Текст книги "Tresor Ее Величества. Следствие ведет Степан Шешковский"

Глава 15. Шкурин

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ Степан с утра пораньше планировал повидаться с лакеем Шкуриным, но оказалось, что тот теперь приставлен к принцессе Фредерике в качестве ее камергера. Несмотря на то, что Айдархан предупреждала о скорейшем повышении Василия Григорьевича, Шешковский не ожидал столь стремительного взлета и не сразу сообразил, что теперь делать. С одной стороны, согласно полученной инструкции, с камергером должен был разговаривать Апраксин, с другой, после беседы с Разумовским, Ушаков просил срочно добыть любую информацию относительно Айдархан.

– Слышал, как он тут распинался? Ну-кась, ну-кась, покажи, что он сказал о нашей Айдархан?

– «А знали бы вы, как она заботилась о покойнице Айдархан! Несчастная глупышка со временем обещала сделаться настоящей красавицей. Елизавета Петровна на свою любимицу уж золота не пожалела, все говорила, что Айдархан слишком уступчива, недалеко до беды», – прочитал с листа Степан.

– И? Что скажешь? – злился неизвестно чему Ушаков.

– Ну, не знаю, – молодой человек уставился в собственноручно записанные показания Разумовского. – Никакого золота на Айдархан я в тот день не приметил. Возможно, речь идет о приданом? В смысле, если бы Айдархан вышла замуж, государыня пожаловала бы ей…

– Надо было расспросить Алексея Григорьевича об этом золоте. Увлекся, понимаешь, розой, старый пень. К Лопухиным гонцов выслал?

– Выслал, – Степан почесал затылок. – «А знали бы вы, как она заботилась о покойнице Айдархан!» – ну, как заботятся, девочка, воспитанная при дворе, безусловно, обучена грамоте, да и мастерицей она стала, Чоглокова хвалила… «Несчастная глупышка со временем обещала сделаться настоящей красавицей» – несчастная, потому и погибла, глупышка, так и Мария Семеновна говорила, что она добра и доверчива. Насчет красавицы не знаю, но скорее всего. «Елизавета Петровна на свою любимицу уж золота не пожалела, все говорила, что Айдархан слишком уступчива, недалеко до беды».

– Относительно уступчивости…

– Стоп. Еще раз, что он сказал о золоте? – Андрей Иванович подскочил к Шешковскому и, вырвав из его рук протокол дознания, замолчал. – Ты за Алексеем Григорьевичем, каналья, все слово в слово записал?

– Как вы учили, – обиделся на начальника Шешковский.

– Не припомнишь, он действительно изъяснялся о золоте в прошедшем времени? Ведь если бы о приданом речь шла, он бы, скорее всего, в будущем времени говорил бы?.. «Елизавета Петровна на свою любимицу уж золота не пожалела». А так получается, что золото она ей уже отвалила преизрядно.

– Зачем ей во дворце золото? – в свою очередь удивился Шешковский. – Будь она фрейлиной, тогда другое дело, или она родственникам своим высылала?

– И как связано это самое золото с заявлением, что Айдархан чрезмерно уступчива, что недалеко до беды? Не могла же ей государыня платить за то, чтобы она себе любовников не заводила? М-да… – Ушаков выглядел озадаченным.

– Может, я правда, того – ошибся? – Степан не знал, что и подумать, впервые за годы совместной работы он видел начальника таким растерянным.

– Вот что, Степушка, нынче время уже позднее, сделаем так. Завтра я лично попытаюсь еще разок переговорить с Разумовским, чую, недоговаривает он мне что-то важное. А ты сходи к Шкурину и в подробностях расспроси про эту самую Айдархан. Не слышал прежде, чтобы столько народу об одной-единственной прислужнице пеклись. Если государыня на нее золото тратила, это не могло оставаться незамеченным. Согласно твоему донесению, госпожа Чоглокова как-то особенно уж нажимала на своей роли в жизни бурятки. Брата наняла за ней следить, запереть приказала. Если верить сей статс-даме, Мария Семеновна желала сочетать Айдархан законным браком с одним из слуг, предпочитая для крестницы честную, но бедную жизнь жизни роскошной, но распутной. А когда так защищают, обычно есть от кого защищать. Чай, не актерка Мария Семеновна, не лицедейка, чтобы на пустом месте такие фортеля выделывать. Разведай, кто тайный соблазнитель, от которого Чогколова пыталась уберечь свою подопечную. Начнешь с лакея Шкурина, а дальше он уже сам подскажет, с кем еще потолковать. По поводу расшивавшей девять лет назад бурятское платье Шакловитой ничего не известно?

– Как в воду канула, Андрей Иванович. Ищут ее, но только безрезультатно. Человек, за которого она девять лет назад замуж вышла, три года как сгорел в собственном доме, думаю, она же сообщила соседям, якобы едет к родственникам, но только какие родственники у сироты… В общем, исчезла, полагаю, замуж вышла и еще раз фамилию сменила, так что, – он махнул рукой.

– Получается, что она оставила службу ради семейной жизни? – уточнил Ушаков.

– Не совсем так, когда вы явились допросить Софью Шакловитую, вас не пустили, так как медикус предположил, что болезнь заразная. Медикус ошибся, а Шакловитую ко двору уже не вернули. Все ведь знают, как Елизавета Петровна боится заразы. Но чтобы совсем не бросать страдалицу на произвол судьбы, ее спешно выдали замуж.

– Что же, – Ушаков потер гладко выбритый подбородок, – почему-то у меня такое ощущение, что мы еще встретимся с этой самой Софьей Шакловитой.

И ВОТ ТЕПЕРЬ Степан, как дурак, торчал в приемной, ожидая бывшего главного лакея, а ныне камергера принцессы Фредерики, Василия Шкурина, понимая, что во второй раз невольно нарушает предписание не общаться с сильными мира сего. А впрочем, не бежать же ему, заслышав грозное слово «камергер».

Новоиспеченный камергер появился тяжелой походкой человека, надевшего в первый раз новые варшавские туфли, да еще и на довольно-таки высоких каблуках. Для себя Степан давно уже приметил эту новую моду, но все не мог решиться на подобную трату. С одной стороны, с его невеликим ростом такая подпорка, прямо скажем, не была бы лишней, но с другой стороны, иной день приходится сиднем сидеть за письменным столом в конторе, а иной носиться точно ошпаренная сука по всему городу. Тут за день можно и каблуки поломать, и ноги до самого афедрона сточить. Впрочем, придворные обязаны по нескольку раз на дню переодеваться, а это значит, и переобуваться, так что не исключено, что Шкурин забрался на эти ходули исключительно по случаю приема явившегося к нему в ранний час следователя.

Вопреки первому впечатлению, когда Степану вдруг показалось, что Василий Григорьевич специально возвышается перед ним на каблучищах, чтобы показать себя выше, разговор завязался мгновенно, и очень скоро Шешковский уже удивлялся, отчего это дружелюбный Шкурин так не понравился ему в первый момент.

– Относительно Айдархан, – начал Василий Григорьевич заговорщическим тоном, когда они оказались в небольшой горнице, в которую Шкурин, по всей видимости, совсем недавно въехал, – в жизни не видел, чтобы столько копий ломалось из-за простой служанки, не самой даже хорошенькой. Начнем с того, что бурятка и ее брат были доставлены во дворец еще будучи детьми, после чего Мария Семеновна Чоглокова по воле цесаревны окрестила малышей, став им крестной матерью. Но, по сути, Мария Семеновна и не думала заботиться об Айдархан. Да и не нужна ей была эта девочка. Елизавета Петровна пожелала, та выполнила, а дальше хоть трава не расти. Впрочем, к детям были приставлены няньки и учителя, они получили приличное образование. Все это время Елизавета Петровна не разлучалась с Айдархан, она ее любимица, и Алексей Григорьевич тоже полюбил Айдархан как родную дочь.

– Не было ли у Айдархан любовника?

– Любовника? Что вы! – рассмеялся Шкурин. – Да это и невозможно.

– Ну да, у вас с этим строго, – понимающе кивнул Шешковский.

– Не смешите меня, «строго»! – Василий Григорьевич подмигнул следователю. – Все можно, коли осторожно. Главное, чтобы никто не заметил. Ну а если девушка, к примеру, понесет, ее немедленно прогонят со двора. Вот и все строго. Правило всем понятно, в прежние времена при особе государыни вообще имели право находиться только незамужние девицы, это уже нововведение, что Анна Петровна, а за ней и Елизавета Петровна держат при себе не сходящих с ума от похоти девственниц, а сердечных подруг и родственниц, с которыми они с самого детства. Но все эти подруги имеют высокий ранг статс-дам. Что же до фрейлин, то любые шашни им строжайше запрещены. Собралась замуж – уходи с должности, желающие занять тепленькое место завсегда найдутся.

– А Айдархан это понимала? – с надеждой в голосе переспросил окончательно сбитый с толку Шешковский.

– Айдархан была дурочкой. Читать, писать она, разумеется, умела, но в остальном…

– Быть может, кто-то сватался к ней или завлекал ее подарками?

– Все началось после того, как великий князь пожелал поставить на своем домашнем театре спектакль, в котором роль японской принцессы отводилась Айдархан. Ее тогда облачили в иноземный наряд, волосы убрали цветами и блестящими заколками, как на гравюре, которую подарил цесаревичу известный любитель Востока Строганов[69]69
  Барон, затем граф (1798) Александр Сергеевич Строганов (3 (14) января 1733, Москва – 27 сентября (9 октября) 1811, Санкт-Петербург) – российский государственный деятель; член Государственного совета, сенатор, действительный тайный советник 1-го класса (15 сентября 1811), президент Императорской Академии художеств. Обер-камергер c 1797 года. Крупнейший землевладелец и уральский горнозаводчик; коллекционер и благотворитель. Почетный член Императорской Академии наук (1776) и действительный член Императорской Российской академии (1783), один из составителей Академического словаря.


[Закрыть]. Вот тогда все и увидели, что маленькая Айдархан на самом деле уже выросла и превратилась в довольно-таки симпатичную девушку. Как сейчас вижу, маленькая японская принцесса из сказки про золотые туфельки. Вот тогда-то все и началось.

– Что началось? – Шешковский боялся дышать.

– Пропала маленькая мастерица Айдархан и появилась японская принцесса. Великий князь начал оказывать покровительство бурятке, но она страшилась Петра Федоровича, и он остановил свои ухаживания. Потом пошло-поехало. Придворные буквально не давали Айдархан прохода. Ей дарили цветы и ленты, она получала то пирожное в форме дивного цветка, то приглашение встретиться в парке. И до «геройства» доходило. Но это не здесь, а когда двор поехал в Ораниенбаум, и Айдархан с собой забрали. Представляете, посреди ночи вдруг кто-то с закрытым лицом буквально вломился в палатку, где спала Айдархан! Хорошо, другие девушки подняли тревогу. Несчастная малютка не знала, куда глаза девать. Не понимая, как жить дальше, она бросилась к государыне, и та дала ей защиту. Вот тогда Чоглокова и явилась со своей непрошенной заботой. Стала подыскивать Айдархан жениха, заставила Бадархана, курам на смех, шпионить за сестрой. Как будто бы не понятно, девушка с внешностью Айдархан не станет связывать свою жизнь с придворным истопником или простым солдатом, у которого жалования аккурат на дешевую пудру для парика хватает, а больше и нет. Но надо знать госпожу Чоглокову, уж если ей что-то втемяшится в голову… В общем, на мой взгляд, Айдархан занимались более, чем кем-нибудь другим при дворе, буквально позабыв обо всех остальных прелестницах, за которыми следовало доглядывать днем и ночью. А результат? Юная фрейлина бежит с неизвестным любовником, и это после того, как господин Бецкой ей практически при всем честном народе подарил дивной красоты изумрудный браслет. Все полагали, вот-вот объявят о помолвке. Бецкой – известный охотник до юных созданий. Нет! Зато нашу распрекрасную Айдархан находят… ну, дальше вы лучше меня знаете.

– Но чем конкретно помогла государыня Айдархан? В чем заключалась защита? – не выдержал Шешковский.

– Я знаю только одно, в тот день Ее Величество вызвала к себе медикуса Лестока и ювелира швейцарца Иеремию Позье[70]70
  Иеремия Позье, или Жереми Позье (1716, Женева – 1779, Женева) – франко-швейцарский ювелир, художник, мемуарист, получивший известность благодаря выполненным заказам для Российского императорского двора и, в частности, созданию Большой императорской короны для коронации императрицы Екатерины Великой (1762).


[Закрыть], потом привели перепуганную Айдархан. Не знаю, что между ними произошло, но девушка вышла от них зареванная. Зато с того дня вроде как перестала шарахаться от каждой тени и снова начала обретать душевное равновесие. Полагаю, что и Лесток, и Позье на самом деле были влюблены в Айдархан, и каждый предлагал ей место фаворитки. Почему бы и нет. Для девочки, всю жизнь прожившей во дворце, вполне естественно… знаете ли…

– И кого она выбрала?

– Понятия не имею, – развел руками Шкурин. – Возможно, ей дали время, в течение которого она должна была принять решение. Но Чоглокова, она ведь не желает делать выводы и смиряться с поражением, Мария Семеновна решила, что девочка должна сидеть под замком, пока она не подберет ей в мужья достойного поваренка или ученика садовника. – Он снова развел руками, давая понять, что рассказал все, что знал.

– Простите, право, неудобно занимать вас еще одной ничтожной просьбой, полагаю, в первый день в новой должности у вас масса неотложных дел и обязанностей, – Шешковский заискивающе улыбнулся, получилось, конечно, не так хорошо, как учил его Ушаков, но лицо Шкурина тут же расплылось в довольной улыбке, заверив гостя, что отнюдь не обременен новыми заботами, так как в отсутствие принцессы и второго ее камергера Тимофея Евреинова[71]71
  Тимофей Евреинов – камергер Екатерины II, много раз упоминается в ее дневнике.


[Закрыть] еще, по сути, и не успел к ним приступить.

– Все, что необходимо для следствия.

– Среди прочего мне поручено узнать о судьбе служившей здесь девять лет назад девицы Софьи Шакловитой. Известно, что она работала в пошивочной мастерской и заболела, так что тогда ведший дело о пропаже жемчужного ожерелья Андрей Иванович не смог допросить ее по горячим следам, а потом дело закрыли и… Не знаю, служили ли вы в ту пору? А если и служили, то вряд ли обратили бы внимания на обычную швею. Не подскажите, кто может помнить Софью Егоровну?

– Как же, служил и Шакловитую вашу отлично помню. Как не помнить, когда при дворе цесаревны что ни день, то праздник, что ни бал – так тысяча и одна ночь, гости и слуги в иноземных костюмах. Тут уж всех швей-вышивальщиц приходится не только по имени-отчеству знать, но и лишний раз поклониться сим «значимым» особам не грех.

– Мы знаем, что Шакловитая расшивала бурятский костюм.

– Вполне может быть, – пожал плечами Шкурин. – Софья Егоровна – вышивальщица знатная.

– Не знаете, как она отреагировала на то, что после кто-то спорол ее вышивку и нашил зеленые и красные бусины? Не возмущалась? Ведь, по сути, ее работу испортили. С нее же могли спросить.

– Вы правы, – с готовностью закивал Шкурин, – если бы она увидела, она непременно должна была доложить о соделанном. Другое дело, что она могла и не увидеть. Я не знаю, когда именно Софья почувствовала недомогание, но теперь я понимаю, что она должна была слечь до того, как костюм переделали. Потому что если бы статс-дама Лопухина, отвечающая за костюмы прислуги, увидела, во что превратилось платье Айдархан… – он помотал головой. – Да. Определенно, если бы Наталья Федоровна это увидала, поднялась бы настоящая буря.

– Следовательно, Шакловитая заболела сразу же после того, как расшила костюм. Любопытно.

– Наталья Федоровна Лопухина. Только там все не совсем, как вы говорите, происходило. Сама Лопухина была чем-то взволнована накануне карнавала и то ли вовсе не проверила костюмы, то ли сделала это абы как. После кражи ее целый день не видели, и на карнавал она явилась лишь к третьему танцу. Ну а потом, сами, наверное, знаете, какая история приключилась. Из зала ее лакеи на руках выносили, водой отливали, медикус Лесток тут же был в костюме Арлекина, так он ей пульс проверил и сказал, что никакого заболевания в ней не видит, а в обморок она грохнулась исключительно из-за расстройства чувств. Так что да, упреждая ваш следующий вопрос, даже если она и видела Айдархан в том злосчастном платье, вряд ли это зрелище хоть сколько-нибудь смягчило бы афронт, в который она по своей же глупости попала.

– А Шакловитая? Пока она в своей комнатушке лежала, был у нее медикус или, может, подруги заходили проведать?

– Не заходили, скажу больше, у нас здесь больных страсть как не любят, тем более заразных. А тут жар, боль, да еще и пятна по всему телу. Ее тут же на носилки и в дом родственницы ее престарелой отвезли. Вот с тех пор Софью никто здесь и не видел.

– Говорили, будто бы она замуж вышла, – Шешковский думал о Лопухиной, история шелковой розы уже в который раз появлялась в этом запутанном деле.

– Полагаю, что вышла. Как поправилась, так и вышла. В любом случае, без приданого не оставили. А впрочем, вы Ивана Ивановича расспросите, он лично ездил к девице Шакловитой, должен знать подробности.

– К кому? – не понял Шешковский.

– К Иоганну Германну Лестоку, или Ивану Ивановичу Лестоку, как у нас его все называют. Обрусел, сами понимаете.

– Лейб-медик императрицы заходил к простой вышивальщице? У них что… – Он густо покраснел. – Амор?

– Про амор не думаю, а то, что заходил, – факт. Впрочем, может быть, он от цесаревны приказ получил. Шакловитая ведь хоть и седьмая вода на киселе Федору Леонтьевичу[72]72
  Федор Леонтьевич Шакловитый (Большой) (середина 1640-х – 11 октября (21 октября) 1689) – окольничий, фаворит царевны Софьи Алексеевны.


[Закрыть], но все же не пустое место.

– Тому самому окольничьему? – смекнул Шешковский. Речь шла о фаворите Софьи Алексеевны.

– Вот именно. Девица хоть и весьма вольного нрава, дерзка и себе на уме, могла и непокорность выказать, и надерзить, рукоприкладствовала. И самое главное, но это уже я вам под большим секретом открываю, имела незаконнорожденную дочь! Сам я, правда, дитя не видел, малышка воспитывалась в доме у ее тетушки. Но задумайтесь на мгновение: она ведь как-то держалась на своем месте. Вот вы Лестока заподозрили в тайной связи с вышивальщицей, не думаю, что такое возможно, Иван Иванович совсем других девиц жалует. Чтобы ростом были высоки, поджарые, как молодые кобылки, и главное, чтобы на лице ни оспинки, ни родинки. Он ведь даже мушек не терпит, говорит, что они ему нарывы нераскрытые напоминают, нынче при дворе все с мушками. Мода.

– А у Шакловитой, стало быть, имелось какое-то пятно на лице? – не поверил своей удаче Степан.

– Шрамик повыше брови скобочкой, уголком. При дворе, сами знаете, дамы носят гладкие прически, чтобы волосок к волоску, лоб открыт, на лицо ни кудряшки, ни локона не падает, так что уродство она свое спрятать не могла. Я сам, правда, не был свидетелем, но говорили, будто бы сама Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина – родственница канцлера – ей в голову шкатулкой китайской запустила, задрыгой и шпионкой при этом величая. Я в тот день в Ораниенбауме мебель новую получал и не присутствовал, но говорили, много было кровищи, бровь разбита, а под глазом синячина преогромный. Вот его я узрел. После, когда приехал.

– Когда же это произошло? И не известно ли, за что Анна Гавриловна прибила Шакловитую?

– Произошло сие вроде бы за полгода до того самого бала, а причину всякий знает, Бестужева пригласила Шакловитую к себе домой, с тем чтобы та посмотрела присланный ей из Парижу редкий голубой муслин с дивной красоты павлинами. Бестужева хотела сделать из него платье, и Шакловитая должна была придумать, как и чем будет его украшать. А Софья Егоровна уже видела точно такой же материал у Елизаветы Петровны и после проболталась цесаревне-то нашей… В общем, потом выяснилось, что оба рулона материи привез один и тот же человек. Петр Шувалов, – камергер приложил палец к губам, – здесь повсюду уши. Кстати, Елизавета Петровна в этом платье с павлинами была на куртаге в доме канцлера, а вот Бестужева уже воспользоваться этим полотном не посмела. И правильно сделала. Ну, вы понимаете, о чем я?

Шешковский кивнул.

– Елизавета Петровна, добрая душа, на Бестужеву не осерчала, та у нее никогда не была под подозрением, а вот Анна Гавриловна вышивальщице за позор свой отомстила. М-да… синяк долго не проходил, чернел, желтел, зеленел… Софья Егоровна вся распереживалась. А вот шрамик остался. И надо же, именно в это время я узнаю, что Шакловитая завела себе полюбовника!

– Но не Лестока, – понимающе кивнул Степан.

– Слушок ходил, будто бы она с Иваном Шуваловым плотские радости вкушала, ну да это, я полагаю, домыслы, потому как сохла то она по вашему собрату по ремеслу. Впрочем, вы-то в ту пору еще не служили, – Шкурин весело рассмеялся. – По Антону Синявскому, насколько я понимаю, он до сих пор служит, во всяком случае, он не так давно слуг допрашивал в связи с исчезновением девицы Самохиной. Сам видел, раскланялись даже, не знаю, право, вспомнил он меня или так, из приличия.

– Шакловитая и Синявский?! – вытаращился Степан.

– Во всяком случае, с ее стороны интерес был весьма заметен, – очень довольный произведенным эффектом, Шкурин развалился в кресле, доброжелательно взирая на своего собеседника. – Да только не получилось у них ничегошеньки, ее после болезни сразу замуж выдали, ну и, в общем, уехала, и больше я о ней ничегошеньки не слышал. Нет, вру, от вас и услышал.

– А Синявский как же? Что же он в ноги не бросился к Ушакову или Толстому[73]73
  Граф (1724–1727) Петр Андреевич Толстой (1645 – 17 февраля 1729) – государственный деятель и дипломат, сподвижник Петра Великого, один из руководителей его секретной службы (Преображенского приказа и Тайной канцелярии), действительный тайный советник. Брат Ивана Андреевича Толстого.


[Закрыть], не упросил, чтобы любимую за него отдали? Или, вы говорите, пятна на лице, шрам скобочкой… ребенок… так, может, он того… смалодушничал?

– Про чувства сего молодого человека мне ничего не известно, не исключаю, что любовь Софьи осталась безответной, что же до пятен… то пятна бывают и при горячке. А шрам… да не такой уж он и большой, этот шрамик, сначала, конечно, был такой красный, страшно ее уродовал, а потом посветлел, так что запудришь как нужно, поди, и незаметно будет. После оспы какие следы остаются, и ничего, маскируют как-то. Не думаю, что Лесток не объявил бы, обнаружь он у Шакловитой какую-нибудь заразу. Как минимум, все ее вещи, равно как и все вещи, находящиеся в ее комнате, должны были быть сожжены. Но ничего подобного не делали. Во дворце не объявляли карантина. Да если бы хотя бы намек на заразу появился, Елизавета Петровна первой покинула бы эти стены.

– Получается, что Софья выздоровела, но все равно не вернулась на службу? Была выдана за человека, которого не любила и не знала? И еще неизвестно, забрал ли новый муж ее дочку или та осталась с тетушкой, – подытожил Степан. Картинка вырисовывалась нерадостная.

– Пожалуй, что так, – согласился Шкурин. – Ладно, приятно было побеседовать, да только пора мне и честь знать. Первый день, он ведь все одно не праздничный. А вы лучше, милсдарь, с этим самым Синявским переговорите или к Лестоку на аудиенцию напроситесь. Эти должны больше знать.