Текст книги "~ А. Часть 2. Найти тебя"

– Это я вам хотела спасибо сказать за то, что вы сделали для Данилы.

– Ну, для Данилы я бы сделал гораздо больше, но, к сожалению, со мной, случилось одно неприятное происшествие, – Литвин с преувеличенной грустью указывает смеющимися голубыми глазами на свою ногу. – Но все равно, за цветы большое спасибо, мне правда очень приятно. – Буквально пропев это, Литвин оборачивается к Арсену, который успел отойти к подоконнику, присесть на него, сложить на груди руки, перекрестить свои длинные ноги и теперь с легкой усмешкой наблюдает за этим цирком.

– А ты чего там уселся? – Литвин игриво помахивает букетом. – Мы что, целоваться с тобой не будем?

– Я тебя поцелую, – кивает Сечин, – только сначала скажи, что врачи говорят, помимо того, что ты жить будешь?

– Перелом диафиза бедра. Перелом со смещением, – поймав мой взгляд, поясняет Литвин. – Придется шину Беллера ставить.

– Понятно. А с головой у тебя что?

– А, так. Легкое сотрясение мозга… Да ладно тебе, мне же руку не повредили? – Литвин отводит глаза в сторону и тихо добавляет: – Без руки, считай все: вылетай из профессии.

Литвин крутит букетом, показывая, что у него все хорошо, но выражение лица Арсена меняется. Отточились скулы, жестче проступила линия желваков, в глазах появился сухой неприятный блеск, который всегда предвещал если не бурю, то уж разборки точно.

– Давайте я цветы в воду поставлю, – спохватываюсь я.

– Ой, поставьте, пожалуйста, Сашенька, – Литвин протягивает мне букет, Сечин – пустую банку, которую прихватил с подоконника. Указывает мне глазами на маленькую дверь, примыкающую к палате: – Там у них душевая.

Скрываюсь за дверью, где действительно обнаруживается душевая кабина с какими-то сложными поручнями, видимо, предназначенными для перемещения больных, плюс умывальник с зеркалом и стеклянной полочкой, на которой стоят гель для бритья, мужской парфюм и бритвенный станок. Набирая в банку воду, разглядываю свое отражение в зеркале, а из-за двери доносится голос Арсена:

– Что касается твоего «неприятного происшествия», то об этом мы еще поговорим, а пока скажи-ка мне вот что, друг ты мой разлюбезный: может, мне все-таки попытаться пристроить тебя в Пироговскую клинику?

– Зачем это? – недоумевает Литвин.

– Затем, что твоя диафиза… – далее следуют какие-то сложные термины из области травматологии и ортопедии. Я возвращаюсь в палату с банкой воды. Поставив в нее цветы, протягиваю банку Сечину, тот пристраивает ее на подоконник. Чтобы не мешать двоим врачам беседовать на медицинские темы, отхожу к свободной койке и усаживаюсь на неё. Смотрю на Литвина, который пытается спорить с Сечиным. Гляжу на Сечина и вижу уже другого Арсена. Ровный, спокойный, невозмутимый, даже немного домашний. Стерлась броня. Ушла с лица неприятная маска.

– Папа! – Внезапно в палату открывается дверь, и в нее влетает крошечная темноволосая кудрявая девочка в теплом комбинезончике, за которой шаг в шаг следует Карина. На Карине узкие джинсы и спортивная кофта. И хотя Сечин меня уверял, что у него ничего нет с Кариной и нет детей, сердце все же выстреливает.

– Алена, стой! Привет, – заметив меня, деловито кивает Карина, и пытается поймать убегающего от нее ребенка. – Алена, стой, я кому говорю? Куда опять без меня?!

– Папа! – ловко уворачиваясь от нее, верещит ребенок, но при виде Сечина резко меняет курс и с визгом: – Дядя Сеня! – направляется к нему и обхватывает его ногу.

«Господи, а это что?» Пока я перевожу растерянный взгляд с девочки, прилепившейся к ноге Арсена, на самого Арсена, который стоит и искренне улыбается, с Арсена на Андрея, у которого на лице сейчас написаны такие счастье, гордость и горе от того, что ребенок выбрал не его, что сразу становится ясно, кто тут папа Алены, и с Андрея на Карину, которая, расставив ноги, по-хозяйски упирает в бока руки и глядит на ребенка, сама Карина небрежно бросает:

– Привет, Арсен. Как, пропустили на въезде?

– Привет, спасибо, нас пропустили, – без особых эмоций отзывается Сечин, нагибается, подхватывает девочку и усаживает ее к себе на бедро: – Ну здравствуй, крестница, как поживаешь?

– Хорошо, – верещит девочка. – Я – хорошо. Только возьми на ручки!

– Сейчас возьму тебя на ручки, – обещает Арсен и – глазам не верю – действительно берет ребенка на ручки. Поднимает ее повыше, девочка крепко обхватывает его руками за шею и, смущенно косясь на меня (я, по всей видимости, сижу с совершенно дурацким видом), прячет лицо у Арсена на шее.

– А это тетя Саша, – поворачиваясь ко мне, многозначительно произносит Арсен. – Давай, Алён, скажи тете Саше: «Здравствуй».

– Здравствуйте, – вместо это, как идиотка, повторяю я. Сечин быстро отворачивается, пряча улыбку.

– Здравствуй, – застенчиво шепчет девочка, с любопытством стреляя в меня голубыми глазами Андрея и, окончательно смутившись, утыкается носом в Сечина. Посмотрев на меня, Литвин фыркает в свою бороду. Карина, уставившись на Андрея, вдруг испуганно ахает, хватается за голову и стремглав вылетает в коридор, откуда и возвращается, явно выдыхая и довольно помахивая красной спортивной сумкой на молнии.

«Кто-нибудь, ущипните меня», – думаю я. Действительно, осмыслить происходящее сразу не получается. Я никогда не видела такого Арсена. Я не предполагала, что у Литвина и Карины может быть ребенок. И мне в голову не приходило, что Арсен может любить детей и, по всей видимости, умеет ладить с ними.

– Так, ты к папе пойдешь? – между тем предлагает Алене Арсен.

– Не-а, – мотает кудряшками девочка и принимается трудолюбиво откручивать пуговицу на его кардигане.

– Она у папы, в смысле у Андрея, уже на руках насиделась, – перехватывает мой взгляд Карина и, пристроив рядом со мной сумку, начинает увлеченно копаться в ней. Извлекает из нее бутылку воды и плюшевого мишку. Воду протягивает Андрею: – На. Как ты и просил, без газа.

– Спасибо, – томно произносит Литвин и откидывается на подушку с видом мученика-страдальца, который умирал тут от жажды.

– Не за что, – бросив на него ехидный взгляд, хмыкает Карина и крутит перед носом Алены мишку: – Дать? Будешь играть?

– Не-а, – отзывается девочка.

– Ну и не надо, – сунув мишку обратно в сумку, Карина снова озабоченно роется в ней и наконец вытаскивает из нее кошелек: – Фу, а я думала, я его в магазине оставила, – с облегчением произносит она, забрасывает кошелек в сумку и плюхается рядом со мной на койку. – Ну, что, как твоя передача? – по-свойски начинает она.

– Нормально, спасибо, – киваю я, понемногу приходя в себя. Арсен, с подозрением покосившись на нас с Кариной, машинально отбирает свою пуговицу у ребенка и отходит к Андрею:

– Ну так как насчет Пироговки?

– Да ну, не поеду, – Литвин скручивает у бутылки пробку.

– Почему?

Но почему Литвин не поедет туда, я не успела услышать, потому что Карина откидывается на койке.

– Устала, – опираясь на локти, признается она. – Пол-Москвы сегодня оббегала. Сначала доехала от Бауманской до Крылатского, забрала Алену. Потом из Крылатского, с Аленой, сюда. Потом еще в магазин с ней зашла. Плюс гоняла по всей больнице, чтобы ему, – кивок на Арсена, – разрешение на въезд оформить. Ноги отваливаются… Тебе с ним как, кстати, не сложно?

– Ну, мы не так давно познакомились, – не понимая, про кого она спрашивает, про Сечина или Андрея, пытаюсь более-менее выкрутиться.

– Да? – Карина, усмехнувшись, бросает на меня быстрый взгляд. – А ты, похожа, удивлена.

– Чем? – окончательно запуталась я.

– Вот, – и Карина с гордостью указывает на Алену.

– Ах, вот ты о чем, – я смеюсь. – Если честно, то да. Но у тебя правда чудесная девочка. И, по-моему, она на тебя очень похожа.

– Она на Андрюшу больше похожа, – Карина произносит его имя так, словно в нем сотня уютных «ю». – Знаешь, когда она на меня порой смотрит, то мне кажется, что это Андрюша. Но вообще-то я спрашивала тебя про Арсена. Удивлена, что он бывает таким?

– Да. Если честно, удивлена, – помедлив, все-таки признаюсь я.

– Да уж, удивлять он умеет. Парень он интересный. – Карина вытягивает ноги и принимается разглядывать острые носы своих ботиков. – Знаешь, когда ты видишь его в первый раз, то он кажется хуже, чем есть на самом деле. Но когда начинаешь общаться с ним, то понимаешь, что он гораздо лучше, чем он сам о себе думает.

Наблюдение настолько верное, что я невольно подбираюсь:

– И – давно ты его знаешь?

– Года три без малого, – сообщает Карина и чешет нос. – Он у нас в Первом меде читал лекции по кардиологии. Ну и конечно, все студентки были в него влюблены.

«Прекрасно!» – думаю я, разглядывая, как Карина безупречно-женственным жестом откидывает назад волосы.

– И уж конечно, мы все мечтали попасть к нему в ординатуру, – продолжает Карина, с любопытством рассматривая Алену, сидящую у него на руках. – Но из всего состава он выбрал всего трех студенток, да и то, как позже выяснилось, лишь потому, что на него главврач наседал. Правда, по дороге к нему в ординатуру одна из нас одумалась и соскочила к другому хирургу, а я и подружка моя, Светка Лопухова, остались. Так он, – Карина указывает подбородком на Сечина, – знаешь, что с нами сделал?

– Даже не представляю, – отвечаю я, совершенно не желая это себе представлять.

– Он заставил нас выучить все его лекции и рассказать их ему. И мы три вечера у него надрывались. Хороший подход, да? О господи, – смеется Карина, – как вспомню, как же мы со Светкой тогда намучились… Честно, мне было проще водительские права получить. Поморгала инструктору, поулыбалась инспектору, то да сё… А с ним, – кивок на Сечина, – вообще никогда ничего не катило. Даже угрозы.

– Угрозы?

– Ага. Просто Светка однажды не выдержала и призналась ему в любви. А он на это ответил, что если она дурь из головы не выкинет, то он ее из своей ординатуры вышибет. Так Светка пригрозила ему, что она в подъезде у него под дверью повесится, а он, услышав это, чуть ли не взбесился.

«И правильно сделал», – довольно злобно думаю я.

– Я только позже узнала, что он со студентками принципиально не спит. А тогда Светке пришлось срочно переводиться в другую группу, потому что он её на ближайшей же сессии завалил. На том наша дружба со Лопуховой и кончилась. Она мне не простила, что я его фактически выиграла, – безмятежно заключает Карина, и я уже дико злюсь. Из-за чего? Да, в общем, из-за всего. Например, из-за того, что я не ошиблась, и у Карины с Сечиным была своя история.

– Правда, он довольно быстро сообразил, что Лопухова не одна по нему страдала, – деловито продолжает Карина, – и состоялся у нас с ним неприятнейший разговор, где он поставил меня перед выбором: либо мне, с моими чувствами, дуть следом за Светкой, либо остаться учиться у, как он выразился, неплохого хирурга. У блестящего хирурга, который умеет делать то, что другим не дано. Мы тогда с ним, – кивок на Сечина, – прекрасно друг друга поняли.

– Понятно, – решаю свернуть неприятную тему я. – А с Андреем ты как познакомилась?

– Как? А считай, тоже благодаря ему, – Карина снова кивает на Сечина. – Зашла я как-то к нему в ординаторскую за очередным нагоняям, а у него там Андрюша сидел. И – всё. Как на контрасте. Один – чужой, злой, не мой, которого я ненавидела и все равно добивалась. И другой – открытый, добрый, очень добрый. И очень человечный, – произносит Карина, и у нее даже меняется тон: из неприязненного и сухого, каким она говорила про Сечина, он становится чуть ли не кротким. – Он такой, Саш! Ты даже не представляешь, каким он вообще бывает, – Карина делает вид, что поправляет волосы, пряча от меня вспыхнувшее лицо. – А потом родилась Алена, и мы – по моей же дурости, кстати – разругались с Андрюшей. И Вероника Андреевна… кстати, ты Веронику Андреевну знаешь? – Карина глядит на меня. В глазах – веселые искры.

– Веронику Андреевну? Да, знаю. Я была у нее в музее, – добавляю я.

– В музее… ха! Она – бабушка Андрея. Она нас с Андрюшей мирила, – Карина довольно смеется, а я понимаю, что вот теперь всё понемногу встает на свои места.

– Это тебя Арсен попросил мне все рассказать? Или – Вероника Андреевна? – в конце концов решаюсь я спросить у Карины в лоб.

– Кто, Сечин? Я тебя умоляю! – Карина закатывает глаза. – Нет, Саш. Меня никто ни о чем не просил. – Карина перестает улыбаться и серьезно глядит на меня: – Просто раз Арсен тебя к Андрюше привел, то, как я понимаю, запрет на общение с тобой снят, и мы будем регулярно встречаться. И я хочу, чтобы у нас с тобой сразу не было недопонимания. И будет лучше, если ты узнаешь историю о том, как я за ним, – кивок на Сечина, – бегала, от меня, чем потом какая-нибудь ушлая птичка ее тебе на хвосте принесет… К тому же, – Карина узит глаза, – у меня есть еще одна причина желать, чтобы он, – кивок на Арсена, – нашел себе кого-то. Понимаешь, – Карина понижает голос и начинает смущенно ловить ногтем нитку на своей кофте, – просто он дружит с Андрюшей, они знакомы лет двадцать, Андрюша его любит, он ему доверяет, но я точно знаю, вернее, я чувствую, что где-то в глубине души мой Литвин считает, что я все еще в него, – резкий кивок на Сечина, – влюблена. – Это звучит настолько обиженно, что мне даже становится ее жалко. – Саш, я не хочу углубляться в детали, но иногда мой Литвин ведет себя так, словно он ему в чем-то проигрывает. Или – проигрывает другим. Словно я могу захотеть бросить его! – яростно заключает Карина, и глаза у нее начинают сердито искриться. – И история с Сечиным ничего хорошего в мои отношения с Андрюшей не добавляет. Вот поэтому мне, откровенно говоря, было бы только на руку, если у Сечина наконец появилась какая-нибудь нормальная женщина.

«Какая-нибудь нормальная женщина – это, видимо, я», – думаю я едко.

– Ну спасибо тебе, Карина, за откровенность, – не без иронии киваю я. – Мне только одно непонятно: а что, другие девушки у Арсена сплошь ненормальными были?

Карина уставилась на меня, моргнула. Секунда – и она прыснула. Спохватившись, покосилась на мужчин, но те, кажется, ничего не заметили.

– Саш, знаешь, что самое интересное? – повозившись, Карина с таинственным видом придвигается ко мне ближе. – Ты – вообще вторая девушка, с которой я его вижу. Он никогда и никого не приводил ни в Первый мед, ни в «Бакулевский». И только раз, в прошлом году он привел к нам с Андрюшей какую-то Юлию, но – не пошло.

– А с ней что не так было? – К своему ужасу, я чувствую, как начинаю втягиваться в эти сплетни. Но самое ужасное заключается в том, что я уже не в силах остановиться.

– Знаешь, кого она мне напоминала? – Карина насмешливо округляет глаза. – Новогоднюю елку у торгового центра. Сделано красиво, на совесть, но – без души. Она какая-то искусственная была. Театральная. И он, видимо… – («Он, это, видимо, Сечин», – соображаю я) – в какой-то момент сам от нее устал. Или – она от него устала? – Карина равнодушно пожимает плечами. – В общем, не знаю, кто из них от кого первым устал, Андрюша мне ничего не рассказывал, а я у него, по понятным причинам, насчет этого не спрашивала, потому что как показала моя практика с моим Литвиным, для меня такие вопросы – лишний гвоздь в гроб нашей свадьбы. Если эта свадьба, кстати, вообще состоится… Хотя лично мне уже кажется, что мы и без нее обойдемся, потому что я хочу вместе с ним жить, а не кольцами с подружками меряться… Алена! – внезапно взвизгивает Карина, заметив, как ее смышлёный ребенок, отчаявшись оторвать у Арсена пуговицу, решил ее откусить. – Все, если хочешь, потом договорим, – вскакивая, скороговоркой бросает Карина, несется к Арсену и отбирает у него девочку. Алена подозрительно морщится и медленно открывает рот, готовясь, видимо, зарыдать.

Сечин с неприязнью глядит на Карину:

– Ты чего на ребенка набросилась?

– Она у тебя чуть пуговицу не откусила.

– Где? – Арсен в замешательстве оглядывает свой свитер.

– Вон, на груди. А ты куда смотрел? – набрасывается на Андрея Карина.

– В смысле? Она что, подавилась? Дай ее мне, я сам посмотрю! – испуганный Литвин тянет руки к Алене и даже пытается сесть на кровати.

– Лежи, тебе ногу нельзя беспокоить! – прикрикивает Карина и, укачивая на руках девочку, начинает ворчать: – Ага, ты посмотришь… Тоже мне, папа! И «дядя Сеня»!

Облив двух растерянных мужиков презрительным взглядом, Карина наклоняется к дочери, что-то ласково шепчет ей, чмокает ее в щеку, и девочка, как по мановению волшебной палочки, успокаивается.

– Все, целуй папу и дядю Сеню, и прощайся с Сашей, тем более, что мы с тобой сейчас поедем к бабушке, потому что тебе надо обедать и спать. Да? – воркует Карина.

– Ладно, – деловито соглашается девочка и переходит на руки к Андрею, после чего, забыв про пуговицу, машет рукой «дяде Сене». Карина, забирая ребенка, целует Андрея в щеку, тот обхватывает ее рукой за шею, тянет к себе, и… я отвожу глаза. На прощание я вижу любопытный голубой глаз девочки, уставившийся на меня из-за хрупкого плеча Карины, отправляющейся с ней к двери.

– Пока, – машу я Алене, и девочка вдруг улыбается.

«У нее действительно глаза и улыбка Андрея», – думаю я, перехватываю взгляд Арсена, устремленный на эту девочку, и мне становится до отчаянного интересно, а каким был бы его ребенок? Мальчик… Это обязательно был бы мальчик. Зеленые глаза. Чистый взгляд, улыбка и ямочки на щеках… Но самое интересное, что, обретая форму, образ этого мальчика превращается в моего «зайца», и я, как я ни стараюсь, не могу представить себе кого-то другого – только Данилу, уже выросшего. Уже взрослого и уже очень давно привыкшего обходиться без моей помощи. Я даже знаю, каким он будет, когда пройдет лет десять: высокий, успешный, обаятельный молодой человек, которого никто больше не назовет «зайцем»… Он журналист? Нет. Он врач? Нет. Он математик? У него аналитический склад ума и склонность к точным наукам. Но нет. Он переводчик или художник. И рядом с ним почему стоит темноволосая девочка и с обожанием на него смотрит…

– Завтра с Аленой приедешь? – доносится до меня грозный бас Литвина, обращенный к Карине, и его зычный голос разбивает мою картинку. Но мягкое, теплое, почти невесомое ощущение от увиденного остается, даже когда из-за двери доносится насмешливый голос Карины:

– Естественно! И между прочим, напоминаю, что через пятнадцать минут к тебе медсестра придет.

– Опять заставит таблетки пить. Ненавижу, – стонет Литвин и закрывает лицо ладонью.

– Я все слышу, – доносится из-за двери, где стихают шаги Карины.

– Молодец, – покосившись на дверь, хмыкает Сечин. – Намек, в общем, ясен.

«Намек на то, что нам пора уходить», – понимаю я.

– Между прочим, твоя школа, – вредным голосом напоминает Литвин.

– Это не моя школа, а твоя семья, – резко говорит Сечин. Покосился на меня, осекся, вздохнул. Дернул щекой. – Ладно… В общем, так, дамы и господа, пока медсестра не пришла, давайте-ка вот что обсудим. На повестке дня два вопроса. Вопрос первый – Данила. Саша, тебе слышно оттуда или ты к нам подойдешь? Могу стул тебе принести.

– Я лучше здесь посижу, – сообразив, что сейчас начнется обычная в таких случаях суета, откликаюсь я.

– Ладно, как скажешь. В общем, что касается мальчика… Андрей, слушай внимательно, что было сделано, – и Арсен начинает быстро и четко перечислять в конкретных медицинских терминах, как проводилась операция на открытом сердце. И я от души благодарна ему за то, что он выбрал именно такой способ донесения информации до Литвина, потому что слышать слова «я резал ребенка» и «вскрывал ему грудную клетку» я по-прежнему не могу.

– Комментарии есть? – договорив, спрашивает Арсен.

– А что тут комментировать? – пожимает плечами Андрей. – Ты все сделал правильно, и, откровенно говоря, другой вряд ли бы лучше справился. Или, – Литвин ехидно прищуривается, – ты на комплимент нарываешься?

– Уже нарвался. Утром прилетело. От Анны Михайловны, – огрызается Сечин. – Ладно, Бог с ней, лучше на вводимые ему препараты посмотри, – Арсен роется в заднем кармане и достает оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. – Это подросток – не взрослый мужик, и мне не нравится объем дозы, объявленный в группе «А».

Литвин быстро пробегает список глазами.

– С группой «А» я тоже не согласен. Убивай дозу на треть, здесь и здесь, – щелкает по листку пальцем. – А из группы «Б» убери два последних наименования. Группу «В» я бы вообще заменил. – Диктует список лекарств и переводит взгляд на меня. – Саш, может быть, тебе пояснить то, о чем я Арсену рассказываю?

– Нет. Если что, я у Арсена сама спрошу, и он мне все объяснит. – Поглядела на Сечина, тот серьезно, без улыбки кивнул. Да, у нас есть свой опыт: именно он готовил меня к операции «зайца», и позже рассказывал мне, что ждет меня в реанимации.

– Ну да, конечно, Арсен при желании тебе еще не то… кхе, кхе… объяснит, – Литвин делает вид, что закашлялся, но намек на интим, в общем-то, ясен. Перехватывает взгляд Арсена и невинно округляет глаза: – Что? У меня в горле запершило.

Сечин молча, в упор глядит на него. И взгляд, в общем, такой, что даже я вздрагиваю.

– Всё… Саш, прости, это вышло глупо и грубо… Всё, Арсен. Я сказал тебе, хватит! Отвяжись, я и так болею, – жалобно просит Литвин и откидывается на подушки. Сечин, оторвав от него взгляд, как-то рвано и судорожно выдыхает и пытается расслабить плечи.

– Насчет болезни, спасибо, напомнил, – видимо, еще не отойдя до конца, произносит он глухим голосом. – Завтра я собираюсь съездить в полицию. Ты номер машины, которая тебя сбила, запомнил?

Пауза. Долгая. И непонятная мне.

– Мне нужны номер и марка машины, которая тебя сбила, – злым голосом повторяет Арсен. Литвин морщится, но молчит.

– Арсен, ну какой еще номер? – пытаюсь выручить я Литвина, которому и так досталось. – Как, по-твоему, Андрей мог его разглядеть? Он что, номера каждой встречной машины рассматривал? Ты же знаешь, что за рулем пьяный был. И его наверняка уже ищет полиция.

– Нет, Саш, там не так было, – медленно произносит Сечин. – Спорим, что это он… – кивок на Андрея, – сказал полиции, что он ничего не видел, кроме пьяного мужика за рулем? Вот только я не верю ему. И знаешь, почему? – Кривая ухмылка, в которой нет ни грамма веселья. – Потому что я знаю его двадцать лет. Я знаю его, как облупленного. И уж точно знаю, когда он мне врет. А сейчас он как раз мне вворачивает. – Арсен переводит глаза на Андрея. – Так какой у этого подонка был номер? Клянусь тебе, я ни Карине, ни Веронике, ни твоим родителям ничего не скажу, и Саша тоже не скажет, но я хочу знать, кто был за рулем.

– Давай без этого обойдемся, – тихо просит Литвин.

– Нет, мы не обойдемся. Говори номер и марку. Или, – Сечин прищуривается, – мне самому поискать?

– Не надо искать… Ты прав. Не было пьяного мужика. За рулем сидела женщина. А на заднем сидении у нее было детское кресло с ребенком, – нехотя произносит Литвин, и в комнате повисает пауза.

– Та-ак, понятно. – Сечин разворачивается и устало отходит к окну. Наклоняет голову, опирается ладонями о подоконник и принимается рассматривать улицу.

Я разглядываю напряженную спину Арсена, бледное, восковое лицо Андрея.

– Подождите, – не понимаю я, – вы что же, не собираетесь ее искать? Но это же неправильно. Это несправедливо! Андрей, она же сбила тебя. Сбила – и, очевидно, уехала, так? – Молчание. Но молчание – знак согласия. – Ясно. – Я поднимаюсь с койки. – В таком случае, продолжайте дальше играть в молчанку. И кстати, – смотрю на Арсена, который задумчиво покосился на меня из-за плеча, – не надо тут за меня раздавать обещания. И хотя я, по всей видимости, действительно ничего не скажу Карине, которая третий день бегает по вашей милости по больнице, и ничего не скажу Веронике Андреевне, у которой здоровья на вас не хватает, но я, пожалуй, сама прогуляюсь завтра в полицию. Вместе с удостоверением журналиста и с громадным желанием закрыть вопрос с наездом раз и навсегда. И не надо, не благодарите меня, – добавляю я со всем отпущенным мне природой сарказмом.

– Саш, отцепись от Андрюхи, – вяло произносит Арсен, разворачиваясь к окну.

– Да что ты? – иронизирую я. – А почему?

– Потому что он детский врач. И он скорей сдохнет, чем посадит женщину, у которой ребенок.

Вот так. Мы живем в воистину странное время. Тот, кто виноват, не понесет наказания. Тот, кто спасает чужие жизни, мог потерять свою. А может быть, дело не во временах, а в нас? Времена ведь не выбирают. И хотя это благородство почти невозможно понять (оно очень похоже на слабость), оно есть. Оно просто есть. Как совесть, как вера, как данность. Как лично твоя мера пристрастия, чаша весов и слова восьмилетнего мальчика, который на вопрос, куда бы он хотел попасть после смерти, в ад или в рай, отвечает: «К Богу».

5

Квартира Саши, кафе.

«Саша притихла, сидя на койке. Бледный Андрей молча лежит, уставившись в потолок. Я стою, опираясь о подоконник, продолжая разглядывать пустую, занесенную снегом, аллею, и говорить, в общем-то, не о чем. Да и о чем говорить? Литвин всё равно сделает так, как считает правильным, Саша, в общем, тоже уже высказалась, а я… поступил бы я по-другому? Да. Или все-таки нет? Честно, не знаю. Я только знаю, что у каждого есть свой выбор, но принимать решение ты будешь не на основании того, что идет сейчас за окном, дождь или снег. И выбирать вовсе не означает взять и подкинуть монетку, а после принимать решение, исходя из того, как она ляжет, орлом или решкой. Это совсем другое – персонально твоё и лично своё для каждого. Вот и мне однажды предстоит выбирать между собственной жизнью в молчании, тишине и давным-давно сожравших меня секретах и женщиной, чья профессия заключается в том, чтобы искать правду.

Тишину прерывают шаги, звук открываемой двери, и незнакомый голос, который явно принадлежит женщине:

– Добрый день.

Оборачиваюсь. Так и есть медсестра. Можно сказать, въезжает в палату вместе с тележкой, на которой стоят пластиковые стаканчики с отмеренной дозой таблеток.

– Здравствуйте, – вежливо и грустно здоровается за всех Саша.

– Здравствуйте, – машинально повторяю я. Оглядываюсь на Литвина: – Ладно, родной, Карина права, и нам правда пора.

– Ты завтра заедешь? – Литвин поднимает на меня глаза. В них тоска, моральные муки, душевная боль и извинения за то, что он – вот такой. В общем, всё, как обычно, и всё, как всегда. И мы всё также друзья. Не разлей, блин, вода. До смерти. Навсегда.

– Я постараюсь заехать, – говорю я, и я действительно постараюсь. И думаю я, что, скорей всего, это действительно произойдет завтра. Завтра Саша вроде как собиралась в «Останкино», так что у меня намечался свободный вечер. «А может, и не намечался», – думаю я, разглядывая Сашу, которая медленно встаёт с койки и говорит:

– До свидания, Андрей Евгеньевич.

– Андрей Евгеньевич? – Литвин поднимает брови.

– Ах, да, – она слабо улыбается. – До свидания, Андрей. Была рада с тобой познакомиться… по-настоящему, – сделав странную паузу, произносит она.

– Я тоже был рад, – Литвин протягивает ей ладонь, и Саша вдруг вкладывает в нее свои тонкие пальцы. Помолчала, рассматривая его лицо, обернулась, сказала мне одними глазами: «Жду тебя» и скрылась за дверью.

– Она хорошая, – покосившись на дверь, тихо произносит Литвин. – И, по-моему, она сможет тебя понять.

– Ты это о чем? – хмурюсь я, вспоминая её пальцы в его ладони.

– Я о детдоме, – запнувшись, еще тише произносит Андрей. – Ты все-таки поговори с ней. Скажи ей правду, попробуй ей всё объяснить.

– Не знаю, посмотрим. – Я дергаю щекой, показывая, что тема мне неприятна.

– Господа хорошие, ничего, что я тут стою? – вмешивается медсестрица. – Или у меня, по-вашему, нет других дел, кроме как слушать ваши беседы?

– Все, всё, ухожу! – поднимаю вверх руки. Литвин подставляет мне для рукопожатия ладонь, мы прощаемся, напоследок я обещаю ему позвонить насчет завтра и выхожу к Саше.

Сашка стоит в метрах пяти от двери в своей излюбленной позе, которую я как-то в шутку окрестил «Мисс Задумчивость»: руки отведены назад, ладони и лопатки плотно прижаты к стене, склоненная голова плюс неподвижный взгляд, изучающий носы кроссовок. При звуке моих шагов Саша поднимает голову, и я на секунду замираю, увидев ее тёплые серые глаза.

– Ну и чего ты развоевалась? – после некоторой паузы спрашиваю я, подходя к ней ближе. Приобнял ее за плечи, боясь, что сейчас она снова отстранится, но она не отходит. Наоборот, каким-то виноватым движением сама качнулась ко мне. Погладил ее по плечу, слегка прикоснулся губами к ее виску: – Ну, что случилось?

– Дядя Сеня? – У неё грустный и в то же время насмешливый взгляд.

– Ну да, Вероника меня так называет. А Алена, видимо, у нее научилась.

– Сеня? – теперь в серых глазах только смех.

– То есть ты теперь собираешься меня так называть? – усмехнулся я.

– Я?! Сечин, если я хотя бы попробую тебя так называть, то не сомневаюсь: твоя расправа будет короткой и беспощадной. К тому же, если честно, то это имя тебе не идет. Ты у нас парень другого уровня, – помолчав, добавляет она.

– Да? Это какого же? – моментально заинтересовался я.

– Ну, другого… Не знаю, – подбирая слова, она пожимает плечами. – Ты у нас словно с другой планеты. Или, вообще, из космоса, как и мой Данька. С вами двумя никогда не поймешь, что вы выкинете через секунду. Но если «зайца» я чувствую, то тебя я иногда просто понять не могу… Но ты не обольщайся, однажды я и в тебе разберусь, и вот тогда мы поговорим! – не то в шутку, не то всерьез обещает она, и мне становится грустно. И хотя это дается мне неимоверным трудом, я все-таки говорю:

– Знаешь, я тоже очень хочу, чтобы однажды ты меня поняла.

– Хочешь, но помогать мне не будешь. Да? – Она опускает голову.

«Да, тут я тебе не помощник, – думаю я, рассматривая ее нахмуренный лоб и светло-русую прядь волос, кольцом обвившуюся вокруг уха. – Я не стану тебе помогать, и знаешь, почему? Потому что я очень боюсь, что если ты – или когда ты – найдешь ответ на этот вопрос, то я тебя потеряю». И дело вовсе не в том, что она откажется от меня и уйдет (это я смог бы понять), а в том, что есть то, что я никогда не приму, и это – её жалость. Та самая, выворачивающая наизнанку, вырывающая мне душу жалость, которая каждый раз, когда она вспоминает про своего «зайца» или произносит слова: «Он из детдома», возникает в ее глазах.

– Сань, а может, съездим куда-нибудь, пообедаем? Если честно, то есть очень хочется, – в попытке уйти от неприятной темы предлагаю я.

– Да, отличное предложение, – с энтузиазмом кивает она. – А куда?

– А куда ты хочешь?

– Не знаю, – она пожимает плечами. – Но, желательно, туда, где поменьше народа.

– «Кофемания», «Нобу», «Турандот», «ПушкинЪ». «Успенское», – принимаюсь перечислять я названия всех более-менее известных мне заведений.