Текст книги "Влияние хозяйственных реформ в России и КНР на экономическую мысль Запада. Учебное пособие"

Трансформация рыночной системы на Западе и кризис госсоциализма на Востоке явились реальной основой для «неоконсервативной волны» в экономической мысли – роста негативного отношения к государственному вмешательству в хозяйственную жизнь. Теоретическим ядром здесь служит «монетаризм», представители которого выступили с развернутой критикой теории и методологии кейнсианства.

Признанный лидер монетаристов нобелевский лауреат Милтон Фридмен выделил три связанных друг с другом базовых предположения кейнсианской теории, которые он считает ошибочными.

Первое предположение состоит в том, что спрос на деньги («функция предпочтения ликвидности») в условиях неполной занятости является в высшей степени неустойчивым.

Второе предположение; равновесие при неполной занятости является долговременным, а не краткосрочным состоянием, поскольку неполная занятость по Кейнсу объясняется не частными изъянами рыночного механизма (негибкость цен и зарплат, структурные лаги и т. п.), а фундаментальным пороком системы.

Третье предположение; негибкость цен и зарплат как реакция на хроническую неполную занятость ведет к тому, что краткосрочные колебания спроса вызывают колебания производства и занятости.

Все эти предположения вместе означают, что Кейнс в своей теории не доказывал, а предполагал, что рынок – это неустойчивый и негибкий механизм.

М. Фридмен объясняет, почему он считает все эти предположения ошибочными; «Кейнс делает ударение на инвестиционных расходах и на стабильности функции потребления, а не на запасе денег и на стабильности функции спроса на деньги». И еще более определенно: «Ошибка Кейнса состояла в игнорировании роли богатства при построении функции потребления».

В новой трактовке содержания и функций богатства (и денег как одной из его форм), в том, что не поток доходов, а запас богатства образует основу механизма рыночного равновесия, состоит теоретическая сущность монетаризма.

К пяти основным формам богатства М. Фридмен относит деньги (агрегат Ml), облигации, акции, физические блага, человеческий капитал. Каждая из этих форм богатства способна приносить доход как в денежной, так и в неденежной форме. Например, деньги могут приносить доход не только в виде процентов по депозитам, но и в виде удобства, надежности, гарантий и т. д. Фридмен исходит из расширительного понимания дохода, а следовательно и богатства. «Богатство включает все источники "дохода" или потребительских благ. Одним из этих источников является производительная способность самого человеческого бытия. С этой точки зрения сама учетная ставка выражает соотношение между богатством выступающим как запас и доходом который выступает как поток При столь общем подходе доходу не может быть приписано обычное значение которое мы привыкли измерять»[7]7
  Friedman M. Quantity Theory of Money. In The New Palgrave, Money. Ed. By J. Eatwell e. a. London, 1989.


[Закрыть].

Итак, определяющей основой модели является богатство «первичных собственников», т. е. населения, и фирм, служащее источником доходов. В рамках данной модели центральной проблемой, которую решает каждый собственник, является оптимизация структуры принадлежащего ему богатства с целью максимизировать совокупную полезность своих доходов. Тем самым максимизируется и полезность самого богатства. «Обладание одной формой богатства вместо другой означает изменение в потоке доходов а эти различия и составляют фундаментальную сущность "полезности" каждой отдельной формы богатства»[8]8
  Ibid.


[Закрыть].

Теперь мы подходим к той части теории современного монетаризма, которая имеет ключевое значение для его практических рекомендаций. Если деньги и для населения, и для фирм – это одна из форм богатства, приносящих доход, то спрос на деньги определяется их предельной доходностью в сопоставлении с предельной доходностью других форм богатства. Поскольку объем и структура богатства инерционны и деньги занимают в них устойчивое место, совокупный спрос на деньги также должен быть величиной устойчивой, изменяющейся лишь пропорционально долговременному росту ВВП и национального богатства.

Этот тезис современного монетаризма разительно отличается как от традиционного неоклассического, так и от кейнсианского подхода, хотя формально представители всех трех течений экономической мысли принадлежат к сторонникам количественной теории денег. Дело в том, что «неоклассики» рассматривали деньги прежде всего как посредника в обращении товаров, а кейнсианцы, хотя и обратили особое внимание на «денежный запас», объясняли «предпочтение ликвидности» страховыми и спекулятивными функциями этого «запаса». В мэйнстрим экономике преобладали трактовки денежного запаса как «кассовых остатков» что было весьма далеко от понимания денег как равноправной (формы богатства приносящей доход.

Устойчивость спроса на деньги и всего рыночного механизма, опирающегося прежде всего на богатство «первичных собственников» и фирм, опровергает предположение Кейнса о «врожденной» неустойчивости рынка.

Другое предположение Кейнса – о «врожденном» тяготении рынка к установлению равновесия на уровне неполной занятости означает, что на руках у населения и в банках образуется избыток денег, которые не расходуются на приобретение товаров потребительского и производственного назначения. Но поскольку деньги – одна из относительно взаимозаменяемых форм богатства, хронического избытка денег (как и любой другой формы богатства) возникнуть не может.

Раз такого состояния рынка, как перманентное равновесие при неполной занятости, в принципе не существует, то отпадает вывод о неизбежной реакции на него в виде жесткой закрепленности цен и зарплат; теория рынка должна исходить из гибкости тех и других.

Отсюда монетаристы приходят к заключению, что рынок сам способен оптимально регулировать структуру и рост богатства, его распределение между агентами рынка; от государства требуется лишь поддерживать предложение денег в экономике в соответствии со спросом на них, т. е. в соответствии с долговременным темпом роста ВВП.

Тем самым монетаризм отвергает кейнсианский вывод о том, что без систематического государственного вмешательства рынок не способен обеспечить ни полную занятость, ни устойчивый рост, ни эффективное распределение доходов.

Предположения кейнсианской теории мы видели выше. Теперь остановимся на предположениях монетаристской теории. Некоторые из них М. Фридмен выделил в явной форме, другие же подразумеваются в контексте его теоретической аргументации.

Во-первых, М. Фридмен отмечает, что в основе его модели лежат предположения относительно устойчивой эффективности хозяйства и, в частности, «относительно уровня потребления ресурсов, который в теории считается постоянным и стационарным, т. е. может поддерживаться бесконечно долгое время».

Во-вторых, молчаливо предполагается, что основная часть совокупного богатства принадлежит не фирмам, а «первичным собственникам», поскольку в монетаристской теории богатство оценивается не с позиций максимизации прибыли фирм, а с позиций максимизации благосостояния индивидов.

В-третьих, столь же молчаливо предполагается, что накопленное богатство («запас») населения составляет величину, в несколько раз превышающую его текущий доход («поток»).

Иными словами, монетаристская теория моделирует такую хозяйственную систему, которая отвечает не всяким, а определенным обязательным условиям.

Прежде всего монетаристская теория предполагает такие общие условия, при которых национальное богатство способно приносить устойчивый совокупный доход. Это, в частности, включает наличие широких возможностей для прибыльного инвестирования, поддержания производительности человеческого капитала, доступа к естественным ресурсам – одним словом наличие внешних условий эффективного функционирования хозяйственной системы. Это как раз те условия в наличии которых сомневались и Кейнс и Хансен.

Далее, поскольку монетаризм во главу угла ставит деятельность первичных субъектов хозяйства по оптимизации структуры их собственного богатства – будь то деньги, облигации, акции, физические блага или человеческий капитал, необходимо, чтобы все или большинство указанных субъектов имели реальную возможность свободного выбора между различными формами богатства. Если субъект обладает только скромным человеческим капиталом, доход от которого целиком уходит на текущее потребление, то у него нет такого выбора А там где у большинства населения нет накопленного богатства и реального выбора между его формами, – и монетаристская теория не может быть применена.

Наконец, постулат монетаристов о гибкости цен и зарплат предполагает свободную конкуренцию на рынках всех благ, включаемых в состав богатства.

Теперь уместно поставить вопрос: каким реальным историческим условиям хозяйства соответствуют перечисленные выше исходные предположения монетаристской теории?

Ясно, что они не соответствуют базовым реальным условиям 1930-х годов и первых двух десятилетий после Второй мировой войны. Зато они в принципе соответствуют реальным вещественным и институциональным основам хозяйства, сложившимся уже к концу 1960-х В этом соответствии и состоит главная причина, по которой монетаризм стал одерживать верх над кейнсианством с конца 1970-х – начала 1980-х годов, ибо исходные предпосылки кейнсианства, в принципе отвечавшие условиям предшествующего исторического периода пришли в противоречие с новыми вещественными и институциональными реалиями хозяйства.

Однако на поверхности явлений победа монетаризма выглядела как признание «ошибочности» кейнсианства и «правоты» монетаризма. И такое объяснение выглядело вполне правдоподобным по двум причинам.

Во-первых, даже в тот период, когда значительное государственное вмешательство в действие рынка было благотворным (1950–60-е годы), оно оказалось чрезмерным по сравнению с необходимым минимумом. Например, в некоторых странах Запада перераспределялось через бюджет более 50 % ВВП, что примерно соответствовало аналогичному показателю по странам госсоциализма.

Во-вторых, огосударствление экономики слишком долго стремились сохранить и тогда, когда оно уже в принципе устарело, в связи с чем необходимые реформы запоздали почти на десятилетие.

Уже с начала 1970-х годов новой институциональной системе рынка стало явно тесно в пеленках интенсивной государственной опеки и регулирования. Высокие и относительно устойчивые доходы большинства населения и его накопления сделали излишней бюджетную накачку эффективного спроса и сократили потребность в социальных программах. Созданные при мощной государственной поддержке инфрасистемы и реструктурированная промышленность далее могли функционировать самостоятельно на конкурентных началах. Отпала, следовательно, экономическая необходимость в высоких налогах, в жестком регулировании цен и внешней торговли, в обширных программах государственной поддержки инвестиций.

Наоборот, государственный «активизм» стал помехой эффективному функционированию поднимающейся системы рыночного саморегулирования. Жестко регулируемый государством рынок не смог гибко реагировать на энергетические и иные структурные кризисы 1970-х годов и оказался в состоянии хронической стагфляции, когда цены растут одновременно с безработицей.

Кейнсианству пришлось ретироваться. На авансцену выступил монетаризм в качестве главного экономического советника правительств и наставника студенчества.

Кейнсианская теория оказала преобладающее влияние на разработку таких мер государственной экономической политики, которые обеспечили рыночное равновесие и устойчивый рост в течение четверти века в развитых странах Запада. В ходе этого роста развернулась техническая революция и произошли принципиальные изменения в институциональных основах рыночной экономики, главной опорой которой стал «средний класс».

Институционально обновленный рыночный механизм перестал нуждаться в глубоком и систематическом вмешательстве, он был теперь способен к саморегулированию и саморазвитию, чему мешала сохранявшаяся государственная опека.

В СССР и ряде других стран госсоциализма, где действовала система директивного планирования, также до начала 1970-х годов наблюдался значительный экономический рост, но при отставании от Запада по уровню потребления, техники и общей эффективности хозяйства, В обществе происходили переоценка ценностей и смена неформальных приоритетов. Неоднократные попытки властей внедрить в бюрократическую плановую систему элементы рынка оказались безуспешными, и в 1970-е годы началось падение эффективности и темпов роста, скрытое разложение системы.

Таким образом, «огосударствление» экономики как на Западе, так и на Востоке было подорвано процессами институциональной и технической трансформации. Однако, если на Востоке это выразилось в «застое», разложении (СССР), разрушительной «культурной революции» (КНР), то на Западе – в столкновении сил обновленного рынка со стесняющими их институтами регулирования.

Современный монетаризм, являющийся теоретическим обоснованием способности рынка к саморегулированию, объективно отразил кардинальные перемены в институциональных основах рыночного механизма в развитых странах Запада и связанную с этим потребность в пересмотре взглядов на экономические функции государства.

Литература

1. Ольсевич Ю. Я. Монетаризм и Россия: проблема совместимости. В кн.: Ольсевич Ю. Я. К теории экономических трансформаций. М., 1997. С. 45–63.

2. Ольсевич Ю. Я., Грегори П. Плановая система в ретроспективе. М., 2000.

3. Ольсевич Ю. Я., Послевоенная эволюция политэкономии социализма. В кн.: Ольсевич Ю. Я. К теории экономических трансформаций. М., 1997. С. 180–204.

4. Фридмен М. Основы монетаризма. М., 2002.

5. История экономических учений (современный этап) / Под ред. А. Г. Худокормова. М., 1998. Гл. 1, 6, 7.

Глава 2. Вашингтонский консенсус, его предпосылки и реализация: экспорт «тэтчеризма» и «рейганомики»

В данной главе рассматриваются послевоенные институциональные трансформации в масштабах мирового хозяйства, особенно в связи с проблемами развивающихся стран. На этой основе освещается выработка и реализация экономистами, финансистами и государственными деятелями с 1980-х годов согласованной международной экономической политики развитых стран, получившей название Вашингтонского консенсуса, рассматривается влияние на эту политику противоборства двух мировых систем.

В главе будут даны ответы на следующие вопросы:

• Какие принципиальные изменения в экономической политике развитых стран Запада произошли на рубеже 1970–80-х годов? Что означают термины «тэтчеризм» и «рейганомика»?

• Как эти изменения повлияли на механизм международных экономических отношений?

• В чем состояли институциональные трансформации в развивающихся странах и что привело к мировому долговому кризису?

• В чем содержание Вашингтонского консенсуса и как он был реализован в 1980-е годы? Как влияло на политику Вашингтонского консенсуса противоборство западных демократий со странами госсоциализма?

В предыдущей главе было показано, что в результате быстрого экономического роста в 1950–60-е годы группы индустриальных стран здесь сложились институциональные предпосылки для возрождения саморегулирующегося механизма рыночной конкуренции. Одновременно обнаружилось острое противоречие между требованиями этого механизма и стесняющими его рамками государственного вмешательства в экономику.

В Западной Европе это вмешательство включало:

• наличие мощного государственного сектора, особенно в отраслях тяжелой промышленности, энергетики, инфраструктуры;

• разработку и реализацию различных (как общенациональных, так и отраслевых, региональных) индикативных планов и программ;

• регулирование трудовых отношений на началах «трипартизма» (т. е. с участием государства, союза предпринимателей и профсоюзов);

• регулирование ключевых цен, особенно в энергетике, на транспорте и в сельском хозяйстве;

• регулирование внешней торговли, движения капитала и валютного курса;

• высокий уровень налогообложения, поглощающий примерно 50 % ВВП, в целях поддержания системы социального обеспечения, сферы социальных услуг, финансирования программ экономической поддержки и развития и т. п.

В США государственный сектор был незначительным, однако уровень налогообложения и социальных расходов был высок, применялось регулирование цен и финансирование многих программ, наблюдалась тенденция вмешательства государства в трудовые отношения.

В условиях такого «социализированного капитализма» на механизм рыночной конкуренции наложены ограничения (в европейской литературе эта система получила название «государства всеобщего благосостояния»).

Кризис системы «регулируемого рынка» развернулся в 1970-е годы, когда обнаружилось, что она порождает бюджетные дефициты, инфляцию и стимулирует чрезмерное потребление при нехватке сбережений для инвестирования, что дефицит инвестиций и стимулов ведет к снижению конкурентоспособности, замедлению роста и увеличению безработицы. Экономика попадает в состояние «стагфляции», при котором инфляция не повышает занятость, а сокращает ее.

Вдобавок рост цен на нефть и энергетический кризис показали, что зарегулированная государством экономика с большим запозданием реагирует на структурные и технологические сдвиги и не использует многие возможности повышения эффективности, заложенные в техническом прогрессе. Задача состояла в том, чтобы в новых условиях дать свободу стимулам, заложенным в рыночной конкуренции и частном предпринимательстве.

Первым, кто начал в Европе решительный демонтаж системы огосударствления экономики, было правительство английских консерваторов во главе с Маргарет Тэтчер, пришедшее к власти в 1979 г. Главными целями этого правительства были вернуть зарплате эластичность, восстановить ее связь с занятостью путем ограничения прав профсоюзов и расширить сферу частной инициативы путем приватизации государственной собственности. Указанные меры вместе со снижением налогов и социальных расходов, дерегулированием цен и внешнеэкономической деятельности получили название «тэтчеризма».

Вскоре на аналогичный путь встала республиканская администрация президента Рональда Рейгана в США, сделавшая упор на снижение налогов и сокращение социальных программ, отказ от регулирования цен. Особую активность в разработке политики «рейганомики» проявил Джордж Шульц, занимавший при Рейгане пост государственного секретаря, а до этого в течение многих лет бывший министром труда, финансов, главой совета экономических консультантов при президенте. Шульц, в начале карьеры бывший ассистентом известного кейнсианца П. Самуэльсона, в ее конце стал единомышленником монетариста М. Фридмена. Именно после консультации с последним Шульц убедил Рейгана провести значительное снижение налогов (при одновременном отказе от предоставления льгот).

Хотя политика «тэтчеризма» в Англии и «рейганомики» в США вызвала трудности с бюджетами и социальные трения, в итоге она благотворно повлияла на экономику этих стран: повысилась конкурентоспособность, ускорился рост, сократилась безработица. Остальные развитые страны (в том числе те, где у власти находились социал-демократы) в разной степени и разным темпом, вопреки протестному движению, также стали проводить политику приватизации, дерегулирования, сокращения налогов и социальных расходов, ограничения профсоюзных прав, отказа от индикативного планирования и ограничения внешнеэкономического регулирования.

Таким образом, конфликт государства и рынка, остро проявившийся в 1970-е годы, в 1980-х стал определенно решаться в пользу рынка. Но возник уже другой вопрос: может ли рынок эффективно функционировать вообще без государственного и профсоюзного вмешательства? И если нет, то каковы должны быть границы, формы и цели последнего?

К этому вопросу мы еще вернемся в последующих главах.

Трансформация институциональных основ хозяйства развитых стран Запада и резкое изменение их экономической политики не могли не сказаться на механизме их международных экономических отношений.

Поскольку на механизм регулирования этих отношений в послевоенные десятилетия глубокое влияние оказало кейнсианство, полезно подробнее ознакомиться с международно-экономической «философией» самого Дж. М. Кейнса. В лекции «Национальная самообеспеченность», прочитанной в Ирландии в 1933 г. (т. е. в разгар Великой депрессии), Кейнс подверг критике приверженность к свободной торговле и международной гармонизации институтов и заявил что опыт конца XIX в. был массовым и, видимо, неизбежным провалом поскольку международная система вела к войне, обостряя конкуренцию между ведущими державами. «Защита существующих внешних интересов страны захват новых рынков прогресс экономического империализма все это неизбежная часть порядка вещей, нацеленного на максимизацию международной специализации и на максимум географической диффузии капитала, независимо от местоположения собственников».

По этой причине, считал Кейнс, страны наилучшим образом связаны идеями и культурой, а не экономическими и финансовыми узами. «Я симпатизирую, таким образом, тем, кто минимизирует, а не тем, кто максимизирует экономическое сплетение. Идеи, знания, искусство, гостеприимство, путешествия – вот объекты, которые по своей природе являются международными. Но пусть товары производятся внутри страны – там, где это разумно и приемлемо; и, прежде всего, пускай финансы остаются в первую очередь национальными».

И далее: «Проблема в том, что в мире не существует перспективы для возрождения того единообразия экономических систем, которое существовало, в общем, на протяжении XIX в.; в том, что всем нам необходимо быть возможно более свободными от воздействия экономических перемен где бы то ни было, чтобы провести по своему выбору эксперименты, продвигающие нас к идеальной социальной республике будущего; и в том, что взвешенное движение к большей национальной самообеспеченности и экономической изолированности облегчат нашу задачу, при условии, что это будет достигнуто без чрезмерных экономических издержек».

Смысл Бреттон-Вудских соглашений, выработанных при непосредственном участии самого Кейнса в 1944 г., может быть кратко сведен к следующему: поскольку каждая страна у себя дома хронически испытывает недостаток эффективного спроса, она стремится экспортировать больше товаров, чем импортировать, тем самым порождается опасность сознательного обесценивания своей валюты, торговой войны, протекционизма свертывания мировой торговли.

Чтобы избежать всего этого, следует заставить страны с активным торговым балансом предоставлять странам с пассивным балансом кредиты на срок, достаточный для того, чтобы они могли выправить соотношение между своим импортом и экспортом, не сворачивая импорт, а расширяя экспорт. Для такого кредитования и был создан МВФ. Его кредиты должны были при этом поддерживать золотодолларовый стандарт, когда все валюты были привязаны к доллару, а доллар к золоту.

Нетрудно заметить, что данная система молчаливо исходила из того, что каждое государство регулирует свою экономику и, получив кредит, может выправить нарушенный платежный баланс, не меняя своего валютного курса (т. е. без девальвации). Устойчивость системы валютных курсов – это некая «священная корова», за всеобщим поклонением которой и должен был следить МВФ.

Однако открытый рынок в принципе требует не регулируемого, и тем более не жесткого, а свободно устанавливаемого «плавающего» валютного курса. Всякие регулируемые государством экономические связи способны стать в краткосрочной перспективе устойчивыми. Но в этом процессе накапливаются деформации и регулирование обходится все дороже. Таким образом, страна, пытающаяся за счет резервов и займов сохранить свой валютный курс при хронически пассивном платежном балансе, в конечном счете готовит почву для «обвала» своей валюты со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Такое государственное регулирование было оправдано до тех пор, пока функцию гибкого установления валютных курсов не мог выполнять сам мировой рынок. К концу 1960-х годов такая возможность появилась, и одновременно обнаружилась неспособность государств искусственно поддерживать золотодолларовый стандарт. В начале 1970-х годов Франция и ФРГ потребовали от США в соответствии с формальными условиями Бреттон-Вудса обменять на золото большую массу бумажных «евродолларов» (отметим здесь роль экономиста Ж. Рюэфа и президента Ш. Де Голля) Сотни миллиардов «евродолларов» были выпущены США для оплаты зарубежных (прежде всего западноевропейских) товаров и услуг приобретаемых в частности американскими экспедиционными войсками.

Оказавшись не в состоянии обеспечить такой обмен, США в 1973 г. вообще разорвали официальную связь между долларом и золотом. Вместо этого была установлена цепная, «змеевидная» связь между валютами, ограничивающая взаимные отклонения определенными нормами, Однако сам принцип непосредственной государственной поддержки системы валютных курсов (и соответствующей направленности деятельности МВФ) сохранился, и он противоречил принципу саморегуляции открытого рынка.

В этих условиях все чаще и резче ставился вопрос о том, что государство должно поддерживать курс своей валюты не посредством операций центрального банка по ее скупке и продаже, а путем повышения конкурентоспособности национального производства за счет разгосударствления, либерализации, поощрения конкуренции, снижения налогов и т. п.

Соответственно, и МВФ должен предоставлять займы не всем тем странам, которые из-за «зарегулированности» своей экономики оказались неконкурентоспособными на мировом рынке и поэтому испытывают кризис платежного баланса, а тем из них, которые готовы предпринять энергичные меры по разгосударствлению, ликвидации бюджетного дефицита, либерализации и т. п.

Разумеется, столь сложный и громоздкий корабль, как МВФ (вместе со Всемирным банком), не способен осуществлять крутые повороты; даже совершаемые с благими намерениями и в верном направлении повороты в инерционной мировой институциональной среде способны принести больше вреда, чем пользы. Тем не менее во второй половине 1980-х годов постепенная перемена курса МВФ уже проявилась, и это означало принципиальное изменение содержания этого ключевого международного института: из кейнсианского он становится монетаристским. Но при этом, как это ни парадоксально он становился более идеологизированным и политизированным!