Текст книги "Магические изыскания Альмагии Эшлинг"

Юлия Лялина
Магические изыскания Альмагии Эшлинг

© Лялина Ю., текст, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Глава I,
в которой возвращается магия

О господине Эшлинге никто не говорил дурного – как, впрочем, и доброго. Живи он в столице – пожалуй, прослыл бы чудаком; но господин Эшлинг, на своё счастье, жил в шести днях пути оттуда, в родовом поместье «Тёмные Тисы» близ городка Грумблон, и по меркам тамошних обывателей, его состояние было достаточным, чтобы он считался не чудаком, а лишь слегка эксцентричным.

Хотя едва ли господин Эшлинг когда-либо задумывался о такой банальности, как счастье. Да и где жить, ему по большому счёту было всё равно: где угодно, лишь бы он был хозяином дома и имел возможность беспрепятственно заниматься магией.

* * *

Ещё каких-то полвека назад магия считалась «бабушкиными сказками», наивными нелепицами, годными лишь для увеселения – или устрашения – детворы, и заводить о ней разговор в приличном обществе было не принято даже после пары бокалов горячительного, употреблённых в компании единомышленников.

Но одним промозглым октябрьским вечером члены мужского клуба «Абельвиро» позволили себе чуть больше спиртного и чуть меньше сдержанности, чем обычно.

Кто из них первым дерзнул упомянуть магию? Кажется, смешливый Джонатан Уилкомби – да, наверняка это был он, уж ему-то было не занимать сообразительности и смелости. Так вот, молодой господин Уилкомби, заскучав от пошедших на третий круг жалоб, вызванных урезанием содержания и прочими попытками достопочтенных родственников приструнить своих сыновей, внуков и племянников, вдруг заговорщически подмигнул господину в соседнем кресле, своему давнему приятелю Терренсу Дирфуссу, и спросил, как бы между прочим и приватно, но в то же время с расчётом быть услышанным всеми:

– Кстати, видел тебя давеча у шатра Безумной Нэн. Неужто ты всё же решился потратить монету-другую на её предсказания или побрякушки?

Господин Дирфусс уподобился факелу – вспыхнул всем веснушчатым лицом, до корней ярко-рыжих волос:

– Н-нет! Ты, должно быть, меня с кем-то спутал, я не верю в эти бредни!..

Размеренный гул бесед, изредка прерываемый восклицаниями, фырканьем или смешками, утих настолько, что стали явственно слышны треск поленьев в камине и строгое тиканье напольных часов, отсчитывавших время заседаний клуба с самого его основания.

Господин Уилкомби, убедившись, что очутился в центре внимания, принял торжественный вид магистра, выступавшего перед непосвящёнными. Однако напускная серьёзность была неспособна скрыть озорные искры предвкушения, плясавшие в его глазах:

– А я вот, кажется, готов поверить. Во всяком случае… – его рука нырнула за пазуху и выудила потрёпанную книжицу размером едва ли с четверть писчего листа, – …кое-какие фокусы из этого «дневника чародея», давеча приобретённого мною у Нэн, взаправду работают.

Безумная Нэн, или, как она называла сама себя, Всезрящая Госпожа Нэниэлль, появилась в столичном Денлене на исходе лета: раскинула шатёр, почти целиком состоявший из дыр и заплат, прямо на рыночной площади, заняв место торговца глиняными горшками. Торговец предпринял попытку отвоевать свой клочок земли, но Нэн… Если держаться приличий и не вдаваться в подробности, можно сказать так: Нэн устроила такое, что торговец горшками предпочёл как можно скорее убраться подобру-поздорову, перевязав кровоточащие царапины и бормоча себе под нос что-то про полоумную ведьму.

Торговец горшками ошибся: ведьмой Нэн не была. Пусть и отчаянно желала быть. Для неё обветшавшие предания, наставительные присказки, никем не воспринимаемые всерьёз «бабушкины сказки» были весомее, чем королевский указ, реальнее, чем отражение в мутном осколке зеркала, любимее, чем отец и мать – которых она, впрочем, не помнила.

Не помнила Нэн и саму себя – или не хотела признаваться в своём истинном происхождении: все попытки кухарок-покупательниц, задиристых бродяжек и даже городских стражников разузнать, кто она, наталкивались на один и тот же ответ: «Всезрящая Госпожа Нэниэлль, последняя ученица детей леса, наследница священных тайн чародейства».

– Гадалка, штоль? – смекнула торговка резными ложками, которая была родом из тех мест, где старики ещё почти не шутя рассказывали внукам и правнукам про подменышей, про сон-цветы, про танцы невидимок…

– Лучшая из лучших, – царственно кивнула Нэн и одарила торговку беззубой улыбкой.

Однако единственным, что Нэн удавалось правильно нагадать, оставалась дурная погода (и потому Нэн для верности сулила ненастье всем немногочисленным посетителям, встречая их пасмурным пророчеством вместо приветствия); а единственным чудом, которое можно было бы ей приписать, оказалось хорошее настроение начальника стражи, уберёгшее Нэн от незавидной участи и позволившее остаться на рыночной площади – диковинкой и посмешищем одновременно.

Любая диковинка притягивает внимание – благосклонное или не очень. Любое отступление от заведённого порядка будоражит любопытство. Особенно подвержены любопытству люди, ещё не вошедшие в зрелые лета и имеющие в своём распоряжении излишек свободного времени. Иными словами, слухи о Нэн дошли и до членов клуба «Абельвиро» – респектабельных настолько, что никто из них не позволял себе упоминать имя Нэн вслух, и любопытных настолько, что некоторые из них решились увидеть знаменитую Безумную Нэн собственными глазами. В числе решившихся оказались господин Уилкомби и господин Дирфусс – с каким бы жаром последний ни отрицал интерес к «этим бредням».

Увы, «бредни» были самым подходящим описанием для речей Нэн: разум давно покинул её – а магии в ней и вовсе отродясь не бывало. Однако помрачение не помешало – а может, даже помогло – где-то раздобыть её сокровища. Отрадой и гордостью Нэн были засаленные гадальные карты, талисманы (потрескавшиеся кристаллы, ранее бывшие подвесками люстр или чем-то в том же духе), шкуры магических тварей (при ближайшем рассмотрении оказавшиеся обычной змеиной кожей, пучком сорочьих перьев и неправильно снятой – скорее, неумело ободранной – шкуркой крысы, уже очевидно, подгнившей), сакральные манускрипты…

Собственно, манускрипт – или хоть что-то отдалённо похожее на таковой – был один, та самая потрёпанная книжица, которую с гордостью продемонстрировал товарищам господин Уилкомби. Вторым «манускриптом» был сложенный вдвое писчий лист, на котором прыгали, извивались и врезались друг в друга абсолютно бессмысленные строчки – возможно, написанные самой Нэн, если только она была обучена грамоте, в чём при виде неё усомнился бы любой здравомыслящий человек.

Выпуклые глаза Безумной Нэн силились разглядеть грядущее, но не могли разглядеть даже настоящее. И всё же кое в чём она проявила больше зоркости, нежели многие до неё: один из её товаров взаправду хранил на себе отпечаток магии – запретной, забытой, покинувшей людей много поколений назад.

Возможно, товар счастливо избегнул уничтожения потому, что был сущей безделицей – по меркам тех, в чьих телах магия текла как кровь. Возможно, его просто не заметили: корчуя деревья, немудрено пропустить чахлый росток. Так или иначе, он уцелел, неведомыми путями попал в скрюченные руки Безумной Нэн, а от неё за пару серебряных монет перешёл в распоряжение господина Уилкомби.

Того господина Уилкомби, который не верил в чудеса – но так хотел поверить. Книжица бросила ему вызов: он не понимал в ней ни строчки. Хотя все буквы и даже слова казались знакомыми, смысл написанного ускользал, как дразнящий болотный огонёк, утекал, как вода сквозь пальцы. Однако каким-то чутьём, которое столько раз помогало ему заключать выигрышные пари и выходить сухим из воды, господин Уилкомби сознавал, что перед ним не бессмысленные каракули, а наоборот – больший смысл, чем он пока был способен постичь. Книжица превратилась для господина Уилкомби из пустой забавы в любимое увлечение, а затем едва ли не в одержимость. Бессонные ночи, смелые догадки и обескураживающие провалы, ворох исписанной бумаги – того количества листов хватило бы, чтобы переписать на них всю книжицу десять раз, от первой буквы до последней точки… Это была дуэль с неизвестным автором, который ходил по земле в те времена, когда старейший из ныне живущих представителей рода Уилкомби ещё не появился на свет.

Мало обладать острым умом – в придачу недурно бы иметь непоколебимое упорство. Господин Уилкомби был щедро одарён и тем, и другим. Он совершил чудо – нашёл смысл в бессмыслице, расшифровал измучивший его текст. А затем совершил новое чудо – одно из тех, которым учила книжица.

И вот в полутёмной, освещаемой лишь камином, свечами да огоньками сигар и курительных трубок зале мужского клуба «Абельвиро» господин Уилкомби поднялся из кресла, окинул взглядом присутствующих, поднял руку, успокаивая недоверчивый, восторженный, издевательский гвалт других господ. И во всеуслышание заявил, что готов сотворить волшебство – прямо здесь, прямо сейчас.

Повисла тишина. Но лишь на секунду.

– Превратись в крысу! – выкрикнул господин Дирфусс, всё ещё уязвлённый раскрытием тайны его визита к Безумной Нэн.

– Построй дворец за одну ночь! И подари его мне, – хохотнул господин Рондо, во всей наружности которого не было ни единого острого угла; у него даже голос был каким-то округлым.

– Глупости это всё, – проворчал господин Гаммль, который в свои неполные тридцать лет казался вдвое старше. – И вы, господа, не лучше. Как не стыдно потакать дурачествам?

– А ты можешь?.. – начал было тщедушный господин Форта, но договорить ему не дали.

Господин Уилкомби вновь поднял руку – уже не успокаивающе, а повелительно. В нём как будто прибавилось росту. Господин Уилкомби сейчас был на высоте – и он прекрасно это осознавал.

– Господа, позвольте начать с простого. Дабы не напугать никого из многоуважаемых членов клуба, – крупные зубы господина Уилкомби сверкнули в улыбке. – Итак, прошу внимания. Видите этот бокал, как раз удачно опустевший? Смотрите…

Господин Уилкомби начал нараспев декламировать что-то, что можно было бы принять за детскую считалку – если бы удалось разобрать хоть слово. На последнем слоге голос господина Уилкомби взлетел к потолку залы, к чердаку, к крыше и ещё выше, к хмурому небу; а указательный палец нацелился на бокал в обвинительном жесте. И полумрак сделал отчётливо видимым то, что мог бы скрыть своим сиянием солнечный свет: с указующего перста господина Уилкомби сорвалась тонкая молния и вонзилась в бокал. Дзынь! С громким умирающим звуком бокал распался на множество осколков.

Сгустилось молчание. Господин Уилкомби, будучи полностью удовлетворён результатами выступления, утомлённо выдохнул и потянулся за платком, чтобы промокнуть лоб, на коем выступили капли пота, крупные, как от лихорадки. Остальные члены клуба переводили изумлённый взгляд с осколков бокала на господина Уилкомби, и снова на осколки, и снова на господина Уилкомби. Подыскивали слова, способные выразить всю гамму завладевших ими чувств, – и не находили.

…А затем как-то все одновременно нашли.

Тем вечером заседание мужского клуба «Абельвиро» продлилось столько, сколько никогда не длилось ни прежде, ни впоследствии. Тем вечером всё изменилось: магия перестала быть сказкой – она стала явью.

* * *

Прошли годы, пролетели десятилетия. Теперь никого было не удивить обсуждением магии – напротив, удивительным было бы ни единого раза не упомянуть её в беседах. О магии говорили так же, как говорят о наводнениях, о королевских указах, о свадьбах и похоронах, – как о чём-то одновременно близком и далёком, несоизмеримо большем, чем одна человеческая жизнь, и способном изменить эту жизнь до неузнаваемости.

Кем стал бы господин Эшлинг, не узнай он о магии ещё в ту благословенную пору, когда носил матросский костюмчик, стрелял из игрушечного ружья, ставил силки для ловли птиц, сбегал от строгого гувернёра на реку купаться и удить рыбу? Как знать. Возможно, он стал бы ещё одним из тех добродушно-скучных землевладельцев, чьей единственной отрадой являются карточные партии с соседями, или охота, или трубочка крепкого табака. Таким же, какими были его отец, и дед, и прадед. Но судьбу господина Эшлинга изменил один потрёпанный газетный лист.

В тот поворотный день господин Эшлинг, пока носивший пристёгнутое к фамилии уточнение «младший», упросил господина Эшлинга-старшего, своего почтенного отца, взять его с собой в Грумблон. Господин Эшлинг-старший собирался туда по делам, связанным с его поместьем «Тёмные Тисы», а заодно намеревался проведать младшую сестру, вышедшую замуж за грумблонского торговца господина Хэндля и минувшей весной подарившую супругу первенца.

Закутанный в батист и кружева кузен мало интересовал господина Эшлинга-младшего. Как и всё семейство Хэндлей в целом. Что было по-настоящему интересным, так это магазин игрушек, расположенный совсем рядом с домом грумблонских родственников. Если только уговорить отца возвращаться чуть иной дорогой…

Однако все игрушки оказались забыты, едва господин Эшлинг-младший, заскучавший в доме Хэндлей, от нечего делать расправил найденную упаковочную бумагу, в роли коей выступал тот самый газетный лист, и медленно, по складам начал читать истёршиеся буквы.

Газету «Вестник Волшебства» учредили и выпускали члены клуба магов «Абельвиро». Председатель клуба господин Уилкомби был по совместительству издателем газеты. В те времена «Вестник Волшебства» ещё не снискал того успеха, каким по праву гордился впоследствии, и иногда бывало, что покупатели, привлечённые ажиотажем, разгоревшимся вокруг магии и всего с нею связанного, оказывались разочарованы и использовали газету не по прямому назначению, силясь извлечь из неё хоть какую-то пользу. Такая судьба, видимо, постигла и газетный номер, обрывок коего с трепетом держал в руках господин Эшлинг-младший: господин Хэндль вёл торговые дела со столицей, и либо он сам, либо кто-то из его помощников додумался сделать из не пригодившейся газеты упаковку. Таким замысловатым путём фрагмент «Вестника Волшебства» попал из столичного Денлена в провинциальный Грумблон и из рук разочарованного покупателя в руки редкого человека, кто способен был увидеть в листе бумаги, помятом и надорванном, подлинное сокровище.

В тот день господин Эшлинг-младший с позволения слегка удивлённого мужа своей тётки осмотрел чуть ли не все свёртки в доме Хэндлей, прибывшие из Денлена. Увы, ни на одном из них не было ни слова про магию, да и вообще каких-либо слов: обычная обёрточная бумага, где-то грубая, обмотанная такими же грубыми шнурами и противно шуршавшая, где-то гладкая и перевязанная цветными лентами.

Господин Хэндль, заинтересовавшись столь сильной увлечённостью, забрал – не без труда и лишь после клятвенного обещания вернуть вскорости и в целости – у господина Эшлинга-младшего тот самый газетно-обёрточный лист и сам попробовал вчитаться. Уже на второй строчке ему стало непонятно, а на пятой – бесповоротно скучно. Что за белиберда! Но щадя чувства супруги и её племянника, господин Хэндль удержался от высказывания нелестной оценки и похвалил увлечение мальчика столь сложными материями. Тем не менее, как затем и господин Эшлинг-старший, он счёл это кратковременной блажью, свойственной юности погоней за необычным и новомодным, которая через месяц-другой пройдёт сама собой.

…Она не прошла. И не утихла, а наоборот, разгорелась. Единственным подарком, который господин Эшлинг-младший настойчиво просил ко Дню рождения, была подписка на «Вестник Волшебства» – только это, ничего другого, ни набор солдатиков, ни новую удочку не надо, дорогой отец, лучше оформите мне подписку!..

Унаследовав поместье «Тёмные Тисы», господин Эшлинг-теперь-уже-не-младший и вовсе освободился от каких-либо ограничений. Всё время, все силы, все чаяния он посвятил магии. Пока лишь теории, ведь единственная официально известная книга, посредством коей можно было творить волшебство, хранилась у председателя клуба магов «Абельвиро» господина Уилкомби. Прикоснуться к тайнам заветной книги могли сугубо члены клуба. Чтобы получить шанс на вступление в клуб, сперва нужно было удостоиться приглашения на одно из его заседаний, а это господину Эшлингу всё никак не удавалось, несмотря на то что он заваливал редакцию «Вестника Волшебства» письмами с прошениями и статьями собственного авторства, в которых излагал свои гипотезы и изыскания.

Однажды его письмо даже опубликовали! Правда, лишь фрагмент и в не слишком лестном ключе… Постоянный сотрудник «Вестника Волшебства» господин Рондо (племянник и наследник того округлого весельчака, который когда-то в шутку предложил господину Уилкомби возвести дворец за одну ночь) в статье разбирал – или, говоря прямо, высмеивал – «чрезвычайно остроумные идеи, высказываемые провинциальными магами»; досталось от него и господину Эшлингу. Едва господин Эшлинг, листая свежий номер «Вестника Волшебства», дошёл до строк: «…а вот, вот, между прочим, неординарная гипотеза некоего господина А.Э.», как у него перехватило дыхание и быстро-быстро забилось сердце, обычно вялое даже за азартной игрой, даже на охоте, даже в присутствии очаровательнейших из соседок. Это ведь он всегда подписывался «А.Э.», ошибки быть не могло, и далее господин Рондо цитировал его письмо!..

Не сразу до господина Эшлинга дошла едкая суть статьи господина Рондо. А когда оная наконец проникла сквозь радостную взбудораженность, разошедшееся сердце замерло, упало и едва не разбилось. Схожие чувства испытывает пылкий влюблённый, когда осознаёт, что всё минувшее время ветреная красавица не выражала ответную склонность, а лишь забавлялась им.

Но господин Эшлинг был слишком приземлён, чтобы зачахнуть от тоски. И слишком упрям, чтобы сдаться. Темноволосый и темноглазый, кряжистый, как дуб, и такой же непоколебимый, он любое дело доводил до конца, вот и теперь просто решил работать больше.

Да вдобавок, так или иначе, а его письмо опубликовали в «Вестнике Волшебства»! И что бы там этот напыщенный господин Рондо о себе ни возомнил, он не единственный сведущий в магии и не главный среди сведущих. Может быть, однажды с идеями господина Эшлинга ознакомится кто-то способный оценить всё их новаторство, к примеру многоуважаемый господин Уилкомби – или аж сам господин придворный маг…

Господин Эшлинг, вопреки привычке запираться в кабинете и почти не покидать оный, начал путешествовать по окрестностям. Не чтобы наносить визиты соседям, само собой (соседи прекрасно обходились без него – как и он без них), а чтобы искать магические артефакты.

Давно сделалось очевидным, что раньше магии в Бонегии было больше, она была сильнее, текла бурным потоком, а не жалким ручейком, как ныне. Однако, по невыясненным причинам, магическое искусство было утеряно, забыто. Исчезли записи, пропали инструменты, испарились любые вещественные свидетельства той эпохи, за исключением одной-единственной книжицы. Так отчего бы не поискать утраченное? Уж если члены клуба магов «Абельвиро» не считали ниже собственного достоинства посылать своих людей то в один конец страны, то в другой – в погоню за разными диковинками, о которых шла молва, будто те наделены волшебными свойствами.

Господин Эшлинг никого не посылал – он не мог доверить столь щепетильное дело чурбанам вроде лакея Джилкинса, неспособным отличить бриллиант от хрусталя, не то что магический артефакт от бесполезной побрякушки. Предпочитал всё делать сам: уж он-то знал толк в магии!

Увы, в большинстве случаев к продаже предлагались именно бесполезные побрякушки. А в меньшинстве – откровенный хлам. Господин Эшлинг приобрёл-таки пару безделушек – скорее, не желая возвращаться с пустыми руками, чем испытывая в приобретениях истинную потребность. У себя дома он добросовестно проверил их по всем пунктам, о которых вычитал в «Вестнике Волшебства». Результаты проверки ничем его не порадовали. И безделушки были навеки убраны с глаз долой.

Но и после этой неудачи господин Эшлинг не отчаялся. Он решился на самое дальнее путешествие в своей жизни – на другой конец страны, далеко на север, в край непроходимых лесов и Проклятых гор. Там до сих пор пели песни о лесном народе, там по-прежнему защищали дома и детей оберегами, там, похоже, ни на единый день не прекращали верить в магию.

Однако господина Эшлинга интересовали не песни и не амулеты. Он ехал свататься.

О поселениях близ Проклятых гор шла дурная слава: дети там чаще рождались немощными и чаще умирали, взрослые чаще впадали в помешательство. Случайный гость ощутил бы там одно-единственное желание: как можно скорее уехать прочь.

Впрочем, были и слухи иного толка: о том, что некоторые тамошние рода восходили к великим чародеям прошлого, а может, даже имели в себе каплю крови детей леса.

Одним из таких родов – древним, именитым, но почти угасшим, едва-едва живым, как иссохшее дерево, с трудом способное выпустить по весне хотя бы пару-тройку листьев, – были Моны из поместья «Монлинн». И в семье Монов как раз была девица на выданье – старшая сестра нынешнего хозяина «Монлинна» и последняя, кроме него, представительница семьи госпожа Унельма Мон.

Господин Эшлинг ни разу не видел госпожу Мон прежде, ни во плоти, ни хотя бы на портрете, да и не особо стремился узнать, какова она собой. Не волновали его и слухи о том, что род Монов уже не первый век терзала хворь, из-за каковой он совсем выродился и чуть ли не в каждом поколении приносил нового помешанного. Господина Эшлинга интересовали в госпоже Мон лишь две вещи: её кровь и её приданое.

– Да забирайте! – воскликнул нервически худощавый господин Мон, когда господин Эшлинг озвучил свои притязания.

Как показалось господину Эшлингу, в голосе господина Мона не было ни тени сожалений – напротив, чуть ли не облегчение.

Предметом разговора была фамильная реликвия, последняя драгоценность семьи Монов. Скромный хрустальный колокольчик, по преданию, принадлежал ещё основателю рода, прославившемуся магическим талантом, но жившему так давно, что в памяти потомков сохранилось лишь его имя – Ульма (на взгляд господина Эшлинга, имя было какое-то женственное; впрочем, господин Эшлинг любезно извинил легендарному чародею эту маленькую странность). Одна беда: колокольчик был сломан, у него отсутствовал язычок. Но господин Эшлинг счёл, что это дело поправимое: сначала надо заполучить колокольчик (с прилагающейся к нему госпожой Мон), а затем уж разбираться в его древней магии.

Господину Эшлингу не послышалось, господин Мон действительно был почти счастлив избавиться от фамильной реликвии: в присутствии немого колокольчика господин Мон сам как будто немел, ему тяжко было даже смотреть на треклятый колокольчик, не то что прикасаться к нему.

Устроить судьбу сестры, всерьёз рисковавшей остаться старой девой, господин Мон тоже был рад. Сватовство господина Эшлинга, о котором Моны до той поры ни разу не слышали, стало неожиданностью – но неожиданностью приятной: господин Эшлинг держал себя как человек честный и респектабельный, его костюм не отличался изяществом, однако выглядел новым и добротным, карманные часы были золотыми, трость была из чёрного дерева с костяным набалдашником. Такой господин мог бы помочь твёрдо встать на ноги госпоже Мон, склонной витать в облаках. Такой господин мог бы позаботиться о ней.

Госпожа Мон, хоть и внимала соображениям брата с привычно отсутствующим выражением лица, услышала их и приняла. Господин Эшлинг был лучшим из всех претендентов на её руку. В том числе потому, что был единственным.

Первым вопросом, который господин Эшлинг задал госпоже Мон, после того как господин Мон представил их друг другу, был: «Как вы относитесь к магии?»

Госпожа Мон в ответ слегка приподняла тонкие брови цвета пшеницы, её устремлённые в неведомую даль серо-голубые глаза вперились в лицо приехавшего за ней господина. С её губ не слетело ни слова, но они неуверенно изогнулись в улыбке. Возможно, брат был прав. Возможно, этот человек – самая подходящая партия для неё.

Как это нередко бывает, после обряда бракосочетания пора надежд сменилась порой разочарований. Госпожа Эшлинг осознала, что муж полностью к ней равнодушен: ему важна была не она сама, а то, что она могла ему дать. Господин Эшлинг, в свою очередь, пришёл к выводу, что «причуды» его жены – обыкновенные рассеянность и шалящие нервы, свойственные женщинам, долгое время лишённым возможности вступить в брак.

Да и хрустальный колокольчик обманул ожидания господина Эшлинга, оказавшись такой же бесполезной побрякушкой, как те, которые он порой покупал, проверял и отправлял в вечную ссылку.

И как будто всего этого было мало, госпожа Эшлинг нанесла господину Эшлингу ещё один удар: ровно через девять месяцев после свадьбы она родила ребёнка – и какого же?! Не мальчика – наследника и будущего мага (всем ведь известно, что склонностями к магии наделены лишь мужчины), а девочку.

Но господин Эшлинг привык стоически встречать разочарования. Если нельзя было обрести желаемое, оставалось лишь приноровиться к имевшемуся. Господин Эшлинг пообещал себе, что обучит дочь всем открывшимся ему премудростям магии – и она, возможно, сумеет-таки стать ему полезной в его изысканиях, хотя бы в качестве секретаря. Тем более что у неё, в отличие от него, потерявшего столько лет впустую, прежде чем он узнал про магию, будет фора: дочь начнёт учиться сразу, с колыбели.

Печатью, скрепившей решение, стало имя: господин Эшлинг нарёк дочь Альмагией.