Текст книги "Сквозь ошибочную лингвистику историографии.К методологии сравнительно-исторического исследования на примере конкретной этимологии: гидроним Волга как упаковка реальной и языковой истории"

Примером такой идеально-умеренной компаративной работы является книга В.Н. Топорова и О.Н. Трубачёва «Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Днепра». М., 1962. По сути, это сводка их знаний, систематизированная статистика обработанных данных на основе прямо заявляемой предустановленности видения «по общим соображениям». Вот несколько цитат, из которых это ясно. «Речь может идти прежде всего о балтийском, финском и славянском языковом элементе», другие «нецелесообразны»: хоть они и «допустимы», но «неясны» (с. 19). «Славянский элемент здесь является пришлым» (с. 20). «Наличие в балтийских названиях вод ряда корней, близких к славянским и легко входивших в ряд славянских наименований, также чрезвычайно затрудняет выявление балтийского элемента, присутствие которого, однако, можно подозревать в ряде случаев на основании более общих соображений» (с. 21).

Реально исследование сводится к более точной локализации элементов, в установлении временных и пространственных границ зоны разных влияний: ираноязычных с юга, финских с северо-востока, балтских с запада – с сер. 1 тыс. до н. э. и к моменту образования восточнославянской идентичности, т. е. до времени летописных свидетельств. Это делается по очень простой схеме. Приводятся истоки слова из того или иного языка, подходящего по предварительным общим соображениям. (Впрочем, это не исключает добросовестности и объективизма в конкретных случаях: «Суффикс -уга в верхнеднепровской гидронимии неоднозначен по происхождению: он имеет не один источник на балтийской почве… и, кроме того, может быть славянским», с. 157). «Определяя балтийское происхождение того или иного верхнеднепровского гидронима, мы уже исходим из факта наличия соответствующего корня в литовском, латышском или древнепрусском языках» (с. 174). Этимология считается правильной по самоочевидности. Вот несколько примеров. Каменная Осмонька из иран. asman, камень. Бержа – лит. berze, береза. Балгучка, Болгача – от лтш. balga, река, Волка – от лит. valka, река, лтш. valka, текущий ручей, заболоченное место. На самом деле слова не выглядят настолько уж иноземными. Осмонька может быть и от осемь (восемь камней), и от осмонить, по Далю (т. е. обтереть, обточить камни). А почему Бержа – это не бережа, берегущая, или не берега какие-то выдающиеся? А почему Болгача не от болгача-булгача, по Далю (булгачить – тревожить, беспокоить, баламутить), а Волка не от волка-во́лока или во́льхи-ольхи? Понятно почему. Потому что русских этимологий по общим компаративным соображениям и по отсутствию русских слов в древних источниках для этой эпохи быть не может. Эти «пласты» толкований в словах заранее не принимаются в расчёт. Процедура предпочтения не показана в деталях, фактический лингвистический анализ немотивирован и остаётся за кадром (но это и есть суть компаративной аллюзивной, по логике, и авторитетно-доверительной, по статусу, мотивировки). Предъявлен только его результат.

Несмотря на колоссальную лингвистическо-статистическую работу и ещё большую научную обработку общих соображений, это никакая не филологическая наука, а простое дознание. Юридическое установление предпочтительных фактов и законодательное предписание их статуса. Так действует, по выражению Фосслера, «господин материала и господин созданных им самим понятий». При этом очень заметно, что собственные натяжки вполне ожидаются, поскольку авторы понимают, как их обойти. «В ряде случаев для установления более авторитетной формы и для правильной её интерпретации полезно выйти за пределы лингвистических аргументов и обратиться к сведениям о характере рельефа местности, почвы, русла реки» и т. п., чтобы избежать «широкие возможности народной этимологизации» (с. 18).

Нет, это нужно делать не в ряде случаев, а всегда. Любая этимология является народной, если не соотнесена с реальными житейскими обстоятельствами возникновения слова, мотивирующими разворот форм к нужному смыслу. Могли ли древние наивные люди назвать реку словом «иволга» или «нога», или даже «река», заимствовав и преобразив лит. valka или морд. йулга? Конечно. Но могли – не значит назвали. По самой форме и значению слова или их отношениям со словами других языков это никак не выяснить. Т. е. по разнообразной фонетической, словообразовательной и семантической статистике (которую, отсылаю для наглядности, как критерий и принцип работы заявляет Откупщиков и многократно её иллюстрирует) никак не установить, как жили и что делали люди в далёком прошлом, как они думали и почему применяли какие-то формы для каких-то значений. Так что результаты таких компаративно-статистических трудов не способствуют строгим научным выводам. Это ясно прежде всего тем, кто нуждается в помощи лингвистики, хотя бы археологам. М.Б. Щукин постоянно выступает против «чар балтийства», «чар славянства» и т. п.: «Когда О.Н. Трубачев (1968) и Я. Удольф (1979) находят скопления раннеславянских топонимов на западной Украине и в Прикарпатье, это не означает, что именно здесь протекал процесс славянского этногенеза. Ситуация, очевидно, была более сложной» («Рождение славян» – www.archaeology.ru/Download/Shchukin/Shchukin_1997_Rozhdenie_slavyan.pdf). Выход из предустановленности один – уйти от чисто лингвистической статистики и заняться лингвистическими фактами в связи со всеми реальными (топографическими, климатическими, историографическими, техническими, ремесленными, юридическими, медицинскими) событиями и логикой естественных процессов мысли (не учёных, хоть исторических, хоть археологических, не предустановленных, а реальных, народных, лишь косвенно задокументированных в источниках и фактах). Это совсем не то, что мыслит со своей позиции Щукин: нужно «привлекать данные других наук – лингвистики и истории. Причем в каждой из научных областей исследование должно вестись самостоятельно, без оглядки на данные иных наук, сопоставляться, для чистоты эксперимента, должны лишь результаты исследований». Нет, каждая научная область разрабатывается по своей установке. Нужно начинать с неустановленного – восстанавливать всю реальную историю в напластованиях смыслов в каждом слове, т. е. последовательно рассматривать сохранившуюся в мотивациях органически-неизбежную, с виду фантомную естественно-необходимую историю людей (это имеет некоторое отношение к традиции, которую обосновывали А. Пикте, Г. Шухардт, Н.В. Крушевский, Н.Я. Марр и др., чаще всего называемой ими лингвистической археологией или палеонтологией). И лишь после такой глубокой переработки каждого словесного факта можно заниматься статистической сводкой всех, образуя как лингвистическую, так и историческую картину.

Было бы несправедливо считать, что Топоров и Трубачёв полностью зациклены лишь на традиционно-умеренной компаративной этимологической работе. Это, по сути было лишь их началом. Позже они, каждый по-своему, далеко продвинулись по пути более реальной этимологии. Трубачёв разрабатывал на практике и в теории принципы семантической реконструкции, «восстановления древнего значения слова», в том числе в связи со средствами этимологии. Основной принцип изменений в семантике – переосмысление. «Семантической реконструкцией в полном смысле нельзя считать бесхитростную транспозицию засвидетельствованных значений слов отдельных… языков… Вместо реконструкции мы получаем неэкономную тавтологию». «Углубленное понимание значения есть, по нашему убеждению, уже тем самым его реконструкция, а в этом деле нельзя обойтись без этимологии». «Приемы семантической реконструкции – это хорошая эмпирия (правильное описание значений и употреблений слов) плюс неизменный здравый смысл (готовность к пониманию специфики воссоздаваемой эволюции значения без анахронистических атрибуций современных воззрений древним эпохам) и плюс компетентность в типологии формирования близких значений в разных языках, и все это – на фоне прочного знания формально-этимологических приемов или принципов, за которыми должны стоять вся сравнительная грамматика и все общее языкознание» («Приемы семантической реконструкции» // «Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Теория лингвистической реконструкции». М., 1988. С. 197–222 – http://www.durov.com/linguistics1/trubachev-88.htm). Тем не менее Трубачёв, несмотря на самые смелые местами, в переинтерпретациях, отлёты фантазии, нисколько не отступил от базовых компаративных принципов.

Топоров в каждом отдельном случае стремился создать целостную систему научных представлений как о самом научном разделе, так и о любом конкретном предмете. Как намёк на его общие идеи в области этимологии вот несколько цитат. «При бесспорно ведущем положении этимологии как отрасли сравнительно-исторического языкознания, общая картина будет неполной при игнорировании младших братьев этой „научной“ этимологии, остающихся непризнанными ею („народная“ этимология, к которой, кстати, нередко соскальзывают… и представители „научной“ этимологии; „мифопоэтическая“ и „онтологическая“ этимология и др.)». «Понятие окончательной (абсолютной, единственное правильной) этимологии для целого класса слов является иллюзией… Пройти всю толщу мыслимой семантической плоти и тем самым создать более полное пространство для более адекватных этимологических решений, сумма которых описывает реальное или потенциальное единство» («О некоторых теоретических аспектах этимологии» // «Этимология». М., 1986. С. 205–211 – http://philology.ru/linguistics1/toporov-86.htm). «Этимология пока, строго говоря, не может полностью уложиться в рамки только языкознания… Обладая определенными познаниями в культурно-исторической сфере, мы при этимологическом исследовании слов, имеющих отношение к этой сфере, строим возможные модели образования значения этих слов, исходя из исторических данных, а затем проверяем эти модели на собственно лингвистическом материале; и эта проверка является как раз решающим критерием истинности этимологии» («О некоторых теоретических основаниях этимологического анализа» // «Исследования по этимологии и семантике». Т. I. М., 2004. С. 19–40 – http://www.philology.ru/linguistics1/toporov-04.htm).

На тему Волги будет уместно рассмотреть, какую именно более реальную этимологию нашёл Топоров и как он это сделал. Имеется в виду упомянутая статья «Ещё раз о названии Волга». После обсуждения фасмеровских вариантов Топоров предлагает как свое прочувствованное предпочтение идею Н.С. Трубецкого, которая в своё время не была пропущена Фасмером в печать. «Трубецкой считал название Волга балтийским (ср. лит. Ilgas, долгий), начальное il в восточнославянском должно измениться в ul с протеическим w». По смыслу эта этимология «неожиданна»: «долгими… в балтославянском ареале не называют … реки», ни длинные, ни очень длинные. Но технически, по звукопередвижкам, и исторически балтская этимология вполне естественна. «Балты появились здесь намного ранее славян», «с середины 2 тыс. до нашей эры». Все названия крупных рек из этой зоны «в русском языке заимствованы … название Волги основательно перестроено, отчасти переосмыслено и глубоко пережито языком». «В первый период после прихода сюда раннеславянского материала на этой территории скорее всего существовал своего рода балто-славянский культурно-языковой симбиоз».

После этих авторитетных предустановлений и удобной статистики, подтверждающей массовость балтского элемента, Топоров переходит к реальному обоснованию. «Решение проблемы первоначальной объектной отнесённости названия Волга», т. е. что, собственно, следует на местности называть Волгой. «Стоит напомнить гидроструктуру нынешней Волги». Парадокс с самого начала: исток реки, по науке, должен быть не там, где считается народом по традиции. Если пропустить детали, Топоров показывает, что верховья «ненаучно назначенной» Волги представляют собой вереницу озёр, связанных ручьями и протоками, длиною около 100 вёрст, явно ледникового происхождения, где лишь после оз. Волго и следующей за ним плотины, бейшлота, по сути, и возникает река Волга. «Самое любопытное, что по́зднее… искусственное техническое гидросооружение, по сути дела….восстанавливает ту ситуацию, которая характеризовала гидроструктуру этого микроареала… в прошлом, когда как следствие таяния ледника уровень вод здесь был несравненно выше». По руслу Волги существовало «длинное» «склеенное» озеро. «Именно это озеро и было тем гидрообъектом, к которому первоначально было приложено название с корнем Волг-». «Название Волга является, по сути, производным от названия Волго». «Распространение названия Волга и на предшествующую озеру Волго часть реки… произошло существенно позже… в качестве восполнения и расширения». «Начавшееся позже расчленение единого «долгого» озера привело к дифференциации его частей и их новому называнию. Прежний объём названия Волго сузился до теперешнего озера». «Долгие» озёра составляют распространенный тип как на славянских территориях, так и в балтийском ареале». Перенос названия на низовья, вплоть до устья, предполагается сам собой и не детализируется.

Несомненно, что по топографическим и психологическим деталям, т. е. по привязке к местности и к естественным ходам мысли называющих людей, эта обоснование представляется безукоризненным. Но очевидно, что это ни в коей мере не «лингвистический анализ гидронимов», не «мифопоэтическая», а в некоторой степени житейски-«онтологическая» этимология – самое что ни на есть дотошное исследование реалий, вещей, сопричастных с ключевым словом – с русским, а не балтским. Более того, точно назвав прообраз и изменения словесной формы (но не обосновав в деталях, хотя бы в качестве контекста к Фасмеру, как именно Ilgas стал Волго, а то – Волга), Топоров не даёт и определения нового этимона, того нового значения, какое именно в исходное значение «озёрной долгости» добавил русский язык уже после «симбиоза» с балтами. Следует сформулировать это «пережитое», раз уж академический лингвист так чурается лингвистики.

Верхняя Волга выглядит в реальности как водная цепь, вологая вереница, верея водовзъёмов-водоёмов, сволок в один волгоём нескольких «озёр» – влагохранилищ, полуискусственно сделанных, частью ледником, частью людьми – как регулируемая плотина и как их важный, сознательный выбор (истока и русла реки, места, цели и конструкции вереи-бейшлота как рычага-ваги взвешивания-важенья и перенаправления объёмов воды, вызвавших, однако, дополнительное заболачивание и деградацию верховий). По лексическим смыслам это долгая проводка воды, текущей, волочащейся то по камням, то по болоту, то по разливу. Воложная (увлажняющая, вальяжно-растекающаяся и застаивающаяся воложка-старица, воложистая-лоснящаяся от избытка рыбы, сподобной для очень воложной ухи) и важна́я (ва́жная провоженная и провожёная, проведённая и наводнённая, т. е. во всех смыслах, в том числе от гл. важить, по Далю) проволо́чка. Как-то, под влиянием прочувствованных Топоровым наблюдений, сам собой подобрался мотивирующий набор текущих друг в друга, почти однокоренных, типично русских слов.

Удивительно, что содержание пережитого языком касается не только предпочтённой Топоровым эпохи, пусть даже считая с «балто-славянского симбиоза» (даже с середины 2 тыс. до н. э.). Русским словом и его коннотациями схвачена очень долгая история, начиная с ледниковья. Неужто, долга цепь «озёр» не потому, что длинна, а потому что очень долго по времени формировалась (тогда при чём тут балтское длинное озеро)? Разливы, пересыхания и волоки в Верховьях случались от веку, сколько там жили люди (финны, балты ли). Бейшлот же впервые был построен в 1843 г. А негативные последствия от него проявились системно только к концу прошлого века. Всё это время люди вынужденно приспосабливались к условиям, боролись с напастями, преодолевали сушь и хлябь. Только в местных условиях и только у тех народов, кто жил там очень долго, могло сформироваться установленное значение слова Волга. Показательно, что во всех значениях реальной Волги (обобщая: вологий, отмеренный, сволочённый) компаративно предпочитаемые значения влаги, реки, длины присутствуют только косвенно, попутно, не касаются сути дела. И настолько же реальное значение должно быть отложенным и стойким, что оно не только, не изменяясь, распространилось на всю Волгу, но и на неведомую 1000 лет назад будущую историю.

Получается, что русское слово появилось намного раньше, чем в него было вжито его русское содержание? Как это возможно? Может, оно было перенято, заимствовано с тем же содержанием от неведомых предшественников – финнов ли, балтов, праславян, иранцев? Но ведь уже понятно, что балтское слово подходит к значению нашего слова отнюдь не по фактам, дотошно собранным Топоровым, а только по заданной аллюзии его учёного понимания: слово подходит к фактам по аллюзии наблюдателя, но факты по своей сути никак не укладываются в это балтское слово. Топоров правильно обосновывает сам способ народно-этимологического называния реки по конкретике местных и исторических обстоятельств (в истории тысячелетий обобщающихся до онтологии). Но выбирает название реки по лингвистически и историографически заданным обстоятельствам, мотивируя только заданность и только топонимической статистикой. И странным образом (аллюзивно) считает, что его верное обоснование логики выбора названия народом является обоснованием его же учёного выбора названия (даже не логики выбора). Элементарная, но бессмысленная подмена предмета. Связана она с совершенно ложным приложением с виду точных теоретических рассуждений об этимологии к практике этимологии.

Методологически Топоров верно действует по установкам теоретической науки (познаёт живую языковую реальность), а методически – наивно воспроизводит установления компаративистики (комбинирует документированные, «реальные» языки). Такой безграмотный разнобой возможен только из-за нецельного научного сознания.

Вот почему стоит сформулировать проблему этимологии слова «Волга» логично и решительно, пытаясь обосновать как раз выбор народа, а не учёную путаницу. Слова не создаются учёными, тем более, что их в эпоху создания слова Волга не было. Либо слово тогда создали носители русского языка, существовавшего с незапамятных времен и до сих пор. Либо это были другие народы, от кого русские весьма осмысленно (!), раз уж не исказили, переняли их опыт и готовые слова, но которые канули неизвестно куда (а их оставшиеся прямые потомки исказили свои слова и смыслы до полной неузнаваемости).

По общепринятым данным ираноязычные народы в верховьях Волги никогда не жили. А праславяне – это всё-таки фантом, реконструкт. Даже некоторые классические компаративисты, вроде А. Мейе, сомневаются, что праславяне были в установленном реконструкциями виде. Можно посмотреть на соответствующие по значениям «воложной волоке» слова балтов и финнов. Отчасти они уже фигурировали: лтш. valgs влажный, vìlkt волочить, лит. válgyti есть, vìlgyti мочить, vilkti волочить, valkata бродяга, фин. nahkea сырой, влажный, кожистый, жёсткий, kostea сырой, влажный, vetinen водянистый, мокрый, сырой, märkä сырой, гной (мед.), haalata тянуть, тащить, волочить, laahata волочить, тащить.

Элементарный лингвистический анализ.

По звуковой и буквенной материи корреляции русских и балтских форм прямы и очевидны, что детально описано компаративистикой. Однако сам по себе, в своей системе, пучок балтских слов совсем не имеет той целостной, однословной протеической текучести форм, выражающих ещё большую цельность и текучесть значений, как это есть в русском языке. И уже поэтому ясно, что если заимствование и было, то прямо обратное – от русской смысло-звуковой системности с последующим её распадом. И эта распавшаяся путём переосмысления системность легко обнаруживается с помощью речевого эксперимента вычитки русских звуков из балтских букв, если учитывать обычные корреляции. Например: válgyti-(в)алкать (хотеть есть), vìlgyti-во́лкать (мочить-макать, болтая и поддавливая), vilkti-волокти-влекти, valkata-волоката (помощник на волоке). Очевидно, что наоборот смоделировать не получится. Если пойти от значений, например, vìlgyti, мочить, то в русском даже не подберётся ряд сходных по значению словоформ: все какие-то некстати вилкать, войкать, вылагать, влагать и т. п.

С финским нет ничего очевидного, звуковые переклички ощущаются только на уровне произвольных поэтических аллюзий: vetinen – води́н(ый), а märkä – мярзкя. Но в целом это совершенно другая системная материя звука, которая никак не могла быть перенята без изменений – ни в русский язык из финского, ни, наоборот, в финский из русского. Тем не менее, по речевому эксперименту произвести из haalata волочить (waaлатча-волочти) гораздо сложнее, чем из волочить-wолочта haalata: в первом случае нужно допустить невероятный переход выдоха h в более трудную, другую по месту образования, губную преграду w, а во втором достаточно допустить ненапряженное, предельно вялое произношение звука w, скрытого за ударным гласным.

Следует подчеркнуть, что эти эксперименты ни в коем случае не являются ни этимологиями, ни типологиями, ни определениями. Это сравнение звуковой материи и уяснение по её физическому строю, какое звуковое образование является более сложным и развитым и какое больше приспособлено для выражения того или другого представленного ими значения. Это сравнение акцентов, по Фосслеру: не только акцентов произношения, но и акцентов, упоров осмысления и переосмысления. Так в ботанико-остеологическом подходе можно сравнить лист дуба и лист петрушки, заметить морфологические особенности, сообщающие не только о различиях физических параметров, но и об относительной сложности, древности, величине, жизнестойкости и т. д. каждого из растений. Лист травы разительно уступает листу дуба по числу параметров, за каждым из которых тысячи миллионнолетних приспособлений, мутаций, плавных и скачкообразных превращений. А трава все эти миллионы лет развивалась почти без изменений, вне времени – не накапливая и не отражая реальный хронотоп. Подобно этому и опытное, естественнонаучное сравнение слов до всяких симпатий, предпочтений, выводов и теорий.

Ещё более сомнительны компаративные установки, если сравнить системную семантику, типологические зоны, в одну из которых встроено и значение русского слова. В определение-мотивацию названия Волги, т. е. в «правильно описанное значение», по словам Трубачёва, попало много чего, и впрямь пережитого языком. Т. е. пережитого людьми в результате их освоения местности и отложенного в язык. Балтской «озёрности» (как и различной элементарной «речности»: мар. jul-река, лтш. balga-река, лит. valka-река, башк. йылға-река) нет и в помине, а «длина-долгость» – явно умозрительный признак, с некоторым усилием абстрагируемый от конкретной проволочки. Несколько более конкретным, но всё равно абстрактным по сравнению с предметом-действием «проволока» (и с оценочным свойством «важная-взвешенная»), является и признак «влажности». Поскольку абстрактные признаки предмета или его умозрительные обобщения (вроде «озеро» – вообще, «река» – вообще) всегда выделяются для сознания позже, чем сам предмет в неразличённом единстве признаков и свойств, то совершенно непонятно, почему русское слово с конкретным значением могло родиться (не заимствоваться!) из балтского или симбиозного (или праславянского, *вьлга) с абстрактным значением, относящимся к той же зоне предметности (не может «лужа» образоваться от «водоём» – только наоборот). Само собой, эту «онтологическую этимологию» (Топоров) как аргумент может принять только тот, кто изучал отношения понятий по содержанию и объему (в формальной логике), фило– и онтогенез форм мышления (в феноменологии, психологии) и знает эти тонкие факты как естественный закон.

Не стоит принимать за семантический анализ семантическую статистику. Показательны тут наблюдения А.А. Тюняева, казалось бы, за органикой русских формантов в статье «Этимология топонима Волга (и значение связанных слов)» – http://www.organizmica.org/archive/808/etv.shtml. Хотелось бы дать её конспект, чтобы продемонстрировать пафос предустановленных речений, гораздо более агрессивный, чем у классических компаративистов. Но статья довольно велика и не имеет никакой логики выведения, чтобы её цитировать дотошно. Поэтому ограничиваюсь только сводкой привлечённых автором концептов.

«В словарях представлены различные варианты этимологии этой реки… Но все они ничего общего не имеют ни с русским языком, ни с русской культурой, а привязаны к народам, никогда даже не приходившим на русскую землю… В названии Волги применён русский суффикс размерности – ГА. Он показывает, что Волга – самая крупная на Русской равнине река. И, следовательно, в гидрониме Волга имеем корень ВОЛ(о)….Никакого «праславянского» языка не существовало, поскольку не существовало и такого этноса. Более того, западные языки, такие как чешский и польский, являются ответвлениями русского языка, состоявшимися в глубокой древности… Гидронимы, образованные непосредственно от имени реки Волги… Поволожье… ВОЛОЖКА – всякий из множества боковых рукавов, протоков Волги, образующих острова, а со временем старицы и ерики… ВОЛОША – пролив, связь двух речек проливом, рукавом, между тем как оба устья речек идут до моря, а прилив и отлив образуют течение, то вверх, то вниз; в отлив, волоша нередко пересыхает…

Слово ВОЛГА не связано с влагой… Название ВОЛГА связано с ВОЛОЧИТЬ, волокти, волочь, волок, проволока и т. п., то есть с тем, что протянулось на какое-либо расстояние или вдоль чего-либо… ВОЛОГА – это всё-таки влага, вода, жидкость, но… ВОЛОГА – это связь с едой… с жирением… ВОЛОГА (овца) также даёт и ВОЛНУ (шерсть)… ВОЛОСЕНЬ – долгая овечья шерсть, для пряжи… Корень -ВОЛ– более тяготеет к обозначению размерности: протяжённости, толщины, величины. Да и само слово ВОЛ обозначает кастрированного самца домашнего крупного скота, который в силу этого вырастает более крупным, то есть ВОЛГЛЫМ…

Мы приходим к рассмотрению этимологий людей… ВОЛГАРЬ… по всей Руси распространены термины, образованные от корня -ВОЛ-, и они никак не связаны с Волгой. И эти термины раскрывают, в том числе, и характеристики волгарей, как народа. Например, ВОЛДАТ, ВОЛДЫГА, ВОЛЫНЕЦ, ВОЛЬГАК – рязанское и другое СВОЕВОЛЬНИК, ВОЛЬНИЦА. Сюда же относится, якобы, французское ВОЛОНТЕР … Они однокоренные слову ВОЛЯ… ВОЛОПЁР – рослый и дюжий, но ленивый человек. ВОЛОТ – (от «волость» – могута, сила) гигант, великан, могучан… Лат. VULGUS – народ, народная масса; масса, множество; стадо… Упор нужно делать на ту сторону этимологии термина ВОЛГА, которая говорит о массе – массе людей или массе воды… Лат. VULGARI значит «смешиваться, общаться, сходиться» или «торговать своим телом». В. Даль: арханг. БОЛДЫРЬ –…метис русского с монголоидной женщиной… Фасмер: древнетюркское bulɣar «смешанного происхождения, метис» от bulɣamak «мешать». И от этого произошло название БУЛГАР – болгарин… Термин БАЛТЫ, балтийцы, Балтийское море….Скорее всего, привязка корня БАЛТ, как названия пояса, связана со словом БОЛТАТЬСЯ, или лат. blatero – болтать… БОЛДЫРЯМИ, БАЛТАМИ, ВОЛГАРЯМИ, БУЛГАРАМИ именуются люди, жившие на границе руссов с монголоидами и другими неродственными руссам народами, люди, смешавшие – ВЗБОЛТАВШИЕ – свою кровь с монголоидами, то есть метисы….В Прибалтийских странах велика доля гаплогруппы N – гаплогруппа монголоидов Северного Китая (т. н. финноугры) [Клёсов, Тюняев, 2010]. Таким образом, балтийское море – это море Болдырей, то есть метисов, которые расселились на его берегах.

Бог ВОЛОС и ВЛАСТЬ… Wales. В самой же Руси бог Велес известен со времени верхнего палеолита [Рыбаков, 1981]… ВОЛОСТЬ – старое «власть, правительственная сила», а также «область, край, часть земли, государства во владении одного лица; удел княжеский»… ВЕЛЕС или ВОЛОС, трансформированные позже на востоке в Ваала или Баала, в первоначальную свою пору имели драконический облик… сарматы, древнее население восточно-европейской низменности – от Балтийского моря до Волги. Эту ВОЛОСТЬ мы и рассмотрели…

Название реки ВОЛГА происходит от первого значения – ВЕЛИКАЯ (большая), ВОЛГЛАЯ (многоводная), ВАЛ (дракон, змея), ВОЛЬНАЯ, ВОЛОЧАЩАЯСЯ (пролегающая) на всю русскую ВОЛОСТЬ (землю) ВОЛНА (вода). Скорее всего, имя Волги имеет именно такое значение, в то время как названия однокоренных поселений и водоёмов связаны с каким-либо отдельным значением богатой семантики древнерусского корня -ВОЛ-».

Несмотря на то, что многие догадки кажутся очень верными (Волга – от волока; волгари, балты, булгары – метисы с русью на границах зоны их проживания), поражает необоснованность подвёрстывания примеров вкупе с методической несистемностью семантических наблюдений и элементарной методологической неграмотностью, основанной на наивном повторении словообразовательных канонов компаративистики. Самое простое, в слове Волга выделяется суффикс -га. Не думаю, что нужно напоминать школьные определения суффикса, абсолютно формальные и поэтому идеальные для избежания путаницы. С точки зрения статистики современного русского употребления, в слове Волга никакого суффикса нет. Рекомендую в простых случаях пользоваться «Грамматическим словарём русского языка» А.А. Зализняка (повторяемым Викисловарём). По строению слова корень волг/ж и окончание. Это выясняется при сличении двух парадигм: склонения (Волг-е, Волг-ой, Волг-и) и словообразования (волж-ск-ий, волг-ар-ям).

Наряду с этим в языке имеются другие корни: волок-а / волоч-и-ть / влач-и-ть, затем волог-а / влаг-а / влаж-н-ый и непродуктивный корень с фрикативным г волоɣ-чанин=воло-ж-анин / волоɣ (волог – старое название жителя Вологды, волоко-деи; по возможности корня, это работник волока (из волок-ɣ, ср. волоко-деяч / волого-дец), как и бурлак позже; волокги, вологи -живущие вдоль Волги волгари; реликты только в именах собственных: Вологда, Вологин, волох; суффикс -дея-/-де-/-д– как раз очень продуктивен: благо-дея-ние, благо-де-тель, е-да, прав-да, гни-да). Родство этих слов с волг– интуитивно чувствуется, но может быть и оспорено. Первый тип родства косвенно допускается версией Трубецкого-Топорова, второй – версией Фасмера, третий – чаще всего не замечается, но в замечаемом виде академическими спецами оспаривается (тем же Фасмером, см. «Вологда»). Тогда в первом случае можно допускать исторический суффикс -к-/-ч-, во втором-третьем -г-/-ж-/-ɣ-. И сейчас такие суффиксы сохранились в некоторых зонах словообразования: запис-к-а, пис-ч-ий, нудь-г-а, прода-ж-а, бог-ɣа (рядом с бог-а). Третье дело, когда мы сличаем парадигмы разных корней с похожими оконцовками, постфиксами. Кольч-уг-а, вь-юг-а, хап-уг-а, труд-яг-а, бел-уг-а, дор-ог-а (учитывая тор-ить). Тут можно догадаться, что есть или точно был исторически суффикс -уг– / -ог-. Пытаясь понять его природу, можно заметить ещё более древнюю словообразовательную схему, которая вообще не осознаётся носителями языка: бер-лог-а (лог-впадина Бера-медведя), за-лог (что-то в-место лога, изъятого из ямы).