Текст книги "Влияние хозяйственных реформ в России и КНР на экономическую мысль Запада. Учебное пособие"

Часть вторая. Западные концепции перехода «от плана к рынку» и практика реформ в Китае, Восточной Европе и России

Глава 3. Рекомендации западных экономистов для КНР и Восточной Европы и вопрос об их реализации: сравнительный анализ

В первом параграфе главы рассматривается проблематика экономической реформы в КНР и обсуждается вопрос: в каком отношении экономическая политика правительства этой страны соответствует, а в каком – противоречит принципам Вашингтонского консенсуса? В чем западные экономисты видят причины несомненного успеха китайской реформы? Что следует считать общим, а что – специфическим в этом китайском опыте?

Во втором параграфе излагаются оценки западными экономистами рыночных реформ в странах Восточной Европы в сопоставлении с реформой в КНР.

В главе будут поставлены следующие вопросы:

• В какой мере в реформах в КНР был учтен международный опыт рыночных реформ и рекомендации западной экономической науки?

• Что нового, по мнению западных ученых, внес опыт КНР в мировую практику рыночных трансформаций и в постановку теоретических проблем?

• Что говорят западные экономисты о взаимодействии идеологии, политики и экономики в процессах реформирования в КНР?

• В чем принципиальные отличия реформ в Восточной Европе и в КНР?

• Каковы особенности реформ в отдельных странах Восточной Европы и каковы общие уроки реформирования в этом регионе?

Необходимость глубоких реформ в КНР была вызвана прежде всего очевидным провалом предшествующих коммунистических экспериментов Мао Цзедуна – «народных коммун», «большого скачка», «культурной революции», которые поставили миллиардное население на грань голодного вымирания. В то же время соседние Южная Корея, Тайвань, Таиланд, Малайзия к концу 1970-х годов добились процветания, развиваясь по рыночно-капиталистическому пути.

Нищенский жизненный уровень основной массы населения и крайний недостаток ресурсов ограничивали выбор у нового руководства во главе с Дэн Сяопином и лишали его права на новые авантюрные эксперименты.

При выборе общего направления был учтен опыт нэпа и косыгинской реформы 1965–1968 гг. в СССР, венгерский и югославский опыт, а также латиноамериканский опыт (Мексика, Чили).

Из дальнейшего изложения будет видно, что по существу избранное направление реформы не противоречило общей ориентации Вашингтонского консенсуса, хотя по форме, по официальной идеологической риторике оно вначале представлялось как меры, направленные на укрепление госсоциализма. На практике же после двух десятилетий реформы, которая, по ряду оценок, продлится еще не менее трех десятилетий, становится все более полным отказ от госсоциализма хотя окончательная «модель» так и не определилась.

Что же касается путей, методов, темпов, то здесь китайское руководство избрало сугубо прагматический образ действий, отказавшись на практике от подражания чьему бы то ни было примеру и приверженности каким-либо «моделям» и установкам, кроме трех: немедленное повышение народного потребления, экономический рост, укрепление существующей государственной власти (эти три цели по-видимому, и имел в виду Дэн Сяопин под словом «мыши» когда разъяснял свой основной подход к выбору экономической политики: «не все равно ли какого цвета кошка, важно, чтобы она ловила мышей») В этом избранный образ действий вступал в острый конфликт со стандартной моделью рыночных преобразований навязываемой экспертами МВФ и Всемирного банка Этими экспертами указанные принципы как раз не принимаются во внимание.

В китайском подходе к реформам упор был сделан на выбор направления и на продуктивность самого процесса реформ, но не на конечную цель в виде некой определенной социально-экономической модели, ради построения которой следует терпеть и жертвовать. Подход же экспертов МВФ упор делает именно на конечную цель, достичь которую рекомендуется в кратчайший срок «любой ценой» (за каждым из подходов скрываются определенные философская и теоретико-экономическая позиции, на которых мы остановимся позже).

Международный опыт послевоенного развития как раз учит, что успехи достигнуты странами со смешанной, плюралистической экономикой, где активная государственная политика сочеталась с рынком и национальными традициями.

Для либеральных реформаторов еще с начала 1970-х годов хорошо была известна дорога в Чикагский университет, где их консультировал М. Фридмен и его коллеги-монетаристы. Однако экономисты КНР пошли другим путем. По свидетельству Лоуренса Клейна, первый контакт китайских ученых с группой экономистов из США произошел в 1979 г. Американская сторона представляла исследовательский совет в области социальных наук и Национальную академию наук. Л. Клейн, профессор Пенсильванского университета, получил Нобелевскую премию в 1976 г. за разработку экономической народно-хозяйственной прогнозной модели Уже в 1980 г в Китае начала работать экономическая школа и была развернута программа исследований по широкой проблематике В течение 1980-х годов в Китае было подготовлено новое поколение экономистов, с одной стороны усвоивших достижения современной теории, а с другой – владеющих методами экономического и общестатистического анализа и использующих их в исследовании хозяйственных процессов. Последнее предохранило их от ошибок, неизбежных при попытках непосредственного применения на практике абстрактных теоретических моделей, что характерно для сторонников «шоковой терапии».

В то время как среди экономистов в СССР и странах Восточной Европы при содействии чикагских монетаристов и их единомышленников из Гарварда, Лондона и Стокгольма (вроде Сакса, Лэйра и Ослунда) вынашивались идеи об отказе от всякого планирования, в Китае готовилась база для замены бюрократического директивного планирования научным экономическим планированием. Развивались банки данных, программное обеспечение моделирование и др.

Информационная база создавалась на эволюционной основе, формировались временные ряды, разрабатывались структурные обзоры и другие информационные системы, необходимые для упорядоченного планирования. Внедрение современного экономического мышления шло в тесной корреляции с развитием полезных информационных систем.

Суждения Л. Клейна о том, что научное экономическое мышление вырабатывается в тесной связи с эмпирическими исследованиями, созвучны идеям другого видного американского экономиста У. Баумоля, считающего необходимым требованием к современной экономической науке тесную «треугольную» связь между теорией, эмпирическими исследованиями и прикладными разработками.

Но возможен и другой «любовный треугольник»: идеология – экономическая теория – политика. Именно он возобладал в СССР и Восточной Европе, в силу чего и стали возможны «шоковые» реформы, не обеспеченные необходимой информационной базой.

В общем, можно заключить, что мышление и подготовка китайских экономистов, причастных к реформам, уже к концу 1980-х годов вполне соответствовали мировому уровню, а решения принимались китайским руководством во всеоружии мирового опыта.

То, что произошло в миллиардном Китае за четверть века после 1978 г., можно назвать Великой китайской экономической революцией, геополитические последствия которой, возможно, станут решающим фактором мирового развития начиная со второй половины XXI в., когда суммарные показатели экономики Китая превзойдут показатели экономики США.

Опыт этой революции долго будут изучать историки и теоретики (как мы до сих пор изучаем европейскую Промышленную революцию), однако уже теперь ясно, что подгонять этот опыт под имеющиеся стереотипы мышления бесполезно, – придется менять сами стереотипы.

Конечно, неразумно уподобляться тому древнегреческому философу, который, ссылаясь на изменчивость вещей, отказывался называть их, а лишь указывал пальцем. Тем не менее опыт Китая многое изменит в современном экономическом мышлении.

Во-первых, роспуск в 1978 г. коммун и последующий переход на семейный подряд (при повышении закупочных цен и снижении налогов) показали, каким мощным рыночным институтом способна явиться большая китайская полупатриархальная семья. Не «коллективизм», не «индивидуализм», а семейное начало, социально-экономическую природу которого еще в начале XX в. исследовал выдающийся российский ученый Н. Чаянов и которое не учитывается современной теорией.

Во-вторых, возникновение сотен тысяч «градо-деревенских» предприятий по переработке сельхозпродукции и выпуску промтоваров опровергло марксистский стереотип, будто у мелкотоварного хозяйства лишь два пути – либо к капитализму, либо к социализму. Эти предприятия показали, как могут успешно объединяться в рамках одной «фирмы» такие разнородные собственники, как его работники крестьянские хозяйства, муниципалитеты, частные лица «со стороны». Именно за счет бурного роста «градо-деревенских» предприятий и был получен основной прирост занятости и промышленной продукции При написании данного параграфа нами использованы данные из статьи академика Олега Богомолова и доктора экономических наук Людмилы Кондратьевой «Секреты китайской экономической кухни»[9]9
  НГ-Политэкономия. 1999. № 1. С. 5.


[Закрыть]. На данные взятые из других источников, даются отдельные ссылки.

В-третьих, вопреки стереотипному представлению о ведущей роли накопления в процессе экономического развития отсталой страны, приоритет в Китае с самого начала реформы был отдан потреблению. Повышение в 1979 г. тарифных разрядов у 40 % рабочих и служащих увеличило денежные доходы в городах на 40 %. Потребительские расходы в стране в 1980 г. по сравнению с 1978 г. выросли на 16 %, что превысило темп роста производительности труда и совпало с ростом ВВП. Тем самым был обеспечен «сдвиг» от накопления к потреблению и устойчивый спрос на быстро увеличивающийся объем производства потребительской продукции Выражаясь кейнсианским языком (но противореча кейнсианским подходам) в условиях неполной занятости и дефицита накопления вопреки односторонним подхода, с позиции «экономики предложения» либо «экономики спроса», китайские реформаторы продемонстрировали, что возможно и необходимо одновременно стимулировать и предложение, и спрос.

В-четвертых, вопреки монетаристским рекомендациям, реформаторы решительно использовали увеличение бюджетного дефицита и денежную эмиссию для финансирования государственных расходов. С 1978 по 1995 г, денежная масса по агрегату М1 ежегодно возрастала на 20,2 %, а по агрегату М2 – на 25,2 % (что превышало среднегодовой прирост ВВП в 2,1 и 2,6 раза).

Однако вместо ожидавшейся монетаристами гиперинфляции в Китае происходил лишь умеренный рост цен. С 1985 по 1996 г. среднегодовой прирост цен составил 11,4 %.

Как отмечает российский академик О. Богомолов, «некоторые западные ученые усматривают в сложившейся триаде показателей (высокая денежная эмиссия – высокий экономический рост – низкая инфляция) еще не до конца разгаданный "китайский секрет"».

Но секретом это является только для тех монетаристов, которые в принципе не допускают возможности серьезного бюджетного дефицита без серьезной инфляции. Если же, например, ВВП растет в среднем за год на 10 % и денежная масса – на 20 %, то является вполне нормальным, если цены растут на 10 % и не более.

Дело в том, что эти монетаристы не признают того факта, что при наличии потенциала роста производства эмиссия воздействует на расширение выпуска товаров. Возникает вопрос, каков коэффициент этого воздействия, т. е. эластичность выпуска в отношении эмиссии. Чему равен этот коэффициент в нашем примере? Формально – 0,5, но в действительности меньше. Можно условно предположить, что из 10 % реального прироста ВВП 5 % получено за счет «толкающей» силы материальных стимулов и еще 5 % – за счет «тянущей» силы увеличения денежного спроса. Это значит, что 20 %-ная эмиссия сама по себе вызвала рост производства на 5 %; коэффициент эластичности роста ВВП от эмиссии – 5 : 20 = 0,25. Без усиления роли стимулов инфляция могла бы составить не 10 %, а более 14 %. Разумно, дозировано проводимая эмиссия обладает эффектом частичного «самопоглощения»; однако он проявляет себя при наличии дополнительных условий.

Китайский опыт показывает, что при определении допустимой эмиссии и прогнозировании инфляции нельзя исходить из абстрактных теоретических моделей. Необходимо учитывать совокупность конкретных условий, определяющих спрос на деньги во всех их функциях.

В Китае в 1980–90-е годы имел место повышенный рост спроса на деньги в силу действия ряда краткосрочных и долгосрочных факторов. Выделим главные:

• низкий исходный уровень насыщенности деньгами экономического оборота;

• рост доходов населения, позволивший растущей его части сберегать все большую долю доходов для приобретения товаров длительного пользования – жилья, автомобилей, холодильников и т. п.;

• высокий темп роста ВВП, обусловленный наличием потенциала ресурсов, материальными стимулами и самой денежной эмиссией, правильно расходуемой;

• изменение социальной структуры общества, стимулирующее накопление денежных капиталов;

• доверие населения к экономической политике правительства.

В-пятых, китайская реформа имеет ярко выраженную социально-пространственную и структурно-отраслевую динамику, выраженную формулами; «из деревни – в город», «от прибрежных регионов – в центр страны».

Учитывая, что 85 % населения Китая накануне реформы проживало в сельских районах (и что в Китае долгое время был популярен лозунг «деревня окружает город»), можно сделать вывод, что именно село явилось главной социальной движущей силой и опорой реформы. Немаловажно и то, что армия комплектуется в основном из сельской молодежи.

В средней и крупной промышленности реформа осуществлялась с большим лагом (по сравнению с сельским хозяйством и «градо-деревенской» промышленностью) и состояла в переходе предприятий на самофинансирование при сохранении директивных плановых заданий сначала для всего, а затем для части объема производства.

При этом промышленность прибрежных (особенно восточных) провинций Китая, тесно связанная с мировым рынком, продвигалась по пути реформ значительно быстрее, чем центральных и западных. Мощным ускорителем здесь служат быстро развивающиеся особые экономические зоны с преобладанием иностранного капитала, ориентированные на экспорт.

Таким образом, реформа продвигалась в разных отраслях и регионах страны с разной скоростью, с учетом значительных местных и отраслевых различий. Чтобы учесть эти различия и развязать самодеятельность и инициативу «снизу», была проведена существенная децентрализация экономического и административного управления. Права центрального правительства были частично переданы провинциям, но вместе с правами и обязанность «кормиться из собственного котла». Тем самым местная бюрократия разных уровней оказалась материально заинтересованной в росте доходности хозяйства и продвижении реформы.

Наконец, в-шестых, следует сказать о циклической динамике реформы, которая развивалась по принципу «два шага вперед – шаг назад». Вслед за тремя – четырьмя годами преобразований следовали один – два года «упорядочивания». В годы форсирования рыночных преобразований наблюдалось ускорение роста производства и усиление инфляции, что вело к накоплению экономических диспропорций как на макроуровне, так и в межотраслевом и межрегиональном разрезах, а также к росту социальной напряженности. Сознательное торможение роста, рестрикционная финансовая и кредитная политика урегулирование диспропорций реструктуризация убыточных предприятий кампании против коррупции и злостного посредничества и другие подобные меры служили предотвращению кризисного срыва и создавали плацдарм для очередных «двух шагов вперед».

Из сказанного следует, что развитие реформ в масштабах страны имело в значительной мере спонтанно-эмпирический характер, но при определении «сверху» общих рамок конкретного этапа преобразований и при твердом сохранении в руках государства необходимых рычагов управления как политико-административных, так и финансово-кредитных.

Такой циклический характер социально-экономических преобразований позволил поддерживать непрерывный рост производства и доходов, при котором циклические колебания испытывает только темп этого роста.

Нам представляется, что в целом механизм и динамика грандиозной китайской реформы, начатой в 1978 г., являют собой цельное и по-своему «совершенное» творение руководства и народа Китая. Китайский опыт не говорит другим экономически отсталым народам, что именно надо делать, ибо слишком велика в каждой стране специфика материальных и духовных условий. Но он учит тому как надо подходить к решению проблем трансформации и развития в современном мире.

Китайская реформа – это прежде всего процесс, поток разнообразных взаимодействующих преобразований в разных сферах, протекающих с разной скоростью и в разных формах.

Однако экономика любой нации всегда представляет собой некую систему и экономисты со времен меркантилистов, В. Петти и Ф. Кене мыслят системно. Реформируемая экономика представляет собой хотя и переходную, но тоже систему. Конечно, сумбурно реформируя хозяйство, его можно превратить в хаотическую груду лома однако речь пока не идет об аномалиях. Китайская реформа – пример нормальной, естественной переходной экономики, и здесь мы вправе поставить вопрос, какой именно переходной системой эта экономика является. Является ли она рыночной? Госсоциалистической? Госкапиталистической? Рыночным социализмом? «Социализмом с китайской спецификой»? Обратимся к некоторым данным.

Широкомасштабная либерализация была объявлена только в 1992 г., т. е. через 13 лет после начала реформы. До этого (поданным за 1990 г.) рыночные цены охватывали только половину розничного товарооборота, 30 % этого оборота осуществлялось на основе твердых государственных цен, а 20 % контролировалось по верхнему пределу цены. Сохранялась реализация по карточной системе на некоторые важные предметы потребления.

Предприятия осуществляли операции на основе «двухколейной» системы цен – директивных и рыночных цен (причем эти две разные цены нередко существовали на один товар).

Уже этих нескольких цифр достаточно, чтобы сделать вывод о том, что в масштабах всей страны экономика была полурыночной. Но такой вывод недостаточен. Еще Альфред Маршалл выражал скептицизм в отношении понятия «общее рыночное равновесие» (по Л. Вальрасу). Такая абстракция в реальной жизни аналога не имеет, поскольку рынки отдельных товаров и ресурсов разобщены, связь между ними опосредована многими факторами и условиями, существует лишь в потенции если реализуется то неполно и в конечном счете.

Реальностью являются частные рынки отдельных товаров и ресурсов, более или менее связанные друге другом. А, Маршалл, как известно, построил свою систему неоклассической теории на основе исследования частичного рыночного равновесия, полагая, что изучение связей между частичными рынками – задача на длительную перспективу.

Сточки зрения абстрактной модели «общего рыночного равновесия» (а именно с этой позиции оценивают ситуацию монетаристы из МВФ) определение «полурыночная » экономика так же лишено смысла, как «полубеременная женщина»: экономика либо является рыночной, либо нет.

Определение «полурыночная» приобретает смысл, если иметь в виду, что за ним стоит густая сеть полноценных свободных частичных рынков, отраслевых, локальных и региональных, опосредованная столь же густой сетью «плановых обменов» по директивным либо лимитируемым ценам. Опыт Китая сыграл немалую роль в том, что руководство МВФ отошло от черно-белых определений «рыночная – нерыночная», сначала введя невежливый термин «серый рынок», а затем более адекватный «возникающий рынок», «развивающийся рынок».

После либерализации цен в 1992–1993 гг. по твердым государственным ценам реализуется только около 5 % товарооборота розничной торговли, 10 % объема закупок сельхозпродукции и 15 % объема реализации средств производства. Карточная система была отменена.

Таким образом, с 1993 г, в Китае в принципе свободный обмен охватывает более 90 % общего товарооборота, и экономика из директивно-рыночной стала рыночной. Но оставшаяся в руках государства доля твердых цен – вместе с другими рычагами воздействия – достаточна для того, чтобы определить китайский рынок как регулируемый.

Регулирование рынка, как известно, осуществляется не только через цены, но и через дифференциацию налоговых ставок, условий кредитования, внешнеторговые пошлины и квоты. Все эти меры широко применялись в Китае до 1994 г.

С начала 1994 г. была введена единая для всех видов предприятий ставка подоходного налога в размере 33 % валовой прибыли (вместо прежних 55 %). Пониженные, льготные ставки для низкорентабельных предприятий были оставлены только на 2 года.

Вместо разнообразных налогов с оборота был введен единый налог на добавленную стоимость – 17 % (льготная ставка 13 % была установлена только для поставщиков товаров сельскому хозяйству).

В 1995 г. была проведена либерализация банковской системы, крупные государственные специализированные банки были переведены на коммерческие принципы деятельности. Бесприбыльное кредитование было сохранено только для отстающих районов и для поддержки экспорта комплектного оборудования. Такое кредитование было возложено на два «политических банка» – Банк развития сельского хозяйства и Экспортно-импортный банк.

В 1994 г. отменено директивное планирование внешней торговли, провозглашена самостоятельность предприятий в области внешнеэкономической деятельности, отменено квотирование экспорта и импорта ряда товаров. Но сохранен протекционизм в отношении импорта нефти, нефтепродуктов, стали и некоторых других товаров, а также государственная монополия на 16 видов товаров.

В целом можно сказать, что если до 1992–1995 гг. в Китае свободный национальный рынок развивался во фрагментированном виде, в форме переплетения сети частичных свободных рынков с сетью директивно управляемых товарных связей, то после этого образовалась сплошная сеть свободных рыночных связей, «укрепленная» административно управляемыми связями лишь там, где имеет место:

1) слабость свободных рыночных связей сточки зрения их способности обеспечить экономический рост (отсталые регионы, экспорт комплектного оборудования);

2) социальный риск, связанный с рыночными колебаниями (сельское хозяйство и торговля некоторыми видами продовольствия);

3) особое значение отдельных отраслей и регионов с точки зрения экономического развития и национальной безопасности (нефть, сталь, свободные экономические зоны).

В целом же произошел переход от микро– и мезорегулирования рынка (по отдельным товарам, группам предприятий, отраслям и регионам) к макрорегулированию.

Обратимся теперь к показателям приватизации. Обычно под этим термином понимают передачу (продажу) права собственности на имущество от государства к частному лицу или группе лиц, к которым, таким образом, переходит и право самим продать имущество третьей стороне. Но это слишком узкое толкование.

Во-первых, термином «приватизация» можно обозначить повышение удельного веса частной собственности в народном хозяйстве. В условиях КНР это произошло за счет ускоренного роста «градо-деревенских» предприятий. В результате такого роста доля государственного сектора в ВВП Китая сократилась до 40 %; при этом в валовой продукции промышленности до 54,6 % в 1990 г. и до 26,5 % – в 1997 г.

В этом заключается одно из великих открытий китайской реформы: оказывается, возможно превратить частный сектор промышленности в абсолютно преобладающий (73,5 % продукции), не приватизировав ни одного государственного предприятия! Но для этого необходима была политика форсирования роста прежде всего новых предприятий в частном секторе, а не разных кооперативов и посредников в виде неких паразитических наростов на госпредприятиях, как это имело место в СССР в 1987–1991 гг.; в Китае частный сектор создавался «на собственной основе» т. е. вполне самостоятельно.

Такой путь приватизации в промышленности КНР сделал вопрос о переходе в частную собственность самих государственных предприятий не первоочередным с точки зрения задач развития рыночной реформы в целом, позволил отодвинуть его (по отношению к началу либерализации цен) на целых 18 лет и подготовил для него благоприятные условия.

Во-вторых, термином «приватизация» можно обозначить передачу частному лицу или группе лиц не всего «пучка» прав собственности на определенное государственное имущество, а только части этих прав.

Развитию рынка в Китае не препятствует (а, по нашему мнению, помогает) то, что юридически земля остается в собственности государства и при этом семейные участки закреплены в наследственном владении за крестьянскими семьями. Уже тот факт, что крестьянин сам решает, что производить и по какой цене продавать, что он свободно распоряжается (за вычетом налога) своей выручкой, говорит о том, что он обладает правом пользования землей в своих интересах, а такое право есть важная составляющая «пучка» прав собственности. Далее крестьянин обладает правом передать другому лицу за плату это свое право пользования участком а право передачи есть право распоряжения, т. е. еще одна составляющая вышеназванного «пучка» У государства остается право владельца те по существу оно определяет на каких условиях крестьяне используют свою землю и распоряжаются ею. Это препятствует спекуляции землей что при остром дефиците земли в Китае и ее роли как главного жизненного ресурса имеет не только важное экономическое, но и первостепенное социально-политическое значение.

Мы можем сказать, что крестьянское сельское хозяйство Китая, частная промышленность «градо-деревенских» предприятий и современная индустрия «свободных экономических зон», принадлежащая совместному и иностранному (по большей части «хуацяо») капиталу, – вот «три кита», на которых держится китайская реформа. Каждый «кит» представляет собой специфически китайский вид частной собственности.

А что же представляет собой собственно государственная промышленность?

Доля государственного сектора в валовой продукции составила в 1997 г.:

• железнодорожный транспорт – 100 %;

• авиационный транспорт – 100 %;

• почтово-телеграфное обслуживание – 100 %;

• финансовая сфера – 90 %;

• электроэнергетика – 90 %;

• нефтяная – 90 %;

• угольная – 90 %;

• металлургия – 89 %;

• химическая – 89 %;

• машиностроение – 60 %;

• строительная индустрия – 60 %;

• внешняя торговля – 60 %.

Еще в начале реформ государственным предприятиям было предоставлено право на часть произведенной прибыли, а с 1987 г. они были переведены на систему подрядной хозяйственной ответственности. Директивное планирование охватывало только часть продукции и поставок, остальное (включая снабжение сырьем и оборудованием, реализацию продукции) все больше переключалось на рынок.

Однако за многие годы госпредприятия так и не стали высокоэффективними и безубыточными.

Думается, что именно невозможность успешно сочетать директивное планирование с ориентацией на рынок в рамках одного предприятия заставила китайских реформаторов взяться, наконец, за глубокую институциональную трансформацию госсектора.

Но и тут они остались верны себе; во главу угла поставлена не приватизация, а модернизация госсектора. XVI съезд КПК (1997) выдвинул программу модернизации, включающую организацию крупных корпораций, техническую реорганизацию и введение научных методов управления.

Только в перспективе намечена «сплошная» приватизация госпредприятий (за рядом важных исключений, о которых речь пойдет ниже), которая должна проводиться по следующим правилам:

1. Предприятия получают право полного собственника на то имущество, которое создали за счет своих средств или за счет выкупа у государства его паевой доли. Иначе говоря, право собственника надо сначала заработать и оплатить.

2. Предприятия преобразуются в акционерные общества, где в роли вкладчиков могут выступать и государственные и общественные организации, а также отдельные физические лица. То есть собственность фактически будет смешанной, а кого будет контрольный пакет акций, решать, по-видимому, будет государство, исходя из экономической целесообразности и социально-политических условий.

3. Мелким и средним госпредприятиям дается право свободного выбора формы собственности: акционирование, аренда, коллективное предприятие, продажа в частные руки.

Что касается государственного сектора, то:

а) в нем останется тысяча наиболее крупных и важных государственных предприятий, которые будут превращены в корпорации с предоставлением им широкой хозяйственной самостоятельности;

б) в нем также останутся важные объекты инфраструктуры (железные дороги, телефонная и телеграфная связь, электро– и водоснабжение и т. п.);

в) наконец, в него войдут предприятия, построенные государством за счет прибыли государственных кредитно-денежных учреждений.

Заметим в этой связи, что еще в 1992 г. государственный бюджет КНР был разделен на регулярный бюджет (на финансирование непроизводственной сферы) и на бюджет развития (для инвестиций в объекты общегосударственного значения). Последний формируется из неналоговых поступлений от предприятий, за счет внебюджетных фондов и сальдо регулярного бюджета.

Можно выделить ряд основных черт китайского подхода к приватизации госсектора:

1. Длительная подготовка, включающая:

а) создание мощной рыночной среды и частичное «погружение» в нее госпредприятий путем перевода их на «полурыночный» режим;

б) установление связей госпредприятий с мировым рынком (как прямых, так и через «свободные зоны»);

в) разработка программ модернизации предприятий и профессионально-социальной адаптации персонала.

2. Общий принцип выкупа собственности при чрезвычайно гибкой системе разнообразных форм приватизации – от сохранения контрольного пакета акций в руках государства до продажи предприятия полностью частному владельцу, в том числе иностранцу.

3. Выделение отраслей инфраструктуры и наиболее крупных, стратегически важных предприятий, остающихся в госсекторе.

Все это означает, что государство, опираясь на экономическую инициативу лиц и «коллективов», успевших накопить капиталы, чтобы стать собственниками, оставляет за собой широкие возможности влиять на характер процесса приватизации.

Далее предприятие приватизируется вместе с его программой модернизации (если она не завершена до приватизации).

Наконец, у государства сохраняются ключевые экономические позиции не только в сфере финансов, но и в сфере производства.