Текст книги "Гуннора. Возлюбленная викинга"

Фекан

996 год

В часовне, куда вошли девочки, находилась реликвия – сосуд с кровью Христовой, найденный в дупле смоковницы, которую когда-то прибило к берегу неподалеку от города. Для сохранения этой реликвии отец теперешнего герцога и приказал построить эту церковь.

Агнесса часто думала о том, как выглядит кровь в этом сосуде. Она алая? В конце концов, она же текла в теле Спасителя. Или черная, запекшаяся, как кровь на ее коленках, когда она, бывало, расшибалась во время игр?

Как бы то ни было, Агнессу пугала близость крови Христовой. Но сегодня эти странные письмена на свитке пугали ее еще больше. Эмма подвела ее к пожилой женщине, которую ожидала встретить в часовне. Вивея проводила здесь дни и ночи. Уже много лет она страдала от боли в спине и часами стояла на коленях, молясь об облегчении. Конечно, Агнесса знала, что Бог милостив и может исцелить человека даже от самой страшной болезни, а если и не Он сам, то Матерь Божья или святые. Но иногда Агнесса не могла отделаться от впечатления, что боль в спине у Вивеи прошла бы, если бы женщина меньше стояла на коленях. Невзирая на периодические боли, старушка была очень приветливой и доброжелательной. Вот и сегодня, увидев девочек, она улыбнулась им и подмигнула. Говорят, с возрастом люди забывают о мирских богатствах, но Вивея всегда носила дорогие украшения. Агнесса не знала никого, у кого было бы столько цепочек, колец и браслетов. Когда старушка поднялась, все ее украшения звякнули, точно кольчуга.

Однажды она подарила Агнессе цепочку, но девочка не решалась ее носить, боясь потерять. Вивее же такой страх был неведом. И все же – ее можно было напугать. Когда Эмма молча протянула ей свиток и старушка увидела, что написано на пергаменте, ее лицо побелело. Она не сразу разобрала письмена – в часовне царил полумрак, да и зрение уже подводило женщину, но, разглядев руны, она в ужасе зажала рот ладонью.

– Откуда это у вас, девочки? – спросила Вивея, перекрестившись.

Ее родители были язычниками, и Вивея приняла христианство уже взрослой, но считалась очень набожной. Она часто рассказывала детям истории о христианских добродетелях. Агнессе вспомнилась судьба некой крестьянки по имени Мария, о которой ей как-то рассказывала Вивея. Мария часто жаловалась на то, что ее муж слишком много жертвует на церковь. Она богохульствовала, и однажды ее язык удлинился, раздвоился и прирос к ушам. В отчаянии Мария отправилась в Фекан, помолилась в церкви о прощении, и Господь избавил ее от страданий. После этого Мария никогда не возражала против пожертвований на церковь. Истории Вивеи должны были напугать детей, но Агнессе от них становилось смешно.

Впрочем, сегодня ей было не до смеха.

– Ты можешь прочитать… эти руны? – взволнованно спросила девочка.

– Моя мать знала руны. И Гуннора тоже, – прошептала Вивея. О своих умениях она умолчала.

Эмма указала на повторяющиеся символы.

– Это имя, да?

Вивея долго смотрела на письмена.

– Что тут написано? – не удержалась Агнесса. – Это проклятье? На этого человека наслали злые чары?

Вивея покачала головой.

– О господи! – Женщина побелела. – Никто не должен узнать, что тут написано. Нужно спрятать этот свиток там, где его никто не найдет. И вы никому не должны говорить об этом, понимаете?

Она беспомощно уставилась на девочек. Старушка была в таком отчаянии, что Агнессе захотелось заверить ее, что они помогут ей сохранить эту тайну. Но девочка понимала, что этого недостаточно. Спрятать свиток, все замолчать – так им не остановить тех двух монахов.

Заговорить об этом решилась Эмма.

– Боюсь, этим делу не поможешь. Об этом свитке знают брат Реми и брат Уэн. Что… что же тут такое написано, о чем никто не должен узнать?

Глава 8

965 год

Агнарр оказался терпелив, не набросился на нее сразу, а отвел в хижину, маленькую, темную, с низким потолком и замком на двери. Гуннора осталась одна. Она выглянула наружу в щели между досками, но разглядела только вооруженных мужчин, ходивших по двору. Ее сестер нигде не было. Гуннора беспокоилась о них, но в то же время была рада, что не слышит их плач. Она не выдержала бы этого, их слезы сломили бы ее. Удивительно, что ее сердце до сих пор бьется – после всего, что она узнала.

Ее родителей убил северянин. Человек, разделявший ее веру в богов, сохранявший обычаи, которые ненавидел Ричард. Гуннора закрыла глаза. Истина была подобна мечу, разрубавшему все, что приближалось к нему: упрямство, с которым девушка придерживалась старых традиций, ее презрение к Ричарду, тоску по утраченной родине.

Что ей осталось после удара этого меча?

Достаточно было открыть глаза, пройти взад-вперед по тесной комнатенке, подумать над тем, как выжить самой и как спасти сестер.

Но как бы она ни хотела выбраться отсюда, это представлялось невозможным. Невозможно бежать из этой хижины, невозможно скрыться от воинов, ни сейчас, когда светило солнце, ни ночью.

Остановившись, Гуннора присела на корточки и нацарапала на земляном полу руну «эйваз», руну смерти, и имя Агнарра рядом. Сработает ли руна, если ее не вырезать в дереве? А главное, сработает ли руна, если Гуннора будет сомневаться в ней?

Вечером в комнату вошла девушка, жившая среди воинов. Она принесла Гунноре миску с кашей и кружку козьего молока. Заметив руну на полу, девушка так испугалась, что выронила миску и выбежала наружу.

Гуннора посмотрела на кашу, рассыпавшуюся по полу рядом со смертоносной руной. Может ли руна отравить еду?

Нагнувшись, она собрала кашу в миску и съела ее с комьями земли. Нужно было набираться сил, к тому же Гуннора знала, что ничто так не отравляет человека, как ненависть. То, что все эти годы она ненавидела не того человека, не ослабляло это чувство, и им нужно было воспользоваться, чтобы выжить.

Гуннора как раз доела, когда на руну вновь упал вечерний свет из дверного проема. Человек, вошедший в хижину, остановился перед ней. Гуннора не поднимала голову, уверенная, что это Агнарр. Она не хотела показывать ему, насколько ей страшно. Но ничего не происходило. Перед ней стояла пожилая женщина с едва тлеющей лучиной в руке. Легкий ветерок развевал ее седые распущенные волосы. На женщине не было головного убора, как полагалось старухам, да и глаза ее оставались молодыми. И злыми.

– Ты знаешь руны?

Гуннора упрямо посмотрела на нее.

– Кто ты такая?

Старуха закрыла за собой дверь.

– Эгла. Я мать Агнарра. Я хотела посмотреть, что за женщина околдовала моего сына.

Эти слова показались Гунноре странными. Она еще никогда не чувствовала себя столь обессилевшей. Никогда ее руническая магия не была столь слабой. Но Эгла смотрела на нее с уважением. Она подошла поближе, не наступая на руну на земле. Похоже, старуха знала ее значение.

– Ты хочешь убить его? – с любопытством спросила Эгла.

– Он убил моих родителей.

Старуха кивнула.

– Понимаю.

Следующие мгновения прошли в молчании.

– И больше ты ничего не скажешь? – удивленно поинтересовалась Гуннора.

– Если он позволит себя убить, то заслуживает смерти.

Лучина все тлела, но не освещала лицо Эглы. Ее глаза напоминали черные дыры.

– Когда я была маленькой, – начала рассказывать она, – моего отца ударил бык. Отец умирал три дня. Моя мать послала трех рабов, чтобы те поймали быка, собственноручно убила его и зажарила его мясо. Вся наша деревня наелась досыта. Мать сказала, что раз уж отец умер, пусть это будет не зря. – Старуха помолчала. – Люди умирают, тут уж ничего не поделаешь. Но добрая смерть должна приносить славу или хотя бы пользу. Агнарр убил моего мужа, своего собственного отца, и чтобы это было не зря, он должен стать правителем Нормандии. Если же он окажется настолько глуп, что позволит тебе убить его, то пусть его смерть принесет тебе пользу. Будь осторожна и не позволь его людям убить тебя.

Гуннора не могла понять, что же такое говорит старуха.

– Ты думаешь, я сильнее его? – вырвалось у нее.

Эгла захихикала.

– Нет, но будь ты сильнее или хотя бы хитрее, я бы не пролила по нему и слезинки. Откуда тебе ведомо искусство рун?

Гунноре удалось скрыть свое изумление этим разговором. Она хотела, чтобы старуха ушла, но пока Эгла оставалась здесь, Агнарр не осмелится войти в эту хижину. К тому же у нее можно что-нибудь узнать о враге.

– От матери, – признала Гуннора. – Она была мудрой женщиной.

– Хм. – Эгла презрительно поморщилась. – Женщины всегда мудрее мужчин. И слабее. Они не могут дать сдачи, им приходится сражаться иначе, не мечом или кулаком. Они не могут делать ставку на силу, только на хитрость. – Женщина вздохнула. – Но это может быть полезным, знаешь. Мужчины подстреливают дичь, а мы гадаем на внутренностях принесенной ими птицы. Мужчины оставляют на земле глубокие следы, мы же поднимаемся на цыпочки, чтобы снять яблоко с ветки. Эта работа кажется им презренной, но они упускают то, что мы знаем с малых лет: даже подгнивший плод сладок. А когда они спят с нами и мы не можем даже пошевелиться, наши мысли остаются свободными. Каким-то образом мы можем воспользоваться собственной слабостью.

– Что же мне делать? – спросила Гуннора.

Старуха не ответила. Казалось, она погрузилась в собственные мысли.

– Мужчины быстрее бегают, быстрее скачут на лошади, быстрее убивают, но иногда эта скорость не приводит их к цели. Иногда добиться своего помогает только терпение.

– Чего же мне терпеливо дожидаться? Своего поражения?

– Ты не потерпишь поражение, если соблазнишь его или околдуешь. В конце концов, это одно и то же.

Гуннора пожала плечами.

– И так я смогу одержать победу?

Она была уверена, что Эгла ничего не ответит на это, но вдруг старуха улыбнулась и склонилась к ней.

– Когда-то Агнарр возжелал одну девушку, но не заполучил ее. Берит. С тобой он захочет насладиться своим триумфом, захочет увидеть твои слезы. Но пока ты не заплачешь, ты останешься жива. А это уже победа.

Гуннора почувствовала теплое дыхание старухи. Один из ее волосков коснулся щеки девушки, и той стало противно. Уж лучше бы Эгла ее ударила.

– А ты плакала когда-нибудь? – спросила она.

Эгла все еще улыбалась.

– Никогда. Иначе как бы я дожила до этих лет?

Они опять помолчали. В щели больше не падал солнечный цвет, воцарилась тьма. Вскоре и лучина погаснет.

– Значит, ты советуешь мне не плакать. Что мне еще сделать, чтобы спасти свою жизнь?

Эгла облизнула губы, в полумраке казавшиеся синеватыми.

– Мне сказали, ты спала с герцогом Ричардом. У него было много женщин, красивых женщин. Если ты сумела прельстить его, то сможешь соблазнить любого мужчину.

У Гунноры кровь шумела в ушах.

Соблазнить и околдовать. Для Эглы это было одним и тем же, для Гунноры – нет. Околдовать кого-то можно рунами, соблазнить – телом. Она больше не верила в силу рун, узнав, что убийца ее родителей не был христианином. Но ее тело все еще оставалось молодым и сильным. Она сумела возлечь с Ричардом, даже наслаждалась этим. Выдержать прикосновения Агнарра будет намного сложнее, но она выживет, а это главное.

Гуннора стерла руну смерти и нарисовала «феу», руну огня. И тогда лучина погасла. Она слышала хриплое дыхание Эглы, но больше не видела старуху.

– Спасибо, – прошептала девушка.

– Ты не должна благодарить меня. Это не я придумала законы этого мира. Кто ни на что не способен, того растопчут, и никто не вспомнит о нем с уважением.

Старуха развернулась и вышла. Вскоре после нее в хижину вошел Агнарр.

Агнарру вспомнилась история, которую рассказывал отец. Когда Гуомундр был еще молод, он, хотя умело обращался с оружием, был еще легковерен и горяч. Он хотел напасть на монастырь, но, вместо того чтобы все продумать, послал своих людей напролом – и столкнулся с врагом нос к носу.

Людям Гуомундра удалось избежать стычки с противником, спрятавшись на острове посреди реки, но враги не отступали. Ночь защищала отряд Гуомундра, но он понимал, что, когда небо на востоке порозовеет, его противники перейдут реку и нападут на них.

Гуомундр сожалел о легкомысленном решении, но сознавал, что одними сожалениями делу не поможешь. Ему могли помочь только боги, а значит, нужно было умилостивить их подарком. А что может быть лучшим даром для богов, как не самый сильный воин для Валгаллы? И вот они выбрали самого сильного из своих воинов, отрубили ему голову, потом руки и ноги и развесили их на деревьях. Вызвался ли тот воин добровольцем, никто не знал. Все мужчины хотели попасть в Валгаллу, за стол к самому Одину, кормившему своих волков, но не меньше им хотелось дожить до следующего утра. Когда забрезжил рассвет, кровь уже впиталась в землю и расчлененный труп казался желтоватым, точно воск.

Но жертва оказалась не напрасной. Вскоре на остров высадились не враги, а соотечественники Гуомундра, и тот усвоил важный урок, который преподал и сыну. «Мы пролили его кровь, чтобы не пролилась наша».

Теперь прольется кровь черноволосой датчанки. И не так, как кровь Берит. Теперь черноволосая датчанка испытает страх. И не так, как Берит. Пусть она визжит, сходит с ума от ужаса, пусть испытает отчаяние и бессилие, пусть молит его о пощаде. Не так, как Берит. Тогда ему больше никогда не придется думать о Берит. Не придется думать об этой черноволосой датчанке. Не придется испытывать эти отвратительные чувства. Да, пусть датчанка утратит самообладание, чтобы ему больше ничего не пришлось делать, только убить ее.

Но девушка смотрела на него, гордо вскинув голову, внимательно и напряженно, выискивая возможность сбежать. Однако такой возможности не было, и она не двинулась с места. Ее лицо оставалось равнодушным, но сегодня это не злило Агнарра. У него будет достаточно времени, чтобы растопить этот лед.

– Иди сюда! – приказал он.

К его изумлению, датчанка не стала перечить. Она сделала шаг, другой, подняла руку и провела ей по волосам; ее движения были такими медленными… изящными… соблазнительными.

Его тело отреагировало мгновенно: кровь прилила к лицу, к чреслам. Ему стало все равно, утратит она самообладание или нет. Все в нем говорило, что лучше обладать ею, чем уничтожить.

Он привлек ее к себе, слыша свое тяжелое дыхание. Датчанка же не издала ни звука. Как она смела повелевать его телом!

Он покраснел от злости, не от страсти, но она поняла это неправильно. Она не дрогнула от его хватки, ее руки оставались нежными и ласковыми. Девушка чуть заметно качнула бедрами.

– Ты хочешь меня, верно? Ну, так ты можешь меня получить. Я слышала, что в Нормандии нет мужчины сильнее тебя – кроме герцога, конечно. Но ты скоро свергнешь его.

Теперь не только тело предало его, но и гордость. Лесть вскружила ему голову.

– Я провела много ночей с герцогом, но не хочу вспоминать об этом, – проворковала датчанка. – Кто сможет отогнать эти воспоминания, как не ты? Ведь ты так силен…

Еще пара слов – и он сгорит от страсти. Но ему не нужно было искусство жара, нет, он жаждал узнать, как обратиться льдом. И когда Гуннора подняла руку и коснулась его лица, Агнарр вскрикнул:

– Не тронь меня!

На ее лице отразилось изумление, и Агнарр только сейчас понял, насколько странным может показаться его страх перед ней. Это она должна бояться, она должна кричать!

Он ударил ее по лицу, и из носа у нее пошла кровь, но она не кричала.

Он схватил ее за волосы, поставил на колени, прижал ее голову к земле – она не кричала.

Он порвал ее платье, впился пальцами в ее обнаженное тело – она не кричала.

Он набросился на нее, раздвинул ей ноги, вошел в нее – она не кричала.

Гуннора лежала неподвижно, не выказывая страха. Она была точно мертвая. Агнарр же чувствовал себя живым, как никогда. Все сильнее вскипала кровь в его жилах, все тверже становился член, все больше его вожделение.

«Да закричи же ты!» – подумал он.

Она не кричала.

Агнарр застонал, входя в нее. Она была не холодна, как он ожидал, но ее лоно было сухим, точно старая хрупкая кожа. Он чувствовал страсть и боль, но не боль он хотел разделить с ней, не боли научиться.

Взвыв, он снова ударил ее по лицу, снова и снова, раз за разом входя в нее. Да, ее лоно было не изо льда, но из пламени, вот только пламя это не касалось ее глаз. Они оставались равнодушными.

Каким-то образом ей удавалось оставаться сильнее его. Она ничего не давала ему, он же выпустил в нее свое семя. Теперь Агнарр чувствовал себя уставшим. И пустым. Ему хотелось прилечь и уснуть. И неважно, что она убьет его во сне. Тогда его глаза будут такими же равнодушными, как и ее глаза…

Он устыдился этой мысли и снова ударил ее по лицу. На ее коже уже проступили синяки, кровь текла из носа.

– Я убил твоих родителей! – крикнул Агнарр. – А теперь убью и тебя! Да, я убью тебя! Не ты сама сделаешь это!

Собственно, он хотел подождать, пока она будет молить сохранить ей жизнь, но раз она столь равнодушно швырнула свою жизнь ему под ноги, он не смог удержаться. Агнарр сжал ее горло, надавил. Она не сопротивлялась, не хрипела, просто смотрела ему в глаза. Он сжимал ее горло, пока она не перестала дышать, и только тогда отпустил. По крайней мере теперь ее глаза были закрыты.

Вскочив, он набросил свой плащ и только теперь заметил руны на полу. Агнарра охватил страх, но он убеждал себя, что теперь чары утратили силу, ведь датчанка мертва.

Он растер руны, пока от них ничего не осталось, но от этого ему легче не стало. Приведя одежду в порядок, Агнарр выбежал из хижины, вскочил на коня и ускакал в ночь. Постепенно его дыхание успокоилось, сердце билось уже не так часто, болезненное возбуждение прошло.

Он не получил от нее того, чего хотел. Он не победил ее. Не сломил ее гордости, не узнал ее имени. Но теперь она, свидетельница его злодеяний, была мертва и власть, которой она обладала, исчезнет вместе с ней.

Когда Агнарр душил ее, все вокруг потемнело, но не воцарилась непроглядная тьма.

На Гуннору нахлынули воспоминания, приятные, утешающие, и девушка поняла, что смерть – не мрачный попутчик, поглощающий жизнь, как ночь поглощает день. Она озаряла ярким светом прошлое умирающего, все его поступки, и свет этот не был палящим, как полуденное солнце, а согревающим, уютным, как огонь в камине.

И смерть – не молчаливый попутчик, уготовивший вечную тишину. На все вопросы умирающего: «Что я упустил в жизни? Что сделал не так? Что не довел до конца?» смерть отвечала радостной песней: «Оставь все это, не ярись, не усердствуй. Умирать – это не деяние, это ожидание».

И смерть – не холодный попутчик, леденящий кровь. «Обними меня, – шептала смерть, – обними, и я расправлю крылья, согрею тебя, улечу с тобой на свет зари».

Гуннора была готова умереть. И именно поэтому она готова была жить.

«Ну же, смерть, приди», – говорила она. И смерть коснулась ее, затуманила ее глаза, лишила силы тело, остудила кожу. Но смерть пришла не для того, чтобы забрать ее, а чтобы сыграть злую шутку с Агнарром.

Когда он отпустил ее шею, Гуннора не стала жадно ловить губами воздух, она притворилась мертвой. Агнарр, кряхтя, встал, пнул ее в последний раз и оставил. Он даже не оглянулся. Стер руны, надел штаны, поправил тунику, набросил плащ и вышел из хижины. Гуннора тихо вздохнула. Ее руки и ноги болели, в голове шумело, из носа текла кровь. Никогда еще она не чувствовала себя так плохо. Но она была жива. Да, ей было холодно, однако в ее венах струилась горячая кровь. Ей удалось обхитрить Агнарра. Он не запер хижину. Все ее тело болело, но это было хорошо. Так можно было отвлечься от боли в паху и от мысли, что ее не только избили, но и обесчестили. «Это неважно, – подумала Гуннора. – Живут же люди без чести».

Она осторожно выглянула из хижины. Мужчины сидели у костра. Агнарра нигде не было видно. На нее никто не обращал внимания, не думал о том, кто же это крадется в темноте. Рядом с хижиной стояли жилые дома, окруженные забором. Ограда оказалась достаточно низкой, чтобы через нее перебраться. Но одолеют ли этот забор младшие сестры? И вообще, где они?

Постепенно глаза Гунноры привыкли к темноте. Среди мужчин она заметила хрупкую фигурку той девушки, которая принесла ей кашу. Девушка раздавала мужчинам ужин. Через какое-то время она направилась к одному из домов. Гуннора последовала за ней. Мелкие камешки впивались ей в подошвы, но она их не чувствовала, не чувствовала, было ли у нее под ногами что-то холодное, твердое, острое или мягкое.

Делая шаг за шагом, Гуннора думала о том, кого просить о помощи. Богов? Духов родителей? Лесных жителей – эльфов, гномов, фей? Положиться можно было только на себя. Дверь в дом была открыта. Девушка, набрав очередные порции еды в миски, вышла наружу, и Гуннора прокралась внутрь. Она не решалась позвать сестер по имени и пошла вперед на ощупь, натыкаясь на лавки, столы и сундуки. От этого на ее теле появятся новые синяки, однако сейчас Гуннору это не волновало.

Девочки лежали на кровати, но когда Гуннора нагнулась к ним, чтобы разбудить, рядом с ней кто-то появился. Эгла.

– Так, значит, ты осталась жива.

Было слишком темно, чтобы разобрать выражение ее лица, и неясно было, разочарована старуха или довольна.

Гуннора кивнула. Она разбудила малышек, и те сразу же уцепились за подол ее платья. Эгла не шевелилась. Гуннора знала, что мольбой ее сердце не растопить, но прежде чем она успела что-либо придумать, старуха сказала:

– Я тебя задерживать не стану.

Выйдя из дома и направившись в лес, подальше от селения, Гуннора думала о ее словах: «Если же он окажется настолько глуп, что позволит тебе убить его, то пусть его смерть принесет тебе пользу».

Нельзя сейчас проявлять слабость! Нужно бежать!

Добравшись до опушки леса, Гуннора остановилась. Ее охватили стыд и отвращение. Сейчас она не чувствовала себя увереннее. «Я должна винить во всем только себя, – подумала она. – Не стоило бежать из Руана». Отогнав эти мысли, она сосредоточилась на том разговоре с Эглой. Боль, позор, бессилие – все это должно быть не напрасным.

«Я женщина, которую обесчестили, но не только. Я женщина, чьих родителей убили, и их смерть осталась не отмщенной, но не только. Я женщина леса. Я не умру тут, среди деревьев».

Черная ночь поглотила ее, потом на востоке забрезжила заря. Они шли по лесу. В какой-то момент из-за деревьев донесся шум волн. Они шли так долго, что вскоре он утих. Море находилось на севере, Руан на юге. На севере у нее нет будущего. Есть ли оно в Руане, Гуннора думать не хотела.

– Далеко еще? – захныкала Вивея. Девочке было холодно, хотелось есть.

– Вы должны быть храбрыми, как Альвильда.

– Кто это?

– Она была принцессой и командовала отрядом викингов. Альвильда была сильной и отважной, как мужчина. Она любила Бьорна, сына феи. Бьорн был неуязвим, и враги могли одолеть его, только попав в одно место у него на груди.

– Куда?

– Сюда! – Гуннора указала на точку на груди Вивеи. – Закрой ее руками и защищай.

Девочка так и сделала, позабыв об усталости.

– Расскажи мне об Альвильде, – попросила она.

Но Гуннора больше ничего не знала. Отец когда-то рассказывал историю об этой женщине-воительнице, но сейчас ее память точно замерзла.

– Она прибыла на земли франков, чтобы разграбить здешние деревни. Ее воины захватили землю, прогнали христиан…

Гуннора осеклась. Вдруг и Эгла рассказывала когда-то эту историю Агнарру? Вдруг он уже обнаружил, что она жива? Вдруг пустился в погоню?

Гуннора увлекла девочек за собой, не давая им отдохнуть.

Они дошли до небольшого лесного пруда с заболоченным берегом.

– Вам нужно попить.

Дювелина с отвращением посмотрела на грязную воду.

– Ты должна представить себе, что ты Аудумла, – сказала Гуннора. – Она проснулась, когда появился наш мир. Аудумла была коровой, она облизывала ледяные глыбы, и от ее тепла появился Бури, первый человек. Боги же появились из тела Имира, великана, который вышел из огня и льда. Боги убили Имира, чтобы создать все на свете.

Гуннора задумалась о том, что случилось с Аудумлой, когда появился мир богов и людей. Может быть, она до сих пор лижет те глыбы льда? И если ее язык коснется Гунноры, то сможет ли она что-то почувствовать вновь? Отвращение, ужас, боль? «Нет, – подумала Гуннора. – Мне нельзя ничего чувствовать. Пусть для этого мне придется перерезать Аудумле горло».

Она высунула язык и принялась лакать воду, точно животное. Это насмешило Дювелину и Вивею, и девочки рассмеялись. Гуннору это обрадовало. Значит, они не разучились смеяться.

Лес поредел, лучи солнца грели кожу, и Гунноре стало не так одиноко. Вдалеке она разглядела каких-то людей. Вначале их фигурки казались маленькими, не больше букашек, но когда Гуннора догнала их, оказалось, что это два торговца, тащивших повозку на двух колесах. На повозке лежали мешки с солью и два бочонка вина.

– Куда вы идете? – спросила Гуннора.

– В соседнюю деревню. – Торговцы с подозрением уставились на нее. Неудивительно, ведь ее лицо было залито кровью.

– Возьмете нас с собой?

Гуннора достала нож, которым должна была убить Ричарда. Она совсем забыла, что он так и висел у нее на поясе, а значит, она могла воспользоваться этим оружием против Агнарра.

– Я подарю его вам, если вы разрешите идти с вами и накормите нас.

Мужчины кивнули, хотя их подозрения и не развеялись. Они дали девочкам вяленую конину, безвкусную, зато сытную, и бурдюк с пряным вином. Подкрепившись, они дошли до деревни. Там торговцы обменяли часть товара и отправились в следующее селение. Гуннора с сестрами увязались за ними. Она не знала, сколько стоит этот нож, но, как бы то ни было, торговцы готовы были взять ее с собой. После того как Гунноре удалось помыться, они даже смотреть на нее стали уже добрее, радуясь, что кто-то может скрасить их одиночество.

Через пару дней Гуннора узнала, что торговцев зовут Орн и Ньял. В молодости они торговали мыльным камнем и железом, стеклом и украшениями, побывали в Бирке, Хадебю, Каупанге. Гуннора знала эти селения, отец продавал там лошадей. Он так гордился своим товаром…

Она не спрашивала, направляются ли они в Руан и когда прибудут туда. Пока она не знала, куда идут Орн и Ньял, земля вокруг оставалась словно бы ничейной. А она сама была никем. Женщиной без чувств, без страха, без прошлого.

Но однажды ей в голову закралась мысль о том, что если они дойдут до хижины Замо, то можно будет остаться у Сейнфреды. Ну и что, что Замо такой тупой, а Гильда злая, главное, она сможет жить с сестрой. Даже ее улыбка не смутит Гуннору, пусть она и неискренна. Ложь – вот что Гунноре сейчас было нужно. Ложь о том, что не все так плохо. Ложь о том, что все будет хорошо.

Она никогда раньше так не скучала по младшей сестре, и эта тоска была болезненнее всех ран. Но как Гунноре ни было больно, она не сдавалась. Выпросив у Ньяла кусок ткани, она сшила себе новое платье, а старое, испачканное ее кровью и семенем Агнарра, оставила на обочине. Оглянувшись, она увидела, как ткань треплет ветер. На платье слетелись вороны, думая, что это убитый зверь.

«Но вам не утолить свой голод, – злорадно подумала Гуннора. – Вам не сожрать меня. И мне не нужна ложь, чтобы отогнать вас. Решимости достаточно».

До домика Сейнфреды они так и не дошли – Орн и Ньял опасались разбойников и потому старались держаться подальше от леса. Только однажды им все-таки пришлось идти через чащу, и Ньял воспользовался этой возможностью, чтобы поохотиться. Его оружием была изогнутая палка. Ее обработали так, что по краям она была острой и не только ранила мелких животных, но и возвращалась к бросавшему.

Гуннора удивилась этому диковинному орудию. «Значит, не всегда плохо, когда что-то возвращается к истокам. И кровь на этой палке означает, что сегодня мы наедимся досыта. Это кровь не из моих ран. Мои раны не будут кровоточить, я не умру от голода, я не сдамся. Я не спрячусь у Сейнфреды, а вернусь в Руан и попробую обрести там дом. Прощу Ричарда за то, что он сделал со мной. Буду надеяться на прощение его подданных».

Жареное мясо оказалось восхитительным на вкус, но на следующее утро Гуннору охватила тошнота.

А когда деревья, в тени которых Ньял поймал свою добычу, расступились, Гуннора увидела стены Руана.

От той ночи ничего не осталось, совсем ничего.

Альруна удовлетворилась бы и малым. В любви она была не королевой, а нищенкой, благодарной и за крохи барского внимания. Она никогда ничего не требовала, ни фраз «Я люблю тебя» или «Ты единственная», ни повторения той ночи. Когда-то Альруне было достаточно того, что Ричард обещал ей никого больше не любить. Теперь ей хватало воспоминаний, вызывавших страстную дрожь при виде Ричарда, когда тот заговорщически улыбался ей. И все было бы в порядке, если бы Ричард не спал с другими любовницами. Но сейчас их стало больше, чем раньше. Каждый вечер он звал к себе другую девушку – но не Альруну, и вскоре та уже не знала, что же на самом деле случилось той ночью, а что было лишь сном. Альруна не помнила, что именно она чувствовала, как выглядел Ричард, сколько она проспала в его объятиях.

Нет, от той ночи ничего не осталось, совсем ничего. А ведь должно было! По крайней мере в этом Альруна себя убеждала. Она отчаянно цеплялась за надежду, что их любовь не останется бесплодной.

Наступило полнолуние, а Альруна так и не расцвела кровью. Ребенок, может быть, она ждала ребенка…

Теперь был важен каждый день, каждый час. Альруна не решалась пошевелиться, едва отваживалась дышать. Ее сковал чудовищный страх перед тем, что она ощутит влажное тепло между ногами.

Чтобы отвлечься, она целыми днями ткала, представляя себе, во что оденет своего ребенка, как он будет выглядеть, как она его назовет. Решение пришло быстро – если родится мальчик, она назовет его Ричардом, другого имени для сына и быть не может. А если дочь – то Эмма, в честь его умершей жены.

Прошла неделя, и тревога сменилась жгучей радостью, а покорность судьбе – гордостью. Теперь Альруна не смирится с ролью сестры. Раз уж Ричард не желал брать ее в любовницы, то она хотя бы станет матерью его ребенка.

Еще через неделю Альруна проснулась среди ночи от боли внизу живота. Она знала, что это означает, но осталась лежать неподвижно – неподвижно, как камень, ведь камень не может кровоточить. Только к утру она пошла в уборную. Уже рассвело, и Альруна увидела кровь, почувствовала ее тепло, так не вязавшееся с холодом в ее душе.

Она облегчилась, чувствуя, как из нее выходит кровь, и с горечью подумала: «Почему столь прекрасной мечте суждено погибнуть в столь мерзком месте?»

Со своей надеждой она оставалась наедине, боль же оказалась невыносима в одиночестве. Альруне хотелось с кем-нибудь поговорить. От родителей она ту ночь скрыла и откровенничать с ними не собиралась. У нее не было подруги, которой можно было излить душу, ведь других женщин она воспринимала как соперниц, боровшихся с ней за сердце Ричарда. Арфаст в последнее время говорил с ней мягче и иногда смущенно улыбался ей, но Альруна знала, что на этот раз собственную боль не одолеть, ранив кого-то другого, заставив кого-то страдать.