Текст книги "Кровавый след бога майя"

Юлия Алейникова
Кровавый след бога майя

Глава 1

Санкт-Петербург, 2016 год

– Да, не повезло мужику. – Никита Стрешнев осмотрел лежащее на рельсах тело.

Мужику действительно не повезло. От него остались только ноги и кусок ниже поясницы.

Платформу поселка Репино заливало июльское солнце. Густой аромат сосновой смолы смешивался с запахами залива, скошенной травы и жареной рыбы. Никита щурился от нежаркого утреннего солнца, неуместно улыбался и думал, как здорово будет после осмотра места происшествия окунуться разок-другой.

Тело около пяти утра обнаружил первый пассажир. Молодец, не грохнулся в обморок и быстро сообщил куда надо. Движение электричек перекрыли, и теперь пассажиры и просто любопытные толпились возле платформы и гудели, как пчелы в улье.

– Не знаете, полиция уже выяснила личность убитого?

– Откуда же, голубушка? Вон они стоят, у них и спросите.

Личность убитого пока не выяснили. В карманах брюк не было ни документов, ни личных вещей. Телефон, судя по деталям, в момент смерти погибший держал в руке. Единственной зацепкой оказался ключ – довольно простой, с бирочкой, на которой от руки был выведен номер шестнадцать. Такие обычно выдают в гостиницах и пансионатах.

– Никита, – окликнул его капитан Мирошкин. – Обойди местные отели и пансионаты, выясни, чей ключ, и на всякий случай составь список отдыхающих в шестнадцатых номерах. И не тяни.

– Игорь Сергеевич, да здесь работы на неделю! Это ж Репино – на каждом шагу то пансионат, то отель, то мотель. А может, он вообще не из Репина, а из Комарова.

– Да, и вот еще что. – Капитан его как будто не расслышал. – Сфотографируй уцелевшую часть тела – пригодится. Кроссовки крупным планом возьми: модель не типичная, может, по ней кто опознает. И начинай с пансионатов попроще. Ключик, сам видишь, явно не из дорогого отеля.

– У нас не номера, у нас коттеджи, – добродушно улыбнулась администраторша Дома творчества композиторов. – Шестнадцатый номер вон там, за кустами, ближе к забору.

– Ключ ваш? – Никита достал из кармана вещдок.

– На глаз трудно сказать. У нас везде разные замки, потому что ремонт делали в разное время. Можно сравнить с дубликатом. – Она кокетливо поправила рыжую челку.

– А кто остановился в шестнадцатом, не помните?

– Как не помнить. У нас здесь все свои, чужих почти не бывает. В шестнадцатом Барановский живет, Владислав Юрьевич.

– Он сейчас на месте, не знаете?

– Понятия не имею. Погода хорошая, может, на пляж ушел. Мы за постояльцами не следим. – Рыжая администраторша сходила в подсобку и вернулась, вертя в руках оба ключа. – Вроде похож. Хотите, сходим проверим, заодно узнаем, дома ли Барановский. Да, а почему вы его ищете, случилось что-нибудь? – сообразила она наконец.

– Ничего особенного. Просто нашелся ключ в одном месте, теперь нужно выяснить, кто обронил.

– Барановский мог где угодно обронить, он такой. Растяпа, одним словом.

Для порядка они постучали в дверь домика номер шестнадцать, но никто не отозвался. Она вставила ключ в замочную скважину, и он вошел без всяких усилий.

– Выходит, наш.

– Выходит, ваш, – согласился Никита. – Опишите, пожалуйста, вашего постояльца.

– Рост выше среднего, светловолосый, упитанный. Вообще у него вид законченного недотепы. Не мужик, а тряпка.

– А лет ему сколько?

– Около сорока с хвостиком. Нужно в журнале регистрации посмотреть.

– Скажите, это его ноги? – Никита открыл в смартфоне фотографии.

– Ноги? – Администраторша развеселилась, наверное, приняла вопрос за шутку. – Нет, ноги я вряд ли узнаю. Знаете, здесь его сестра отдыхает, лучше вам с ней поговорить. Отношения у них не очень, но брата она должна узнать.

Администраторша пошла разыскивать сестру погибшего, а Никита стал звонить начальству: похоже, с личностью убитого разобрались.

– Вы из полиции?

– Секунду. – Капитан Мирошкин обернулся на голос, сделал знак, призывающий подождать, и продолжил в трубку: – Стрешнев, двигай на пляж и опроси там народ, когда последний раз видели Барановского. На территории я сам пока. Слушаю вас. – Он поднял глаза на даму, задававшую вопрос.

– Я знаю, кто это, – спокойно проговорила она.

Перед Мирошкиным стояла особа неопределенного возраста, неопрятно одетая, некрасивая, в немодных очках с толстыми линзами.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Агнесса Юрьевна Барановская. Владислав – мой брат по отцу. – Из-за толстых линз на капитана смотрели невыразительные глаза. Косметикой Барановская не пользовалась, расческой, кажется, тоже. Серо-седые похожие на спутанную проволоку волосы лежали на голове комом.

– Ваш единокровный брат, я правильно понимаю? Как вы узнали его на фото?

– Видела его вчера вечером в этих самых кроссовках и брюках. Он в них ходил, кажется, все время. Кроссовки у него старые, брюки тоже, вряд ли у кого-то в окрестностях имеется такой же комплект. – В устах Барановской, облаченной в бесформенный балахон бурого цвета, модная критика звучала несколько неуместно. Может, это пренебрежение внешним видом у них фамильное?

Капитан Мирошкин изучающе уставился на нее. Он вообще с недоверием относился к людям творческих профессий, а к этой неряшливой мадам испытывал откровенную антипатию.

– Значит, последний раз вы видели брата вчера?

– Знаете, я не помню, когда точно это было – вчера или позавчера.

– Неужели так трудно вспомнить? Вы же ходите завтракать и обедать в столовую. Если не на территории, то хотя бы там вы должны были столкнуться.

– Знаете, мне некогда смотреть по сторонам, я работаю над книгой. Хотя вы вряд ли понимаете, какой сосредоточенности это требует. Здесь не санаторий, как вы могли подумать, сюда приезжают не только отдыхать, но и работать. Как ни удивительно, некоторым это удается. – Она с неудовольствием проводила взглядом двух пожилых дам, которые кружили по аллее, явно сгорая от любопытства. – Я по территории не слоняюсь, а во время завтрака по сторонам не глазею.

– Хорошо, допустим. – Мирошкин решил пока не злить свидетельницу. – Расскажите, пожалуйста, о вашем брате. Кто он, чем занимается, когда приехал в Дом творчества и так далее. – Он кивнул на ближайшую лавочку под соснами. – Давайте присядем?

– Не стоит. Мой рассказ много времени не займет. Барановский Владислав Юрьевич, сорок шесть лет. Не женат, детей нет. Живет один. Мать с третьим мужем десять лет назад уехала на ПМЖ в Израиль. Работает в консерватории, доцент кафедры оркестровки и общего курса композиции. Он сын моего отца от второго брака. По этой причине, как вы понимаете, особенно близки мы не были. Встречались на кладбище в день рождения отца и в день памяти. Иногда в консерватории и еще здесь. Общением назвать это нельзя – просто раскланивались.

– Вам неизвестно, что он делал вчера вечером на станции?

– Откуда мне знать?

– Когда он ушел из Дома творчества, вы тоже не знаете? – Барановская молча кивнула. – У покойного были друзья, женщины, другие родственники?

– Женщин он всю жизнь сторонился, друзей, насколько мне известно, нет. Из близких родственников только мать.

– А из дальних?

Агнесса нахмурилась.

– Я. Еще дядя Леня. Вообще-то он приходится нам с Владиславом двоюродным братом, но разница в возрасте большая, и мы называем его дядей. Еще Ленины жена и дочь. Родственников со стороны матери у Владислава нет. Хотя здесь я могу ошибаться.

Что ж, если все сказанное этой неприятной особой подтвердится, дело можно будет не открывать. Пока все указывает на несчастный случай. Капитан Мирошкин несколько повеселел и двинулся на поиски своей команды.

Весть о гибели одного из отдыхающих уже разлетелась по Дому творчества, и композиторы, точнее, члены их семей теперь толпились на центральной аллее и бросали взволнованные взгляды в сторону капитана с Агнессой.

– Такой милый, интеллигентный человек – и такая участь.

– Да-да, ужасный конец. Хорошо хоть детей сиротами не оставил.

– Действительно, он же совершенно один жил. Интересно, кому достанется коллекция? Это же огромная ценность!

– Коллекция? – Капитан притормозил и обернулся к пожилому господину в гавайке и светлых брюках.

– Именно. Эту коллекцию еще дед Владислава Юрьевича собирал. Там есть подлинные шедевры, поверьте мне. – Пожилой господин явно был рад возможности продемонстрировать свою осведомленность. – Конечно, я давно ее не видел, но не думаю, чтобы Владислав Юрьевич решился что-то продать. Он очень дорожил семейными реликвиями.

– Простите, а как давно вы знакомы с покойным? – Надежда на простое дело таяла на глазах. – Прошу прощения, я не представился. Капитан УВД Мирошкин Игорь Сергеевич.

– Очень приятно, Дмитрий Гаврилович Никонов, член Союза композиторов, заслуженный деятель искусств.

– Вы, Дмитрий Гаврилович, начали говорить о коллекции. – Капитан увлек свидетеля в сторонку.

– Да, это выдающееся собрание. Владислав Юрьевич унаследовал его от отца, а тот – от своего отца. Основной вклад, как мне кажется, внес именно Юрий Николаевич. Неужели не знаете? Маститый советский композитор, можно сказать, классик. Его песни пела вся страна. Как же, «Товарищ фронтовик, на тех дорогах»?.. Или вот: «Споем перед стартом, друзья-космонавты». А «Песня летит над полями, в небо поднимается она»? Не может быть, чтобы вы не помнили!

– Да, что-то такое было в детстве, – кивнул Мирошкин. – Значит, отец убитого был известным композитором и оставил ему коллекцию. И что за коллекция?

– Живопись. В основном работы русских художников, но есть, знаете ли, и европейские мастера. Помню восхитительный эскиз Мане, а еще Пикассо и Дали. В Советском Союзе многие и имен таких не знали. Да, Юрий Николаевич был тонким ценителем. У него и квартира больше напоминала музей, чем жилье.

– Я так понимаю, вы были хорошо знакомы с покойным? – Мирошкин незаметно подвел своего информатора к лавочке.

– Да что вы! Я был простым студентом, когда Барановский уже гремел на всю страну. Но да, впоследствии мне посчастливилось даже бывать у него.

– А его сын? Вы дружили? – не сдавался капитан.

– Видите ли, наш петербургский музыкальный мир не так уж велик, и Дом творчества – это Мекка, куда мы все стекаемся. Здесь росли наши дети, здесь творили, рождались шедевры! – Глаза заслуженного деятеля искусств светились восторгом. – Да, мы знакомы с Владиславом, как все здесь знакомы между собой. Но не более того. Все же разница в возрасте, и потом, Владислав Юрьевич всегда был довольно замкнут. Кстати, – встрепенулся Никонов, – здесь же сейчас его сестра, Агнесса Юрьевна. Побеседуйте с ней.

– Да, я слышал, она его единственная родственница. – Капитан решил изобразить простодушие.

– Не совсем. Есть еще Леонид Аркадьевич, племянник Юрия Барановского. Сын его сестры – Каргин-Барановский Леонид Аркадьевич. Но сейчас его здесь нет.

– Тоже композитор?

– Не совсем. Конечно, он что-то пишет. Но, скорее, он все же исполнитель, а еще точнее, администратор. Простите, сейчас это называется «продюсер». Он директорствует в нескольких музыкальных коллективах, и сам, насколько мне известно, уже не выступает.

Мирошкин поблагодарил и церемонно откланялся. «Мане, говорите? Пикассо?» – бормотал он, направляясь к следственной бригаде.

– Игорь Сергеевич, поехали? Тело увезли, криминалисты работу закончили. Гриша все что можно собрал. – Никита от нетерпения переминался у машины.

– Рано, – коротко бросил капитан. – Вот что: я сейчас еще раз побеседую с Барановской, а вы опросите персонал – кто приезжал к покойному в гости, с кем он общался и так далее.

– Войдите, – пригласил нелюбезный голос, и Мирошкин протиснулся в тесный коридор.

Пока было не очень ясно, какая манера лучше подойдет для разговора с Агнессой Барановской.

Дочь знаменитого композитора с таким необычным красивым именем должна была, на его взгляд, выглядеть иначе. Ладно, пусть не красавица, но это просто пугало какое-то.

– Что, не нравлюсь? – Барановская как будто читала его мысли. – Да, не Брижит Бардо. В моей жизни все как в сказке. В злой сказке. – Она криво усмехнулась и подняла голову от своих бумаг. – Отец был талантлив, мать красива, а я лицом пошла в отца, а талантами – в мамочку. Получилась уродливая бездарность.

От такой откровенности Мирошкин растерялся.

– Но все это давно не важно. – Барановская закурила. – Так что вы хотели?

Капитан откашлялся.

– Мне стало известно, что ваш брат был владельцем весьма ценной коллекции произведений искусства.

– В некотором роде.

– Не понял.

– После смерти отца коллекция действительно продолжала храниться в квартире, где жили Лариса с Владом. Лариса – это вторая жена отца, – с кислой миной пояснила Барановская. – Фактически коллекция принадлежит всей семье – мне, Владиславу и Леониду в равных долях. Так что да, Владу она тоже принадлежала. Одна из лучших частных коллекций в Петербурге. На момент гибели отца – одна из лучших в стране.

– Теперь, после смерти Владислава Юрьевича, его доля перейдет в вашу собственность?

– Вероятно. Или будет поделена между мною и Леней. Если, конечно, Влад не завещал ее какому-нибудь музею. – Барановская равнодушно выпустила дым. – Поймите, мне сорок девять лет. Большая и лучшая часть жизни позади. Перевезти картины в собственную квартиру и любоваться ими зимними вечерами – такая перспектива меня занимает мало.

– Кого еще интересовала ваша коллекция? Может быть, не вся, а отдельные работы?

– Понятия не имею. – Она пожала плечами.

– У кого-нибудь есть полная опись собрания?

– У нашего поверенного. Юридическая фирма «Кони и сыновья» вела дела нашей семьи с конца XIX века. В советское время она, понятно, так не называлась, но нашими делами занимались постоянные нотариусы, адвокаты, юрисконсульты. У отца был свой каталог, подозреваю, что Влад его бережно хранит. Кажется, у меня тоже был экземпляр – нужно поискать в городской квартире.

– Хорошо, к этому вопросу мы еще вернемся. – Мирошкин сделал пометку в блокноте. – Скажите, были ли у вашего брата недоброжелатели или завистники? Вы понимаете, к чему я веду.

– Да здесь за каждым кустом по завистнику и недоброжелателю! – зло усмехнулась Барановская. – Взгляните в окно. Видите этих милых старушек? Их мужья – заклятые враги. Сейчас они в городе бьются за место завкафедрой. Три года назад один завалил на экзамене внука своего оппонента за то, что тот напечатал разгромную статью о бездарных сочинениях первого. И так до бесконечности. Эта война длится десятилетия. Пока мужья в городе плетут интриги, их жены сидят здесь и не выпускают друг друга из поля зрения в надежде проникнуть в планы врага. Нет, внешне все благопристойно: никто никого не душит, не оскорбляет, все удивительно милы и вежливы. Проклятое двуличие! Видите того здоровяка с бородой? Вон тот, что курит недалеко от крыльца. Так вот, он не так давно вернулся из Европы – руководил там одним оркестром. Присмотритесь, как у него дрожат руки. Это результат общения с товарищами по цеху уже на родине. Продолжать или достаточно?

– Хотите сказать, что все вокруг потенциальные убийцы? – прищурился Мирошкин.

– На убийц, пожалуй, тянут не все. Но, – Барановская скривилась, – кто знает.

– А мотивы?

– Как у всех: жадность, зависть, любовь. Хотя, пардон, любовь здесь точно ни при чем. Влад был аскетом, романы не по его части.

– У него что, и девушки никогда не было? – Мирошкин не мог скрыть изумления.

– Насколько я знаю, нет. Но об этом вам лучше узнать у кого-нибудь другого. Как я уже сказала, мы не были близки.

– У кого же узнать?

– Понятия не имею, – равнодушно пожала плечами Агнесса Барановская.

Глава 2

– На теле никаких следов физического насилия обнаружить не удалось. – Криминалист Григорий Сергеев протянул Мирошкину папку с заключением. – На платформе тоже ничего – ни следов драки, ни других зацепок.

– Так, братцы-кролики, надо искать свидетелей. – Мирошкин выразительно глянул на своих бойцов. – Пройдитесь по поселку, постойте на платформе – поспрашивайте, кто ехал в тот вечер в город последней электричкой. Машиниста надо найти – не верю, что он не почувствовал, что на рельсах что-то лежало. Может, что-то и видел, когда к платформе подъезжал. Илья, пускай Стрешнев ищет свидетелей, а ты начни с машиниста.

Теперь, когда рядовой состав занят делом, можно и поразмышлять. Мирошкин включил кофеварку и довольно крякнул. Капитан был сластеной. Этой слабости он стеснялся, считал ее женской, но побороть себя не мог. Сейчас он достал из шкафа коробку конфет и засунул в рот сразу три.

Телефонный звонок прервал его размышления.

– Игорь Сергеевич, к вам Каргин. Да слышу я, – куда-то в сторону сказал дежурный. – Каргин-Барановский.

– Запускай. – Капитан поспешил ликвидировать следы так и не начавшегося пиршества и потянулся за пиджаком. Если хочешь добиться от свидетеля или подозреваемого уважения, встречай его в застегнутом на все пуговицы пиджаке – этого правила Мирошкин придерживался все годы, что работал в правоохранительных органах.

– Разрешите? – Голос был бархатистым, оперным – такие встречаются не часто.

На пороге появился пожилой, но еще весьма бодрый джентльмен в светлых брюках, синем клубном пиджаке и дорогих итальянских ботинках.

– Вы позволите? Леонид Аркадьевич Каргин-Барановский. – Гость с любопытством огляделся. Ни тревоги, ни напряжения – вероятно, с таким же непринужденным видом он входил в фойе театра или в ресторанный зал.

Чувствовалось, что Каргин-Барановский любит выходить в свет.

– Прошу, присаживайтесь. – Капитан с интересом разглядывал вошедшего. Каргин-Барановский был бодр, подтянут – такой вполне мог столкнуть племянника с платформы, если у него, разумеется, имелся мотив. Это капитану Мирошкину и предстояло выяснить.

– Вы, конечно, догадываетесь, по какому поводу вас сюда пригласили?

– Разумеется! Смерть Влади. Очевидно, мне как старшему в семье придется взять на себя подготовку похорон. Консерватория, безусловно, поможет, хотя бы с гражданской панихидой, но основные хлопоты на мне. – Каргин печально кивнул. – Я еще не был в морге, но, судя по всему, хоронить придется в закрытом гробу? – Он вопросительно приподнял бровь. – Ужасная история. Хорошо, что у Ларисы здоровое сердце. Хоронить сына – большое испытание, а ее трудно назвать сильной женщиной.

– Вы хорошо ее знаете?

– Разумеется. После дядиной смерти я много помогал им с Владей. Конечно, не деньгами – они были обеспечены и могли безбедно жить многие годы. Но одинокая женщина с ребенком всегда нуждается в поддержке. Кого-то попросить, куда-то устроить, что-то достать. Да, сейчас это кажется дикостью, но лет сорок назад слово «достать» было понятно каждому.

– Правильно ли я понимаю, что вы были близки с покойным и часто у него бывали?

– Этого я бы не сказал. Владя в отличие от родителей в компаниях не нуждался. – Леонид Аркадьевич тряхнул седой шевелюрой. – Дядя Юра обожал гостей и был душой любого застолья. На моей памяти это был самый хлебосольный хозяин, а я, молодой человек, уж поверьте, повидал многих. Дом всегда был открыт и при Наталье Романовне, это первая жена дяди Юры, и при Ларисе. А Владя совсем другой. Не имею представления, в кого он такой уродился.

– Значит, отношения с покойным у вас не складывались? – Капитан намеренно передергивал.

– Да что вы! Отношения были прекрасные, просто Владя жил затворником. Он даже женат никогда не был! Сомневаюсь, были ли у него вообще романы. – Дядя покойного произнес это с таким видом, как будто именно романы делают человека полноценным членом общества, из чего Мирошкин сделал вывод, что сам Каргин-Барановский точно ловелас.

– Вашему племяннику принадлежала часть ценной коллекции произведений искусства. Кому она достанется теперь?

– Видимо, родственникам. – Леонид Аркадьевич пожал плечами.

– Иначе говоря, вам? – Мирошкин посмотрел ему в глаза.

– Мне? – Слегка обвисшие, делающие его похожим на старого бульдога щеки Каргина нервно дрогнули. – Да нет, я же… Там Агнесса… – Кажется, только сейчас до него дошло, зачем его пригласили сюда. – Вы что же, меня подозреваете? – Голос, еще десять минут назад поражавший оперными раскатами, вдруг сел то ли от испуга, то ли от возмущения. Каргин помолчал немного, пытаясь справиться с волнением. – Я, молодой человек, на чужое имущество никогда не покушался, мне своего хватает. Часть коллекции, очевидно, перейдет в собственность единокровной сестры Владислава Юрьевича Агнессы, если, конечно, он не оставил особых распоряжений. Мне о них ничего не известно и оспаривать их, если они имеются, я не собираюсь. Наконец, у меня алиби на время убийства.

– А вы знаете, когда именно совершено убийство? – удивился капитан.

– Разумеется, как и все. Так вот, к вашему сведению, в ночь со среды на четверг я возвращался из Финляндии со струнным квинтетом. Мы выехали из Хельсинки поздно вечером, после концерта и всю ночь были в дороге. В микроавтобусе нас было семеро, нас досматривали на границе – все время я был на глазах у людей. В Петербурге мы были на рассвете, а расстались около восьми – нужно было заехать в филармонию и выгрузить оборудование. В это время, как я понимаю, Владя был уже давно мертв.

Крыть капитану было нечем: алиби у Каргина-Барановского действительно железное и проверить его ничего не стоит.

Итак, в наличии труп, ценная коллекция и родственники – основные претенденты на наследство, если, конечно, покойный не сделал на этот счет никаких распоряжений. Леонид Каргин-Барановский отбыл, оставив двойственное впечатление. Да, человек интеллигентный, располагающий, но какая-то мелочь не давала Мирошкину покоя. Что именно – он пока не разобрался, но такие разгадки приходят в голову сами, когда нужно, а сейчас стоит заняться поисками завещания покойного Барановского.

Следующий пункт – круг общения Владислава Барановского. Не может человек сорок лет прожить отшельником в большом городе, не бывает такого. Дальше – оценка коллекции. Квартиру они уже опечатали, Мирошкин лично присутствовал и видел шестикомнатные хоромы, от пола до потолка увешанные картинами. Статуэтки тоже имелись – несколько бюстов и греческая богиня, а еще старинные часы, шкатулки, да много всего. Собрание Барановских произвело на него сильное впечатление. Но вот сама квартира выглядела нежилой – какой-то пыльной, старомодной. Ни стереосистемы, ни плазменного экрана, компьютер и тот с трудом нашелся под ворохом бумаг. Комнаты были обставлены старинной мебелью, и это понятно, но на кухне обнаружился не старинный, а просто старый гарнитур, годов, наверное, шестидесятых.

Но по-хорошему с собранием Барановских нужно было что-то решать, и быстро. Коллекция имеет большую ценность, о ней известно многим – не дай бог что пропадет, не сносить Мирошкину головы. Хотя сигнализация в квартире серьезная плюс монументальные двери, современные замки и глухие окна. Не квартира, а неприступная крепость.

– Что, орлы, каковы результаты? – откинувшись на спинку кресла, поинтересовался капитан.

– Никаких, – виновато глянул Никита. – Я весь поселок перетряс – никто ничего не видел.

– А машинист?

– Тоже ничего, – нахмурился Илья. – Да, подъезжая к платформе, он почувствовал, что что-то переехал. Но паники на платформе не было, никто не кричал, хотя парочка пассажиров, по его свидетельству, садилась в первый вагон. Он решил, что ничего серьезного, мало ли какую дрянь люди бросают на пути. Может, там пакет мусорный или собака дохлая, что же, из-за каждого пустяка экстренное торможение устраивать и из графика выбиваться? Словом, плевать он на все хотел.

– А у вас что, Игорь Сергеевич? – Никита уставился на него бесхитростным взглядом.

– Тоже ничего, – буркнул капитан. – Нотариус, у которого хранится завещание Барановского, он же семейный поверенный, как его называет Агнесса, в Штатах на какой-то конференции и вернется послезавтра. У Леонида Каргина-Барановского алиби. Пока не вернулся этот самый юрист, нужно двигать в Дом творчества и дальше работать с местной публикой. Мирок у них, как уже не раз отмечалось, маленький, и все тайное рано или поздно становится явным. Поеду сам, потрясу этих деятелей искусств. Опять же Агнесса Юрьевна, главная наследница семейных сокровищ, все еще в Репине. А вы бросьте все усилия на мир коллекционеров. Узнайте, с кем общался покойный Барановский. Может, кто-то из антикваров проявлял в последнее время к собранию горячий интерес. Действуйте, орлы. Давайте так: Стрешнев продолжает искать свидетелей, а Полуновский занимается искусством, ему это ближе.

– Это еще почему? – ревниво встрепенулся Никита.

– У него сестра искусствовед.

– Добрый день, Агнесса Юрьевна. – Капитан приблизился к лавочке в сиреневых зарослях. Он намеренно застал Барановскую врасплох. Уж слишком она была выдержанной и готовой к разговору в день их знакомства. Посмотрим, что будет на этот раз.

День выдался жарким. Очередной скучный, вопящий о радости жизни день. Такими они казались Агнессе со времен консерватории. Лето и весна радовали в детстве, а потом только острее заставляли почувствовать собственную неполноценность. Подружки бегали на свидания, целовались, им объяснялись в любви, у них случались трагедии на почве неразделенных чувств, они выходили замуж, по бульварам и проспектам гуляли парочки, а Агнесса бродила отвергнутая всеми, как прокаженная. Обида и горечь всегда охватывали ее в это время года. Нелюбовь к лету она сохранила со студенческих времен на всю жизнь.

Но сегодня настроение у нее было на редкость хорошим. Агнесса даже выползла посидеть на лавочке и сейчас с удовольствием нежилась в лучах ласкового северного солнца, щуря глаза и бездумно улыбаясь. Из полусонной неги ее вывел незнакомый голос. Агнесса открыла глаза и попыталась разглядеть нарушителя покоя.

– Капитан Мирошкин. Мы с вами на днях беседовали.

– Ах да. – Она недовольно вздохнула. – Чем обязана?

– Хотел поговорить о вашем покойном брате.

– Я все уже сказала. Мы почти не общались, подробности его жизни мне неизвестны.

– Насколько я понимаю, и вы, и покойный работали в консерватории? – Мирошкин решил не отступать.

– Да, но это ничего не значит.

– По вашему собственному утверждению, музыкальный мир тесен, все на виду, а тут единокровный брат. Ни за что не поверю, что до вас не доходили слухи о нем.

– Не верите? – Агнесса усмехнулась. – Тогда поспрашивайте людей. Влад был пустым местом, о нем просто нечего было сказать.

– Хорошо. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье и о коллекции. – Капитан зашел с другого бока.

– Коллекцию собирал мой дед, профессор востоковедения, – без энтузиазма начала Агнесса. – Она формировалась с середины 1920-х годов до конца 1940-х. Когда у отца появилась возможность, разумеется, уже в зрелые годы, он пополнил ее несколькими ценными экспонатами. После его смерти коллекция перешла в нашу коллективную собственность – мою, Влада, Леонида и его матери.

– Это, простите, как? – наморщил лоб Мирошкин.

– Эта коллекция принадлежит не одному человеку, а всей семье. Мы могли распоряжаться ею и ее отдельными предметами только сообща. Продать, обменять, выставить – для всего требуется единогласное решение. Но хранится собрание целиком в доме деда, в квартире, где жил Владислав.

– Интересно. И как это происходило на практике?

– Да никак. Никто из нас не собирался ничего продавать из дедова собрания. Все мы хотели сохранить его в целости. Иногда мы выставляем отдельные предметы, но только в серьезных музеях и галереях и с гарантией абсолютной сохранности.

– Выходит, Владислав Юрьевич был в вашей семье кем-то вроде штатного хранителя?

– Можно сказать и так. Но это все не означает, что мы часто встречались или устраивали ревизии. У нас есть доверенное лицо, я уже говорила. Этот человек занимается делами коллекции: ее сохранностью, выставками, договорами со страховщиками и прочим.

– Вероятно, такие услуги недешево стоят? – Мирошкин как бы невзначай скользнул глазами по убогому наряду собеседницы.

– Эти услуги в основном окупаются выставками. Однажды нам пришлось продать старинную табакерку, и это надолго решило вопрос с оплатой поверенного.

– С Леонидом Аркадьевичем вас, вероятно, связывают более близкие отношения, чем с Владиславом?

– Если считать единицей отсчета наши отношения с Владиславом, то у меня даже с местным сторожем они более близкие, – съязвила Агнесса. – За последние две недели мы со сторожем беседовали чаще, чем с Владиславом за последние двадцать лет.

Любопытная семейка.

– А у Леонида Аркадьевича с Владиславом сложились отношения?

– Думаю, примерно так, как и у меня. Хотя дядя Леня в силу своей природной общительности интересовался им больше. Поздравлял с праздниками, иногда приглашал в гости – кажется, безуспешно. Сам Леня тоже у него бывал.

– Откуда вам это известно, если вы не общались с братом?

– Дядя Леня рассказывал. Звонил и отчитывался: «Вчера заезжал к Владиславу, у него все в порядке».

– Что ж, если вам больше нечего добавить, благодарю, что уделили мне время. – Капитан поднялся.

Не хочет Барановская откровенничать – не надо, обойдемся без нее. Вон сколько народа шныряет за кустами, и у каждого ушки на макушке.

– Добрый день, Дмитрий Гаврилович! – Капитан отыскал своего недавнего собеседника.

– А, господин полицейский! Здравия желаю. – Композитор устроился в пластиковом кресле у коттеджа. – А я вот новости просматриваю. Внучка планшет подарила, так я, извольте видеть, даже газеты перестал покупать: все здесь. А как ваше расследование? Нашли хулигана, который толкнул Владислава Юрьевича под поезд?

– Пока нет. Но ищем.

– А ко мне по какому вопросу? – Он сдвинул очки на кончик носа.

– Вы хорошо знакомы с семьей Барановских, вот я и понадеялся, что расскажете о них, – попросил капитан, присаживаясь на ступеньки коттеджа.

– Не согласен с формулировкой. Я знаю не семью, а о семье.

– Хорошо, пусть так.

– Семьей этих людей назвать сложно. Семья – это же не просто кровная связь, это еще душевная теплота, близость. У Барановских этого не было. Не стало после смерти Юрия Николаевича. Ольга Николаевна, мать Леонида, была женщиной сухой, она не смогла сплотить семью после смерти брата. Агнесса и Владислав – дети от разных браков и никогда не были близки. После смерти отца они, кажется, вообще не общались.

– Давно умер Юрий Барановский?

– Лет сорок назад, Агнесса и Владислав были еще детьми. И знаете, после его смерти как будто проклятие какое-то нашло на весь род.

– В каком же это смысле?

– В самом прямом. Юрий Барановский был популярным композитором и ярким человеком. Открытый дом, множество друзей, ученики, поклонники, семья, дети. Он дважды был женат, слыл дамским угодником, красиво ухаживал, защищал друзей, восстанавливал против себя недругов. У него была красивая, полноценная жизнь. Сестра Юрия Николаевича тоже была женщиной успешной, хотя и несколько в иной области – сделала карьеру по партийно-профсоюзной линии. Они с братом поддерживали близкие отношения, Юрий Николаевич всегда относился к племяннику как к сыну. Одним словом, это была дружная семья, но после его смерти все распалось. Бывшие жены Юрия Николаевича устроили свою жизнь. А вот его дети выросли какими-то, как бы сказать точнее… Неполноценными, что ли?