Текст книги "Крест великой княгини"

Жорик вообще всегда все понимал. С детства. Когда-то они были друзьями-приятелями, потом стали коллегами, а дружба как-то забылась, сошла на нет. Почему?

Илья взглянул на Жорика. Он по-прежнему доверял ему, полагался на него, а вот теплоты и дружеского участия в их отношениях почти не осталось. Почему? Когда это случилось? Когда Жорка женился? Остепенился, стал скучен? Илья еще раз внимательно взглянул на друга.

– Жорка, как твои? Отправил их куда-нибудь?

Жорка уставился на него так, словно Илья вдруг перешел на китайский. Пожалуй, и это понятно. Илья никогда не интересовался Жоркиной семьей. Жена, дети… скука смертная. Чем тут интересоваться? А наверное, зря.

– Да, в Испанию улетели на лето, я им дом снял, – после короткой паузы проговорил Жорка. – А что ты вдруг о них вспомнил?

– Да так. Подумал вдруг, что мы с тобой давно уже не болтали просто так, без дела, – виновато произнес Илья. – Извини.

– Да ладно. Все нормально, у каждого своя жизнь, свои заботы, – великодушно ответил Жорка. – А вообще… – и лицо его стало хитрым, – ты хоть знаешь, сколько у меня детей, друг Ильюха?

– Ну да. Двое. Аня и Митя. Нет. Миша.

– Мотя, – насмешливо поправил его Жорка. – Матвей его зовут. Так вот подотстал ты, дружище. Четверо у меня.

– Четверо? Когда ж ты успел? – по-настоящему удивился Илья.

– Наверное, тогда, когда ты по клубам и бабам носился, – чуть свысока ответил Жорка.

– А жена у тебя та же?

– Та же. Рита, если забыл. Ты же у нас лет сто не был, – проговорил он, садясь напротив Ильи. – У нас и квартира новая. Я ипотеку взял.

– Да? Поздравляю. А где квартира, сколько комнат?

– Хорошая квартира, четырехкомнатная. У меня же еще две дочки родились, двойняшки. Лиза и Леся, – рассказал Жорка. – Хочешь, приезжай вечерком, посидим, пива выпьем.

Ах, вот что. Жалеет его старый друг, понял, что Илье хреново. Поддержать решил.

– Спасибо. Может, заеду, вот только не сейчас. Сейчас похоронами надо заняться.

– Конечно, – кивнул Жорка, поднимаясь. – И еще. За фирму не переживай, за эти годы мы сумели наработать неплохую репутацию, да и клиентский список у нас солидный. Так что выживем.

– Да? – глупо, как-то несолидно, по-детски переспросил Илья.

– Да. Команда у нас хорошая, и разбегаться мы не собираемся, – снова улыбнулся Жорка. – Во-первых, кризис, некуда бежать, а во‐вторых, мы свою компанию любим. Мы ее с нуля создавали. Вместе с тобой, конечно.

– Спасибо, – криво усмехнулся Илья. – Утешил.

И это была правда. Хорошо, что у них такая надежная команда, и хорошо, что у него такие надежные друзья, хотя он их, может, и не заслуживает. А что касается Жорки, то надо будет к нему действительно заехать, посидеть, потрепаться. Пивка попить. Хватит уже с девицами крутить, не мальчик уже.

Так что на встречу с матерью Илья ехал в бодром настроении. И все ее карканье «ты подумай, мальчик, как теперь жить будешь без отца» казалось причитаниями испуганной, беспомощной, истеричной дамочки. Возможно, мать такой и была, только показывать не хотела. А значит, ей сейчас необходимо надежное мужское плечо, а не этот пидор в клетчатых подштанниках.

Весь день прошел в суете. Место на кладбище, банкетный зал, меню, музыка, гроб, венки, цветы, отпевание и прочие безрадостные дела. Да еще Венчик рядом крутился, нашептывал мамочке, советы давал. «Стильный гробик» и прочее в том же духе. Тьфу, даже пожалел, что потащился. Но все же не поехать не мог. Все же отцовские похороны.

И еще не понравилось, что мать с каким-то типом шушукалась, когда Илья за ней на вернисаж приехал. Прилично одетый, не альфонс какой-нибудь, в возрасте, под ручку ее прогуливал. Неужели мать уже замену отцу подыскивает, новое теплое местечко присматривает? Илья тряхнул головой. Ужасно, что в голову лезут такие мерзкие мыслишки, раньше с ним подобного не случалось.

Глава 3
18 июля 1918 года. Алапаевск

В город вернулись под утро. Ванька решил в совдеп, а тем более в ЧК не ехать, что он, начальство какое? Сказал Старцеву, что домой спать пойдет, тот отпустил. И Ванька скоренько, огородами поспешил к своей избе. Сперва просто шел, а потом, когда подводы из глаз скрылись, припустил по улице до самого дома.

Почему он так несся? От страха, наверное. Не привык еще Ванька к классовой борьбе. Учился только. На всякие там занятия ходил, листовки читал, на митингах бывал, заезжих агитаторов слушал. Да и своих тоже. Например, председателя Алапаевского совдепа товарища Абрамова. Ох, и умел он говорить! Как пойдет буржуев да всяких там богатеев чихвостить, только перья летят. И так это все у него гладко да правильно выходит. Заводы, значит, рабочим, а земля крестьянам, а тех, кто на чужом горбу сидит да кровушку народную тянет, тех в расход. Очень Ваня с ним согласен был. А то, бывало, до революции приказчик, или управляющий, или инженер какой, уж не говоря о хозяине завода, с таким-то форсом по городу на своих колясках шуршали! А ты им в пояс кланяйся. А с какой это такой стати должен Ванька перед ними спину гнуть? Чем это они его так осчастливили? Нет, шутишь! Теперь никто ни перед кем спину гнуть не должен. Нынче все равны. И из хором их погнали, правильно. Неча по сто комнат занимать, когда народ по хибарам ютится.

Так что с новой властью Ванька Маслов был полностью согласен. И вчера, когда чекисты для секретного дела надежных людей набирали, сам сперва вызвался. Он за последние месяцы много уже чего повидал, да и вообще был не из пугливых. Старцев к делу долго приступал, про сложную обстановку на фронте рассказывал, про телеграмму Уралсовета, о попытке выкрасть царя с семейством и о побеге великого князя в Перми. Ванька забыл, которого, много было у царя дядьев да племянников, всех и не упомнишь. В общем, дело было важным и совершенно секретным, про расстрел им не сразу сказали, а когда сказали, деваться уж было некуда.

Самих-то князей Ваньке не особо жалко было, а вот княгиня… Добрая она была женщина, дурного никому не делала, наоборот. Маманю вылечила. Сиротам помогала, хворым да бедным. Совдеп вот не помогал. В основном буржуев тряс да порядки свои в городе наводил, лавочников всяких запугивал, заводчиков из города погнал, а вот чтоб помочь кому… этого не было.

Мать у Ваньки, конечно, женщина темная, в Бога верует, про интернационал и слушать не хочет, но глаз у нее на людей зоркий, про новых Ванькиных приятелей слова доброго не сказала. А уж новое пролетарское начальство и вовсе иначе как антихристами не называла. Что-то она Ваньке скажет, когда узнает о том, что княгиню заживо в шахту сбросили? Прибьет родное дитя, прибьет и не вздрогнет, боязливо подумал Ванька и очень одобрил идею Совдепов свалить пропажу Романовых на белогвардейских заговорщиков.

А княгиню ой как жалко, добрая была женщина. Земля ей пухом. И даже всхлипнул. Скромная была, не гляди, что царицына сестра. Одевалась просто, как монашка, только в белое. И такая красивая, что и представить нельзя. Ванька, когда ее впервые увидал, все удивлялся, вроде уже не молодая, а вся словно бы светится. И походка у нее легкая, летящая, идет, словно пава плывет. Ванька тогда ни о чем не думал, просто смотрел во все глаза, на великую княгиню любовался.

Эх, что-то он рассиропился. Жалость глупая в нем проснулась к тиранам и кровопийцам, что столько веков кровь из народа пили и жилы тянули. А что их жалеть, напомнил себе Ванька слова товарища Абрамова, если, к примеру, его деда лет сорок назад заводской приказчик за малую провинность насмерть запорол, а бабка с детями и с матерью его едва с голоду не подохли, лебеду жрали, пока дядька Василий, старший из детей, не подрос да на завод не пошел. Мальчонкой девятилетним пошел! А он, Ванька, этих холеных да выправленных князьков жалеть будет, которые всю жизнь на перинах спали да на балах всяких отплясывали. Уж им приезжие товарищи ораторы все подробно про царя да его семейство и вельможей придворных рассказали, когда князей в Алапаевск привезли. И про дворцы их, и про кареты. И про слуг. И про то, как простого человека испокон веков голодом морили и эк-сплу-ати-ровали. Во, слово какое умное! Иван запомнил. В общем, не пристало их жалеть. Иван опять приободрился, и на сердце полегче стало.

Когда Ванька до дому добрался, мать только с сундука сползла.

– Ванька, ты чего такой всклокоченный, откуда прибег-то и почему дома не ночевал? – тут же вцепилась в него родительница. Она была уже старой, Ванька у нее младший был. Приземистая, жилистая, загорелая чуть не до черноты – на огороде обуглилась, с седыми волосами и черными, как уголья, глазами, ведьма, одно слово. Ванька-то лицом в отца пошел. И характер у матери был жесткий, властный, а потому, когда она его спросила, отвечать пришлось.

– На службе был. Задержался. – Теперь, при новой власти, Ванька чувствовал себя уверенно, по улице ходил гоголем, на соседа Кондрата Карпыча, что жил в большом доме и имел свою лошадь, двух коров и шорную мастерскую и по прежним временам Ваньку не замечал, как вошь какую, поглядывал свысока. Да и мать уже не так боялся, как прежде, во всяком случае, всячески это показывал.

– Где был, говорю? – гремя горшками возле печки и покрехтывая, спросила старуха. – У Напольной школы небось?

– Откуда знаешь? – замер с полуснятым с ноги сапогом Ванька.

– А то не знаешь? Полночи стреляли на том конце, конные, говорят, всю ночь туды-сюды скакали, да еще, говорят, взрывы были. – Тут мать оставила возиться с печкой и, подойдя к Ване, заглянула сыну в глаза. – Случилось чего? Может, с великой княгиней чего, с Елизаветой Федоровной? А? Ты чего молчишь-то, стряслось что, говорю?

– Стряслось. – Старцев их еще с вечера предупредил, что населению правду о Романовых знать не обязательно. Население еще не сознательное. Может не так понять. А потому в сложной ситуации, сложившейся на Урале, лучше, если население будет думать, что князей кто-то похитил, например, белогвардейская сволочь. И для этой цели ночью, когда подводы с князьями уже покинули город, люди Абрамова должны были устроить возле школы стрельбу и даже взорвать несколько гранат, чтобы население думало, что бой был.

– Ох ты, батюшки! – всплеснула руками мать и тут же на колени рухнула перед иконами Бога молить о спасении беглецов.

– И как вам, маманя, не стыдно? – укоризненно проговорил Иван. – Уж сколько раз я вам говорил, нету никакого Бога, а значит, и молиться незачем.

– Нету! – поднимаясь, фыркнула мать. – Ишь, умники нашлись! Господь наш Спаситель от веку есть, а вас, горлопанов, только вчера народили, да видно, пороли мало, – крестясь, бормотала она, снова возвращаясь к печке.

– Ну а за цареву родню вы зачем молитесь? Сколько они простого народу погубили, сколько соков с него выпили? – из какого-то внутреннего глупого упрямства принялся злить мать Иван.

– Может, кто и выпил, – буркнула недовольно мать, – не знаю, а вот только великая княгиня Елизавета Федоровна, окромя добра, ничего простому люду не творила. Да и вообще, у кого это рука могла на помазанников Божьих подняться? У жидов да у нехристей! Ох, смотри, Ванька, пропадешь! И никто тебя не спасет, ни ЧК твое, ни горлопаны приезжие.

– Вы, маманя, про ЧК потише, – торопливо захлопывая окна, посоветовал Иван. – А то как бы самим не пропасть. И вообще, не то сейчас время, чтобы царя жалеть. А еще, – снова садясь на лавку, продолжил он воспитывать мать, – сейчас, маманя, наше время идет, теперь пролетарии будут всем в государстве распоряжаться, потому как они и есть настоящие хозяева. Их руками все создано. А всяких там царей, попов и буржуев мы так погоним, что ого-го!

– Смотрите, как бы вас не погнали, – затапливая печь, пригрозила маманя. – Вона что по городу говорят, что армия Колчака вот-вот Екатеринбург возьмет, а уж оттуда и до нас недалеко. Куда тогда твои дружки из ЧК побегут? А сам что делать будешь, Ванька, а ну как спросят с тебя? – Тут у матери голос непривычно дрогнул.

– Да что вы такое говорите, ни за что комиссар Белобородов и товарищ Сафаров Екатеринбург не сдадут. Вот увидите! Да нам товарищ Сафаров, когда приезжал, все объяснил…

Договорить Иван не успел, дверь в сенях хлопнула, а в следующую минуту в избу вошел без стука по-свойски его старший брат Петруха.

– Здорово, Иван. Здрасте, маманя, – снимая картуз, поклонился матери Петр и торопливо подсел к Ваньке на лавку. – Вань, ты у нас человек к новой власти не чужой, расскажи по-родственному, что там у вас ночью за стрельба была? Глафира моя от страху полночи провыла. А сейчас к вам шел, бабы у колодца сказывали, что ночью Романовых из Напольной школы похитили!

Петруха с женой жили в небольшом домишке возле лесных складов. Со свекровью Глафира не ужилась, да и что удивляться, когда характер у Марфы Прохоровны был такой, что и родным с ней ужиться – дело не простое. Не то что невестке. Вот и пришлось Петрухе на склад сторожем идти, потому как там для сторожа избенка была построена.

– Ну чего молчишь-то? Аль сам не знаешь, чего было?

– Как не знать, – вытягивая босые ноги, степенно ответил Иван. – Устал я, Петруха. Как-никак всю ночь не спавши, вот только сейчас вернулся.

– Да ну? А чего было-то, расскажи по-братски. – Петр хоть и был старше Ваньки на четыре года, и вообще человек был уже семейный, двое детей, младшая Галинка месяц назад родилась, а обращался к младшему брату уважительно, понимал, с кем дело имеет.

– Да вишь ли, братуха, какое дело, – упирая руки в колени и солидно прокашливаясь, проговорил Иван, – беляки князей ночью похитили.

– Да ты чего!

– А вот и чего. Налетели ночью, врасплох. Наши, конечно, отстреливались, даже пару гранат метнули, одного из беляков на месте положили, из наших, правда, тоже раненый есть.

– Ты гляди, – сочувственно покачал головой Петруха. – И чего? Убегли?

– Убегли. Врасплох, понимаешь, застали, да и много их было, – сокрушался Ванька. – Отбили. А потом полночи по полям да по лесам за ними гонялись, да где их во тьме такой найдешь? Ушли.

Ванька размотал портянки и пристроил тут же возле печки на просушку, а потом принялся пиджак снимать, да как-то неловко потянул, крест из него выскользнул.

– А это чего? – не растерялся братуха и крест с полу подобрал. – Ты гляди, никак золотой?

– Это еще что? Откуда? – тут же подскочила маманя и крест у Петрухи выхватила. – Это где же ты, ирод, такую вещь взял? – подскакивая к Ваньке, стала она ему тыкать крестом в нос. – Это дружки твои воровать тебя научили или разбойничать? Отвечай, у кого отнял, ирод? – схватив Ваньку за жидковатый чуб, голосила мать и трепала его, как в детстве. Было обидно и больно, а главное – при братухе авторитет его порушила.

– Да не отнимал я! – пытаясь вырваться из цепких старухиных пальцев, взвизгнул Ванька. – Не отнимал!

– Откуда взял, ирод? Ну?!

– Великая княгиня дала, еще до побега, – не придумав ничего умного, ляпнул Ванька.

– Княгиня? Это Елизавета Федоровна, что ли? – ахнула мать и от неожиданности выпустила Ванькин чуб, впиваясь глазами в крест. – А ведь я его помню, она при мне на него молилась. Ох ты батюшки!

– Вы, маманя, как-то поаккуратнее, что ли, я вам не мальчик все же. Несолидно, – отходя от матери подальше и поправляя прическу, обиженно посоветовал Иван.

– Поговори еще, – буркнула мать, возвращая свой боевой настрой. – Сказывай лучше, с чего это ее царское высочество тебе вдруг крест дала? Врешь небось? – снова надвигаясь на Ваньку, потребовала ответа старуха.

– Не вру я ничего. И никакое она не высочество, а обычная гражданка. Нет теперь высочеств, – снова наполняясь собственной значимостью, заявил Иван, за что тут же получил крепким кулаком в лоб. – Ой! Дала мне, чтобы я в церкву передал, вроде как на память. Только не в нашу, а ту, что при кладбище.

– Вона оно что, – успокоилась мать. – Вот только непонятно, почему ее высочество тебя, дурня, выбрала. Ну да ладно, сегодня же отнесешь, – убирая крест за образа, распорядилась Марфа Прохоровна, возвращаясь к печке. – А ты чего расселся, или дома дела нет? – оборотилась она к Петру. – Глафира твоя небось уже слезами облилась, где ее муженек запропал, – не скрывая яда в голосе, сказала она, подкладывая в печь поленья.

– Ничего, подождет, – отмахнулся Петр, не сводя глаз с образов. – Вань, крест-то из чистого золота. Да еще с камнями, такой знаешь сколько стоит?

– Ты это о чем? – Лицо Марфы Прохоровны, освещенное красноватыми всполохами разгорающегося в печи огня, могло бы запросто напугать кого угодно. Развевающиеся седые патлы, отливающие заревом угольно-черные глазки на перекошенном лице и длинные, узловатые натруженные руки делали ее похожей на Бабу Ягу. Но сыновья давно к ней привыкли, а потому Петр и внимания на мать сейчас не обратил.

– Вань, ты послушай, чего скажу-то, – беря брата под руку, зашептал Петруха. – Этот крест немалых деньжищ стоит. Зачем его в церковь отдавать, да и вообще, ты ж сам говорил, что Бога нет. Кому тогда крест нести, попу тамошнему? Так он и так проживет. А мы бы с тобой его продали за хорошие деньги. А? Про него же никто, кроме нас с тобой, не знает. Княгиню теперь ищи-свищи. А?

– Не знаю, Петруха… – как-то неуверенно протянул Иван, с Петрухой делиться ему не хотелось, да и при матери говорить о таких делах не след. – Обещал же…

– Вы чего там удумали, нехристи? – раздался у них над ухом противный каркающий возглас. Братья и не заметили, как мать к ним подкралась. Она еще в детстве, стоило им баловство какое задумать, тут как тут возникала, словно из-под земли, с хворостиной, а то и с поленом, и пикнуть не моги. – Вы что, поганцы, удумали? Чужую вещь присвоить? Крест! Крест украсть! Да что ж это делается, – с непривычной плаксивостью завопила Марфа Прохоровна, – где ж это видано, Господа обкрадывать? Крест вместо храма Божьего в лавку нести?

И от материнского непривычного плача стало Ивану совестно. Он, пока врал, уж и сам поверил, что крест он ни у кого с шеи не срывал, а княгиня его сама подарила и в церковь велела снести, и от этого ему было хорошо и спокойно, приятно было, а тут нате вам, опять он выходил распоследним проходимцем.

– Княгиня вроде говорила, что в нем мощи Сергия Радонежского запечатаны, – неуверенно сообщил он.

– Господи, вразуми ирода, сына моего! Это что ж ты удумал? Крест со святыми мощами как безделку какую продать, да еще и вместо того, чтобы в Храм Божий снести? – стонала мать. – Если завета ее высочества не исполнишь, прокляну, и детей твоих прокляну, и их детей, и тебя, Петька, с детями, так и знайте! – Последние ее слова прозвучали грозно и гулко, как набат, и братья от страха поежились, а Петька тут же домой побег, а к Ивану с крестом больше не подступался.

Телеграмма

Военная. Екатеринбург. Уралуправление.

18 июля утром 2 часа банда неизвестных вооруженных людей напала Напольную школу, где помещались великие князья. Во время перестрелки один бандит убит и видимо есть раненые. Князьям с прислугой удалось бежать в не известном направлении. Когда прибыл отряд красноармейцев, бандиты бежали по направлению к лесу. Задержать не удалось. Розыски продолжаются.

Алапаевский Исполком. Абрамов, Перминов, Останин

«Похищение князей»

Алапаевский исполком сообщает из Екатеринбурга о нападении утром 18-го июля не известной банды на помещение, где содержались под стражей бывшие великие князья Игорь Константинович, Константин Константинович, Иван Константинович, Сергей Михайлович и Палей. Несмотря на сопротивление стражи, князья были похищены. Есть жертвы с обеих сторон. Поиски ведутся.

Председатель Областного Совета Белобородов. «Известия Пермского Губернского Исполнительного Комитета Советов Рабочих, Крестьянских и Армейских депутатов», № 145

Глава 4
30 сентября 1918 года. Екатеринбург

Медленно тащился состав к Екатеринбургу, дергался на полустанках, застревал на станциях. То угля не было, то проверка документов. Ехали уже вторые сутки. На подводе и то доехать быстрее. В вагоне пахло киселем, потом, немытыми телами, табаком и еще бог знает чем, было в нем тесно, несмотря на тревожное время, и беспокойно. Потому как каждую станцию в вагон врывались люди, трясли, дергали, требовали документы, шарили по узлам и карманам, кого-то, бывало, снимали. А потому, когда поезд начинал спотыкаться и дергаться, бабы принимались истово креститься, мужики переглядывались мрачно, кто-то ругался, а кто-то перекладывал поклажу. Но поезд шел и наконец дополз до Екатеринбургского вокзала. Пассажиры, кто с оханьем, кто со вздохами облегчения, выбрались на перрон и поспешили покинуть вокзал и привокзальную площадь, устремившись в лабиринт улиц и переулков.

Иван сошел с поезда и замер, оглядываясь. Больше всего ему хотелось сейчас уйти подальше от вокзала и широкой пустынной площади, грязной, заплеванной, по которой прогуливались военные патрули. Уйти-то он хотел, но прежде надо было узнать, куда двигать. Адресок Петрухиного кума лежал у него в кармане, и оставалось лишь узнать, где эта улица Кузнецкая, на которой кум обретается.

Заприметив в сторонке мальца с пачкой газет, самозабвенно ковыряющего в носу, Ванька двинул прямиком к нему.

– Слышь, парень, где у вас тут Кузнецкая улица?

Мальчонка оглядел его неспешным нахальным взглядом и молча протянул руку. Эх, по старым бы временам врезал ему по загривку, но увы. За спиной маячил патруль, да вроде еще и не «наши», а с иностранными погонами. Белочехи, значит, а эти церемониться не будут, Ванька уж в поезде наслушался. Так что, порывшись в пустом кармане, отыскал монету и сунул лиходею в грязную ладонь.

– Вона туда ступай, на проспект. Сперва Луговая будет, – размахивая руками, объяснял вымогатель, – потом Обсерваторская, а потом уж и Кузнецкая. Топай, лапоть, не заблудишься.

Ванька снова едва сдержался. Да делать нечего, потопал поскорей, куда гаденыш указал. Проспект! Поди ж ты.

Ванька в Екатеринбурге отродясь не бывал и вообще дальше Синячихи никуда не ездил, а про Екатеринбург слыхал, что город большой, красивый, с банками, каменными гостиными дворами, театром, цирком, настоящей тюрьмой и прочим в том же роде.

Петрухин кум, а точнее, Глафирин, сам был алапаевским, а служил сейчас у какого-то богатея лакеем. Может даже у банкира или у губернатора. Петруха точно не помнил, да и власть нынче менялась так часто, что и не известно, чем теперь кум занимался и кому служил, сведения о нем были устаревшие. Последнее письмо от него было получено еще весной пятнадцатого года, а с тех пор всем известно, сколько воды утекло.

Но деваться Ваньке было некуда, и он пошел, кутаясь поплотнее в пиджачишко, потому что к вечеру стало по-осеннему холодно.

– Кто там? – раздался из-за двери сердитый настороженный голос.

– Иваном меня зовут Масловым, я привез вам поклон из Алапаевска от вашей кумы Масловой Глафиры Гавриловны.

– И чего?

– Как чего? – опешил Иван. – Откройте, пожалуйста.

– Зачем?

– Ну как зачем, я же к вам ехал. – Петрухин кум гостю был определенно не рад, но вот Ваньке деваться было некуда. Да и темнело уж, а по нынешним временам в незнакомом городе не то что ночью, и днем-то боязно. Вот и пришлось ему уже второй раз за день кланяться.

– Евграф Никанорович, сделайте такую милость, откройте, двое суток в поезде трясся, шутка ли. Хоть бы отдохнуть с дороги.

– Отдохнуть. Небось еще и жрать запросишь, – совсем уж грубо бросили из-за двери, и Иван опять обиделся, но прочь не ушел. Громыхнул засов, и дверь наконец-то распахнулась, выплеснув на крыльцо слабый желтый луч света. – Ладно уж, заходи.

Иван шмыгнул в дверь, пока Петрухин кум не передумал, и сразу же из темных сеней шагнул в светлую избу. Вот это да! А Евграф Никанорович, оказывается, не бедствует. Иван с любопытством огляделся. Небольшая комнатка была обклеена обоями и обставлена мебелью, какую Иван видел у богатого купчины одного в Алапаевске, которого они с мужиками по приказу Абрамова арестовывать ездили. И то у того поскромнее было. Иван внимательно, с любопытством оглядывал кумовы хоромы. У стены за печкой стоял диван, а еще были кресла, и столы маленькие круглые, и большой стол со стульями. Стулья тоже не абы что, а с витыми спинками и мягкими сиденьями, шелком обтянутыми. Красота! Фикус в кадке у окна, и буфет, и еще чего-то. И даже лампочка посреди комнаты имелась электрическая, под тряпочным колпаком с кистями. О как. Правда, сейчас комната освещалась обычной свечой.

– Ну чего выпучился, не видал, как люди живут? – раздался из-за его спины недовольный каркающий голос хозяина. – Хозяйская это обстановка. Хозяин мой, когда уезжал от совдепов, все мебеля побросал, а мне сказал – бери, Евграф, что нравится. Все одно пропадет. Сказал, а сам в Париж укатил, а может, еще куда. Пес знает. Ладно, садись вон на стул, только не напачкай, – велел он, и сам устраиваясь за столом. – Так, значит, от Глафиры? Ну как она?

– Хорошо. В июне у них с Петрухой дочка родилась. А я брат Петрухин, мужа ее брат, – не видя одобрения на лице Евграфа Никаноровича, суетился Иван. – Они вас частенько вспоминают, поклон вот шлют.

– Э-эх. Сделаешь так-то вот доброе дело, а потом и наплачешься, – ни к тому ни к сему проговорил Евграф Никанорович и вздохнул. – Много вас братовьев?

– Нет, двое.

– Это хорошо. Глафира-то мне троюродная племянница, седьмая вода на киселе, а в тот год, когда мальца ее крестили, мы с хозяином как раз в Алапаевск по делам приезжали, и вот дернуло с дури да от скуки в гости к Глафире припереться, а тут крестины. Дядя Евграф, будь крестным да будь крестным, – передразнивая бабий голос, заголосил Евграф Никанорович. – Согласился, куда деваться. А теперь вот чувствую, наплачусь.

Ванька, выслушав хозяина, что ответить, не нашелся, да и есть очень хотелось, мысли все как-то вокруг ломтя хлеба крутились. Хозяин тоже помалкивал, тишина стояла в избе, слышно было только, как ходики в углу постукивают.

– Ладно, – сказал, наконец, Евграф Никанорович. – Тебя зачем в Екатеринбург принесло? Чего дома-то не сиделось?

– Так просто, – замялся Иван. Он в поезде пока ехал, думал, что Петрухиному куму соврать, если спросит, зачем пожаловал, а сейчас что-то все из головы вон. А хотя… – Работы в Алапаевске нет, жить нам с маманей нечем, вот и приехал, думал, может, тут где устроюсь.

– Работы нет? – переспросил, цепко глядя на Ваньку, хозяин. – Ты ври, да не завирайся. Я вранье за версту чую, служба у меня была такая, людей различать. Небось с большевичками спутался да накуролесил, пока они в силе были, у тебя вона все на роже написано. Я таких, как ты, молодых дураков насмотрелся, с красными повязками, с наганами да с гонором. А где они теперя? По тюрьмам сидят, а то и вовсе в расход пустили. У меня вон сосед тоже ходил, нос задрав, все грозился, что меня как буржуйского подпевалу да холуя к стенке поставит, ну? И где он теперь? То-то. Только мать слезами умывается, ей что? Кто бы ни был, а все дитятко, – вздохнул Евграф Никанорович. – Ну так чего приперся?

– От белых, – решил не финтить Ванька, пока на улицу не выставили. – Я Романовых охранял, пока те не сбежали, с рабочими с нашего завода. А что делать-то, там хоть жалованье было да харчи иногда подкидывали, – поспешил он на всякий случай оправдаться.

– Пока не убежали, говоришь? А слухи ходят, что не бегали они никуда, а комиссары их в расход пустили. У нас ведь тут тоже следствие завели, ловят помаленьку всяких, кто просто охранял, – с ехидцей заметил Евграф Никанорович.

Ох, и мерзкий же мужик, размышлял Иван, скрипя зубами, и как только Петруха с таким связаться сообразил, еще и в крестные отцы Федюшке зазвал. Так бы и дал ему по сытому рылу.

Лицо у Евграфа Никаноровича и впрямь было сытое, гладкое и благообразное, хотя и не толстое, даже скорее, наоборот, худое, и сам он был худой и длинный, а все равно видно, что не бедствует. И руки вон какие холеные, небось только платочки кружевные своему барину подавал да кофий по утрам, а все остальное время спал да барские объедки подъедал, всякие там куропатки да перепелки. Ванька теперь знает. К ним в Алапаевск мужик один приезжал, как раз с большим начальником товарищем Сафаровым, на подмогу, разъяснительную работу вести. Так вот он в дорогом ресторане работал в юности на побегушках и рассказывал, как буржуи жируют да как над едой изгаляются. Простому человеку и не приснится. Небось этот Евграф тоже у своего хозяина не бедствовал. Но все это Ванька про себя думал, вслух не делился, а, наоборот, отвечал хозяину уважительно, кротко.

– Я этого не знаю. Потому как нас с караулов сняли, когда пришло известие, что побег готовится, и поставили опытных бойцов, – соврал Иван, глядя на хозяина честными глазами.

– Ну-ну, – с сомнением проговорил Евграф Никанорович. – Ладно уж, сегодня переночуешь, а завтра ступай на все четыре стороны. И еще, по нынешним временам в гости со своими харчами ходить надо, – добавил он многозначительно. – Но уж так и быть, по доброте своей накормлю.

И накормил. Жидким чаем и хлебом с луковицей. Ах да, еще кусок сахару выдал.

– На вот, чем Бог послал, – ставя перед Иваном нехитрое угощение, прокаркал Евграф Никанорович. Голос у него был неприятный, звонкий, с хрипотцой, и нелюбезный до ужаса.

Ваньке приходилось пару раз лакеев в Алапаевске видеть, все они были этакими лощеными да услужливыми. А впрочем, может, они с господами услужливые, а с простым народом вот такие вот.

– Ну, поел, что ли, тогда пошли спать уложу, – забирая со стола стакан и тарелку, смахивая в нее со стола крошки, распорядился Евграф Никанорович и повел Ваньку из избы в сени, в тесный чуланчик. Вот ведь гад какой! – Тут переночуешь. Вон тулупчик на гвоздике висит, под себя положишь, а другим тулупчиком прикроешься. Вона тем, что на корзинке лежит. И чтоб до утра не шуметь.

И ушел, подлец, и дверь в избу на крючок запер.

Бросил Ванька тулуп на пол, сел и пригорюнился. Вот оно как. Еще два месяца назад ходил он по Алапаевску, посвистывал, соседи с ним издали здоровались, а теперь? Еле ноги унес!

Еще спасибо братухе, спрятал у себя, не побоялся. А то ведь как белые в город вошли, так и давай хватать всех подряд, а особенно тех, кто Советам служил или просто сочувствовал. Хорошо, маманя вовремя узнала, что сосед их Куликов донос на Ваньку состряпал, что Ванька Романовых охранял и возле Совета отирался. Вот Ванька и успел из дома убежать, огородами, оврагами, да к Петрухе на склады. Тогда брат и посоветовал из города бежать в Екатеринбург. Екатеринбург город большой, Ваньку там никто не знает, а остановиться у кума ихнего посоветовал. Вот и остановился.

Эх, жизнь… Ванька лег на тулуп, поджал под себя ноги. И денег у него совсем нет. Только и осталось что крест романовский.