Текст книги "Исаакские саги"

Последовательность

Ночь не удалась. День-то был спокойный. Всего троих привезли, да к тому же, как у них говорили, с транспортными диагнозами. Напишут, какой-нибудь аппендицит или холецистит иль ещё что-либо достойное больницы. По приезде же оказывается, ну, скажем, запор, а то и всего только старость. Всего только! Эта-то штука вот как раз лечению и не поддаётся. Во всяком случае, не оперируется. А с полуночи повезли для работы. Где-то с двух часов до самого начала следующего рабочего дня Иссакыч из операционной не выходил. Часов в восемь в операционную вошли шеф и Женя Мишкин. Борис уже зашивал живот очередного аппендицита.

– Ну, что мальчики? Что за люди! Не можете без кровопролития. Кончай. Пора на конференцию. Много было?

– Всё, всё. Последний зашиваю.

– Кровь проливать оставь тем вашим. – Шеф засмеялся и пошёл из операционной. – Воинственный народ оказывается. – Хмыкнул уже в дверях.

Борис в предоперационный снял перчатки, сбросил халат, фартук и вымыл руки.

– Ну, всё. Размылся. А ты чего смурной такой? И шеф хихикает не пойму, что он имеет в виду?

– Да ваши полезли войной.

– То есть? Какие наши? Какая война?

– Ну, Израиль шарахнул по Египту. Совсем очумели.

– Не дождались. Я думал египтяне начнут первыми. Они, ведь, уже блокировали Израиль.

– Чего им неймётся? И остальные вокруг включились. Вырежут же всех евреев. Ладно. Их забота. А у меня дома совсем плохо. Прямо, хоть домой не иди. Да мне в больнице и спокойней.

– Долго ты ещё будешь дурью мучиться. Да разведись. Уйди к ней.

– А у неё где жить? Тоже семья. И сын ещё… И её и мой. Всюду труба. Сдохнуть лучше.

– Что ты на самом деле. Радуйся минуте. Эх, Женя! Блядинки малой толики тебе не хватает.

На утренней конференции Борис без проблем сдал дежурство, а вот в ординаторской они застали бурный политический митинг. "Эти евреи совсем обнаглели. Куда они лезут?" "И всю историю они людям жить не давали". "Вот и получат. Воевать вздумали. Торгаши, ростовщики, а туда же".

Борис выскользнул из ординаторской и пошёл на другой этаж к Жене. Там тоже бушевали по поводу этой международной сенсации. Борис вошёл и все замолчали.

– Борь, ребята наши совсем охренели. Ты подумай, радуются, что евреям начищут рыло.

– Так, Евгений Львович, там пощекочут их, так и наши тут попритихнут.

– А что, Махмуд, мы вам здесь сильно мешаем?

– Борис дал себе зарок не лезть в эти споры, но не выдержал.

– Мы ж не о вас, Борис Исаакович. Вы другое дело. Вы ж и не похожи совсем, – робко и извиняюще сказал один молодой ординатор с кафедры.

– Может, вы и не причём, но ваши указания я отказываюсь выполнять пока идёт война, – это уже Махмуд, доктор сириец, работающий на кафедре. – Объявлен газават. Когда с Израилем покончат, тогда будет иной разговор. Нам скажут.

Боря с Женей вышли. Верней Борис резко прекратил разговор и вышел из ординаторской, а Мишкин рванул следом за ним.

– Не обращай внимания. Мало что этот сириец будет тут нам вещать.

Борис пошёл шефу. Махмуд был ординатор, учившийся по обмену, и подчинявшийся не больнице, а кафедре. И Борис Исаакович просил разъединить их. "Так лечить, – сказал он шефу, – нельзя. Отдайте его другому". "Ну, возьми ты" – предложил он Мишкину. "Нет, нет, – взвился Женя – это будет предательством по отношению к другу". "Ну, развели сентиментальниченье! Работать надо. Это ж политика! Занимайтесь делом. У тебя же, Борь, операция. И иди. Мало идиотов что-ли?! – Шеф засмеялся. – А ты не лезь в чужую войну. Лезете вы всюду". "Мне должен ассистировать Махмуд. Как я буду оперировать?" "Беда мне с вами. Слона из мухи делаете. Я его позову сейчас, а ты бери другого в помощь. Может, ты, Женя, поможешь?"

Операция, резекция желудка, оказалось типичной, стандартной. Прошла без изысков. Так что друзья ещё смогли во время отработанных временем движений ещё и пошептаться, пользуясь эвфемизмами, чтоб сестра не поняла, о своих домашних проблемах. Женя о том, что делать и где жить и с кем. Боря, как и с кем работать, а с кем жить он знал. Это у него было отработано.

Он сбегал по лестнице к выходу из больницы, будто за ним гонятся. У входа стояла "скорая". Собиралась отъезжать. "Ребята, в каком направлении?" Он хотел домой, но машина ехала совсем в другое место. Но как раз там-то и жила одна из его подруг, с которой он не виделся уже, наверное, с полгода. Роман у них был краткий, но бурный. Расстались они не ссорясь, а так как-то у обоих объявились, так сказать, видно, другие мысли, идеи, приоритеты. Борис был в возбуждении после услышанной реакции на ту далёкую войну, что его-то задевала как-то, а уж ребят в ординаторской ну никак… Ан, вот как-то. "Кто ж я для них?"

Он позвонил в дверь. Открыла Алла сама. А собственно, кто бы мог ещё, если жила она одна. Полурастёгнутая блузочка, короткая юбка до половины бедра. "Извини. Я без звонка. Ты ждёшь кого-нибудь?" "Да нет. Проходи. Ты и без звонка желанный гость. А что вдруг? Проходи, не стой в дверях. И вид озверелый". Борис вошёл обнял Аллу и поцеловал. Сначала просто, как обычный гость при встрече. Но не отпустил ее и стал целовать яростно, будто нёсся на свидание, где уже всё готово для сладостной любви. Алла первые поцелуи перенесла спокойно, но потом оттолкнула и вывернулась из объятий. "Ты, что? Из голодного края? Борь, полгода прошло". Она, хоть освободилась, но не отошла, а стояла в той же близости, что и во время поцелуев. "Извини. А что нельзя? Мало ли, что я сделал не так за эти полгода". "Да нет. Ты же знаешь моё к тебе отношение". "Не обижайся, Аллочка" "Да нет. А что случилось?" "Да война в этом Израиле. Знаешь? Тебя она трогает?" "Да нет. А ты причём, кроме того, что ты кажется еврей. Да? Нет?" "Представляешь! Ребята у нас, так восприняли ситуацию. Я даже не пойму, но заведомо против евреев. Ещё ничего не зная. Вообще против евреев". "А тебе, что за забота? У нас и антисемиты есть. У нас страна богатая"." Вот в том-то и дело, что они не антисемиты. Это и ужасно. Значит, поднеси спичку и… Представляешь!" "Да нет. Просто газет перечитали. Забудься.

Есть более важное в жизни". "Вот именно и опять обнял Аллу и вновь впился в губы. Она не отстранялась. Чуть откинулась. Одна нога приподнялась и согнулась. "У тебя губы солёные. Чего ты их так напрягла. Расслабься". "А ты будь зубами осторожней" Они легли на тахту… Борис так яростно накинулся на неё, будто это он и впрямь боролся с антисемитами, а не воевал с собственной энергией, которую мог направить на бойню, а использовал по самому лучшему пути. Это был какой-то танец-борьба. Они переворачивались, то он сверху, то она, то сбоку, то сидя. Будто музыка играла. И с юности в его голове всегда при этом, если буря, а не спокойный ветерок, звучал финал девятой, "ода к радости". Главный признак, что ситуация не проходная – очень сейчас нужная.

Потом они лежали и курили. Алла, сложив губы трубочкой, выпускала дым медленной и тонкой струйкой. Борис развлекался, выбрасывая толчками дым изо рта кольцами. Алла понаблюдала за дымным художествами Бориса, а затем стала пытаться своей тонкой струйкой пронзить Борисовы кольца. Но только Аллин дым доходил до кольца, как оно начинала недолго колебаться, деформироваться и исчезало. "Как дым, как утренний туман", – сказала Алла и выкинула сигарету в пепельницу. Струйка дыма от непогашенной сигареты поднималась кверху и уже в независимости от Аллиных стараний проникала внутрь кольца. "Не надо стараться, тогда всё и получается" – почти прошептала Алла. "А ты не философствуй, а кури в своё удовольствие и не думай лишнего". "К вам это, маэстро, тоже относится. Ребята у тебя, как ребята. К тебе относятся нормально. Это ты вдруг увидел, что дымом со стороны можно попасть в кольцо". "Выход, Аллочка, мы с тобой сейчас нашли". "Если только не вход в новую проблему". "Проблема! Но проблем-с, так сказать". "Это и есть новая проблема" "Больно, ты серьёзная. Давай жить проще"." Только что ты метался и не знал, как быть и что делать. Нашёл выход?" "Я же тебе говорил, что нашли".

Закончился первый день.

Настроение в ординаторской было другое. Махмуд, вообще, прекратил всякие разговоры с Борис Исааковичем и демонстративно отворачивался, а то и уходил, как только появлялся объект газавата. "Ну, евреи дают! Кто бы мог подумать". "Взяли какие-то пункты, сообщили". "Не скупочные, как привыкли". "Вообще, добровольцев надо туда. Это им тогда не с арабами воевать. А с нами" Боря не выдержал: "А ты хороший воин, обученный?" "А евреи что, обученные?" "А ты не видишь?" "Не может такого быть. Вот посмотрим, что будет завтра. Эффект внезапности. Те же были не готовы". "Конечно! Блокировали страну. Грозили беспрерывно. Не сегодня-завтра должны были начать. Просто израильтяне их обогнали на один шаг". "Ладно, ладно. Послушаем завтрашние песни. Судя по новостям, у них уже нет ни танков, ни самолётов". "В Сирии ещё, в Иордании есть". "А вам что, ребята, так уж хочется, что бы евреев вырезали?" "Всех не вырезать". "А на пару десятков тысяч вы лицензию на отстрел даёте?" "Так война же, Борис Исаакович. Но вообще-то молодцы. Уважаю. Не то, что наши".

Борис с Женей уединились в кабинете.

– Жень, что делается с ребятами? У нас же всегда были нормальные отношения.

– Да, ерунда. Нашпигованы пропагандой. Арабы друзья, мы им плотины там строим. А вспомни Венгрию. Тоже орали, что ни попадя.

– Да они ж не про Израиль – они сразу же про евреев. А этот Махмуд. Он ведь поддерживаем ребятами. Ты понял? Их уважает, не то, что наших. А?

– Не обращай внимание. Вот не знаю, как мне жить. Не могу я так просто взять и уйти. Оставаться нет сил никаких. Ночь провёл больнице. Придумал срочную операцию. Будто бы без меня не справились. Из дома звонили – просил сказать, что я в реанимации занят. Слава Богу, сегодня дежурю. Проблемы! Проблемы.

– Но проблем-с. Вчера я нашёл выход. Думал, что нет проблем. Ан, новые появляются. Нет выхода, Жень.

На следующий день ребята уже не ждали победных песен наших союзников. "Борис Исаакович! – рассмеялся один из докторов – Наши расколотили наши танки" "Без нашей помощи им точно израильтян не одолеть" "Подняли нос, воюя с дикарями" "Говорят, те толпами сдаются в плен" "Конечно, с танками, ракетами да против рогаток, что-то там взрывают… Что ещё дадут дикарям?" "Да вы что, пацаны?! – Женя вступился за евреев. – Они же в первый день уничтожили все танки и самолеты египтян. Дикари! Вам всё, что не русское, то…" "Ничего. Израильтяне погуляют, отыграется им…"

Боря вышел. Женя выбежал следом.

– Отыграется! О чём они, Жень? Ксенофобы.

– Вот именно. Даже не антисемиты.

– Неизвестно. А что ты им стал объяснять? Зачем?

– Правильно. Чего я с быдлом связался. Быдло оно быдло и есть. Нашёл с кем дискутировать. – Женя с досадой махнул рукой… Будто муху путался отогнать.

– Да ты что? В высокомерии – это нас, евреев обвиняют. А ты-то чего? С кем подерёшься от того и наберешься.

– Вот смотрите. Вот именно. – Женя засмеялся. – Как бы евреи ваши от арабов не набрались. Как мы, русские дворяне, поднабрались от быдла. Со смердами не надо дискутировать. Это не высокомерие, а реальная задача. – И опять засмеялся. – И быть последовательным. А ты смотри, они уже не евреи говорят, а израильтяне.

– Ну, трудно им представить, что евреи могут хорошо воевать. Они ж говорили раньше, что во время войны евреи отсиживались в Ташкенте. У меня почти все дядьки на фронте были. И знают же.

– Каждый слышит, что ему хочется услышать. Но ведь не все.

– Вот именно. Очень странно. В основном те, что работают рядом с Махмудом. Странная товарищеская солидарность. И со мной у всех хорошие отношения. Ладно, будем работать и кровь проливать по-своему и для других целей. Правильно. Будем последовательны. Как твои дела домашние?

Женя не бежал, не нёсся сломя голову. Он знал куда шёл. Знал, на что шёл. Знал, что его ждёт… Проблема его ждала: надо уйти к Гале, нельзя уйти из дома. Нельзя оставить сына. Сил не хватало дома даже заикнуться на эту тему. И не поймёшь, соображала ли Наташа, что не только больные были причиной его позднего возвращения домой, а то и отсутствия в течение всей ночи.

Галя увидела его из окна и, когда он подошёл к двери, она уже была открыта. "Заходи, заходи. Что ты еле перебираешь ногами?" "Устал что-то". "Ну, ладно. Устал. Не выдумывай. На тебе ещё пахать можно. И сегодня". "Пахать-то можно, а вот…" "Есть будешь?" "Представляешь! Борька совсем сдурел". "Что у вас там опять?" "Не у нас. Война эта у евреев. Наши ребята сочувствуют арабам. Ну и еврейская тема". "Ну и что? Причём он". " Не поймём мы, наверное, их реакцию, на каждое упоминание евреев". "Зацикленное племя" "Били много. Короче, Боря озверел". "Наша проблема, Женя, более важная. Жизненная". "Как тебе сказать. Там много жизней решается. Представляешь, если сейчас на этой волне поднимутся антиеврейские беспорядки". "Ладно. Это дело Бориса. А нам, как решать?" Женя вздохнул, лёг поперёк кровати и выдохнул: "Выход? Да, хоть как. Не дави на меня". Галя легла рядом. Она знала один способ смягчить и Женю, убаюкать его метания и сдвинуть их в нужном направлении. "Потом поедим, ладно?" Она была последовательной.

И второй день войны закончился.

– Домашние? Хуже некуда. Знаешь, мне тут звонили – набирают добровольцев в Египет. Плюну на всё и уеду. Это выход. А?

Выход всегда находится. Хотя, если по анекдоту, то есть всегда два выхода. Но готов ли Женя, да и мы все к выборам? Лишь когда один выход. Тогда легко. Боря с ужасом смотрел на друга. "Ты хороший выход нашёл. – Он повернулся и пошёл к входу в операционный зал. – Война всегда выход. Особенно с евреями" "Борь, – крикнул ему вслед Женя – евреи-то причём?" Борис остановился, развёл руками с полупоклоном – "Они всегда не причём… Но это потом оказывается. На этот раз причем. Пошли оперировать".

На третий день войны Женя стал выяснять, где можно записаться в добровольцы. Борис молчал. А израильтяне были последовательны: война на шестой день окончилась. Проблемы не решены нигде. Боря с Женей продолжали оперировать, будто никакой войны и было.

А дома…

Имя у них одно

Целая ватага пацанов в возрасте, приближающемся к половой зрелости, шумно двигалась вдоль длинного дома. Сейчас появилось в нашей жизни множество слов и определений доселе нам неведомых, свалившихся из другоязычного мира на наши неподготовленные головы. Черт их знает, как теперь правильнее называть подобных мальчишек: тинеджеры, роккеры – но уж никак не подростки. Поэтому и хочется, чтоб это была не кампания, а ватага и именно пацанов, огольцов, или там, озорников, проказников, баловников, шалунов… Может, правильнее всего назвать их хулиганами, но это уже серьезное, я бы даже сказал, подсудное определение и, уж точно, опять басурманская фамилия в основе.

Но это я отвлекаюсь, не успев даже начать. Идут мимо подъездов, то, распевая нечто современное, то, выкрикивая нечто митинговое, то просто, издавая мусорный шум. Ну, а три часа ночи для них не время – молодость, да еще, может, и каникулы у кого-нибудь, или свобода в ожидании армии, да и вообще, причем тут сон, ночь, покой и отдых отживающих стариков. А таковые для них каждый, проживший более четверти века.

Смешно, если только не вспомнить совсем недавнюю историю чуть юго-восточнее нас, где-то в Камбодже, когда такие же вот шалуны во главе с образованными идеологами, перебили треть взрослого населения страны. Хотели создать идеократическое государство да перебили всех к идеям приспособленных. Зато осталась уголовная поросль.

И опять отвлекся – это уже явное нарушение психики: невозможность сосредоточиться на чем-то одном. Даже важном. Беру себя в руки. Попытаюсь рождающийся поток словесный в узду взять, себя взнуздать.

– Мужики! – это, наверное, они так обращаются друг к другу, – смотри, тут у подъездов матюгальники в квартиры.

То же борьба с иностранными словами типа домофон, мегафон, микрофон. И правильно. Патриотическое воспитание этих мужиков в действии. Матюгальник – это слово ближе их менталитету, хоть и "менталитет" тоже слово басурманское. А чем заменить? Психологическим чем-то? Тоже чужое, другоязычное. Скажем, матюгальник – это слово ближе российской душе, чем домофон, мегафон, микрофон…

Ну, да ладно… Вернусь к событию (не "сюжету" же). Ребята скучковались у подъезда. Толкают друг дружку. Каждый норовит в пупочку пальцем ткнуть.

– Мужики, не научно. Видишь, здесь цифра не соответствует квартирам в подъезде. Посмотри, какие здесь квартиры.

Посмотрели. Привели в соответствие номер на табло домофона с возможной квартирой. Один нажал на кнопку – тот, что ближе стоял, иль шустрее всех был. Нет, пожалуй, шустрее тот, кто оттолкнул первого и прижал с решительным видом, не допускающим альтернативного давления со стороны соседа. (Альтернатива – слово, которое также стало бытовым со времен первых перестроечных выборов.) Собственно, никто и не успел оттолкнуть – из решеточки домофона раздался голос, опрощающий пришельцев.

В ответ радостный смех полный счастливым сознанием собственного превосходства:

– Парень, хватит спать. Счастье проспишь, выходи потолкуем. – И еще пара слов чисто русских, вполне патриотических.

– Тьфу. Идиоты. – И домофон отключился.

С сознанием собственной силы и исключительности этот небольшой отряд двинулся к следующему подъезду.

– Не, мужики, больше не надо. А если он с балкона увидит, что мы здесь остались – ментов вызовет. Стая снялась и скатилась с этого фронта действия.

Иссакыч проснулся от противного жужжания домофона и лая собаки.

– Кого это черт несет.

– Да спи ты. Хулиганье развлекается. Ясно же.

Снова раздались тревожные звуки и снова залаяла собака, уставясь на приборчик с видом непостижимой уверенности, что там и запрятан недруг.

– А может, кому плохо? Может, кто из соседей?

– Позвонили бы. Да, хулиганье. Лежи. Спи.

– Нет. Нельзя. Вдруг. – Уже на ходу, уже на пути к двери.

– Кто? Кто там?

– Ну! Я ж говорила хулиганье. Давай спать. У тебя завтра есть операция?

– Уже сегодня.

– Ну, вот видишь. Ложись.

– Сейчас. Посмотрю с балкона.

– Ну, что за дела! Зачем? И так все ясно.

– А вдруг по другим подъездам пойдут. Тогда надо милиции сказать. Перебудят всех.

– Вот только и ждут, чтобы ты их засек. Спи.

С балкона он уже, разумеется, никого не увидал.

Ватага с сознанием собственной силы и превосходства, уже приобрела самосознание шайки. Долго ли увериться в собственной власти над окружающим, пусть маленьким, но миром.

Навстречу шли двое парней. Количество переходит в качество, может, и не думали так, но брюхом чувствовали реальность этой догмы, уходящей идеологии.

– Эй, мужики! Дайте закурить, – двинулись к прохожим маленькой когортой эти солдаты времен упадка Римской империи.

– Я тебе, бля, дам закурить, падла.

Мальчишки не остановившись, кинулись всем стадом на двоих. У тех в руках сверкнули ножи и ближайший парнишка тотчас с криком упал. Остальные, как бы с полным отсутствием того физического явления, что называется инерцией, в то же мгновение побежали в разные стороны от места короткого боя. Если это можно назвать боем?

Бред какой-то. Победители несколько раз со злобой стукнули лежащего ногами по корпусу и тоже побежали. Мальчик лежал не двигаясь, Вскоре, из-за угла появился еще один из птенцов стаи. Он подошел, увидел кровь: – Парни! Сюда! Кровь! Убили? Никого. Мальчик кинулся к автомату – благо он был тут же. Вскоре показалось еще несколько ребят. Кто-то убежал совсем.

На этот раз звонок был телефонный. И собака к этому отнеслась спокойно. Привыкла, не лаяла. Ей, что ночь, что ясный день, как писал Твардовский. Телефон – это норма, это жизнь.

– Ну, что за ночь! Не подходи. Впрочем…

– Наверное, больница. Слушаю.

– Не спите, Барсакыч?

– Конечно. С какой стати я буду по ночам спать.

– Барсакыч. В операционную зовут.

– Что там у вас?

– Вадим Андреевич просит. Мальчишку привезли с ножевым ранением. И ушибы, разрывы. Там, вроде, внутри.

– Ну и что? Не справляются?

– Так все ничего. Но чего-то там ему нужно. Точно не знаю.

– Сейчас еду.

Борис Исаакович начал влезать в брюки.

– Что, Борь, ехать надо?

– Угу. И не пойму чего надо. И не спал совсем. Работничек!

– Что за ночь, действительно. То одно то другое.

– А я, разумеется, хочу бегать и скакать. Вадим сегодня. Он человек ответственный. Зря не позовет. Ну, пока.

Это он говорил уже в дверях.

Вообще-то, он любил ездить в машине по пустым улицам. Быстрая езда ему не нравилась. Самый кайф, как он любил говорить, когда плавно катишься по улице, по сторонам смотришь и ничто тебя не гонит вперед. Верней, никто не гонит. А то ведь несутся со всех сторон коллеги по дорожному лету и невольно включаешься в гонку, которая чаще всего не нужна. Но бегущий рядом, сзади, впереди, вокруг коллектив понуждает к общим действиям на одном уровне. Вот сейчас все условия для такой сладостной плавности, да истинная нужда гонит. Зато после операции, если ночью возвращаешься – плыви себе с оглядкой, получай свой кайф. На этот раз, наверное, кончат они поздно. Точнее рано. Не будет смысла ехать домой досыпать.

– Что у вас, ребята?

– Переодевайтесь, Борис Исаакович, мойтесь.

– Уже переоделся. Сейчас… А что у вас?

– Разрыв селезенки. Но это ладно, убрали. А вот полая вена, сквозное ранение. Ее трудно зашить. Неудобно. Пришлось звонить…

– Полая?! Это да…

Борис Исаакович уже мылся. Перед тем, как занять место у стола, он, уже намывшись, в стерильном халате и перчатках, подошел к голове больного.

– Молоденький совсем. Мальчишка. Как они теперь называются? Тинеджеры что ли? Лезут всюду. Бледный какой. Много крови потерял?

Ответа на свой вопрос он и не ждал. И так все ясно. Он занял место и начал работать.

По ходу дела они перебрасывались словами то по делу, то отвлеченно.

Когда главное было сделано и началось спокойное зашивание, Борис Исаакович стал сетовать на сегодняшнюю ночь.

– Какой к черту я оператор – вся ночь идиотская. То хулиганье в домофон дудели, то порядочные люди из операционной.

– Идите, Барсакыч. Мы зашьем сами.

– Смысла домой ехать уже нет.

– А вы у себя в кабинете поспите. А мы разбудим.

– А сколько крови он потерял?

– Много, Борис Исаакович. Надо бы еще подлить, да нету. Со станции, что было привезли, а больше нет.

– А какая группа?

– Третья положительная.

– Моя. Ну, так возьмите немного. Много не дам, – засмеялся. – У невыспавшегося же можно.

– Можно. Но у старого нельзя. В этом плане, по крайней мере, вы в тираж вышли.

– Шутить начали. Нет, так нет. Пошел спать… А то б как Маугли я б ему… Мы одной крови… Нет так нет… Спать, спать хочу.

Днем он подошел к парнишке, который, хотя был и в приличном виде, но все еще находился в реанимации.

Бледный. Но давление держал. Свертываемость нормальная. Мочу давал. В сознании…

В ясном сознании.

– Ну, что, тезка… Тебя, оказывается, также зовут, Борисом. Ну как, оклемался?

– Больно.

– Избили? Подрались?

– Не помню.

– Пьяный что ли был?

– Нет. Гуляли. А как вас называть?

– Я ж говорю Боря. Борис Исаакович.

Мальчик после наркоза, кровопотери, операции, нервного шока – себя, по-видимому, плохо контролировал. Глянул на доктора и отвернулся.

– Иссакыч?!

– Не расстраивайся, дорогой. Мы все равно одной крови. Хм.

Имя у нас одно. Иссакыч потащился из реанимации. А может, ему показалось…

А на дорогах сейчас полно машин. Опять гнать, опять дорожный лёт, спешка, суматоха, суета. Не покатишься плавно, не поглядишь на мир вокруг, не разглядишь сразу, что вокруг творится.