Текст книги "Клад последних Романовых"

Глава 9

Декабрь 1926 г. Ленинград

Стояла середина декабря. Поезд пришел в Ленинград ранним утром, и Евгений Степанович, пройдя по темному заснеженному перрону, миновав гулкие своды вокзала, вышел на хорошо знакомую Знаменскую площадь.

Полковник стоял на тротуаре и вглядывался в слабо освещенную фонарями, выбеленную снегом площадь, и глаза его наполнялись прозрачной соленой влагой. Десять лет прошло с тех пор, как покинул он этот город, всего десять лет, а словно целая жизнь. Нет больше могучей империи, нет России, есть государство со странным названием РСФСР. Нет больше города Санкт-Петербурга, есть Ленинград.

Сквозь застилавшие глаза слезы он смог рассмотреть памятник Александру III, его конь так мощно и упрямо упирал свои копыта в гранит, так своевольно изгибал шею, что большевики, очевидно, не смогли сдвинуть изваяние с места. Евгений Степанович перекрестился с поклоном Знаменской церкви и напрямик, через площадь направился к «Большой Северной» гостинице. Денег у него было немного, но ночевать зимой на вокзале было немыслимо. Странно пустынно выглядел город в утренний час. Не суетились возле вокзала крикливые извозчики, встречая прибывающих, а сонно дремали в сторонке несколько кляч, впряженных в захудалые экипажи. Не тренькали звонками трамваи, а вяло проскрипел по рельсам один вагон. Мертвым и пустынным выглядел некогда шумный, процветающий город, столица гордой империи. Голод и перенос столицы в Москву обескровили его, обезлюдили, и все же он был жив.

Умывшись ледяной водой, другой гостиница не предлагала, Евгений Степанович вышел в город, провожаемый пристальным взглядом управляющего, или как их теперь называют, при Советах? Евгения Степановича не покидала уверенность, что при всей скромности его натуры сведения о его заселении в гостиницу будут сегодня же переданы в ГПУ, а потому был озабочен не только розысками доверенных лиц, но и поиском менее приметного пристанища. А впрочем, где оно, неприметное, если вся страна живет под недремлющим оком?

Первым делом Евгений Степанович решил направиться на канал Грибоедова, там перед самой Февральской революцией в собственном доме проживал камергер Его Величества граф Волоцкий. Возможно, кому-то из ныне проживающих по адресу известна судьба домовладельцев? Например, дворнику.

Дворника Евгений Степанович увидел издали, тот с очевидной ленцой скреб тротуар перед домом.

– Здорово, – подходя к дворнику, поприветствовал Евгений Степанович, намеренно выбрав простоватую манеру обращения. – Слышь, мужик, ты, что ль, местный дворник будешь?

– Ну я. А тебе чего? – утирая нос огромной заледенелой рукавицей, поинтересовался дворник, небритый мужик со следами регулярных попоек на лице.

– Да я вот дружка своего ищу. Жил здесь когда-то по пятой лестнице, окошками во второй двор, лет шесть назад, – с мечтательным видом оглядывая дом, проговорил Евгений Степанович.

– По пятой, говоришь? Окнами во двор? Шесть лет назад? Хе, да кто ж их всех упомнит? – чиркая огромными заплатанными валенками по мостовой, проговорил дворник, вслед за Евгением Степановичем взглядывая на украшенный масками львов и барочными раковинами фасад. – Кто их всех упомнит? – повторил он. – Сегодня тут один проживает, завтрева другой, понапихали людев, как селедок в банки, в прежние-то квартиры. Вон, квартира генеральши Хохряковой, что на третьем этаже, аккурат над хозяйскими апартаментами, раньше в ней кто жил? Генеральша с племянницей, ну и прислуга, а теперь? В кажной комнате по шесть человек понапихано, а то и поболе. Кого тут запомнишь?

– А что с генеральшей-то стало? – ввернул подходящий вопрос Евгений Степанович, доставая папиросы и будто в задумчивости протягивая сторожу пачку.

– С генеральшей-то? – с удовольствием закуривая на дармовщинку, переспросил дворник. – Так а что и со всеми – то ли за границу утекла, то ли расстреляли.

– И хозяева туда же?

– Хозяева? Неужто их знал? – прищурился на один глаз дворник.

– Откуда б мне? – весело тряхнул головой Евгений Степанович. – Куда нам в такие хоромы с солдатским рылом.

– М-м, – протянул неторопливо дворник, не снимая подозрений. – Солдатским, говоришь?

– А то. Меня еще в пятнадцатом году так контузило, милый мой, до сих пор головными болями маюсь, а через полгода руку едва не оторвало, вона до сих пор еле ходит. – И Евгений Степанович вытянул вперед не до конца разогнутую руку и повертел ею у дворника перед носом. – Видал? А все генералы, сволочи, им капитал защищать, а мы воюй. – И сплюнул для убедительности.

– Ну-ну. Так что за знакомец-то, говоришь? – снова берясь за лопату, уточнил дворник.

– Лазовой Кондрат Иванович. С меня примерно, и годков столько же. Учетчиком работал на верфях. А?

– Лазовой? Кондрат Иванович? – закатил глаза к небу дворник. – Нет, не помню.

– Жаль. Я ему, подлецу, перед отъездом чемодан оставлял с кой-какими вещичками, а он, мерзавец, уволился, с квартиры съехал и адреса нового не прислал.

– Спер, значится? Ну, так кто же тебя научил добро чужим людям оставлять? – без всякого сочувствия спросил дворник.

– Да знаешь, работали вместе, вроде честный мужик был, а меня как на грех в командировку снарядили на Волгу и с квартиры поперли, все одно к одному, вот и попросил его присмотреть, чай, под кроватью много места не займет. А он возьми и съедь с квартиры, а меня как на грех с Волги на Каму перебросили…

– Плакал твой чемоданчик, – уверенно заявил дворник. – А то вот еще, – шепотом проговорил он, наклоняясь к Евгению Степановичу и обдавая его смесью табака и лукового перегара. – У нас бывало и не по своей воли съезжали.

– Это как?

– А так. Придут в кожанках и того… Поминай как звали. Особенно тех, которые шибко грамотные.

– Из «бывших» в смысле?

– Да не. Не обязательно. И просто грамотеев, или еще почему. Может, и тваво дружка почистили, – тихонько заметил дворник.

Евгений Степанович задумался. Разговор с дворником вышел долгий и совершенно бесполезный. Мимо них уже протопала куча народу на службу, школьники в школу, а Евгений Степанович так и не выяснил ничего стоящего.

– Слушай, тебя как зовут? – обратился он к дворнику.

– Михеич.

– А меня Степан. Я, знаешь ли, Михеич, с самого утра, как на вокзал прибыл, так и бегаю по морозу. Вон, пальцев на ногах уже не чувствую, может, нам с тобой выпить для согрева, а? Я тут вроде лавку какую-то видел, с меня водка, с тебя закуска. А хочешь – наоборот.

– Так а что тут говорить, их еще в восемнадцатом, прямо в квартире… – ополовинив бутылку, со слезами и надрывом в голосе рассказывал Михеич. – Сам-то бывший ажно царским камергером был! – поднял он вверх грязный, корявый палец. – В шубе всегда ходил, при орденах. На чай давал… – мечтательно закатил глаза дворник, – и по праздникам не забывал. Жена у него была, две дочки. Одна-то успела замуж выскочить и вроде за границу уехала. А камергера с женой и второй дочкой во время экспопри… нет, экспопри… нет. Экспоприации, вот, и расстреляли. Я там как понятой был. Полез один к дочке за ворот крестик сорвать, она закричала, а хозяин возьми да и вмажь этому хаму по рылу. Ну, тот долго не рассуждал, а сразу и пальнул. Тут жена с дочкой заголосили, ну они и их в расход. А мне сказали – коли вякать буду, то и меня вместе с ними укокошат. Ну, так я молчок, – раскачиваясь на табурете, поведал дворник.

Что ж. С камергером Волоцким все было ясно.

Оставалось еще три адреса. Фрейлина Ее Величества Армфельт проживала на Мойке. Флигель-адъютант Его Императорского Величества Шимановский и семейство Вейсбахов, графиня состояла прежде фрейлиной при государыне, а супруг ее состоял при Министерстве двора.

Евгению Степановичу было все равно, с кого начинать, а потому он решил, что ближе всего он сейчас находится к квартире Вейсбахов, а значит, так тому и быть.

И полковник направился на улицу Большую Морскую. Но теперь уже не с пустыми руками, а сразу с водкой.

В дворницкой на Большой Морской было чисто, пахло хлебом и дровами, а возле плиты хлопотала объемистая, обряженная в цветастую юбку и такой же платок, румяная и с озорным глазом баба. Евгений Степанович поспешил бутылку спрятать за спину. Не одобрит.

– Здорово, гражданочка, – поздоровался он солидно. – Мне бы дворника.

– И вам не хворать, – оборачиваясь к гостю, пожелала хозяйка, осматривая его подозрительным взглядом, словно городовой заезжего жулика. – Из жильцов будете? Что-то не припомню.

Евгений Степанович почувствовал, что потеет под шапкой. Опомнившись, он шапку снял, все же офицер, а перед ним дама, и вообще он в помещении.

– Так вы кто же будете? – не давала ему собраться с мыслями хозяйка.

– Я вот родственницу свою ищу, – пролепетал он неуверенно, судорожно соображая, как выкручиваться, и сообразил: – У меня еще в семнадцатом году тетка здесь состояла в прислугах, у графини Весбаховой. Я вот с Рыбинска приехал в командировку, думал навестить, а где искать-то, и не знаю. Может, и померла, конечно, хотя она крепкая была, у нас по отцу все крепкие, сибиряки, – нес какую-то околесицу Евгений Степанович.

– У Вейсбахов, говоришь? – прищурилась баба, и у Евгения Степановича замерло сердце – влип. Может, эта шустрая бабенка сама у Вейсбахов в прислугах была? Ох, погорел, ох, уходить надо! Если его в ГПУ потащат, а там как пить дать его биография всплывет, не вернуться ему уже назад в Рыбинск, а не дай бог еще и к Клаве с сыном ниточка потянется. И что он, дурак, про Рыбинск ляпнул, не мог соврать? – пятясь к дверям, потея, размышлял Евгений Степанович.

– Да что вы в дверях-то все толкетесь, – неожиданно успокоившись, проговорила баба и, вытянув из-под стола колченогий табурет, смахнула с него крошки передником. – Сидайте. Сейчас чаю налью, с морозу-то. Федь? Федор Лукич, выдь, человек тут пришел. Муж это мой, Федор Лукич, – пояснила она все еще топчущемуся возле дверей Евгению Степановичу. – Дворник он, еще при господах служил, может, вспомнит что про тетку вашу. А я Дарья Гавриловна. Да проходьте вы, садитесь.

Прошел, сел.

Из задней комнаты в кухню выбрался бородатый мужик в мятой, но чистой рубахе и в толстых вязаных носках.

– Прощения просим, вздремнул немного. Снегу за ночь намело, все утро чистил, сморило вот, – пояснил он смущенно, приглаживая седоватые вихры. – Федор Лукич, – представился он. – А вас как звать-величать?

– Степан Евгеньевич, – соврал, но не сильно, полковник, чтобы, если дело до проверки документов дойдет, можно было на волнение списать.

– Приятно очень. Так вы, значит, из жильцов новых будете али как?

– Да не. Тетку он свою ищет, до войны в прислугах служила у Вейсбахов. Как ее звали-то?

– А-а, тетку-то? Степанида Кондратьевна, – ляпнул первое пришедшее на ум имя Евгений Степанович.

– Степанида, говорите, Кондратьевна? – почесывая затылок, переспросил дворник. – А когда она служила-то?

– Да вот аккурат перед революцией устроилась, вроде в шестнадцатом году. А может, и в семнадцатом. Адрес-то, из письма вырванный, остался, а вот самого конверта со штемпелем и нет. А так уж и не вспомнить. Не до того было, да и давненько уже.

– И то верно, – согласно кивнул Федор Лукич. – Нет, не вспомню. У них одно время Глафира в горничных жила, а кухаркой была Евдокия, хорошая женщина, справная, порядочная, долго у них жила, а вот потом она замуж вышла за лавочника с Лиговки и съехала, и вот кто после был, не помню, – развел он большими натруженными руками.

– А может, кто из прежних жильцов ее помнит, или вот хозяева ее? – с надеждой в голосе спросил Евгений Степанович.

– Не-е. Теперя в доме и прежних жильцов-то не осталось. Кто помер, кто уехал, а кого и… В общем, не у кого спросить.

– А хозяева бывшие теперь где живут, ну, Вейсбахи эти, вот фамилия, того и гляди язык сломаешь, – посетовал Евгений Степанович.

– Хозяева? А что, могут и знать, – задумчиво проговорил Федор Лукич, и у полковника от волнения застучало сердце. – Самого-то Евгения Аристарховича, о, надо же, тезка ваш! – радостно сообразил дворник, – еще в восемнадцатом Бог прибрал, скончался от пневмонии, а вот супруга его жива. Она, как вся эта заваруха началась со сменой режима, ЧК да прочим всяким, – тут он взглянул на жену, поймал ее строгий взгляд и пугливо втянул голову в шею, – ну, в общем, когда власть в свои руки трудовой народ взял, – поправился дворник, чем заслужил молчаливое одобрение супруги, – она, Зинаида Павловна, значит, из квартиры-то и съехала, вместе с детями. Простилась со мной, рубь подарила на память. Я, говорит, Федор, теперь гувернанткой работать буду и жить у хозяев, это она-то, графиня! Фрейлина императорская, в прислуги! – возмущенно воскликнул, забывшись в очередной раз, Федор.

– Что же, вы знаете, где она сейчас живет? – стараясь держать себя в руках, спросил Евгений Степанович.

– Ну. Она мне и адресок оставила, на случай, если письма придут. И сама заходила несколько раз. Жива, здорова, – кивнул Федор.

– Федор Лукич, выручите, дайте адресок, мне только про тетку узнать, сильно не обеспокою, – просительно взглянул на дворника полковник.

– А что, можно и дать, хорошему-то человеку. Авось тетка-то и найдется.

– Очень бы хотелось, – искренне проговорил Евгений Степанович. – А то мне, признаться, и ночевать-то негде. Вещички вот утром на вокзале оставил, с тех пор и брожу.

Федор Лукич взглянул на супругу. Та молча кивнула.

– Ну, вот что. Не найдешь тетку – приходи. Много не возьму за постой, хозяйка у меня сам видишь, чистота, ни тебе клопов, ни тараканов, как у некоторых, приютим.

– Спасибо, – от души поблагодарил Евгений Степанович, поднимаясь и кланяясь, – может, и приду, коли с теткой не выйдет.

Жива, значит, графиня, радуясь, рассматривал бумажку с адресом Евгений Степанович. Жаль, что супруг ее умер, но возможно, она знает о судьбе прочих значащихся в списке хранителей. Хоть какой-то, а результат.

Зинаида Павловна, бывшая графиня Вейсбах, проживала с детьми на Кирочной улице в квартире члена Петросовета Разновского. Евгений Степанович долго соображал, как лучше ему поступить. По словам дворника, графиня состояла при детях большевистского начальника гувернанткой, – весьма забавно, если учесть большевистские лозунги. Но дело было не в этом. Удобно ли являться к графине с парадного подъезда? И вообще… Насколько безопасно являться с визитом в дом члена Петросовета?

Но поджидать Зинаиду Павловну на улице было делом бессмысленным, полковник понятия не имел, как она выглядит.

А что, если с черного хода? Постучать тихонечко, авось новые хозяева жизни не заметят. И Евгений Степанович решился.

– Кто там? – раздался из-за двери громкий, зычный голос. – Чего надо?

– Мне бы Зинаиду Павловну, – робко проговорил Евгений Степанович, понимая, что тихого визита не выйдет.

– Кого? – с удивлением переспросили за дверью, затем звякнула задвижка и дверь распахнулась.

Перед Евгением Степановичем стояла маленькая, худенькая, но весьма живенькая старушка в белоснежном чепце и огромном фартуке, с удивительно живыми светло-серыми, водянистыми глазками.

– Это вам, что ли, Зинаиду Павловну? – спросила она тем самым зычным голосом, разглядывая с любопытством Евгения Степановича.

– Так точно, – зачем-то по-военному ответил Евгений Степанович и, тут же спохватившись, добавил: – Мне бы повидать.

Старушка усмехнулась, и лицо ее под чепцом преобразилось, появилось в нем что-то ястребиное, хищное.

– Проходите, она дома. Как доложить-то?

– А, Кобылинский Евгений Степанович, – решил ничего не выдумывать полковник, старушка располагала к откровенности.

– Кобылинский? – старушка схватилась за сердце. – Полковник Кобылинский? – шепотом уточнила она.

Деваться было некуда.

– Так точно.

– Княгиня Екатерина Львовна Батурлина, – шепотом же представилась старушка. – Вы меня не помните? Я приезжала проведать Ее Величество, вскоре после февральского переворота.

– Очень приятно, – галантно поклонился полковник, целуя княгине ручку. – Увы, не припомню. Но что же вы здесь… – он окинул взглядом кухню, чепец, передник. – Что же вы здесь делаете?

– Спасаюсь, – кротко ответила старушка и печально улыбнулась. – Уехать мы вовремя не успели, остались в России, и вся семья моя один за другим отправилась в мир иной. Кто от голода, кто от болезней, кому ЧК помогла. Одна я за жизнь цепляюсь, как сорняк, ничто меня не берет. Вот, пристроилась кухаркой, варю борщи для этих нуворишей. А что поделать? Жить, как это ни банально и пошло звучит, хочется даже в моем возрасте. Пойдемте, полковник, отведу вас к Зиночке. Хозяев сейчас нет. Товарищ Разновский, – с презрением в голосе проговорила Екатерина Львовна, – в Петросовете сейчас заседают, супруга его к портнихе поехала, а дети в школе горлопанят, пионэры! А Зиночкина дочка сейчас в соседнем подъезде берет уроки музыки у бывшего профессора консерватории Дрейшока. Очень талантливая девочка. А сын занимается дополнительно математикой, – стоя в широком светлом коридоре, сохранившем старинные канделябры и картины на стенах, – очевидно квартира прежде принадлежала очень состоятельному семейству, – шепотом рассказывала Екатерина Львовна. – Так что сейчас мы втроем спокойно чайку попьем. – И она постучала в двери комнаты.

Зинаида Павловна Вейсбах оказалась совсем еще не старой, очень миловидной женщиной с пышными русыми волосами и мягким взглядом больших зеленых глаз. Одета она была в простенькую белую блузку и темную юбку, и она действительно смотрелась строгой классной дамой.

– Зиночка, вы только взгляните, кто к нам пришел! – вводя в комнату полковника, проговорила Екатерина Львовна. – Это же полковник Кобылинский, тот самый, что сопровождал Их Величества в ссылку!

– Добрый день. Очень приятно, – глядя на полковника широко распахнутыми от удивления зелеными глазами, проговорила Зинаида Павловна, протягивая руку. – Откуда же вы? И какими судьбами к нам попали? Ох, простите меня! – спохватилась она. – Это я от неожиданности. Проходите, пожалуйста.

Они сидели втроем в маленькой, тесно заставленной комнате, пили чай, разговаривали, вспоминали. Но все это время полковник думал только о том, как лучше заговорить о деле. О том главном, ради чего он прибыл в Петербург.

– Флигель-адъютант Шимановский? – переспросила Екатерина Львовна, когда полковник наконец сумел задать мучивший его вопрос. – Я, право, затрудняюсь, но до меня доходили слухи, что они с женой уехали в Париж. Проверить их, конечно, невозможно, но… А вы, Зиночка, не слыхали ничего о Петре Константиновиче?

– Я тоже слышала, что он уехал. Кажется, они бежали через Финляндию. Но зачем он вам?

Евгений Степанович взглянул в глаза этим милым, хрупким, но стойким женщинам, пережившим две революции, потерявшим любимых, родных людей, выдержавшим голод, холод, экспроприации, попавшим из дворцов и поместий в тесные комнатушки, снизошедшим до работы прислугой, но все равно не сломленным, не забывшим, кто они есть. Эти женщины вызывали восхищение и доверие.

И он все им рассказал.

– Вы правы, Евгений Степанович. Вы не должны в одиночку нести такой груз, – проговорила Екатерина Львовна. – К сожалению, наших мужей уже нет с нами, но мы пока живы, и мы готовы вам помочь.

– Но риск, ответственность! – покачал головой полковник.

– Не волнуйтесь, – успокоила его Екатерина Львовна. – Мы не собираемся хранить карту дома и, разумеется, не будем болтать. Мы разделим ее на части и спрячем в разные тайники. А тайники эти зашифруем. И все, – улыбнулась она. – Так поступила моя прабабка со своим состоянием. Деньги она промотала, а роскошные драгоценности, которые веками принадлежали нашей семье, ей спустить не дали. Тогда она рассердилась на родственников и спрятала их, хитроумно зашифровав местонахождение тайника. Полвека искали. Правда, прабабка была сумасшедшая, это потом доктора официально подтвердили.

– Но как и куда вы собираетесь спрятать карту? В наше неспокойное время ни на что нельзя положиться, – горестно вздохнул полковник, понимая безнадежность своей затеи. Пропадут сокровища вместе с ним либо достанутся большевикам. Лучше уж первое.

На большевистское правительство он уже вдоволь налюбовался. На взрывы храмов, на поругание святынь, на голод и сиротство, на разруху, лишения. На сытых хамов у власти, на подлецов с наганами за поясом.

– Сохранять надо в таких местах, на которые даже у большевиков рука не поднимется, – хитро улыбнулась Екатерина Львовна.

– Например? – заинтересовался Евгений Степанович.

– Например… Петропавловский собор!

– Ну, допустим. А еще?

– Медный всадник! – включилась в игру Зинаида Павловна.

– Или Исаакиевский собор, – предложила Екатерина Львовна.

– Предположим. А дальше?

– Дальше места нахождения шифруются с помощью книг, и знаете, желательно на иностранных языках, чтобы эти хамы прочесть не смогли, а уже перечень книг, страниц и строк хранится как записка, между страниц. В случае вопросов всегда можно сказать, что это перечень любимых произведений и ничего более. И вообще, написано не вами, а вашей бабушкой, к примеру. Любила старушка любовную лирику.

– Екатерина Львовна, вы гений! – оживилась Зинаида Павловна. – Но как это осуществить?

– Книг у вас имеется множество, ими и воспользуемся. Сложнее всего устроить тайники. Но думаю, что и с этой задачей мы справимся. Например, бывший камердинер моего покойного мужа работает сейчас смотрителем в Петропавловском соборе. Очень порядочный человек. Мы у него даже жили полгода в девятнадцатом, когда нас с квартиры попросили. Завтра же пойдем к нему с Евгением Степановичем, скажу, что троюродный племянник из провинции приехал, хочу ему город с колокольни показать. Он пустит. Сам с нами не полезет, артрит у него, еле ходит, а нас пустит. Надо только подумать, во что положить карту, чтобы ни вода, ни огонь ее в случае чего не повредили.

Следующие три дня руководимый Екатериной Львовной Евгений Степанович обустраивал тайники, а затем они втроем, собравшись на кухне члена Петросовета, зашифровали указания.

– Ну вот. Даже если нам не случится дожить до возрождения России, – подняв к потолку светлые голубые глаза, перекрестилась Екатерина Львовна, – так Зиночкины дети вырастут и примут у нас эстафету, сохранят ценности.

Все вышло совсем не так, как надеялся Евгений Степанович, но все же ему удалось найти надежных людей и передать тайну сокровищ Императорской семьи, и теперь в случае его смерти они не пропадут, не сгинут, а рано или поздно будут возвращены законным владельцам, а ведь именно в этом заключалась его миссия.

И Евгений Степанович успокоенный вернулся в Рыбинск. А спустя полгода по инициативе уральских товарищей, вспомнивших о царских драгоценностях, он был арестован как подозреваемый в деле о сокрытии сокровищ. Из Тобольска в Рыбинское ГПУ пришел запрос, к которому по иронии судьбы были приложены выписки из книги учителя царской семьи Пьера Жильяра, где он писал, что Кобылинский был «лучшим другом» Императора в Тобольске. ГПУ предположило, что он может знать место сокрытия царских драгоценностей. Рыбинское ГПУ, полное горячего желания помочь коллегам, инспирировало «монархический заговор» и «обнаружило» связь Кобылинского с югославскими белогвардейцами. Следствие длилось с одиннадцатого июня по одиннадцатое сентября одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года.

Полковник Кобылинский стойко вынес допросы и пытки. Душа его была спокойна, тайна сокровищ надежно хранилась в Ленинграде. Спустя три месяца полковник лейб-гвардии Петроградского полка Евгений Степанович Кобылинский вместе с восемью «белогвардейцами» был приговорен к расстрелу. Но ирония судьбы заключалась в том, что в спешке следователи Рыбинского ГПУ даже не удосужились расследовать главный вопрос, интересовавший их уральских и сибирских коллег, – вопрос о царских ценностях. На допросах он так и не всплыл.