Текст книги "Tresor Ее Величества. Следствие ведет Степан Шешковский"

– Все обвиняемые были допрошены, пытаны, – продолжал, не обращая внимания на состояние гостя, Ушаков, – и что бы вы думали? На первом же допросе Наталья Федоровна выдала свою ближайшую подругу, кстати, невестку великого канцлера графиню Анну Бестужеву[61]61
  Графиня Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина, урожденная Головкина, в первом браке – графиня Ягужинская (ум. 14 (25) апреля 1751, Якутск) – одна из центральных фигур заговора «Ботта – Лопухиных».


[Закрыть], а та баронессу Софию Лилиенфельд[62]62
  Княжна София Васильевна Одоевская, в браке – баронесса Лилиенфельд (1724, Москва – после 1762, Москва, Российская империя) – фрейлина, затем первая статс-дама принцессы Анны Леопольдовны.


[Закрыть] и ее мужа[63]63
  Карл-Густав фон Лилиенфельд-младший (1711, Ревель – 12(25) апреля 1759, Томск) – барон, камергер при Российском императорском дворе.


[Закрыть]. Пошло-поехало, – он махнул рукой, – а мы, грешные, потом вынуждены клещами правду вытягивать, огнем да мечом агнцев от козлищ отделять. В общем, все кончилось тем, что суд приговорил вырвать языки и колесовать, но Елизавета Петровна, она же никого не казнит, посему колесование было заменено на битье кнутом. В общем, чету Лопухиных и Анну Бестужеву выпороли кнутом, после чего урезали языки и сослали в Сибирь, ну а все имущество, как водится, конфисковали. Сослали, но как – родителей отдельно, детей отдельно.

– А теперь эта роза… – М-да, стало быть, девочку не нужно спасать? – Бецкой был на грани обморока. Старое дело, неизвестно с какой целью вдруг вытащенное из небытия самым жестоким человеком империи, теперь раскрывалось перед ним подобно жадной бездне, готовой проглотить всех тех, кого не сумела достать в прошлый раз. Ведь если из глупых разговоров светских кумушек был сплетен заговор против великого канцлера, страшно подумать, что можно будет вытянуть из недавнего приключения на большой дороге?! Карета без гербов, шелковая роза – признанный символ Натальи Лопухиной! И главное, ведь даже тогда, глядя, как девочка выбрасывает из окна бутоньерку, он не мог поручиться в том, не ему ли на самом деле предназначался опасный подарок? А кто он – бастард Ивана Юрьевича Трубецкого[64]64
  Князь Иван Юрьевич Трубецкой (18 (28) июня 1667 – 16 (27) января 1750, Александро-Невская лавра) – соратник Петра I, генерал-фельдмаршал, последний в русской истории боярин.


[Закрыть], а еще полгода назад Трубецкие по уши завязли в этом заговоре. И совсем недавно он, не чувствуя беды, даже флиртовал с фрейлиной императрицы Машенькой Долгорукой, близкой подругой Лопухиной, а после сделал дорогой подарок ныне беглой фрейлине Самохиной. Этого с лихвой хватает для того, чтобы Ушаков арестовал его и посадил в крепость, но если еще и выяснится, что сидящая в карете девочка – Анна Лопухина…

– Найдем девчонку, непременно найдем, – точно прочитав мысли Бецкого, хищно улыбнулся Андрей Иванович.

– Ну так я могу идти? – Иван Иванович сделал попытку подняться, но Ушаков тут же усадил его обратно.

– Девочку мы, без сомнения, отыщем, хоть примет и немного, но да уже то, что ваши люди точно указывают время этой встречи, и то, что карета двигалась в сторону Петербурга, упрощает дело. Вряд ли это Анна Лопухина, но всякую возникающую версию я обязан проверять со всей тщательностью. Жаль, что не задержали и не сразу обратились, время потеряно. Впрочем, я вас о другом спросить хочу. Вы ведь, как мне докладывают, большой друг герцогини Иоганны, матушки принцессы-невесты?

– Герцогиня Ангальт-Цербстская знакома мне, и только. Полагаю, у вас на всех есть исчерпывающая информация, так вот прочтите, там должно быть записано, что в период с 1722 по 1726 годы я находился в Париже, где состоял секретарем при русском после. Ничего удивительного, что я был представлен Ее Высочеству и пользовался ее милостями.

– Пользовались, значит? – Ушаков казался довольным. – Говорите по чести, Бецкой, или вас принудят. Степан!

В следующее мгновение из-за незаметной ширмы за спиной гостя возникли два молодых человека – Степан Шешковский и Антон Синявский. Встав за спинкой кресла Бецкого, Степан набросил ему на шею железный хомутик, и тут же Синявский навалился на жертву, мешая скинуть петлю. Богато украшенный розовой пудрой паричок свалился с головы Бецкого, на долю секунды оставив в воздухе пыльное облачко.

– Вот и ты под судом, признавайся, паршивец, хорошо тебе было с герцогиней? Да не вздумай изворачиваться, за тобой давно следят, и слуга твой мне обо всем докладывал. Доказательств изобильно. Так что факт прелюбодеяния давно доказан.

Бецкой попытался вывернуться, пнув Синявского по коленке, но следователь тут же со всей силой ответил, ударив Ивана Ивановича под дых.

– Думаешь, геройство тебе зачтется? Не желаешь признаваться в старом грехе? Твое дело. Тогда признайся в новом: фрейлина Мария Яковлевна Долгорукая, подружка Лопухиной, с тобой для чего встречалась? Письмо от безъязыкой передавала? Это уже посерьезнее давней интрижки с немкой.

– Ничего она мне не передавала, так, фантами обменивались. Пустите меня, задушите ведь! – хрипел Бецкой.

– Что же, поверим тебе, раз дело такое. Ты не помнишь, Степочка, а не Машка ли Долгорукая забирала платья перед тем самым карнавалом? Как считаешь, если Лопухина знала, что не поспеет к открытию карнавала, и просила подружку забрать платья, должна была она сказать ей, о каких именно нарядах идет речь?

– А как по-другому?! – ответил за приятеля Синявский.

– Не знаю, про Долгорукую ничего не знаю. Пощадите, – извивался, точно червяк на рыболовном крючке, Бецкой.

– Про Долгорукую не знаешь, а про Иоганну? Ну, паршивец, отвечай, крутил амуры с герцогиней?

– Ну, было. Пустите. Дело-то давнее. Герцогиня – женщина видная, страстная, а муж ее ни рыба ни мясо, что не крутить-то?

– Собственно, мне интересно одно, Фредерика твоя дочь?

– Да как же это возможно, когда по срокам совершенно не подходит?! – выдавил из себя Бецкой.

– Скажешь, что позже вы уже с ней не встречались? – Ушаков торжествовал.

– Встречались, но только… да откуда мне знать? Пощадите! Кто бы мне сказал?! Да если бы даже и моя, неужели герцогиня доверила бы мне такую информацию? Большинство мужчин надежны до первого кабака, а там язык развяжется и…

– Точно ли не знаешь? А вот Бестужев удивляется, как это, приехав в Россию с самыми общими фразами приветствия, она в неделю столько выучила, что уже практически говорит. С ошибками, конечно, но ведь понять можно. Не иначе как русская кровь в ней сказывается.

– Не знаю, не ведаю! Господом Богом клянусь! Андрей Ивано… – Бецкой задохнулся и вдруг, перестав сопротивляться, обмяк в руках своих палачей.

– Обрызгайте его водой, что ли, – сменил гнев на милость Ушаков. – Да не все ведро, что ты, Антошка, рехнулся? На дворе зима, не ровен час, занедужит ценный свидетель, потом хлопот не оберешься. Ну вот, так-то лучше. Ну что, не придушили вас мои стервятники? Им палец в рот не клади – по локоть откусят.

Бецкой медленно приходил в себя.

– А вы, Иван Иванович, на меня не серчайте, в нашем деле все доподлинно проверять приходится. Так что не взыщите, а лучше запомните эти две рожи. Потому как Степан Иванович работает сейчас на Разумовского, пусть и по другому делу, но, возможно, будет совмещать. И Антон Антонович ищет пропавшую фрейлину. Впрочем, возможно, что уже и нашел, а значит, также кину его на вашу, – Ушаков смерил Бецкого долгим взглядом, – на вашу «шелковую розу» кину. Так что вы уж признайте их в следующую встречу и любую помощь, какая только будет потребна им, оказывайте. И еще одно.

Бецкого пробирал холод, ноги тряслись, во рту пересохло.

– Помните, где вы с каретой Разумовского повстречались? – Ушаков напялил на голову гостю парик и треуголку. – Недалеко от того места дом стоит одинокий, местного знахаря и, говорят, волшебника. – По тому, как вздохнул Бецкой, Ушаков догадался, что тот был осведомлен, куда со своим фаворитом ездила государыня. – Так вот, вы же у нас лицо в некоторой степени заинтересованное, – Ушаков ободряюще подмигнул своей жертве, – встретитесь с герцогиней и подскажите ей это местечко. Ясное ведь дело, для чего дочка ее Елизавете Петровне понадобилась, чтобы деток здоровых рожала, чтобы род не прервался. Не будет наследника – начнется смута. Пойдет народ шуметь, так любой генерал, что к трону ближе, занять его попытается. Пусть герцогиня погадает о наследнике. Родит Фредерика нам будущего царя или нет. Потому как ежели нет, здесь ее в лучшем случае ждет монастырь. К чему герцогине или, скажем, отцу Фредерики, как его, Христиану Августу, язык сломаешь, право, дочь терять? Пусть все взвесят, просчитают. А ежели Иоганна о деньгах заговорит, колдун-то берет немало, скажешь, что сам заплатишь, потому как для нее ничего не жалко… ну, или что-нибудь в том же духе. Да не пужайся так, вот они, денежки-то, здесь на один вопрос как раз и хватит. – Он положил перед Бецким увесистый кошель. – Проводишь, но чтобы рядом сидел, все видел, слышал, а после мне доложил. Твоя Фредерика или Христиана Августа мне, признаться, без разницы, за державу обидно, коли бесплодной окажется.

Закончив разговор с Ушаковым, Бецкой покинул крепость. Поспешивший проводить гостя до кареты, запряженной восемью неаполитанскими конями, которую Разумовский, в виде особого отличия, предоставил своему посланнику, Антон Синявский распахнул перед ним дверь, напомнив, что сегодня во дворце Алексея Григорьевича бал, где будет герцогиня и куда обязан прибыть Иван Иванович. – В голубом или зеленом, под цвет дворца, – ласково напомнил следователь, с удовольствием вдыхая морозный воздух. Солнечный, почти что весенний день обещался быть замечательным.

Глава 14. Давнее дело

– ИОГАННА ВСТРЕЧАЛАСЬ С кем-нибудь? – на этот раз Елизавета Петровна принимала Шувалова перед балом, одна из фрейлин украшала ее прическу жемчугом.

– С прусским посланником Мардефельдом имела два разговора, один нам удалось записать, второй, увы, во время прогулки, – Шувалов развел руками.

– Вкратце перескажи, не хочу перед танцами глаза трудить.

– Барон передал герцогине три тысячи талеров, напомнив, что она обязана сообщать обо всем, что видит и слышит при дворе, и та просила передать Его Величеству, – Шувалов пошуршал бумагой, ища нужный абзац, – «передайте Его Величеству, что я его преданная слуга».

– Прекрасно! А ведь я говорила, продаст нас немка за тридцать сребреников, продаст, гадина!

– Прикажете арестовать?

– Следите, глаз с подколодной твари не спускайте. И с Мардефельда этого. Но только с осторожностью. Это даже хорошо, что мы теперь про их дела знаем. На таких живцов, поди, и другие прусские соглядники из нор своих выползут.

– Бецкой Иван Иванович по личной просьбе Андрея Ивановича нынче возобновил сношения с герцогиней.

– Вот это нам на руку. Вот это Ушаков правильно сделал. Хвалю! Как Фредерика?

– Чрезвычайно усердна в занятиях, учит русский с Василием Ададуровым[65]65
  Василий Евдокимович Ададуров (Адодуров) (15 (26) марта 1709, Новгород – 5 (16) ноября 1780, Москва) – российский ученый (математик и филолог-русист), педагог, адъюнкт и почетный член Санкт-Петербургской академии наук, куратор Московского университета.


[Закрыть], разучивает танцы с балетмейстером Ланде[66]66
  Жан-Батист Ланде (ум. 26 февраля 1746) – французский танцовщик, балетмейстер, педагог, основоположник русского хореографического искусства.


[Закрыть], с отцом Симеоном[67]67
  Архиепископ Симон, в миру Симеон Федорович Теодорский (1700 или 1701, Золотоноша – 22 февраля 1754, Псков) – епископ Русской церкви, архиепископ Псковский, Изборский и Нарвский. Богослов, переводчик и проповедник, законоучитель Петра III и Екатерины II.


[Закрыть] постигает основы православного вероучения, готовится к святому крещению.

– Где Алексей Григорьевич? – Елизавета повернулась к зеркалу правым боком, затем левым, прическа смотрелась идеально.

– Насколько мне известно, у Ушакова, – без запинки отрапортовал Шувалов. – По поводу выпавшего из кареты цветка. Сначала Бецкого, который эту самую бутоньерку обнаружил, прислал для дачи показаний, а теперь и сам благоволил навестить.

– Сам? Любопытно, ну, Бецкой – это понятно, он похищенную девочку видел, Мария Семеновна наблюдательна да умна – тоже могла бы чего припомнить, но он-то всего лишь нашел цветок в карете. Хотя, возможно, что-то новое обнаружилось, чего я пока не знаю. – Елизавета казалась заинтригованной.

– Желаете, чтобы я разузнал? – Шувалов склонился в изящном поклоне. – Если я все правильно понял, Андрей Иванович его к себе запиской вызвал.

– Не вмешивайтесь, Александр Иванович, чай, Ушаков нам не чужой. И если Алексея Григорьевича отважился побеспокоить, должно быть, дело приобрело по-настоящему серьезный оборот.

– Я слышал только два слова: «шелковая роза», так Ушаков и дело, по которому к нему приезжал Бецкой, назвал.

– Шелковая роза?! – императрица побледнела, невольно прикрывая ладонью рот. Шувалов был доволен произведенным эффектом.

– ПОМНЮ ЛИ Я ТОТ самый маскарад, на котором Елизавета Петровна слегка прибила Лопухину? Помню, конечно. – Разумовский неуютно поежился в кресле для посетителей. – Почему мы не могли встретиться в моих покоях в Летнем?

– Ваши покои прослушивают люди Тайной канцелярии. Отзову своих, так свято место пусто не бывает, заступят люди Шувалова. Здесь я хотя бы уверен, что лысая башка не пронюхает.

– Ну, если так, – Разумовский зябко повел плечами. – Я в вашем полном распоряжении. Спрашивайте.

– Шелковая роза… – Ушаков прошелся по комнате, передвинул пепельницу, поменял местами подсвечник и пресс-папье. – Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы кого-то во дворце называли этим прозвищем?

– Наталью Лопухину, – Разумовский казался озадаченным, – вот после того самого маскарада и называли. Но я думал, разговор пойдет о похищенном жемчуге. Его же аккурат перед этим куртагом выкрали.

– А за что Лопухина была прибита, тоже знаете?

Алексей Григорьевич кивнул, при этом щеки его заметно порозовели.

– Я вот все думаю, ведь это же такая редкость для добрейшей Елизаветы Петровны, собственноручно побить кого бы то ни было. Неужели вы никогда об этом не задумывались?

Разумовский подавленно молчал.

– Помогите мне, Алексей Григорьевич, – яркие, по-юношески голубые глаза начальника Тайной канцелярии, казалось, проникали в самое сердце Разумовского, – поймите, какие-то негодяи похитили четырнадцатилетнюю девочку, скорее всего, из хорошей семьи, а эта глупышка не нашла ничего лучшего, как написать записку о помощи на своей бутоньерке. Казалось бы, я должен искать похищенное дитя, чтобы ее не постигла участь несчастной Айдархан и той, неизвестной нам, девушки, ну, вы знаете, о чем я? А вместо этого я вынужден заново поднимать дело заговора Лопухиных, так как, по невероятному стечению обстоятельств, похищенная девчонка написала свое послание именно на шелковой розе. А шелковая роза – знак Лопухиной.

– Какая глупость! – Алексей Григорьевич в ярости ударил кулаком по подлокотнику своего кресла.

– Вот и я говорю, глупость! И пока мы прикидываем так да эдак, отправляем запросы по местам ссылок, разбойники с девочкой все что угодно сделают.

– Но что я-то могу?!

– Расскажите, что для вас лично означает «шелковая роза»? Обещаю, что вся история останется между мною и вами. Я не обязан докладывать Шувалову, но по правилам должен в первую очередь расследовать заговоры. Тем не менее, если вы докажете мне, что ни о какой Лопухиной не идет речь, мы сразу же бросаем все свои силы на поиск несчастной девчушки.

– Шелковая роза… Признаться, это такая глупость, что не заслуживает вашего внимания.

– Тем более важно, чтобы вы поведали теперь, что к чему. Какой смысл нам тратить время на проверки, на месте ли семейка Лопухиных, где Бестужева[68]68
  Графиня Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина, урожденная Головкина, в первом браке – графиня Ягужинская (ум. 14 (25) апреля 1751, Якутск) – меньшая дочь петровского государственного канцлера, графа Головкина, статс-дама Екатерины I, одна из центральных фигур заговора «Ботта – Лопухиных».


[Закрыть] и Лилиенфельды. Ведь на эти никому не нужные поиски уйдет уйма времени…

– Да, конечно. Впрочем, – Алексей Григорьевич хрустнул пальцами, собираясь с силами. Понимающий, что клиент уже сдался, Ушаков сел напротив, не торопя высокого гостя.

– Дело было в 1735 году, я служил певчим Придворного хора. Тогда же одна дама начала присылать мне письма и вместе с ними различные знаки внимания, настолько роскошные, что уже это сильно суживало круг лиц, среди которых мне следовало искать свою покровительницу. В то время я не смел даже надеяться, что это окажется, – он замялся, и Ушаков кивнул в знак того, что догадался, о ком идет речь. – Эта переписка продолжалась больше месяца.

– А вы тоже писали таинственной даме?

– Да, конечно, я оставлял свои послания в зимнем саду дворца или в тайнике за статуей богини Дианы… Она указала мне в письме это место.

– И вы не узнавали почерк своей дамы?

– Откуда у меня мог взяться образец почерка? – Разумовский простовато повел плечами. – Но потом выяснилось, что из-за повышенной секретности моя дама диктовала письма своей юнгферице.

– Это очень разумно, – Ушаков кивнул в знак согласия, – никто не заподозрит знатную даму в том, что она писала письма, если на них не ее почерк.

– А потом цесаревна начала оказывать мне явные знаки внимания, ну, вы понимаете. То есть я одновременно продолжал получать письма от моей высокой покровительницы и… Признаться, уже тогда я начал догадываться, что Елизавета Петровна и та дама – одно лицо. Надеюсь, здесь нас действительно никто не слышит. Один раз я даже сказал ей об этом. Она рассердилась и потребовала, чтобы я показал ей переписку. Внимательно прочитав письма, она сказала, что ей тоже интересна личность таинственной дамы, и попросила, чтобы я назначил той встречу или попросил, чтобы таинственная Киприда назначила мне свидание.

Я так и сделал. Признаться, я сразу же понял, что моя госпожа теперь решилась открыться мне, но в ее задорном духе собирается обставить это признание каким-нибудь особенным образом. Вскоре я действительно получил послание от дамы, в нем она намеревалась появиться на ближайшем маскараде с розой в волосах.

Я отнес записку Елизавете Петровне и принялся ждать, что произойдет дальше. Мне пошили прекрасный испанский наряд. В назначенный день, явившись на бал, я увидел, что прекраснейшая из женщин, любовь всей моей жизни, душа моя Елизавета Петровна так же, как и я, одета молодой испанкой, и в волосах ее шелковая роза!

– Прекрасное признание! Воистину достойное пера самого лучшего поэта! – воскликнул Ушаков. – Что же было дальше?

– Мы танцевали до упаду, я был совершенно счастлив. И вдруг в зале появляется еще одна «испанка» с розой в волосах. Представляете, эта дура Лопухина, уж простите, что я так отзываюсь о знатной даме, мало того, что не додумалась заранее выяснить о том, в чем будет цесаревна, так, войдя в зал и увидев ее с розой в волосах, Наталья Федоровна не ретировалась и не избавилась от проклятого цветка! Ведь все знают, женщины терпеть не могут, когда кто-то хотя бы в чем-то повторяет их. И самое ужасное, что когда Елизавета Петровна наказала Лопухину, кто-то пустил слух, будто она отхлестала негодницу по щекам не за розу, а потому что подозревала ее в краже жемчуга!

– А ведь если бы, войдя в зал, вы первым делом увидели не Елизавету Петровну с розой в волосах, а Лопухину?

– Что вы, что вы! – Разумовский недовольно скривился. – Наталья Федоровна признанная красавица, но с тех пор, как я впервые увидел Елизавету Петровну, как заговорил с ней, для меня в целом мире существует лишь одна женщина. Как бы я увидел Лопухину, когда смотрел только на цесаревну?

– Да-да… и все же если, как вы говорите, роза была знаком, получается, что Наталья Федоровна, пользуясь своим положением статс-дамы, имела возможность видеть платье Елизаветы Петровны и, скопировав розу, решила переманить вас на свою сторону, сделав, таким образом, больно цесаревне.

Разумовский был подавлен подобным заявлением, некоторое время он сидел молча, шевеля губами, и, должно быть, припоминая что-то. Ушаков не мешал своему гостю.

– Пожалуй, вы наилучшим образом теперь сами ответили на свой вопрос относительно тогдашнего срыва Елизаветы Петровны. Чего греха таить, будучи цесаревной и после, став государыней, она никогда на моей памяти не опускалась до рукоприкладства. Но если все происходило по-вашему, получается, что… – он поднял глаза на Ушакова. – Тогда понятно, хотя и очень неприятно. Мне Лопухина никогда не нравилась, и мне совсем не льстит ее внимание. Да она и старше меня на десять лет, и вообще… Слышал сплетню, будто бы летом, когда Лопухиной усекли язык напротив здания Двенадцати коллегий, будто бы, вы не поверите, Елизавета Петровна продолжала мстить Наталье Федоровне за ту ее выходку с розой. Но если все было, как вы говорите… неприятно.

Я смеялся, когда говорили про эту шелковую розу, потому что всем понятно, это не повод. Но если имела место ревность? Если Наталья Федоровна была тайно влюблена в меня и пыталась рассорить нас, тогда… боже мой… нет, этого решительно не может быть. Никогда не поверю! Елизавета Петровна даже смертную казнь им всем отменила. А знали бы вы, как она заботилась о покойнице Айдархан! Несчастная глупышка со временем обещала сделаться настоящей красавицей. Елизавета Петровна на свою любимицу уж золота не пожалела, все говорила, что Айдархан слишком уступчива, недалеко до беды.

Что же, Андрей Иванович, вы откроете розыск на эту пока что неизвестную нам похищенную девочку или продолжите копаться в деле Лопухиной, собирая никому не нужные сведения относительно Шелковой розы? – Он поднялся с места, показывая, что разговор закончен.

– Помилуй бог, Алексей Григорьевич! – воскликнул Ушаков, поднимаясь навстречу Разумовскому. – Сдались мне эти розы! После вашего рассказа я ясно вижу, девочка написала на том, что у нее оказалось под рукой! Получилось бы оторвать кусок от своего подола, написала бы на нем. Землю будем рыть, но найдем похитителей и вызволим узницу.

Разумовский покинул помещение Тайной канцелярии, находясь под сильным впечатлением от услышанного.