Текст книги "Там, где меняют законы (сборник)"

– Сляб звонил, – сказал он растерянно. – Требует этих… догнать.

– Можно и догнать, – ответил равнодушно заместитель.

– Мне же губернатор голову оторвет! А Премьер такой танец с саблями устроит…

– Тогда не догоняй.

– Меня же Сляб в конвертер вместо чугуна выльет!

– Тогда догоняй, – рассудил заместитель.

– Да что ж делать-то! – горестно возопил мент.

– Давай выпьем, – сказал заместитель.

Это была хорошая идея. Спустя час оба милиционера сидели в кабинете и распевали веселые песни. Окно кабинета было отворено, и прохожие, поспешая мимо, ускоряли шаг. «Опять пьяных полный обезьянник набрали», – думали прохожие.

Ни о какой погоне за отпущенной братвой, естественно, не могло быть и речи.

* * *

Вячеслав Извольский, директор Ахтарского металлургического комбината, заканчивал селекторное совещание с начальниками цехов, когда в его кабинет вошел человек по кличке Премьер.

Походка Премьера была развинченной и наглой, и длинные обезьяньи руки были небрежно засунуты в карманы светлых габардиновых брюк.

– Ты во что вляпался, представляешь? – грубо сказал Премьер. Верхняя его губа обнажила в улыбке крупные акульи зубы.

Извольский дал отбой и выключил селектор.

– Я директор, а не бандит, – сказал Извольский, – и у меня свои способы разговора с вашим братом. Если собака охраняет мой дом, то я ее кормлю, а если она взбесилась и начала на меня лаять, я вызываю ветслужбу, понятно?

– Ты не въехал, – сказал Премьер, – это ты бешеная собака, понял? Тебя, коммерсанта, как человека, на стрелку звали. А ты наплевал на понятия. И меня подставил! Мне Негатив предъяву делает, – это, мол, я ментовке настучал.

Извольский побледнел от бешенства.

– На хрен вообще весь этот фейерверк? – продолжал Премьер, – ну, завалили по твоей вине пацана. Так ведь не нарочно же! Разобрались бы, как люди, парню красная цена двадцать кусков, выложили бы бабки и разбежались бы!

– Пацана убили по твоей вине, – сказал Извольский, – я тебе его не заказывал, понятно? Я заказывал, чтобы шахтеров на рельсах не было, а не чтобы пацан в гробу лежал!

– Ну и разъяснил бы это популярно! Ты пацана не заказывал, я не от себя по пикету шмалял. Несчастный случай, господа-товарищи. За несчастный случай платят штраф. У тебя что, на штраф не хватает?

– Ты сам уберешься или мне охрану вызвать? – спросил Извольский, – и кстати, если ты еще раз к Мисину подойдешь, ментовка тебя за жабры возьмет, понятно?

– Не понял, – сказал Премьер, – а Лухан? А Чиж?

– При чем здесь Луханов? – спросил Извольский.

– При том, что его вчера грохнули. И люди, которые его грохнули, могут дать показания.

– Меня не интересуют их показания, – ответил директор, – я тебе никого не заказывал. Я тебе рассказал про мой разговор с Лухановым. Какие из него ты сделал выводы, это твое дело. Но запомни, я никого убивать не просил. Я тебя просил одно – помочь мне решить вопрос с шахтерами. Ты его решил? Нет. Чего ты мне мозги моешь?

– Вопрос с шахтерами, – сказал Премьер, – это вопрос с мэром Чернореченска. Понятно? С бабок, которые в бюджет упадут, половина будет его. А другую половину он людям отдаст, а они на эти бабки его водку в его магазинах купят!

– Вон, – сказал Извольский.

Премьер скользнул к двери кабинета.

– Да ради бога, фраерок. А Мисин мой, понял? Ты меня в дерьмо перед людьми втравил, я Мисиным с Негативом расплачиваться буду, въехал?

И вор исчез в двустворчатых дубовых дверях.

Извольский посидел немного, затем придвинул к себе белый советского вида телефон, особняком стоявший на столе. Как и у большинства директоров крупных предприятий, у Извольского был свой московский номер, по которому он мог позвонить в столицу, минуя межгород. Эта мелкая радость экономила комбинату около семи миллионов рублей в год.

Прямой номер, который набрал Вячеслав Аркадьевич, принадлежал бывшему сокурскнику Извольского, ныне – замминистра финансов. Они были почти друзьями – настолько, насколько позволительно дружить двум одиноким волкам, подхваченным горным селем, именуемым постсоветской экономикой.

– Привет, Кирилл, – сказал Извольский, – как жизнь?

– Собачья жизнь, – донеслось по линии.

Связь была старая и странная – каждое слово Извольского словно рождало эхо, которое носилось по проводам от Москвы туда и обратно. Подслушать линию могли все, кому не лень. Правда, все, кому не лень, давно уже ничего не слушали. Они просто покупали сооветствующие записи у ФСБ, поскольку ФСБ, в целях обеспечения национальной безопасности, обязала все телекоммуникационные компании установить при АТС оборудование, позволяющее органам снимать с проводов любую информацию, буде они этого пожелают. Трудно сказать, насколько это решение способствовало национальной безопасности, но что для всех заинтересованных лиц оно значительно удешевило расходы на прослушку, в этом сомнений не было. Какой дурак, спрашивается, будет тратить бешеные бабки на противозаконное оборудование, если можно просто купить соотвествующего майора или капитана, причем и те и другие, в отличие от оборудования, продавались по демпинговым ценам?

– Слушай, Киря, – спросил Извольский, – государство собирается нашим шахтерам платить?

– А при чем тут государство? – холодно сказал замминистра. – Все свои долги перед шахтерами государство закрыло. Это единственная отрасль, которая дотируется из бюджета. И это единственная бюджетная статья, которая выполнена не на семьдесят процентов, как полагается по секвестру, а на сто.

– Не надо мне врать, а? – сказал Извольский, – половина долгов шахтерам – это долги энергетиков, а половина долгов энергетикам – это государство. В нашей области военные задолжали за свет четыреста миллионов. Еще двести миллионов задолжало МВД. А долг по зарплате – пятьсот миллионов рублей. Если вы перечислите эти деньги военным, а военные перечислят их прямо энергетикам, а энергетики – прямо шахтерам, то шахтеры уйдут с рельс.

– Ну что ты как в детском саду, Слава! Ваши энергетики в бюджет должны три миллиарда! Если военные перечислят деньги энергетикам, то эти деньги будут списаны в налоги!

– Так не списывайте их! Переведите шахтерам!

– Слушай, ты понимаешь, какое в стране финансовое положение? Нам надо до конца года погасить сто девять миллиардов рублей долга. Налоги вы не платите. Международные финансовые организации дали тридцать семь миллиардов рублей. Нам надо взять откуда-то еще семьдесят два миллиарда. А тут ты предлагаешь платить шантажистам.

Извольский хотел сказать, что он потому и не платит налоги, что они пойдут на покрытие чужого семидесятимиллиардого долга, но этого не сказал, а вместо того спросил:

– Понятно. Значит, вам надо заплатить семьдесят ярдов, и шахтеры – та самая курица, которая выпила воду из мельницы.

– Правительство не пойдет на поводу у шантажистов.

– Тогда разгоните их. У меня завод гибнет, Слава, ты понимаешь что мой завод через три дня покойник?

Далекий московский собеседник помолчал.

– Слава, – сказал он, – ты знаешь, мне очень неприятно тебе это говорить. Но если бы ты продал акции завода «Ивеко», то, банк, возможно, нашел бы способ прокредитовать государство. А мы бы заплатили из этих денег военным. Понимаешь, это не мои слова. Но люди просто знали, что ты мне позвонишь…

Извольский бросил трубку.

* * *

Спустя десять минут Вячеслав Извольский вышел во двор комбината. Черная директорская «ауди» уже стояла у крыльца, и тихо урчала, подобно огромной довольной кошке. По узким дорожкам комбината Извольский ездил с шофером, после того, как еще в бытность замом Чаганина едва не задавил трех рабочих и вдребезги разнес свой первый внедорожник о трубопровод, тянувшийся вдоль дороги.

Скандал замяли, то, что осталось от внедорожника, сгребли лопатами и вывезли по частям на свалку, но все на комбинате знали, что зам остался жив, а завод – цел только потому, что по трубе, которую напрочь рассадил Извольский, шла вода, а не газ и не кислород. Сам Извольский отделался легкими ушибами, а Чаганин поразмыслил и издал приказ, каковым запрещал своему заму передвижение по комбинату иначе как при шофере. Злые языки уверяли, что впоследствии Чаганин крайне о приказе сожалел.

– В пятый цех, – сказал Извольский, садясь в машину.

Было роскошное сибирское лето. Огромная – в тысячу гектаров – территория комбината утопала в зелени, и черные связки труб, змеившихся вдоль дороги, ныряли меж высоких сосен и кедров. Машина летела по асфальту, словно в огромном саду. Если приглядеться, было видно, что пышная зелень кое-где тронута нехорошей желтизной, – но все же с недавних пор экологическая ситуация на комбинате была отнюдь не столь плоха, как время от времени принимались орать разные зашкаленные активисты, и раза в два лучше, чем в Нижнем Тагиле или, к примеру, на Мечеле.

Как ни парадоксально – но изнутри комбинат был единственным зеленым местом в пыльном, закованном в крошащийся асфальт городе.

Но Вячеслав Извольский не замечал ни буйства зелени, ни египетской красоты газгольдеров, пирамидами возносящимися над придорожным лесом. Перед его глазами стоял мертвый завод. Застывающий в летке металл и замершие на катках слябы, закопченная домна номер пять, бесполезная, как гигантская матрешка, и мертворожденные руины шестого цеха – цеха с самым большим в мире прокатным станом.

И очереди безработных в городе-покойнике.

Какое дело Вячеславу Извольскому до этих безработных?

Разве не он скупал у них акции за гроши, намеренно задерживая зарплату? Разве не он, когда бывший директор стал плакать и напоминать об элементарной верности, ответил: «Если тебе нужна верность – пойди заведи себе пуделя»?

Вячеслав Извольский стоил сейчас полмиллиарда долларов. У него была вилла в Ницце, квартира в Париже и куча денег на банковском счету в Швейцарии. Он мог продать завод банку «Ивеко», получить эти полмиллиарда, и свалить за границу.

Странное дело – в эту минуту Вячеслав Извольский, которого не без основания считали эгоистом и подлецом, словом – законченным удачливым бизнесменом, ни минуты не думал о собственной безопасности. Только о пустой литейке и немного – о безработных литейщиках.

Черная «Ауди» Извольского остановилась у ворот цеха горячего проката.

Начальник цеха сказал, что валки прокатного стана уже ни к черту не годятся, цех было пора закрывать на профилактический ремонт, и гендиректор своими глазами хотел посмотеть на состояние валков.

Извольский вошел внутрь. Цех был почти безлюден – в пяти шагах от Извольского тянулась полуторакилометровая лента стана. Далеко-далеко, в семистах метрах, на ролики с грохотом выкатился вишневого цвета сляб, и полетел над валками, стремительно удлиняясь и вытягиваясь, как щупальце спрута. За ним мгновенно наливалось красным светом и тут же гасло тело дорожки. За прозрачной стеной по раскаленной стали били потоки воды, фонтаны пара взлетали к потолку. Горячий, парной лист снова вылетел на волю в трех метрах от гендиректора, скользнул в щель и начал где-то внизу наматываться на огромную бобину.

Начальник смены, заметивший гендиректора, уже шел ему навстречу и кричал что-то, неслышное в грохоте механизмов. Потом лицо его вытянулось, и он ткнул рукой в направлении выхода.

Извольский оглянулся. Шофер «Ауди» с исказившимся лицом жал на руль, но шум прокатного стана видимо заглушал сигналы. Потом «Ауди» сорвалась с места и поехала прямо в ворота цеха.

Она не успела доехать. Одна из шин беззвучно разорвалась, стекло осыпалось, и «Ауди», закрутившуюся волчком, шваркнуло о ребро ворот. В следующую секунду в квадрате светлого воздуха появились двое, в черных масках и с автоматами в руках.

Горячекатанный лист кончился. Край бывшего сляба исчез с прокатного стана и с разрывающим уши грохотом завертелся на бобине.

Автоматчики начали стрелять. Грохот незакрепленного стального листа, бьющегося об опоры, заглушал слабый голос «калашникова». Извольский видел, как стальные пули высекают искры о дымящийся конвейер, приподнятый на полметра над полом цеха.

Над станом вздыбилась невысокая полутораметровая лесенка, – и по этой-то лесенке бросился Извольский. Лесенка вдруг показалась бесконечной, уже на той стороне стана что-то, не то пуля, не то жар от проката, – обожгло руку, Извольский понял, что следующая пуля будет в него, и разжал ладони. Еле слышная очередь пронеслась где-то надо головой, а потом Извольский начал падать мимо лесенки, вниз, в яму, мимо старых пультов и трехметровых рулонов с парящим прокатом. Он страшно ударился, что-то хрустнуло, и Извольский, взвизгнув от боли, упал на грязный, пахнущий свежей сталью пол.

Новая порция проката пролетела через валки и заспешила к бобинам. Автоматчик бросился вслед за директором. Он был легче и сильнее Извольского и поэтому не полез на лесенку, а перепрыгнул через метровое препятствие. То ли он никогда не был на меткомбинате, то ли был увлечен азартом, естественным для вооруженного человека, преследующего человека безоружного, – а только уже в прыжке он сориентировался и понял, что с той стороны стана – не ровный пол, а глубокая четырехметровая яма.

Киллер извернулся в воздухе и приземлился прямо на вибрирующую ленту проката. Этого не стоило делать. Возможно, автоматчика ввел в заблуждение серый цвет прошедшего через тонны воды металла, – но даже сейчас, в самом конце дорожки, температура листа составляла не меньше восьмисот градусов. Это было в полтора раза меньше прежней температуры сляба. Но это было на сто градусов больше температуры костра, на котором сожгли Коперника. От толчка киллер упал на колени. Его брюки вспыхнули, словно облитые бензином. Киллер дико закричал, но грохот стана заглушил его крики, как только что глушил выстрелы. Киллер попытался спрыгнуть, но не успел. Серая дымящаяся лента въехала под валки, расплющивающие двадцатисантиметровый сляб в тонкую ленту шестнадцати миллиметров толщиной. Крик киллера оборвался.

Его коллега в ужасе бросил автомат и кинулся наутек.

Извольский, в яме, поднял голову. Выстрелов не было видно. Со всех сторон к яме сбегались рабочие. На огромную бобину вместе со стальным листом наматывалось что-то полужидкое, метров двадцать длиной. Отвратительно пахло горелой человечиной, и с бобины на Извольского упало несколько капель вареной крови.

Извольский попытался подняться, и нога в щиколотке отозвалась острой болью. В голове мелькнула дикая и какая-то совершенно неконгруэнтная мысль: «Интересно, испорчен рулон или нет?»

Потом Извольский согнулся пополам, и утренние блинчики с кофе неудержимо поперли из него наружу.

* * *

Вернувшись вечером домой, Денис обнаружил, что в комнате его беззастенчиво и нагло рылись.

Неизвестные воры не прельстились ни телевизором, ни новой японской плитой, ни мешком с сахаром – обычным объектом вожделений обнищавших чернореченцев.

В комнате было перевернуто все – даже подушки разлетелись перьями по деревянному полу. Вряд ли незваные визитеры нашли, что искали, иначе разгром прервался бы на половине. Впрочем, тремястами рублями, лежавшими в верхнем ящике стола, гости не пренебрегли.

Можно было, конечно, предположить, что в комнате рылись бандиты. И что Негатив нарочно взял его с собой на стрелку, чтобы его люди без помех обыскали хату Чижа. Но с другой стороны, такое дело не поручишь первому встречному, а все близкие люди Негатива уехали в Вычугаевку вместе с ним. Кто же, получается, рылся?

Денис рассеянно пнул выпотрошенный, как курица, ящик стола, и вышел в огород. Вечернее солнце каталось в небе, как яичный желток на раскаленной сковородке, просторный, сплошь картошкой засаженный огород был окаймлен редкими сливами и яблонями.

За забором сухонькая соседка полола репку.

– Агафья Никитишна! – окликнул ее Денис.

Женщина поднялась и некоторое время изучала его недоуменно.

– Это кто? – спросила она, – неужто Дениска?

– Я самый. Агафья Никитишна, вы давно в огороде?

– Да уж с самого утра, – сказала женщина. – Сейчас сушь такая, – вот, утром поливала, потом…

– Вы не знаете, – перебил Денис, – мать куда ушла?

– А в церковь, сынок.

– Какую? Разве здесь церковь есть?

– А в Ахтарске тамошний директор храм возвел, – с трепетом в голосе объяснила соседка, – вот она и пошла свечку за Вадика ставить. Все тебе хотела сказать, а ты, вишь, дома не ночевал.

– И когда она уехала?

– А автобус-то в восемь утра ходит, а обратный в девять вечера, вот она и уехала.

– А пока ее не было, к нам домой кто-нибудь приходил?

– Да вроде кто-то толокся, большой такой, черный…

– Один?

– Один.

– Вы его не знаете?

– Да я его и не рассматривала, – сказала соседка.

Денис подумал.

– А скажите, – спросил он, – когда этот человек приходил, Жулик лаял?

– Да нет, – покачала головой Агафья, – так, гавкнул пару раз и примолк. Он у вас вообще-то брехучий. Но отходчивый.

Денис кивнул и пошел с огорода.

* * *

Темно-зеленый «Мерс» Дениса Черяги выехал на площадь перед «Чернореченсксоцбанком». Площадь была пуста и усыпана мелким невзрачным сором, среди которого время от времени попадалась пестрая обертка от «Сникерса» или «Баунти». Среди бычков и битых бутылок «Сникерс» смотрелся как Снегурочка среди бомжей. У людей, собиравшихся на площади, не было денег даже на «Сникерсы», и можно было быть уверенными, что пеструю заграничную обертку бросили люди или из банка, или из мэрии.

Черяга справился у охранника и узнал, что зампред банка Иннокентий Стариков сегодня на работе не появлялся. Дома Кеши опять-таки не было, и сотовый телефон его прилежно информировал о том, что абонент находится вне зоны приема сигнала. Очень может быть, что Кеша вообще уехал из Чернореченска.

Черяга завел двигатель, включил заднюю передачу и медленно тронулся с площади. Он ехал в направлении загородного пансионата «Квадратное», того самого, в котором в ночь накануне убийства веселился его брат, и в который попугай Кеша приехал уже после смерти Вадика.

Дорога быстро выскочила из города и полетела вдоль подсыхающей от ливня степи.

Черяга ехал очень медленно, внимательно вглядываясь в следы на обочине.

От большой засухи, случившейся в этом году, степь была высушена и вытоптана, желтые былинки торчали не больше чем на десять сантиметров от поверхности почвы, и даже внезапный ливень, хлынувший третьего дни, уже впитался в землю без остатка.

Километрах в пяти за городом Черяга внезапно притормозил.

Грунтовая дорога в этом месте сворачивала к старой шахте. Шахта «Ударник» была заброшена еще в тридцатых годах: пласт скоро кончился, шахта оказалась неудачной. Начальство Чернолага приспособило дырку в земле под общую могилу, и с тех пор и до нынешнего времени «Ударник» пользовался жуткой славой. Денис помнил, как вместе с мальчишками ходил к шахте ночью, чтобы побеседовать с мертвецами.

Дорога к шахте давно заросла и мало чем отличалась от окружающей степи: и вот на этой-то заросшей дороге Денис ясно различил глубоко врезавшиеся в почву следы грузовика.

Денис съехал в степь и медленно покатился на приличном расстоянии от старой дороги, время от времени выходя и изучая следы.

Грузовик был небольшой, явно «Газон», и проезжал по степи дважды и оба раза – во время дождя или сразу после. Если грузовик чего-то и вез к шахте, то было это не особенно тяжелым – следы туда и обратно впечатались в почву с примерно равной силой. При выезде на дорогу грузовик забуксовал, и под него подложили несколько досок, но потом доски кто-то забрал.

Рядом со следами грузовика, частично их перекрывая, были видны следы легковушки. Легковушка была здесь в ту же самую мокрую ночь, и, судя по тому, что она смогла проехать по степи, это была «Нивка». Обута «Нивка» была приметно, – на двух передних колесах стояла старая лысая резина с едва заметным ромбовидным рисунком протектора, на двух задних шины были новенькие, но с тем же рисунком.

На этом следы не кончались. На следующее утро или около того, когда степь еще не просохла, к шахте проехала третья машина. Это была дорогая иномарка с низкой посадкой и новенькими мишленовскими протекторами. Брюхо иномарки кое-где содрало клочки травы, и человек, сидевший в этой машине, наверное, был очень испуган или очень торопился – не всякий хозяин «Ауди» или «Мазды» будет пробираться в тумане по раскисшей степи. Можно было бы подождать пару часов – и степь бы подсохла. Или пройтись пешком.

Через полкилометра водитель иномарки все-таки сдался: машина въехала на бугорок и там и осталась, а водитель направился к шахте пешком: следы его на порыжевшей земле были видны довольно хорошо.

Устье шахты было невероятно старое, с деревянными бортами, и совершенно неглубокое: каждую порцию людей, которых туда бросали, присыпали песочком, и дно находилось метрах в пятидесяти. В детстве Денис два раза лазил в «Ударник» на веревке.

Денис нашел в машине фонарик и буксировочный трос. Трос он хорошенько зацепил за какой-то железный полурассыпавшийся штырь. Фонарик сунул в карман и начал спускаться.

Деревянная обшивка клети полностью истлела и сыпалась вниз, как зола из печки. Со дна шахты дышало сыростью и песком. Воды, как ни странно, не было – видимо, она просочилась сквозь песок и кости и ушла в нижние горизонты, да и место было не низинное.

Буксировочный трос кончился довольно быстро. Денис уперся ногой в петлю и посветил вниз фонариком. Дно шахты, в недальней темноте, было покрыто песочком, и на этом дне поблескивал влажной чешуей свежий кабель.

Оригинальные воры воровали электрический кабель у «Чернореченсксоцбанка» – сперли и кинули в заброшенную шахту. Не мудрено, что господин Головатый до сих пор их не может найти, хотя старается так, словно не общественный кабель потырили, а его личный хрен.

Вылезти наружу было непросто. Денис уронил фонарик и весь перемазался в древесной трухе. Укладывая трос в багажник, Денис заметил, что его «Мерс» тоже оставил следы. Не на высохшей степи, а на запыленной площадке перед шахтой.

Что тут делали грузовик с «Нивкой», Денису было вполне понятно.

А вот чем занималась субтильная иномарка?

Денис подумал немного и направился к старому бараку, тянувшемуся через степь метрах в пятидесяти от шахты. Дорога от барака до шахты была мощена камнями, сквозь которые пробивалась трава, и Денис никак не мог судить, проходил тут кто-нибудь во время дождя или нет.

Барак был одного возраста с шахтой и употреблялся для содержания спецконтингента: после ликвидации Чернолага барак отдали колхозу под загон для скота. Колхоз барак немного подновил, и оттого здание дожило до нынешних дней.

Крыша барака рухнула внутрь, стены сверху поросли желтой иссохшейся травой. Посереди комнаты с рухнувшими перегородками красовалась глубокая сурчиная нора, а над норой, вытянув лапки, стоял сурок. Было удивительно, что сурка еще не поймали и не съели.

Денис подмигнул байбаку, тот опомнился и дернул в нору.

Денис подошел к задней стене барака, присел и осторожно нажал рукой на первое снизу бревнышко. Бревнышко неожиданно подалось, открывая глубокую и влажную щель в фундаменте. Щель, наверное, была зэковской захоронкой, в которую добытчики черного золота прятали от шмона свои нехитрые припасы. Щель эту разведал в детстве сам Денис, и знали о ней немногие – Ваня Салкин, который сейчас жил где-то в солнечном Казахстане, да его младший брат Вадик, да зампред «Чернореченсксоцбанка» по прозвищу попугай Кеша.

Денис сунул руку в щель. Захоронка была совершенно пуста.

* * *

Загородный дом отдыха «Квадратное», состоявший на балансе «Чернореченсксоцбанка», ничуть не напоминал те облезлые объекты соцсферы, некогда принадлежавшие заводам, фабрикам и министерствам, а ныне мирно догнивающие вокруг городов и весей России.

Бетонный забор вокруг «Квадратного» был обтянут новенькой колючей проволокой, с железных врат свисал глазок фотокамеры, и у проходной будки «Квадратного» молчаливо и неподкупно высились два омоновца с автоматами.

На стоянке перед домом отдыха грустил черный «Опель», а в «Опеле» сидел зам. начальника УВД – Петраков. Он был, по обыкновению, пьян. Денис, сопровождаемый бдительными взглядами охранников, зарулил на стоянку и подошел к Петракову.

– Привет, – осклабился мент, – далеко путь держишь?

– Так, мимо ехал, – сообщил Денис. – А ты что тут делаешь?

– А у меня спецзадание, – сказал Петраков, – Никишина не пускать. Чтобы он никого опять по роже не двинул.

На сиденье рядом с Петраковым лежала бутылка водки, и у Черяги было такое чувство, что этой бутылке недолго придется лежать с полным горлышком.

– У нас Миша Никишин вообще оригинальный человек, – продолжал мент, – Он когда дом строил, свою старую мебель на помойку выкинул. А мебель неплохая была, тут же набежали шахтеры и стали по домам растаскивать. Так Миша ужасно оскорбился. Приказал воров посадить. А все остальное сжечь.

– И посадили?

– На пятнадцать суток, – сказал Петраков.

– И как же они к тебе после этого?

– А что ко мне? – усмехнулся зам. начальника УВД. – Благодарили. Я им из дома суп носил. А они суп последний раз из крапивы варили. Так что когда погромы начнутся, меня побъют в последнюю очередь. Супчик припомнят.

И Петраков сграбастал бутылку с сиденья. Пил он быстро, маленькими глоткам, и бутылка вздрагивала в его слегка трясущихся руках.

– Что ж ты с этого места не уходишь? – спросил москвич.

– А куда уходить-то? Самому суп из крапивы есть? Да и потом, знаешь – уж лучше я на этом месте, чем последняя сволочь. Я хоть… супчик принесу.

– Почему Извольский велел убрать Луханова? – спросил Черяга.

– По дурости.

– А кого надо было?

– Не скажу, – процедил сквозь зубы Петраков. Он был сильно пьян, но от долгой привычки владел собой хорошо.

– Почему?

– За Лухановым не хочу. Опротивел он мне еще при жизни. Ну я понимаю, если кто вор и ворует. Профессия у него такая. А этот мало того, что ворует, так еще и в грудь себя бьет. «Я, – грит, – за народ». Ты хоть в грудь себя не бей! А он не может. Если не бить в грудь, так и красть будет нечем.

– А при чем тут ты?

– Мы все тут при чем, – заявил Петраков, – ясно? И ты при чем. У меня «Опель», а у тебя «Мерс». Ты «Мерс» на свою зарплату покупал? А теперь на нашем материале хочешь себе карьеру сделать? В Москве ты начальника округа побоишься тронуть, а здесь ты готов хоть на мэра наехать? Молодец против овец…

Петраков замолчал и внезапно спросил:

– Ты мимо вокзала проезжал?

– Нет. А что?

– Там ОМОН стоит.

– Как – ОМОН?

– А так. Поставили вчера опосля истории с Луханом. По личному распоряжению господина мэра.

– Т..ты хочешь сказать – что Извольский своего добился? Что шахтеров сгоняют с рельс?

– С чего ты взял, что шахтеров сгоняют с рельс?

– Ну как же… ОМОН…

Петраков сумасшедше осклабился.

– ОМОН, мой дорогой, поставлен на рельсах затем, чтобы охранять и защищать товарищей пикетчиков от всех мыслимых и немыслимых опасностей. Потому как расстрел товарища Луханова произвел на наш доблестный и храбрый пролетариат совершенно неожиданное действие, и вышеупомянутый пролетариат драпанул с рельс в невероятном количестве. Но как только товарищ мэр гарантировал бастующим полную неприкосновенность, плотные ряды пролетариата тут же снова сомкнулись…

В голове Дениса что-то смутно забрезжило: так мертвый и заржавевший мотор, воткнутый в розетку, потихоньку и со скрипом начинает проворачиваться. Он раскрыл было рот, – но в этот миг у ворот быстро затормозил серебристый «Лендкрузер», и на пыльную землю вслед за своими ребяками выпрыгнул Негатив.

– Ты чего здесь стоишь, как бедный родственник? – сказал Негатив, подходя к следаку, – заходи, коли пришел.

– А это твой дом?

– Банковский, – ответил Негатив. – Да ты заходи, здесь все дома мои.

Денис дождался, пока вор сел обратно в «БМВ» и проехал сквозь ворота усадьбы, а затем долго стоял, опершись на капот и вдыхая вечереющий воздух. С Петраковым они больше не разговаривали. В дом отдыха проехали еще две или три машины, исключительно с братвой, и затем – белый микроавтобус с девочками.

В микроавтобусе Ольги не было, но минут через пять после приезда микроавтобуса из ворот особняка выехал темно-синий «Форд», – и через полчаса вернулся с девушкой.

Предчувствия Дениса, подсказывавшие, что ему не стоит идти в особняк, вполне оправдались во втором часу ночи: треснул одинокий выстрел, вылетело окно, и до Дениса донесся пьяный гам и женские крики. Гулянка, судя по всему, в бывшем горкомовском доме отдыха шла еще та. Не хватало только, чтобы в родное ведомство отписали, что следователь прокуратуры Денис Черяга не только ездит с ворами на стрелки, но и гуляет ночи напропалую в бандитском притоне.

Денис сидел у ограды до трех ночи, ожидая Ольгу, а в три часа охранники шуганули-таки его, и он уехал.

* * *

Константин Лоскутников по кличке Премьер обедал в излюбленном ресторане в окружении немногочисленных, но хорошо сплоченных друзей, когда официант доложил, что его ждут снаружи.

Премьер спустился и увидел у дверей ресторана темно-зеленый «Брабус» Извольского в сопровождении черного «БМВ». Извольский сидел на заднем сиденьи «Брабуса», и это было весьма удивительно. Потому что если Извольский ездил с водителем, то тогда он ездил на представительском седане, а если он ехал на «Брабусе», то за рулем был он сам.

Впрочем, присутствие Извольского на заднем сиденьи объяснялось довольно просто: нога директора была замотана белым бинтом, а костюм выглядел так, словно его пропустили через стан холодного проката.

– Установили личность парня, который в меня стрелял, – сказал Извольский.

– Это который сварился?

– От того, который сварился, остался миллиметровый слой между листами, – ровным голосом произнес Извольский, – там не то что отпечатки пальцев, там из ДНК горячий прокат получился. Нет, другой. Некто Александр Хмаров, шестьдесят девятого года рождения, место жительства – город Чернореченск. Его задержали на шоссе.

– И что же он сказал?

– Он ничего не сказал. Но этот человек – личный охранник мэра.

– Я тебе объяснял?

– Я понял.

– И что же ты от меня хочешь?

– Око за око, а за зуб – два зуба, – сказал директор.

– А что я с этого буду иметь?

– Мисина. Как мы и договаривались.

– Э нет. Мисина я уже имею. Мисин – за пикетчиков. Это как с трусиками на базаре. Проданный товар возврату и обмену не подлежит.

– Сто штук – устроит?

Премьер усмехнулся.

– Я не киллер с Украины.

– Двести.

– Четверть «Стилвейл».

Steelwhale, Ltd была одна из фирм, продававших ахтарский металл за рубеж. Зарегестирована «Стилвейл» была на Каймановых островах, и единственным ее владельцем был Извольский.

Извольский колебался мгновение.

– Это не цена мэра, – сказал Извольский. – Это цена забастовки. Ты снимаешь шахтеров с рельс, и получаешь четверть «Стилвейл».

– Согласен, – сказал Премьер.