Текст книги "~ А. Часть 2. Найти тебя"

~ А
Часть 2. Найти тебя
Юлия Ковалькова

© Юлия Ковалькова, 2023

ISBN 978-5-4490-6192-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Имена, характеры, места действия, как и все аналогии с действительными событиями и местами вымышлены или творчески переработаны. Все совпадения с фамилиями реальных людей, медицинскими исследованиями, препаратами, телепередачами – фантазия автора, и только. Это вторая часть книги ~А (Часть 1. «Отношения»).

Часть 2. Найти тебя

Глава 1. Кто же ты?

Когда сожжены мосты – моря переходят вброд.

Лариса Бочарова

Конец января – начало февраля 2017 года, Москва.

1

Квартира Арсена. Фитнес-центр. Бакулевский центр.

«Снова сон – тот же сон, который мне часто снится, начиная примерно с трехлетнего возраста. Как из тумана, словно из дымки проступают очертания женского лица, обрамленного длинными вьющимися светлыми волосами. Женщина подходит ближе, и я начинаю различать ее черты и, главное, ее глаза с серой, почти до прозрачного, чистой радужкой. Пока я жадно ее рассматриваю, женщина наклоняется и делает то, чего никогда не делала раньше: она целует меня, бережно, но невесомо касаясь губами моей щеки. И я, практически не чувствуя поцелуя, откуда-то знаю, что у женщины нежные губы и теплая кожа. А еще я почему-то знаю, что эта женщина очень любит меня – любит так, как никто никогда не любил. И я тянусь к ней, пытаюсь взять ее за руку, но прикосновения не ощущаются, и я начинаю бояться, что женщина просто исчезнет.

– Не уходи, – прошу ее сердцем, голосом, взглядом я. Прошу всем своим существом.

– Вспомни меня, – шепчет женщина. Мучительно пытаюсь сообразить, кто она и как ее имя, и не могу это сделать. «Я же знал, я же не мог забыть», – колотится в голове, но, как ни стараюсь, я не могу этого вспомнить, и в груди панически екает.

– Не бросай меня, – молю незнакомку я.

– Никогда, – клянется женщина, и от этого на душе становится так хорошо и легко, словно кто-то пообещал нам обоим бессмертие.

– Прости, что я стал взрослым, – отчего-то хочется извиниться мне.

– Ты думаешь, что ты стал? – женщина печально улыбается.

– Дрынь-дрынь-дрынь. Дзынь, – дурным голосом орет телефон, выдергивая меня из сна.

Вместе с остатками сновидения уходит и ощущение почти невесомого счастья. Приоткрыв глаза, я прищуриваюсь и кошусь за окно, откуда за мной недовольно следит серый луч зимнего солнца. Перевожу взгляд на часы (08:30), смотрю на определитель: Литвин.

«Лучше бы Аасмяэ», – приходит в голову провокационная мысль.

«Ага, мечтай дальше», – принимается с утра пораньше ехидничать моё подсознание.

– Привет, – сиплым со сна голосом говорю в телефон я, пытаясь одновременно сесть, пригладить волосы и разобраться с вопросом, кто же все-таки эта женщина? Почему она постоянно мне снится?

Самое интересное заключается в том, что раньше я не особо над этим задумывался. В моем детстве сероглазая незнакомка просто жила в моих снах, существуя в них, как некая данность, как факт, и я воспринимал ее появление как нечто само собой разумеющееся – как рассвет, дождь или снег. В юности, став постарше, я весьма рационально соотнес ее с моим излюбленным типом женщин. Три дня назад я вообще посчитал, что она похожа на Сашу. И только сегодня до меня как-то внезапно, вдруг и сразу дошло, что в этой женщине нет и не было никакой романтики, потому что она всегда вызывала во мне только кристально-чистую нежность. Она появилась, и мне стало так хорошо, как в детстве, когда моя приемная мать укрывала меня, сонного, одеялом.

– Привет, не разбудил, говорить можешь? – спрашивает Литвин до крайности унылым тоном, чем окончательно возвращает меня в действительность.

– Могу, – наконец сажусь, скидываю ноги с кровати и обвожу взглядом комнату. В спальне за неделю успел образоваться неплохой холостяцкий бардак. Вот интересно, каким образом я, практически не бывая дома, успеваю захламить квартиру? Перевожу взгляд на свой голый живот с темной дорожкой сбегающих вниз волос. «В спортзал бы сходить, – думаю я, – но сначала займемся уборкой».

– Она меня послала, – между тем произносит в трубке Литвин таким мрачным тоном, точно разом потерял дом, работу и все виды на пенсию.

– Кто, Вероника? – усмехнувшись, нашарил ногами шлепанцы. Попав в них, встаю и, поеживаясь от утренней прохлады, направляюсь в кухню.

– Ты идиот, что ли? Карина!

– А-а… И что ей не понравилось на этот раз? – подавив зевок, беру в руки чайник.

– Я сорвался. Я на неё наорал, – угрюмо поясняет Литвин. – Я ей сказал, что пока её дочь дома сидит с бабкой, она шастает по кафешкам в поисках приключений себе на задницу.

– И? – ради приличия интересуюсь я, придерживая плечом трубку и наливая воду в чайник.

– Что «и»? – еще больше раздражается Литвин. – Не «и»! Она, вместо того, чтобы извиниться, или расплакаться, или тоже наорать на меня, развернулась и ушла от меня в метро. Ты себе представляешь? Она. Просто. Ушла. В метро.

– Ну и шел бы за ней, – включаю чайник.

– А у меня проездной на метро есть? – резонно (и довольно злобно) спрашивает Андрюха. – Я откуда должен был знать, что она это выкинет?

– Ну так теперь знаешь. Так что на будущее обзаведись проездным, – разглядываю себя в темном стекле дверцы микроволновки. Худощавый, поджарый и, главное, дряблого жира нет. Но любовь к эклерам диктует свои правила, и либо ты регулярно ходишь в спортзал, либо к пятидесяти превращаешься в обрюзгшего чувака, которому лучше не появляться на пляже. «Хотя это тебе не грозит, – ёрничает моё подсознание. – Потому что ты, родной, к пятидесяти превратишься в молодящегося идиота, бегающего по ночным клубам за девочками. Эдакий одинокий стареющий плейбой с похотливыми глазами и блестящей сережкой в ухе. А что, сережка в ухе тебе пойдет. И главное, очень понравится девочкам».

«А если я кого-нибудь полюблю? – ни с того, ни с сего закрадывается в голову мысль. – Может, даже детей заведу или, вообще, женюсь?»

«Интересно, это на ком? – продолжает иронизировать подсознание. – Ты и свадьба, родной, это то же самое, что Лев Толстой, рекламирующий услуги православной церкви, предавшей его анафеме. Да и полюбить ты сможешь – если, конечно, такое вообще может произойти – лишь свою копию, то есть женщину, которая будет твоей, но не сердцем и душой, как положено, а только умом и телом».

И от этой мысли мне становится очень не по себе, хотя справедливости ради надо сказать, что мысль вполне здравая. И, главное, честная.

В это время в мое ухо вонзается унылый голос Андрея:

– Уже не стоит.

– Чего не стоит? – потерял нить нашего разговора я.

– Проездной покупать. Карина правда ушла от меня.

– Да ладно! – оживившись, не верю я.

– Я что тебе, вру? Перед тем, как смыться в метро, она мне сказала таким спокойным и ровным голосом, словно лекцию мне читает, что она от меня очень устала и что я могу больше с ней ни на что не рассчитывать, а еще лучше, найти себе другую. Она послала меня совсем, ты понимаешь меня?

«Я тебя умоляю!»

– Ну, это она врет.

– Нет, не врет. Таким тоном, братик, не врут. Она ушла. Она вправду ушла, понимаешь?

«Ну всё, приехали, – проносится в голосе, – мало того, что впереди беспонтовый конец еще одной беспонтовой недели, так ещё и финиш самой безумной и страстной любви, которую я только видел».

– Слушай, братик, мне плохо. Можно, я приеду к тебе? – спрашивает Андрей и, судя по звукам, судорожно затягивается сигаретой.

– Во сколько? – машинально смотрю на часы.

– Сейчас. Водку будешь?

– Нет… Так, стоп, а Алена где? – Я ищу для Литвина варианты примирения с Кариной, одновременно раздумывая, неужели Вероника не успела подсуетиться и выручить своего любимого внука?

– А Аленку Карина ещё вчера забрала. Приехала к Веронике, пока я торчал у метро в пробке, и соврала ей, что мы с ней разминулись. Забрала Алену и увезла домой.

– Ясно. Тогда точно хреново… Ладно, приезжай. Только имей в виду, мне еще надо клининговую компанию домой вызвать.

– Генеральная уборка? – грустно хмыкает в трубку Андрей.

– Типа того.

– Ладно, тогда я к тебе в час дня заскочу. Ты как, к часу управишься?

– Постараюсь.

– Тогда пока.

– Давай, – я вешаю трубку. Выключив чайник, насыпал в алюминиевую термокружку заварку, залил это дело кипятком, оставил настаиваться и пошел в ванную.

«Значит, Карина решила вправду уйти, – думаю я, забираясь в душевую кабинку. – Вот тебе и любовь до гроба, – размышляю я, подставляя спину под теплые струи воды. – Вот тебе и ночи при луне, и цветы, и ребенок, рожденный в этой любви… А вообще, интересно, сколько времени я бы мог любить женщину, если бы действительно полюбил?»

«Всю жизнь», – приходит из глубины подсознания, и эта мысль вызывает шок. Моргнув, уставился в стеклянную стену, по которой, плавясь, стекают вниз капли воды. Пытаюсь разобраться в собственных ощущениях. Откуда все эти мысли? Моментально вспоминается сон, который я видел. Кто эта женщина, что постоянно мне снится? Я её не знаю – я никогда в жизни не видел её – но она ухитрилась пусть на минуту, но сделать мой мир безопасным, точно я всё ещё тот маленький мальчик, которого требовалось защищать. Такие чувства вызывала у меня только приемная мать, да и то, лишь в те времена, когда я считал её своей настоящей матерью.

«А что, если это…» – осеняет меня. Но то, что пришло мне в голову, настолько нелепо, чуждо и нереально, что у меня дрожь по коже и даже леденеют конечности. Вздрогнув, увеличил температуру воды. Пытаясь отвлечься, принялся думать о Саше («Интересно, сколько ещё она собирается мариновать меня?»), о Карине, разбившей сердце Андрею, об Андрее, который ещё раньше разбил сердце Карине, о звонках в клининговую компанию, которые мне ещё предстоит сделать, о спортзале, куда тоже надо сходить, и буквально выдавливаю эту женщину из головы, выбрасываю все, кроме одной своей фразы.

«Прости, что я стал взрослым…»

«Да, я давно уже вырос, – с ожесточением, поразившим меня, думаю я, – но если ты та, о ком я подумал, то я бы никогда в жизни не бросил тебя. Это ты меня бросила!»

– Ого! – ровно в час дня грустно хмыкает Литвин, возникнув на пороге моей квартиры, пока две юных гражданки союзных братских азиатских стран (ничего личного, всего лишь представительницы клининговой компании), зажигательно поглядывая на меня из-под длинных черных ресниц, скромно просачиваются за дверь, сжимая в руках по крупной купюре (опять же ничего личного – всего лишь мое алаверды за даже не убранную, а вылизанную ими квартиру). – Умеешь ты устраиваться, как я погляжу.

– Опыт холостяка, родной, – пожимаю плечами и, стянув с носа очки, разглядываю Андрея. У Литвина на лице (и на лицо) вся какофония бессонной ночи, отягощенной злоупотреблением сигарет и, как мне кажется, крепких спиртных напитков.

«Что ж ты делаешь с собой, а? Ты же хирург и самый лучший детский врач, которого я только знаю. Тебе же спиртное в таком количестве категорически нельзя жрать – будут руки дрожать», – думаю я.

– Пойдем на кухню? Хотя, если честно, я бы лучше на улицу вышел, – говорю я вслух и даже морщу нос, пытаясь показать Литвину, что из квартиры ещё не выветрился запах моющих средств, а заодно и намекнуть ему, что надраться у меня у него не получится. – А ещё я бы поел, – добавляю я, намекая на то, что холодильник пуст, и виски в нем тоже нет.

– Можем совместить, – рассеянно отвечает Андрей, глядя куда-то сквозь меня.

«А ему ведь и вправду хреново…»

– На ком поедем? – продолжаю я, имея в виду, на чьей машине мы отправимся на поиски какого-нибудь мало-мальски приличного заведения в моем районе, потому что ехать в центр реально не хочется, а ехать в «Успенское» после вчерашнего – тем более.

– На мне, иначе я точно напьюсь, – мрачно произносит Андрей, продолжая смотреть сквозь меня.

– Ты вчера пил? – я прищуриваюсь.

– Нет. А что, по мне не заметно? – вяло огрызается он.

– Заметно. Уже. Ладно, погоди, я переоденусь, и мы сразу выходим.

Литвин рассеянно кивает и косится на мои домашние джинсы, футболку и мокасины на босу ногу (не в шлепанцах же перед девицами из клининговой компании ходить?) и, кажется, впервые замечает, во что я вообще одет.

– Хочешь, попей чайку, пока будешь ждать меня? – предлагаю я и киваю на кухню.

– Да ну, неохота ради этого ботинки снимать. Я лучше тут посижу. – Андрей плюхается на банкетку.

Когда я, натянув свитер и сменив джинсы, выхожу из спальни, то застаю Литвина в позе Роденовского мыслителя: согбенная спина, потухший взгляд, наморщенный лоб, подбородок с окладистой рыжеватой бородкой, упертый в чудовищных размеров кулак. Но эта поза вызывает не улыбку, а откровенную жалость, и мне уже жутко хочется взять Андрюху за шкирку и хорошенько встряхнуть его, а ещё лучше, набрать Карине и от души навалять ей за то, что она по своей дурости ломает Андрея. Вместо этого я говорю:

– Все, я готов, поехали.

– А, что? – Литвин вздрагивает и приподнимает голову. В голубых глазах – скорбь, печаль, вселенская тоска и что-то ещё, что до ужаса напоминает затравленный взгляд мужчины, загнанного любимой женщиной в угол.

– Я говорю, поехали, – жестко повторяю я.

– А, ну да. – Вынырнув из своих невеселых мыслей, Литвин поднимается. Я надеваю куртку. Мы выходим из дома, я запираю дверь, мы спускаемся вниз, садимся в машину и едем по Рублёвке в сторону заведения с занимательным названием «Fresco», которое я успел найти по Интернету и которое не обрадовало меня ничем, кроме относительно близкого расположения.

Разговор в машине не клеится. Не клеится он и в кафе, где я быстро закидываю в себя салат и кусок мяса, а Андрей вяло ковыряется в «Цезаре» и бросает унылые взгляды на пару, сидящую за соседним столом. Пара состоит из мужчины и девочки лет четырех-пяти. Поскольку девочка и мужчина похожи, я делаю несложный вывод, что это отец и дочь. К стулу девочки привязан воздушный шарик – по всей видимости, папаша с дочкой где-то гуляли, а теперь зашли сюда пообедать. Девочка, сидя на слишком высоком и широком для нее стуле, болтает ногами, жизнерадостно щебечет, разглядывает официантов, кафе и периодически озабоченно оглядывается на шарик, пока отец пытается скормить ей очередную ложку картофельного пюре, горкой лежащего в её тарелке.

Я смотрю на Литвина, который сейчас, кажется, готов всё отдать, лишь бы рядом с ним была его дочь Алена, на мужчину, который терпеливо подносит ложку ко рту своего ребенка и… и мне горько. Делаю попытку найти в этой сценке хоть какой-нибудь повод для юмора, но вместо этого ищу в себе чувство, хотя бы отдаленно похожее на то, что испытывает Андрей. Ищу – и не могу найти. Я не знаю этого чувства. Есть, правда, пара моментов из детства, когда мне было лет пять или шесть и мой «отец» вот также водил меня обедать в кафе, расположенное рядом с домом, пока моя «мать» убиралась в квартире и просила нас вернуться домой «не раньше пяти, а то я опять ничего не успею». Но я совершенно не помню, как мой «отец» тогда смотрел на меня – он просто смотрел, вот и все. А заодно и рассказывал, какое прекрасное и, главное, уже придуманное им будущее меня ждет: элитная школа, элитный ВУЗ и востребованная во все времена профессия.

«У нас была просто потрясающая семья», – с иронией думаю я и перевожу взгляд на широкое низкое окно, рядом с которым сижу. Там, за окном, завьюженный тротуар, снег, падающий рыхлыми хлопьями и прохожие – десятки людей, идущих мимо меня.

«Интересно, кем бы я стал, если бы Сечины не забрали меня из детдома?» – думаю я. Что бы ждало меня? В лучшем случае, успешное окончание школы, малобюджетная малогабаритная квартира, выделенная государством, год первых пьянок (свобода!), учеба в профтехучилище или если совсем повезет, то в каком-нибудь более-менее приличном ВУЗе. Работа, которую ты будешь выбирать исходя не из собственных предпочтений и склонностей, а исключительно из зарплатной вилки. Скоропалительный брак с какой-нибудь девочкой, которой ты предложишь замуж не потому что у вас случилась любовь, а потому, что ты боишься одиночества. Некое подобие молодой семьи, которая все равно распадется, когда ты и эта девочка повзрослеете и наконец поймете, что вас никогда ничего не связывало. Алименты, выходные с ребенком, который давно называет отцом не тебя. Поиск себя, еще один брак, попытка самореализоваться, новый развод, прощание с иллюзиями, медленное угасание и – всё. Пустота…

Но это так, средний, я бы сказал, проходной вариант, потому что в худшем случае тебя ждет неблестящее окончание средней школы, подворотни, крыши, дурная компания. Как следствие, алкоголь и наркотики. Медленно приходящая, но от того еще более страшные тоска и озлобленность на людей (вы не такие, как я). И криминал, потому что я по натуре азартен, в юности предпочитал решать проблемы не башкой, а кулаками и, по большому счету, всегда боялся только одного страха. И наконец, в самом худшем случае, тебя ожидает самоубийство, потому что так по статистике заканчивают примерно десять процентов детдомовцев.

«Хотя нет, я бы на это не пошел: не тот характер. Да и конец унизительный…»

Впрочем, о том, чтобы было с тобой, очень легко рассуждать, если ты имеешь перед глазами живой пример: мать и отца, связанных с тобой генетически и той частью души и крови, которая переходит к тебе от родителей. Не зная, кем был твой отец, и, главное, кем была твоя мать (а ведь она была и, может быть, до сих пор даже живет где-то рядом), ты никогда не узнаешь о том, что ты обрел и потерял, и ты обречен быть один. Навсегда. На всю жизнь.

«Как и я…»

– Что ты там увидел?

– Что? – Мысли вспархивают, как воробьи. Я перевожу взгляд на Литвина, который, устав бороться с салатом, успел брезгливо отодвинуть его в сторону и теперь держит в руках чашку с кофе.

«Чертов сон, – думаю я, – и чертова женщина, если это на самом деле была моя настоящая мать. Вот откуда и эти паршивые мысли, и дерьмовое настроение».

– Да так, ничего. Снова снег пошел, – утыкаюсь носом в меню. Помусолив взглядом страницу, подзываю официанта, и чтобы хоть что-нибудь заказать, заказываю пирожное «Черный лес», хотя что-то подсказывает мне, что это будет не «Черный лес», а его очередная модификация как результат творческой мысли шеф-повара, которыми сегодня грешат все московские заведения средней руки. Благодарю официанта, принесшего десерт, и, когда он отходит, начинаю поворачивать тарелку вокруг оси, разглядывая пирожное.

– Слушай, никогда не мог понять, откуда у тебя любовь к этому делу? – подает насмешливый голос Литвин.

– К какому? – поднимаю глаза на него.

Андрей, не донеся чашку до рта, указывает ей на пирожное, от которого я, предварительно убедившись в его относительной свежести, успел откусить кусок.

– Покойная Мария Альбертовна, как мне помнится, печь не особо умела, а у тебя прямо-таки страсть к сладкому.

Мария Альбертовна – это моя приемная мать.

– Бог его знает. В детском доме вроде неплохо пекли, – прожевав, нехотя отзываюсь я.

– Может быть, гены? – предполагает Андрей.

– Может и гены, – уже совсем неохотно соглашаюсь я и отодвигаю пирожное в сторону (вкус, если честно, так себе). – Слушай, я тут подумал, – беру в руки свой чай, – а ты не хочешь со мной в спортзал сходить? Пар заодно выпустишь. И кстати, в это время, – кошусь на часы, – в «Рублевском» народу мало.

– И как я туда, прости, попаду? – поднимает брови Литвин. – У меня абонемента нет.

– А мы купим тебе занятие. Хотя могу тебя в качестве своей девушки туда провести. Хочешь, возьму тебя за руку…

– Да иди ты, – Андрей слабо улыбается и, кажется, готов согласиться пойти со мной в спортзал, но тут, как на грех, пара за соседним столом поднимается. Отец заботливо надевает на девочку шубку, шапку, одевается сам и отвязывает от стула шарик. Вручает его девочке, та бережно берет шарик за блестящую красную нитку, другую ладошку подает отцу, и тот медленно ведет ее к выходу, подлаживаясь под ее маленькие шаги.

Андрей начинает неотвратимо мрачнеть.

– Так как насчет фитнес-центра? – быстро спрашиваю я, пока Литвин снова не скатился в свои мысли.

– Знаешь, если честно, то настроения нет, – наконец произносит он, не отрывая взгляда от мужчины и девочки, которые идут к двери.

– Ну и куда тогда поедем, ко мне домой? – откидываюсь на спинку стула. – Или, как два дурака, в кино пойдем?

Вместо того, чтобы улыбнуться, Литвин рассеянно пожимает плечами и переводит взгляд за окно.

– Знаешь, я в поликлинику лучше поеду, – угрюмо произносит он. – Посижу там, бумаги и справки разберу, а то руки ни до чего не доходят. Тебя только до дома подкину, и сразу же на работу поеду.

Судя по мрачному виду Литвина, отговаривать его бесполезно. Но поскольку кое в чем он, безусловно, прав (работа действительно лечит), то я подзываю официанта. Рассчитавшись, выходим из заведения. Я поднимаю воротник куртки, Литвин прикуривает и какими-то нервными, быстрыми рывками принимается чистить машину. Я смотрю на прохожих, перевожу взгляд на Андрея и думаю о том, что если я хоть кому-нибудь в жизни завидовал по-настоящему, то завидовал только ему. А он не понимает своего счастья: у него есть родители, Вероника, дочь, которая нежно его любит, и женщина, которая любит его до безумия.

– Поехали, – поворачивается ко мне Литвин. На обратной дороге беседа опять не клеится. Я пытаюсь завязать какой-то бесперспективный разговор, Литвин вяло отделывается междометиями, но, судя по тому, как ходят его желваки, меня ожидает взрыв.

И он случился.

– Спасибо, что подвез. Звони и приезжай ночевать, если что, – говорю я, когда машина Андрея тормозит у моего подъезда, и Литвин резко поворачивается ко мне.

– Я люблю ее, ты понимаешь?! – глядя в мои глаза, почти кричит он. Переводит взгляд на лобовое стекло и тихо, словно сам себе удивляясь, повторяет: – Я люблю ее…

– Ну так женись, – помедлив, отзываюсь я.

– Нет, – Литвин качает головой, – нет. Я не могу. Ты нас вообще вместе видел? Это же комедия: красавица и чудовище. – Литвин пытается рассмеяться, но его губы жалобно морщатся.

– Дурак ты, – врезал я ему от души.

– Почему? – ошарашенно моргает Андрей.

– Потому что. Всё, давай, – выхожу из машины, шагаю к подъеду. Уже взялся за ручку подъездной двери, когда мне в спину врезается тоскливый голос Андрея:

– Почему?

– Вот сам себе и ответь, – довольно злобно бросаю я из-за плеча и с грохотом захлопываю за собой тяжелую дверь подъезда.

Спустя пятнадцать минут я снова выхожу на улицу, но уже с сумкой через плечо. В сумке майка, спортивные брюки, кроссовки, в голове – полный сумбур, навеянный разговором с Андреем, утренним сном, сценой в кафе плюс тем фактом, что сам я залип на эстонке. И последнее злит меня, пожалуй, больше всего. Никак не могу отделаться от мысли, что я постоянно хочу ее видеть. Непреодолимая тяга позвонить ей, приехать, взять ее за руку, заглянуть ей в глаза и убедиться в том, что эта женщина испытывает что-то ко мне. Безумно и безнадежно… Переломить бы себя и набрать ей, но – что я ей скажу? «Привет, Саш, я хочу тебя видеть»? – «Зачем?» – непременно спросит она. Вот это-то «зачем?» меня и останавливает, потому что мой ответ должен означать, что я готов покаяться во всех грехах, забрать свою фразу о несерьезных и недлительных отношениях и предложить ей отношения с перспективой на будущее, но сначала, как нормальный, порядочный человек, выложить ей правду о себе. Всю. «Она поймет, она мальчика из детдома воспитывает…» Отлично, только ведь я – не мальчик, и меня совершенно не прельщает мысль, что я увижу в женских глазах жалость. Или, что еще хуже, брезгливую жалость.

И тут меня охватывают такая злоба, такая отчаянная ярость, что я начинаю всерьез думать о том, а кто эта Саша вообще такая, чтобы рассчитывать на какие-то перспективы со мной? Журналистка? Ха, это не та профессия, которая вызывает у меня уважение. Она в телецентре работает? Да гори он ясным племенем, этот ее телецентр. Self-made woman? Скорей уж, избалованная дочь богатых родителей, сделавшая однажды красивый жест (уехала из Эстонии) и волей случая построившая карьеру в России. Что она вообще видела в этой жизни, кроме кучи поклонников? У нее в соцсетях даже приличных хейтеров нет (я знаю, я туда заходил). Ее когда-нибудь презирали? Может, её пытались использовать, как меня? Что ей вообще надо? Чтобы я в свои тридцать шесть растекся розовыми соплями и забросал ее цветами, звонками и смс-ками? Чтобы я предложил ей то, чего у нас априори не будет? Белобрысая девчонка, дуреха… Стерва с комплексами собственницы! Ладно, посмотрим, сколько времени она ещё будет бороться с желанием, которое я из нее вытащил. День, месяц, год? Да неделю от силы! Ничего, я подожду… Хотя стоп, а почему я вообще должен ждать? Я ей что, верность свою обещал, любовь и сердца до гроба?

«У тебя с другой не получится. Ты знаешь, почему», – приходит мне в голову, но я уже успел настолько сам себя накрутить, что мне и здравый смысл до лампочки. «Наплевать, – с ожесточением думаю я, – наплевать. И у меня все получится, потому что я должен найти хоть какой-нибудь якорь, хоть какое-то отвлечение, иначе я точно с ума сойду».

С этими мыслями я и вхожу в вестибюль фитнес-центра.

«Эта», – примерно через десять минут думаю я, залипнув на тренажере, а заодно, и разглядывая блондинку лет тридцати, с красивым, немного хищным лицом и спортивной фигурой, которая появилась в зале минут двадцать назад. У девушки длинные русые волосы, светлые голубые глаза и очень длинные стройные ноги, что откровенно радует. И, в общем, она действительно хороша собой и весьма сексуальна, если бы только не вызывающий маникюр кроваво-красного цвета (вообще-то мне больше нравится френч или что-то такое, что носит Саша). «Не важно, что она носит, ее здесь все равно нет», – одергиваю я себя и возвращаюсь к девушке. «В принципе, – думаю, – снять ее можно, она и сама вроде не против». (Последние десять минут девушка не сводит с меня глаз, периодически облизывает губы и постоянно одергивает майку, и без того плотно облегающую ее грудь.) А во-вторых, как я уже говорил, во мне силен дух азарта, а тут на блондинку успел положить глаз крупный, крупнее меня, мужчина примерно моих лет, который при ее появлении быстро стянул с пальца обручальное кольцо и спрятал его в карман. При этом этот чудо-семьянин жадно смотрит на девушку, скользит взглядом по ее телу, груди, слегка краснеет и шумно дышит, и по всему видно, что он её очень хочет.

«Ну и отлично, поехали», – говорю себе я. И вот, пока этот деятель подбирает слова и готовится слезть с тренажера, встаю, вытираю полотенцем мокрое от пота лицо, бросаю полотенце на лавочку и направляюсь к девушке. Кладу кисть руки на поручень ее беговой дорожки и начинаю:

– Привет.

– При… привет, – удивленно тянет блондинка, после чего спохватывается и надевает на лицо выражение «Я-не-такая-я-жду-трамвая». – А что, мы разве знакомы?

– Нет, но можем познакомиться. Меня Арсен зовут.

– Лера. – Блондинка растягивает в улыбке пухлые губы, но, тем не менее, продолжает бодро бежать по дорожке.

– Ты давно здесь?

– Ты… имеешь в виду… занимаюсь? – спрашивает Лера, пытаясь бежать и одновременно держать дыхание.

– Угу.

– Ну, вообще-то… я тут… мас… массажисткой работаю, – запыхавшись, Лера нажимает пальцем на кнопку, после чего беговая дорожка замедляет скорость.

– Да? Слушай, как интересно… А почему я тебя тут раньше не видел?

– А я здесь только неделю работаю, – Лера ещё раз тычет в кнопку и окончательно останавливает тренажер. Тяжело дышит, чуть наклоняется, демонстрируя в вырезе майки очень красивую грудь, и делает пару взмахов руками, пытаясь восстановить дыхание.

– Правда? Представляешь, а я как раз хотел купить абонемент на массаж, но не знаю, какой лучше выбрать. Можешь совет дать? – продолжаю врать я и, словно меня только что осенило, предлагаю: – А может, обсудим это в спорт-баре? Я как раз туда собирался, у них, говорят, потрясающий безалкогольный мохито есть.

– Мохито? Безалкогольный? – Лера, прищурившись, изображает недюжинную работу ума, словно решает, достоин ли я того, чтобы водить ее по спорт-барам, и наконец милостиво соглашается: – Ну ладно, пошли.

– Держись, – протягиваю Лере руку. Пока Лера, уцепившись за мою кисть, слезает с тренажера, перевожу взгляд на «семьянина». «Вот, – мысленно назидательно говорю ему я, – вот, видишь, как все просто? А ты давай, дуй к жене и детям, они наверняка тебя дома ждут, пока ты тут Ваньку валяешь».

Мужик начинает деревенеть, в его глазах появляется вспышка, но Лера уже вовсю улыбается мне, и у мужика потухают глаза и опускаются плечи. В итоге мы с Лерой идем в спорт-бар, а мужик – на беговую дорожку, видимо, вспомнив крылатое выражение «не по Сеньке шапка».

Еще через тридцать минут Лера и я стоим в тесной темноте массажного кабинета. Пахнет кожей стола и каким-то сладким, щекочущим ноздри, маслом. Я тискаю грудь Леры. Лера часто и тяжело дышит, явно возбуждена и, демонстрируя мне свои восторги, пытается вонзить маникюр мне в спину. Но чего-чего, а отметки от ее ногтей мне не нужны, так что я перехватываю ее руки. Лера, видимо, решив, что это та модель поведения, которая меня заводит, вырывается, извивается, еще больше заводится сама и объявляет мне хриплым шепотом:

– Я хочу тебя, – после чего все-таки ухитряется засадить ногти мне в руку. Уже довольно грубо перехватываю её запястья, тяну их вверх и одной рукой практически вбиваю их в стену, пока другой задираю её майку. Лера стонет, я пытаюсь сосредоточиться на том, что я вижу, на том, что тело Леры в очень хорошей форме (хотя, на мой взгляд, она все же из той породы женщин, которым больше идет быть одетыми), и впиваюсь в основание ее правой груди. Лера вскрикивает, начинает стонать, но все делает очень тихо. И в общем и целом, все идет хорошо, если бы не одно «но». Я ее не хочу. Вернее, хочу, но не ее. Потому что я вспоминаю прикосновение совсем других, не таких навязчивых рук. И слышу я совсем другой стон – протяжный и жаждущий, а не этот, глухой и полузадушенный. И вижу я перед собой совсем другое лицо, на котором живые чувства, а не это голодное и жадное выражение.

«Не твой, не для тебя, не о тебе… В конце концов, я свободный мужчина!» – пытаюсь прогнать образ Сашки, а заодно, и как следует себя распалить, и уже по-настоящему впиваюсь в Лерину грудь. Но все равно что-то сбоит, сбивается и идет не по плану.

«На хрен мне все это надо?»

– Давай, сейчас… – шепчет девушка.

– Прости, – отпускаю Леру и делаю шаг назад.

– В смысле? – обалдевает Лера и, стоя с задранной майкой, наблюдает за тем, как я присаживаюсь на массажный стол, тру переносицу и пытаюсь найти слова, чтобы хоть как-нибудь объяснить своё поведение. Но слов не находится, вообще никаких. Не объяснять же девушке, что я не её хочу?