Текст книги "Там, где меняют законы (сборник)"

– И ты снимаешь их до четвертого числа. В противном случае, как ты понимаешь, «Стилвейл» будет значительно дешевле бумаги, на которой напечатан его устав.

– По рукам, – отозвался бандит.

Премьер вылез из машины. Та помигала левым поворотником и плавно отчалила от тротуара. Следом за ней, как гончая за медведем, отвалила «БМВ». Было странно видеть джип Извольского, еле ползущий по улице Ахтарска. Меньше ста километров в час Извольский никогда и нигде не ездил.

* * *

Трехэтажный дом Вячеслава Извольского располагался за двадцать километров от Ахтарска на берегу чистой песчаной реки. Десять лет назад в этом месте был реликтовый парк, и местные гринписовцы до сих пор не могли забыть директору устройства в этом месте вип-поселка. Но по мысли Извольского, его дом замечательно смотрелся на взгорке, окруженном телекамерами и реликтовыми пихтами.

Широкую асфальтированную дорогу к поселку тоже выстроил комбинат, а деньги, которые на это пошли, Извольский сумел списать как налоги в дорожный фонд.

Сначала Извольский хотел построить на взгорке церковь, но потом передумал и построил особняк для себя. А особняк для бога выстроили у съезда с Челябинского шоссе, и хотя купола церкви возвышались на пятьдесят метров, дом Извольского из-за взгорка был самый высокий в поселке.

Вернувшись домой, Вячеслав Извольский вызвал к себе директора по финансам. Это было нетрудно – дома их стояли рядом.

Директору по финансам было пятьдесят лет, он был сколь безынициативен, столь и исполнителен, и вдобавок предан Извольскому как тот самый пудель, которого он посоветовал завести предыдущему директору.

– Миша, – спросил Извольский, – у нас контракты со «Стилвейл» до какого месяца подписаны?

– До октября.

– Отлично. Знаешь что – зарегестрируй еще одну фирму.

– Где?

– Да где угодно. Давай в Ирландии.

– А что будет со «Стилвейл»?

Извольский развел руками.

– Просто предосторожность, нелишняя в смутные времена. Кстати, какой уставной капитал «Стилвейл»?

– Двадцать долларов США.

Извольский осклабился про себя. Премьер не захотел гасить забастовщиков за двести тысяч долларов. Посмотрим, что он скажет, когда подойдет октябрь, кончатся контракты со «Стилвейл», и комбинат примется сливать металл через другой оффшор. Господин Премьер обнаружит, что отказался от двухсот тысяч долларов в пользу двадцати. Роскошный бизнес. Это отучит бандитов соревноваться умом с директорами. Их место у параши.

* * *

Похороны Вадима состоялись на следующее утро и были сравнительно скромными. Его отпевали в той самой церкви, которую построил Извольский, и кроме чернореченской братвы, на них никого не было. Ольга, в черном, плакала рядом с его матерью, и возле гроба со скорбным лицом стоял Негатив. Денис не остался на поминки, а взял мать и поехал домой.

Спустя два часа после похорон машина Черяги остановилась на улице Белой. Барак, где жил Николай Черяковский, подельник Вадима, все так же тянулся подобно гигантской гусенице, и женщина в тренировочном костьюме все также трудилась на грядке с кабачками.

– А чего Коли не было на похоронах? – спросил Черяга.

Женщина обернулся. Она и вчера-то не показалась Денису красавицей, а сегодня она и вовсе выглядела, как царевна-лягушка. До своего превращения в царевну.

– Нету Коли, – сказала она.

Голос ее был как у замороженного палтуса, и Черяга как-то сразу понял, что речь идет не о том, что Коли нет дома, а об отсуствии куда более фундаментальном и необратимом.

– А что с ним? – спросил Черяга.

– Ты что, не знаешь, вчера в Извольского стреляли?

– Ну.

– Ну и! Одного взяли, а другой Коля был!

Краем глаза Черяга увидел, как заворачивает за угол красивая белая «Вольво». Он не помнил этой «Вольво» на похоронах, но можно было поручиться, что это были люди Негатива. В разоренном углем городе просто не было других иномарок, кроме бандитских. Если уж говорить начистоту, в нем вообще почти не было машин.

Черяга кивнул женщине, сел в машину и отвалил от тротуара как раз тогда, когда беленькая «Вольво» остановилась посереди улицы.

* * *

Генеральный директор Ахтарского меткомбината Вячеслав Извольский принимал в своем кабинете начальника ахтарского УВД – Александра Могутуева, – красивого, добродушного тувинца с черными глазами проницательными глазами, от которых веером разбегались ранние морщинки.

– Сегодня я выступал перед рабочими комбината, – сказал Извольский.

Могутуев кивнул. Выступление транслировалось по местному радио в прямом эфире, и Могутуеву уже звонили из области по поводу этого выступления и того, что началось потом.

– Рабочие, – продолжал Извольский, – вполне представляют себе, чем обернутся нынешние убытки комбината. Они приняли решение завтра выехать к месту пикета. Комбинат обеспечивает их автобусами. Вы должны обеспечить их охраной.

Начальник УВД медленно покачал головой.

– Я не могу этого сделать, Вячеслав Аркадьевич, – сказал он.

Холодные голубые глаза Извольского смотрели прямо сквозь мента.

– Что?!

– Вы… вы призываете людей к кровопролитию! Это будет бойня.

– Бойня будет в этом городе, – сказал Извольский, – когда станут домны и десять тысяч человек окажутся на улице.

Могутуев покачал головой.

– Извините, Вячеслав Аркадьевич. Чернореченская милиция не допустит ваших автобусов в город.

– Поэтому мне и нужен ты, в качестве сопровождения.

– Мне уже звонили из области по поводу вашей затеи. Предлагали усилить чернореченский ОМОН.

– Вот как? – поднял брови Извольский, – я так правильно понимаю, что у нас в пикетах стоят не все, а избранные? Что шахтерам можно требовать от правительства денег, которые они не заработали, а металлургам нельзя требовать от шахтеров заработать то, что нам причитается?

– У нас шахтерская область, Вячеслав Аркадьевич, – объяснил Могутуев. – А вашим рабочим и так все завидуют. Говорят, что на комбинате по тысяче баксов можно получить.

– Так ты обеспечишь движение колонны до Чернореченска?

– Нет, – ответил полковник.

– В таком случае можешь писать рапорт об отставке, – сказал Извольский.

– Вы не мой начальник!

– Ты напиши своему начальнику, – процедил директор, – а я уж постараюсь, чтобы он его подписал.

* * *

Мэра Чернореченска застрелили днем. Киллер поджидал его в кафе напротив служебного крыльца мэрии. Крыльцо располагалось в узеньком переулочке, выходящем на главную улицу города.

Курочкин покинул свой кабинет около трех часов дня и пешком пошел в кафе, где с некоторых пор обедал регулярно и, разумеется, бесплатно.

Первый выстрел сразил охранника мэра. Второй был не так точен – Курочкин бросился бежать, и пуля угодила ему в ляжку. Курочкин упал на колени и быстро-быстро пополз к концу переулка. Следующий выстрел угодил в живот, но Курочкин уже выполз на улицу Ленина и там повалился у закрытого ларька. Киллер неспешно прошел мимо своей жертвы и на мгновенье нагнулся, но контрольного выстрела делать не стал: видимо, клиент показался ему уже дохлым.

Спустя некоторое время Курочкин очнулся и громко за стонал, и трое ребят, проходивших мимо него, заметили:

– Во мужик нажрался!

Охранник Курочкина лежал в переулке, и его совсем не было видно. Потом Курочкин перестал стонать, и когда наконец кто-то заметил, что из-под нажравшегося мужичка тянется темная дорожка, из мэра уже вытекло больше двух литров крови.

Курочкин умер спустя два часа на операционном столе, не приходя в сознание.

Глава шестая
Высокие гости

В пять часов вечера в город приехал вице-премьер Володарчук. Разноцветная колонна из «Ауди» и джипов пролетела по городским улицам, аккуратно уставленным всеми, какие нашлись, гаишиками и ментами.

На привокзальной площади цепь из ментов и крепких ребят Негатива сдерживала толпу, рвущуюся посмотреть на живого вице-премьера.

Вице-премьер взбежал на импровизированную трибуну. Серый его плащ развевался за ним, как крылья. Толпа гудела реактивным истребителем.

– Зар-пла-ту! – закричала толпа. – Зар-пла-ту!

– Ребята! – закричал вице-премьер, – я только приехал…

Голос его совершенно терялся в толпе, и стоящий рядом с охранниками вице-премьера Негатив поспешно подал ему матюгальник.

– Ребята! – начал московский гость снова, – я только что приехал и сразу к вам! От вас поеду на шахту, а потом будем разбираться, куда делись шахтерские деньги! Обещаю вам к вечеру приехать и все доложить!

Толпа что-то неразборчиво закричала.

– Что – переспросил вице-премьер, – какие спецслужбы?

– Мэр города умер час назад, – прошептал ему на ухо взволнованный помошник, – застрелили и, представляете? Оттяпали палец.

– Мы отомстим за смерть наших ребят, – донеслось из рядов. Это кричал представитель независимого профсоюза.

Вице-премьер поднял руку:

– Во всем разберемся, – сказал он.

В толпе началось движение, и дюжие молодцы начали прокладывать в ней проход для высокопоставленных лиц: толпа напирала, из нее, как пузыри из булькающего супа, вылетали разрозненные крики, какой-то старичок прорвался вперед всех и закричал, что ему не дали квартиры. Московский гость, не слушая старичка, запрыгнул в машину, и та немедленно отъехала.

* * *

Приземистый, крашеный желтым кран медленно катился по рельсам, пролегавшим вдоль конвертеров в ККЦ № 1. В красном клюве крана парили два контейнера с металлоломом, каждый по семьдесят пять тонн.

Над конвертером контейнеры застыли и наклонились, и металлолом посыпался из них в ненасытную прорву. Кран покатился дальше. Вячеслав Извольский неспешно шагнул с рельс, контейнеры проехали сверху, в лицо гендиректору посыпалась серая крупная пыль, белоснежные рубашки сопровождавших его охранников мгновенно покрылись серыми и черными точками.

За краном неспешно поплыл трехсотпятидесятитонный чугуноковш, похожий на горшок-переросток. Ковш остановился у первого конвертера и начал медленно наклоняться. Оттуда, где стоял Извольский, струи металла видно не было, но над конвертером взметнулось красное с желтым пламя, затанцевало, как юбка на ветру, кривляясь и строя рожицы. Ковш наклонялся все больше и больше, пока не достиг горизонтального положения, пламя уже стояло стеной, на закопченном боку ковша плясали сумасшедшие отсветы.

Извольский отступил на несколько шагов, к другой стене конвертера. Тонны кислорода и газа рванулись в десятиметровый бочонок, сверху вздыбилось желтое пламя, загудело, как взлетающий самолет, из круглой дыры посереди конвертера вырвался и затанцевал перед лицом гендиректора желтый протуберанец.

Полтора месяца назад первый конвертер лопнул.

Это случилось спустя два дня после ремонта. Ремонтировали систему охлаждения, и отремонтировали не так – вода из труб спустя несколько плавок попала в конвертер. Начались хлопки, оболочку конвертера разорвало, как бумажный мешочек, трое рабочих, побежавших смотреть, что происходит, обварились на месте и умерли в больнице, – хреновый ремонт влетел комбинату в два миллиарда рублей.

Цех был застрахован, страховка полностью перекрывала ущерб, но московский банк, через который переводились ежемесячные взносы страховщикам, задержал платеж на три дня. И в эти самые дни и случилась авария. Теперь страховщики с радостью козыряли неполученным взносом и отказывались возмещать убытки, банк трусливо жался в сторонке, а страховщики нагло утверждали, что-де комбинат подделал платежки и передал деньги в банк уже после случившейся аварии.

Словом, со страховщиками предстояла долгая и скверная разборка, которая еще месяц назад целиком занимала ум Вячеслава Извольского, а сейчас совершенно отступила на второй план. Извольский бы про нее и не вспомнил, если бы вместе с вице-премьером в городе не прилетал президент страховой компании. Страховщику, видно, хотелось использовать правительственного чиновника как арбитражного судью, и Извольский пошел взглянуть собственными глазами, как живет ККЦ после аварии.

Один из охранников тронул гендиректора за рукав и показал пальцем куда-то вниз. Извольский оглянулся. По лесенке к конвертеру поднимался Премьер. Премьер был в белой рубашке и белых брюках – самая правильная одежда, чтобы рассекать по меткомбинату – и в руке бандита болтался небольшой «дипломат». За Премьером поспешала тройка бритых лбов.

Премьер добрался до конца лесенки и щелкнул пальцами. Один из лбов поспешно подал ему банку с пивом.

– Пивка хочешь? – спросил бандит.

Он ловко подцепил банку за колечко, выдрал донце и принялся жадно пить. Извольский с еле заметным презрением кивнул, и другую банку подали ему.

Пиво было действительно вкусной и холодное, и в двух шагах от ревущего конвертера оно оказалось неожиданно кстати.

– Ты сюда пришел, чтобы принести мне «Будвайзер», – спросил Извольский, – или как?

– У меня не только пиво, – ответил Премьер, – у меня и закуска.

С этими словами он распахнул «дипломат». Портфель был совершенно пуст и выстлан изнутри газеткою. На этой-то газетке, посередине, и лежал одинокий указательный палец с толстым перстнем, украшенным камнем бериллом – камнем, приносящим счастье владельцу.

Извольский закашлялся. Пиво брызнуло ему на рубашку.

– Ты просил – я сделал, – сказал Премьер.

– А забастовка?

– А забастовка продолжится, – ответил бандит.

Извольскому показалось, что он ослышался.

– Что? – спросил гендиректор.

Грохот с третьего конвертера заглушил следующие слова бандита, и если их кто-нибудь и слышал, то только генеральный директор Извольский.

Новое облако пыли обдало всех, кто находился на площадке, Премьер дернулся, смахивая с белой рубашки крапинки копоти, и тут же крапинки расплылись в безобразные серые полосы. Премьер схватился за поручень и мгновенно отдернул руку: ладонь была вся в черной саже.

Премьер поморщился и продолжал говорить. Гендиректор слушал его, и на неподвижное лицо Извольского летела пыль и шлак. Но странное дело – чем больше пыли покрывало лицо директора, тем белее становились его щеки и губы. «Хорошо, что шумно, – мелькнула вдруг в уме Извольского шальная мысль, – никакой микрофон не запишет».

Грохот затих, и Извольский сказал:

– Тогда убери его.

– Нет, – сказал Премьер.

Он передал страшный дипломат одному из быков и сунул руки в карманы, и штанины его белых брюк немедленно украсились черной каймой.

– Ты слишком далеко зашел, чтобы повернуть, – сказал Извольский.

Премьер улыбался. У него была очень грязная улыбка.

– Я слишком далеко зашел в семьдесят девятом, – сказал Премьер. – Когда сел. Впервые. А сегодня слишком далеко зашел ты. На тебе четыре трупа, фраерок. Включая областного депутата и мэра.

– Я смотрю, ты настоящий бессеребреник, Премьер, – отозвался Извольский. – Из-за одного человека ты готов отказаться от трети экспорта комбината.

Премьер обнажил белые зубы, и они почти сразу же стали покрываться шлаком.

– Этот твой «Стилвейл» хорошая штука, – сказал бандит, – но «Стилвейл» – это всего лишь болотная кочка, а комбинат – это комбинат. Вдруг с твоей фирмешкой что-то случится? Вдруг начнется другая фирмешка, и экспорт уже пойдет через нее? Давай сделаем надежней – ты передашь мне блокирующий пакет комбината. А я сниму шахтеров с рельс.

– Это слишком высокая цена за одного человека, – ответил Извольский, – особенно за человека, которого никто не зовет по имени-отчеству.

– Ты что-то недопонял, – покачал головой Премьер, – когда ты обещал мне «Стилвейл» – ты обещал мне треть доходов комбината. Теперь я прошу меньше – я прошу четверть. И ты вдруг упираешься рогом. С чего бы это? Или ты не собирался отдавать мне эту треть? Кинуть меня хотел?

Извольский осклабился.

– Ты меня разводить вздумал? – спросил директор, – неделю ты рассказываешь мне о том, что забастовка будет снята назавтра. И каждое завтра ты приходишь и рассказываешь о том, почему у тебя не вышло на этот раз и почему тебе нужно еще немножко баксов. Знаешь, кого ты мне напоминаешь?

– Ну?

– Ты мне напоминаешь строительную компанию. Из числа тех, которые обещают дом за два доллара. Ты платишь два доллара, а потом оказывается, что для дома этого мало, и надо доплатить еще два. И еще десять. И еще сто. И еще тысячу. И самое интересное, что происходит в конце, – ты все равно не получаешь дома. А тот парень, который обещал дом за два доллара, пропадает со всеми твоими деньгами.

Извольский почти кричал и надвигался на бандита. Тот потихоньку отступал к краю площадки. Поручень врезался в белый пиджак Премьера, оставляя на нем черную полосу, Премьер оглянулся вниз и на мгновение заметил какие-то машины, ворочающиеся в далекой непроглядной темноте. «А ведь отсюда лететь этажей пять будет», – мелькнуло в уме бандита.

– Извини, браток, – сказал Премьер, – когда было по два доллара, все думали, что ты платишь за «Жигули». А выяснилось, что платить надо за ракетный крейсер.

– Вон с территории моего завода, – сказал Извольский.

– Твой сраный завод, – заверил Премьер, – издохнет послезавтра. А ты и того раньше. Ты думаешь, если тебя мэр не пристрелил, ты у нас бронированый? Да я даже сам руки марать не буду, я просто намекну о чем ты меня сейчас попросил…

– Ты сам уйдешь, – спросил Извольский, – или тебя мимо лесенки спустить? Учти, высота двадцать семь метров.

– Я сам уйду, – улыбнулся Премьер, – и я даже подожду твоего звонка. До полуночи. А после этого – уж извини. Буду считать, что ты меня со «Стилвейлом» кинул. Я не лох, знаешь ли, чтобы меня кидали.

Подхватил чемодачик и быстро затопал вниз по лестнице. Перемазанная свита кинулась за ним.

В двадцати метрах от Извольского тяжелая кубышка конвертера наклонилась, и из нее стал хлестать раскаленный металл. Гендиректор закрыл глаза, и на миг ему представилось, что он уже умер и стоит перед котлом в аду. «Кто сказал, что грешников варят в котлах, – пронеслось в голове, – наверное, в аду тоже есть технический прогресс и сейчас их варят в конвертерах. Триста пятьдесят тонн душ зараз. Экономия расходных материалов и времени».

* * *

Приезд вице-премьера наделал понятного шума. Расписание его менялось, уточнялось, еще раз менялось, и в конце концов было оговорено, что Володарчук явится в город около семи вечера и сразу проследует к одной из шахт. Как самую близкую к городу и относительно пристойную, выбрали шахту «Октябрьская».

В шахтроуправлении быстро вымели двор, а в зале совещаний устроили угощение. Долго совещались, какой стол накрывать: роскошный, в стиле «для гостей ничего не жалко», или наоборот, взывающий к состраданию, в стиле «подайте нам на трансферт». Пока наконец кто-то не сообразил, что Володарчук будет лететь четыре часа на рейсовом самолете, потому что правительственные самолеты для вице-премьеров отменили, и еще час будет ехать из Ахтарска, и что за это время от так проголодается, что при виде бутербродов с сыром и докторской колбасы может разобидеться не на шутку: про вице-премьера было известно, что поесть он не дурак.

Был дан приказ обустроить роскошный закусон, к шахтоуправлению стали съезжаться грузовички с севрюгой, с икрой, с сочащимися медом туркменскими дынями, как вдруг пронесся слух, что вице-премьер летит-таки на не рейсовом самолете, а на самолете МЧС, и стало быть, в самолете он будет изучать документы и жрать, жрать, жрать, и стол в шахтоуправлении с ужрачки покажется ему пиром во время чумы, и он немедленно бросит: «Вон как шикуете, а денег просите!» Уже такие случаи бывали.

Бросились стол разгружать, встал вопрос, куда деть сверхплановую жратву, гендиректор Никишин велел отдать ее журналистам, третий час ошивавшимся в шахтоуправлении в ожидании его высочества, – авось, хоть хорошо потом напишут.

Но потом самолет приземлился в Ахтарске, люди вице-премьера расселись по машинам, предоставленным меткомбинатом, колонна с мигалками и свистом пролетела мимо вытянувшихся в струнку постовых, заворачивавших прочь все смертные автомобили, – и тут по сотовой связи донесли ужасную вещь: вице-премьер как вошел в самолет после заседания правительства, так лег на кушеточку и продрых все четыре часа, включая взлет и посадку.

Что хочет человек после того, как он весь день провел на заседании, а потом четыре часа спал? Правильно, он хочет есть.

Кинулись проверять, что осталось из высокопоставленной жратвы, но журналюги, понятное дело, подмели все подчистую (да еще и написали потом, скоты поганые, что в голодающем Чернореченске их кормили икрой).

У гендиректора Никишина чуть не случился припадок, городское хозяйство из-за преждевременного истечения полномочий мэра было парализовано, и Негатив взял дело в свои цепкие грабки, приказав владельцу ресторана «Золотая падь» разбиться, но доставить в «Октябрьскую» к восьми часам приличную жрачку, угрожая в противном случае оторвать ему яйца и приделать вместо них ручку от сковородки.

Не сносить бы повару своих яиц, но, по счастью, московский гость нарушил порядок следования и заехал первым делом к забастовщикам, а уже оттуда помчался к шахте.

Ровно в восемь он вошел в зал заседаний, где проворными жуками-водомерками носились официанты, расставляя последние блюда, и удовлетворенно потер руки, обозревая раскинувшийся перед ним натюрморт.

– Наше фирменное блюдо, – услужливо сказал директор Никишин, вручая московскому визитеру мельхиоровое блюдо, на котором в позе сфинкса возлежал молочный поросенок, фаршированный трюфелями и черносливом.

Фирменным блюдом Чернореченска давно была собака, жареная в духовке, но вице-премьер не стал вникать в такие тонкости, а с удовлетворением набросился на еду.

Встречать вице-премьера съехались все сколько-нибудь видные в округе люди: директора шахт, главы районных администраций, и прочая мелкая знать, и даже руководитель оборонного завода по выпуску подводных лодок. В углу комнаты, неторопливо пережевывая невзрачную булочку с мясом и обводя присутствующих ленивыми питоньими глазами, стоял Негатив.

Руководитель завода с непостижимым проворством пробрался до самой вице-премьерской особы и принялся доказывать необходимость возрождения славных традиций подводного кораблестроения в Сибири. Поскольку инвесторы в это дело явно вкладываться не собирались, возрождать кораблестроение предполагалось за счет средств государственного бюджета.

Вице-премьер кушал молочного поросенка и никак не прерывал экономических мечтаний гендиректора, а когда тот расхрабрился и попросил для завода тридцать миллионов рублей, коротко ответил:

– Нет.

– Почему? – ожалобился директор.

– Разворуете, – ответил вице-премьер.

Затем обернулся к сопровождавшей его толпе, слетевшейся со всей области, и произнес:

– Мы все в Москве знаем, как у вас тут углем торгуют! Я всех посредников лично по именам знаю! Да-да, и вот тебя конкретно!

Толпа расступилась вокруг того человека, на которого вице-премьер показывал пальцем. Это был Михаил Ракитников, главврач городского роддома, который к продаже угля имел не больше отношения, чем к огранке алмазов. Ракитников потупился и понурил глаза, и его движение было истолковано вице-премьером как признание вины.

Все собравшиеся ожидали, что вице-премьер, покушав, начнет с ними общаться, однако вышло иначе – московский гость заявил, что намерен спуститься в шахту.

Процедура эта занимала ровно три часа, и гендиректор Чернореченскугля принялся было вице-премьера отговаривать, но тот посмотрел не допускающим возражений взглядом и заявил, что хочет познакомиться с жизнью шахтеров и экономикой города.

Володарчук должен был уехать из города ночью, и три часа в зале заседаний, несомненно, дали бы вице-премьеру больше сведений об экономике Чернореченска, нежели пребывание в шахте, но вице-премьер думал о телевидении и забастовщиках, и он понимал, как хорошо прозвучит с экрана известие о том, что член правительства, приехал в город всего на полдня, все-таки нашел время побывать в шахте.

* * *

Олечка Иванова стояла перед зеркалом в своей квартире в черных ажурных чулках и черных же трусиках и внимательно разглядывала свой живот. Она была такой же стройной, как и месяц назад – еще ничего не было заметно. Ничего не будет заметно еще два-три месяца.

Ольге было очень страшно. «Ты должна это сделать, – сказала она себе, – не ради себя, а ради него».

Девушка стала собираться. В черную сумочку полетели ключи от дома, права – на всякий случай, косметичка и любимая красная расческа. Туда же – пачка презерватитвов, кошелек и тоненький флакончик с надписью «Ношпа». На самом деле во флакончике был клофелин, которым Ольга никогда еще не пользовалась, но который было нетрудно достать у подруг и даже в аптеке.

Ольга еще раз оглядела себя в зеркало. Она вспомнила, как три недели назад пожилой рыхлый мужик в дорогом костюме глядел на нее из первого ряда «Сирены», и как Вадик сказал ей, показывая потом на мужика: «А это, кстати, как раз попугай Кеша». Попугай Кеша потом еще несколько раз приходил в «Сирену», и каждый раз глядел на нее одинаково. Сейчас Ольга корила себя за то, что не завела с ним знакомства. Но тогда это могло взбесить Вадика, да и опасно было. Ничего. Кеша очень правильно на нее смотрел.

А может, бросить все? Но что тогда? Тогда – нищета, вечная скука в пыльном Чернореченске, ранние морщины, жизнь без детей и с мужиками. Отец Ольги умер в пятьдесят от силикоза, мама – в сорок от цирроза печени. Она же не хочет умереть от цирроза печени? Она же не хочет, чтобы через год или два хозяин «Сирены» сказал ей, что у нее уже слишком дряблые груди, чтобы раздеваться перед публикой?

«Смелее, – подумала Ольга. – Все люди деляться на сволочей и дураков. Ты же не хочешь быть дурой?»

Ольга подумала и бросила в сумочку напоследок короткий самодельный револьверчик – старый подарок Негатива.

Такси в Чернореченске давно вымерли с голодухи, но какой-то частник на проржавевшей «Копеечке» довез Ольгу до шахтоуправления за двадцать рублей.

Не удержался напоследок, и, глядя на точеную фигурку в черной кружевной юбочке, добавил:

– И кого ж ты, кисонька, цеплять собралась? Никак самого Володарчука? Может, меня обслужишь?

– Дрочи в штаны, дед, – сказала Ольга, – бесплатней выйдет.

Вся площадка перед шахтоуправлением была забита машинами, там же стояла парочка автобусов, и идти по растрескавшемуся бетону на высоких каблуках было трудно.

Парочка охранников, стоявших в проходе, одобрительно засвистела при виде Ольги:

– Деточка! Ты не к нам ли?

Охранникам Ольга грубить не стала, а только смерила их царственным взглядом, взмахнула наклеенными ресницами и прошла мимо, небрежно сунув в руку первому десятку.

На ее счастье, она оказалась не одна такая. Многие городские девицы сообразили, что набившиеся в шахтоуправление гости заскучают без эскорта, и Ольгу окликнуло сразу два или три девичьих голоса:

– Олечка, привет!

– Еще в Москву не уехала?

– Только, Олечка, чур, Володарчук мой! Такая душка!

И девицы, собравшись в кружом, принялись обсуждать сексуальные достоинства вице-премьера Володарчука, о которых каждая из них имела крайне определенное, но, увы, не подкрепленное никаким личными впечатлениями мнение.

* * *

Зампред «Чернореченсксоцбанка» Кеша Стариков вышел из-под козырька шахтоуправления один. Он приехал сюда в надежде встретиться с Извольским, но опоздал – директор меткомбината хоть и добрался до Чернореченска на час после вице-премьера, однако тут же оказался в числе ближней свиты его высочества, вместе с теми, кто поехали с ним в забой.

Теперь Кеша не знал, радоваться этому или огорчаться. Попугай Кеша был разумный человек, который всегда гордился тем, что думает о собственной голове там, где другие думают о чужих деньгах, и ему казалось, что за последнее время в Чернореченске убили слишком многих людей.

С другой стороны, глупо было сидеть на капитале и не пускать его в ход. Компромат – это самая высокодоходная ценная бумага в России. Но, с другой стороны, эта ценная бумага подвержена риску девальвации больше других. Кому, извиняюсь, теперь нужен… ну, скажем, компромат на Большакова?

Девушку Кеша Стариков заметил сразу.

Она стояла около шахтоуправления, поставив обтянутую ажурным чулком ножку на высокий бетонный бортик, так, что крошечная юбочка открывала прекрасный вид на шелковые трусики. Месяцев шесть назад она приезжала по вызову к нему домой; девочка была экстра-класса, Кеша ее запомнил и как-то хотел вызвать опять, но ему сказали, что Олечка сегодня занята. «А завтра?» – спросил Кеша. «И завтра» – ответили ему. Несколько раз Кеша видел ее в «Сирене», где она танцевала нагишом, но сразу после танца девочка спускалась к более высокопоставленным особам, нежели он сам, и Кеше приходилось довольстоваться более скромными птичками.

Попугай Кеша остановился и принялся откровенно разглядывать шелковые трусики и прозрачную кофточку, блестящую под электрическим фонарем.

– Подвезешь? – спросила девушка.

Ладони Кеши мгновенно вспотели.

– Конечно, – сказал Кеша.

Ольга очаровательно улыбнулась ему. Н-да, у красавца, кажется, даже галстук на нее встал. Все шло по плану.

* * *

Дениса Черяги не было среди приглашенных на торжество по случаю прибытия московского гостя, но он без труда прошел в шахтоуправление, сунув охраннику свое удостоверение. Охранник принял его за следака из вице-премьерской свиты и пропустил без слов.

К этому времени Володарчука в шахтоуправлении уже не было, а церемония встречи в отстутствие главного героя стала стремительно превращаться в заурядную попойку.

Автобус с журналистами уехал в гостиницу, в зале крутились несколько девиц, в слишком коротких юбках, чтобы их можно было принять за журналисток.

Посереди пустого бетонного коридора, с бокалом в руке, стоял председатель правления «Чернореченсксоцбанка», господин Виталий Лагин.

– Добрый вечер, Виталий Афанасьевич, – приветствовал его Денис, – как там ваш кабель?

– А?

– Помните, у вас третьего дни кабель украли. Не нашли?

– Ой, да какой кабель, – поморщился Лагин, – тут такой бардак… А кабель, кстати, нашли. Сегодня утром.

– И где же?

– Да это Головатый искал, не помню… Замели двоих каких-то работяг, они, естественно, отпираются, уверяют, что нашли кабель в стволе заброшенной шахты…

Денис невольно почувствовал безмерное уважение к русскому народу. Вот это да! Какие-то дуболомы действительно умудрились отыскать кабель если не на дне моря-окияна, то – в не менее диком месте. Да как им в голову взбрело заглянуть в ствол «Ударника?» И ведь там с высоты ничего не видно! Эх, если бы русский народ с той же ретивостью искал, где заработать, вместо того, чтобы искать, где что плохо лежит!

– Да, – сказал Денис с насмешкой, – он очень усердно искал, ваш охранник, куда дели кабель. Просто землю носом рыл.

– Он всегда такой исполнительный, – рассеянно заметил Лагин.

«А ведь ты, голубчик, пожалуй, не приказывал ему землю носом рыть», – отметил про себя Денис.

– А Кеша где? – спросил Денис, – что-то я его среди гостей не вижу.