые. Сейчас Харри не мог с уверенностью определить, какие именно. Темные – и все.

– Нападающий? – Волер с улыбкой потрепал Олегу волосы.

Харри посмотрел на сильные длинные пальцы, на липнущие к ним темные волосы Олега, и у него стали подкашиваться ноги.

– Нет. – Мальчик по-прежнему смотрел на Харри. – Защитник.

– Послушай, Олег. – Волер вопросительно посмотрел на коллегу. – Харри тут боксирует с тенью. Я тоже иногда так делаю, когда что-нибудь раздражает. Может, прогуляемся на верхний этаж? Я покажу тебе вид с площадки, а Харри пока тут приберется.

– Я останусь здесь, – ровным голосом сказал Олег.

Харри кивнул.

– Ладно, Олег. Приятно было тебя увидеть. – Волер похлопал мальчика по плечу и ушел.

Олег остался на пороге.

– Как ты сюда добрался? – спросил Харри.

– На метро.

– Один?

Олег кивнул.

– Ракель знает?

Олег покачал головой.

– Так и будешь там стоять? – еле выдавил Харри, чувствуя, как сильно саднит в пересохшем горле.

– Я хочу, чтобы ты вернулся к нам домой.

Харри позвонил, и через некоторое время в кабинет ворвалась Ракель. Глаза у нее были совсем черные, а голос – пронзительный.

– Где ты был? – вскрикнула она.

На мгновение Харри решил, будто вопрос адресован не только сыну, но ее взгляд скользнул мимо него и остановился на Олеге.

– Мне не с кем было поиграть, – опустил голову мальчик, – и я приехал сюда на метро.

– На метро? Один? Но как…

– На меня никто не обратил внимания, – ответил Олег. – Я думал, тебе будет приятно, мам. Ты ведь тоже говорила, что хочешь, чтобы…

Она рывком притянула его к себе.

– Знаешь, как я за тебя перепугалась, мой маленький? – сказала Ракель, обнимая сына, но глядя при этом на Харри.

Ракель и Харри стояли у садовой ограды и молча смотрели вниз – на город и фьорд. Парусники казались отсюда крохотными белыми треугольниками на синем квадрате моря. Харри обернулся на огромный бревенчатый дом, потемневший от времени, построенный для суровых зим, а не для летнего отдыха. Между яблонями перед открытыми окнами порхали бабочки.

Харри посмотрел на Ракель. Она была босиком, в голубом платье и красной кофточке. Чуть ниже цепочки с крестиком, доставшимся ей от матери, кожа поблескивала капельками пота. Харри подумал, что знает про нее все. Запах кофточки, изгиб спины под платьем, соленый вкус ее потной кожи. Чего она хочет и почему молчит.

От всех этих знаний не было никакого толку.

– Как жизнь? – спросил он.

– Отлично, – ответила она. – Сняла дачный домик. Получилось только на август: поздно спохватилась. – Голос звучал ровно, в нем не чувствовалось ни жалобы, ни обвинения. – Повредил руку?

– А, царапина, – отмахнулся Харри.

Ей на лицо упала прядь волос, и он с трудом удержался, чтобы не убрать ее.

– Вчера сюда приходил оценщик, осматривал дом, – сказала она.

– Оценщик? Ты ведь не собираешься его продавать?

– Харри, для нас двоих дом слишком большой.

– Да, но он же тебе нравится. Ты тут выросла. И Олег тоже.

– Не надо мне об этом напоминать. Дело в том, что ремонт обошелся вдвое дороже, чем я предполагала, а теперь пора менять крышу. Этот дом – старый.

Харри посмотрел на Олега: тот стоял напротив гаражной стены и молотил по футбольному мячу. Удар – мяч полетел в сторону, а он, закрыв глаза, протянул руки к воображаемым трибунам.

– Ракель?

Она вздохнула:

– Что, Харри?

– Ты не можешь на меня смотреть, когда я с тобой говорю?

– Нет. – Голос ее не был ни злым, ни взволнованным. Ровным.

– А если я брошу? Что-нибудь изменится?

– Не сможешь, Харри.

– Я про полицию.

– Я поняла.

Харри ковырнул носком ботинка землю:

– Я бы мог найти работу поспокойней, чаще бывал бы дома. Занялся бы с Олегом. Мы бы…

– Перестань, Харри! – Это прозвучало резко. Она попыталась сдуть прядь с лица, наклонила голову и скрестила руки на груди, как будто в этот жаркий день ей стало зябко. – Я говорю «нет», – сказала она чуть слышно. – Ничего не изменится. Проблема не в твоей работе, а… в тебе, Харри. – Она перевела дыхание, повернулась и посмотрела ему в глаза. – Проблема – в тебе.

Харри увидел, что она готова заплакать.

– Уходи, – прошептала она.

Он собирался что-то сказать, но передумал. Вместо этого кивнул парусам во фьорде.

– Ты права, – согласился он. – Проблема во мне. Скажу два слова Олегу да пойду. – Через пару шагов он обернулся. – Не продавай дом, Ракель. Не продавай, слышишь? Я что-нибудь придумаю.

Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

– Ты удивительный ребенок. – Она протянула руку, словно хотела погладить его по щеке, но он стоял слишком далеко, и рука упала. – Береги себя, Харри.

По дороге его прошиб холодный пот. Без четверти пять. Надо поторопиться, чтобы не опоздать на совещание.

«Я в здании. Пахнет подвалом. Я стою не двигаясь и изучаю таблички. Слышу голоса на лестнице, но не боюсь. Я невидимка, но им этого не видно. Понимаешь? Это не парадокс, любовь моя, просто я так мыслю. Все можно представить в виде парадокса – это несложно. Это только слова, двусмысленности языка. Но хватит слов, и языка хватит. Я смотрю на часы. Вот мой язык. Ясный и без парадоксов. Я готов».

Глава 14
Понедельник. Барбара

Барбара Свендсен в последнее время стала задумываться о времени. Не то чтобы у нее была склонность к философии – большинство знакомых сказали бы, что как раз наоборот. Просто прежде ей и в голову не приходило, что всему свое время и время это уходит. Несколько лет назад она поняла, что карьеры в модельном бизнесе ей не сделать, и удовлетворилась званием экс-манекенщицы. Звучало неплохо, хотя с голландского слово «манекен» переводится как «маленький человек». Про это ей рассказал Петтер. Как и про все остальное, что он считал для нее необходимым. Это он устроил ее на работу в бар «Хед-Он» и достал таблетки, приняв которые она могла без опасений доехать с работы в университетский район Блиндерн, где вроде как училась на социолога. Но время Петтера, таблеток и университетских фантазий прошло, и одним прекрасным днем она оказалась без Петтера, без таблеток и без зачета, с одними задолженностями: и в университете, и в аптеке. Ну и с работой в самом скучном баре Осло. Выпустив из рук все, что имела, Барбара заняла денег у родителей и отправилась в Лиссабон – отдохнуть, осмотреться, может быть, подучить португальский.

Вначале Лиссабон казался ей очаровательным. Стремительно пролетали дни, но ее это нисколько не тревожило. Ведь время тогда не уходило, а, наоборот, приходило. Деньги закончились, а вместе с ними – все забавы и вечная верность Марко. Зато домой она вернулась куда опытнее. Например, узнала, что в Португалии экстези дешевле, чем в Норвегии, хотя вреда от него не меньше, что португальский язык невероятно сложный, а время – невозобновляемый ресурс.

Потом она в хронологической последовательности встречалась с Рольфом, Роном и Рональдом. Звучало забавно, на деле же было так себе. Хотя Рональд был очень даже ничего. Но время ушло и прихватило с собой Рональда.

Она вернулась домой, в свою старую комнату, и только тогда мир понемногу успокоился, а вместе с ним – время. Она перестала ходить в бары, завязала с таблетками и начала тешить себя мечтой о повторном поступлении в университет. Некоторое время работала на кадровое агентство «Мэнпауэр». После четырехнедельного испытательного срока ее взяли на постоянную работу дежурным администратором в конторе «Халле, Тюне и Веттерлид», которая располагалась на площади Карла Бернера, а если говорить о престиже, то в нижних строчках рейтингов городских адвокатских контор, специализирующихся на взыскании долгов.

С тех пор прошло четыре года.

На эту работу она согласилась в первую очередь потому, что в «Халле, Тюне и Веттерлид» время – как выяснилось – текло медленнее, чем везде. Стоило только войти в красное офисное здание и нажать в лифте на кнопку пятого этажа, как время замедлялось. Проходила если не целая вечность, то уж точно половина ее, прежде чем двери лифта открывались, выпуская тебя в безбрежный океан еще более медлительного времени. Дежуря за стойкой, Барбара часто поглядывала на часы над дверью, наблюдая, как нехотя ползут секунды, минуты и часы. Иногда, если захотеть и сосредоточиться, она могла вовсе остановить время. Удивительно, что для остальных сотрудников оно, казалось, текло быстрее. Как будто они с Барбарой пребывали в параллельных, но разных временны́х измерениях. Стоило звякнуть телефону у нее на стойке, и люди вылетали в коридор, словно в немом кино, но все это вроде бы ее не касалось. Она, точно робот, механически подстраивалась под их скорость, а сознание продолжало существовать в своем, замедленном темпе.

Взять хотя бы последнюю неделю. Обанкротился крупный конкурент, и все забегали, зазвонили как сумасшедшие. Веттерлид сказал ей, что наступает время хищников, готовых как можно больше отхватить от освободившейся доли рынка, – драгоценная возможность для их компании пробраться в элитный дивизион. Сегодня он попросил ее подольше задержаться на работе: переговоры с бывшими клиентами прогоревшей компании затягиваются до шести вечера, а им ведь нужно показать, что в «Халле, Тюне и Веттерлид» все в образцовом порядке, верно? Беседуя с Барбарой, Веттерлид, как обычно, смотрел на ее грудь, а Барбара, как обычно, улыбалась и автоматически сводила лопатки вместе – как учил Петтер, инструктируя ее для работы в «Хед-Он». Теперь это стало рефлексом. Каждый выпячивает то, что у него есть. Такой принцип, по крайней мере, усвоила Барбара Свендсен.

Взять хотя бы вошедшего только что курьера-велосипедиста. Наверняка под его шлемом и смотреть-то не на что. Именно поэтому он не снял ни черных очков, ни маски, рассудила она. Сказал, что знает, в какой кабинет доставить пакет, и медленно пошел по коридору, демонстрируя Барбаре свои крепкие ягодицы в обтягивающих шортах. Или вот уборщица, которая сейчас придет. Она, как известно, буддистка, или индуистка, или как ее там? Аллах, как известно, повелел им скрывать тело под кучей одежд, похожих на простыни. Зато у нее очень белые зубы. Так что же она делает? Верно, ходит и лыбится, как крокодил на экстези. Выпячивается как может.

Барбара смотрела на секундную стрелку. В дверь кто-то вошел.

Вошедший, среднего роста кругленький мужчина, тяжело дышал. Очки у него запотели, и Барбара решила, что он поднимался по лестнице. Четыре года назад, только устроившись, она бы не отличила костюм из магазина «Дрессман» за две тысячи крон от модели из «Прада». Зато потом научилась оценивать не только костюмы, но также галстуки и – вот верный показатель для работника сферы услуг – обувь.

Этот новый визитер, протирающий очки, особого впечатления не производил. Он смахивал на толстяка из той американской комедии «Сейнфелд», имени которого Барбара не помнила, потому что сериала не смотрела. Но одежда… А судить следует именно по ней. Легкий костюм в тонкую полоску, шелковый галстук и туфли ручной работы – все говорило о том, что у Халле, Тюне и Веттерлида, возможно, вскоре появится интересный клиент.

– Добрый день, могу ли я чем-нибудь помочь? – спросила Барбара и улыбнулась своей почти самой очаровательной улыбкой. Самую очаровательную она берегла для визитера, который был бы похож на мужчину ее мечты.

– Думаю, можете, – улыбнулся в ответ гость и, достав из нагрудного кармана платок, вытер лоб. – Я пришел на встречу, не были бы вы столь любезны принести мне стакан воды?

Барбаре послышался в его голосе иностранный акцент, но какой именно, она не поняла. Его вежливая и одновременно властная манера вселила в нее твердую уверенность: перед ней крупная рыба.

– Разумеется, – сказала она. – Секундочку.

Пока шла по коридору, она вспомнила, что пару дней назад Веттерлид говорил что-то о возможной премии всем сотрудникам, если по итогам года будет хороший результат. Тогда, может, фирма раскошелится на питьевую воду, как в других заведениях. Внезапно время рывком ускорилось, но через несколько секунд снова потекло медленно, а те секунды каким-то странным образом будто выпали из ее жизни.

Барбара вошла в женский туалет. Включив воду, взяла со стойки пластиковый стаканчик и сунула под струю палец. Теплая. Посетителю придется немного подождать. По радио объявляли, что температура воды в озерах Нурмарки – около двадцати двух градусов, а питьевую ведь забирали из Маридальского. Если дать ей стечь подольше, она станет холодной и приятной. Гадая, почему это так получается, она смотрела на палец. Когда вода станет достаточно холодной, он побледнеет и почти перестанет что-либо чувствовать. Безымянный палец левой руки. Когда же на нем появится обручальное кольцо? Главное – чтобы сердце к тому времени не побледнело и не перестало что-либо чувствовать. Барбара ощутила движение воздуха, но оно тут же прекратилось, и она не стала оборачиваться. Вода оставалась такой же теплой. А время шло, утекало, совсем как вода. Бред! До тридцати ей оставалось почти два года. Времени еще через край.

Раздался какой-то звук, и Барбара подняла голову. В зеркале она увидела две белые двери кабинок. Неужели кто-то зашел, а она не заметила?

Струя вдруг стала ледяной. Барбара вздрогнула. Вода поднимается с большой глубины, поэтому она и охладилась. Барбара подставила под струю пластиковый стаканчик, и тот быстро наполнился до краев. Что-то шепнуло ей, что надо поторопиться. Она обернулась и выронила стаканчик.

– Я вас напугал? – Голос звучал обеспокоенно.

– Извините, – сказала она, забыв сдвинуть лопатки. – Я сегодня что-то нервничаю. И вообще, это женский туалет. – Она наклонилась за стаканчиком.

Стаканчик кувыркнулся на полу и встал на дно. В нем еще оставалось немного воды. Возможно, когда Барбара протягивала к нему руку, она увидела в круглом зеркальце воды свое отражение, а рядом со своим лицом могла бы заметить какое-то движение. Но тут время опять потекло медленно, бесконечно медленно. Напоследок Барбара успела подумать, что оно вот-вот закончится.