Текст книги "Магические изыскания Альмагии Эшлинг"

Глава VII,
в которой проводится магический эксперимент

Альмагия Эшлинг была не только дочерью своей матери, но и дочерью своего отца. Интерес к магии, поначалу отрицаемый, нежеланный, будивший слишком много горьких воспоминаний, постепенно овладел ею. Не молниеносно, пламенно, страстно, как господином Эшлингом когда-то, а исподволь, подобно цепкому плющу, обвивающему ствол дерева.

Для неё магия была шансом найти ответы.

Времена, когда хозяин дома радушно выходил встречать любимого гостя – свежий выпуск «Вестника Волшебства», остались в прошлом. Но газета продолжала приходить: срок подписки покойного господина Эшлинга ещё не истёк.

И в «Тёмных Тисах» вновь появился человек, нетерпеливо ждавший встреч с «Вестником Волшебства».

Точнее, два человека. Джорри, охочий до всего нового и необычного, сначала упрашивал поделиться с ним хотя бы каким-нибудь из старых выпусков, а затем вовсе перехватил «Вестник Волшебства» на подступах: сцапал газету с подноса дворецкого Одана, из-под носа у Альмы, да ещё состроил насмешливую гримасу.

В тот день Альма, позабыв о приличиях, выкинув из головы все уроки госпожи Эстиминды, носилась за маленьким паршивцем по всему дому, а Джорри, частенько оборачиваясь через плечо и взрываясь хохотом, то вроде уставал и почти позволял настигнуть себя, то вновь припускал галопом. По парадной лестнице вверх, направо, мимо испуганно ойкнувшей горничной, мимо ниши с огромной вазой, к чёрной лестнице, вниз, налево, обогнуть лакея, сделать большой круг по зале, и снова вверх, через резко распахнутую дверь, в комнату, и!..

Альма повалила наконец пойманного Джорри и лишь после этого спохватилась, что делает и где находится. Находилась она, как ни удивительно, в собственной спальне. На собственной кровати. С собственным сыном-жены-троюродного-дядюшки, схваченным за плечи и вдавленным в пышную перину.

Альма вскочила как ошпаренная, срывающимся голосом гневно отчитала Джорри, велела ему немедленно убираться из её спальни и не сметь входить туда впредь. И возвратить украденную газету!

– Так что сначала: убираться или возвратить? – Джорри попытался привычно пошутить, но это получилось у него менее ловко, чем всегда.

Он вообще будто был не в своей тарелке – раскрасневшийся, с растрепавшимися кудрями и лихорадочно блестевшими глазами. Видимо, погоня всё-таки далась ему не так легко, как он силился показать, а Альма была не таким уж плохим бегуном.

– Сначала возвратить, затем убираться, – отчеканила она.

Джорри развёл руками:

– И рад бы, да только у меня газеты нет…

Сдержав порыв лично проверить у него за пазухой, Альма вспомнила-таки, что она молодая госпожа из почтенного рода Эшлингов. Ей не пристало так терять лицо и дурачиться, даже если бы она играла с ребёнком. А Джорри ребёнком уже не был.

Воскресив в памяти самый суровый взгляд из арсенала госпожи Эстиминды и сдвинув брови, Альма потребовала у Джорри объяснений. А он то ли действительно притомился от погони, то ли устал от затянувшейся шутки – так или иначе, без дальнейших увёрток признался, что успел на бегу бросить «Вестник Волшебства» в камин. К счастью, без огня – по словам Джорри, камин не был затоплен.

Но что если за время их нелепой беготни какая-нибудь из горничных разожгла там огонь?! Была ранняя весна, и «Тёмным Тисам» постоянно требовался обогрев…

Увидев неподдельный ужас в глазах Альмы, Джорри совсем сник, неуклюже поправил сбившийся воротник и, глядя Альме не в глаза, а куда-то в область правого уха, отрывисто сказал:

– Я сейчас же принесу, – и прежде чем она вызвалась пойти с ним, был таков.

Альма успела лишь выйти из комнаты и сделать несколько шагов по коридору в том направлении, куда умчался Джорри (не мальчишка, а метеор! А она-то ещё думала, будто он устал. И когда он только успел на бегу избавиться от газеты?.. Воистину, он станет либо гордостью своей семьи, либо её позором), как быстрый перестук каблуков возвестил о возвращении гонца. Джорри мчался прямо на Альму и замедлился только в считаных шагах от неё.

– Вот, – он протянул ей чуть помятую, однако в остальном вполне целую газету. – Я не знал, что это так важно для вас… сестрица? – последнее слово прозвучало то ли как сомнение, то ли как сожаление.

Разумеется, это растерянное раскаяние могло быть такой же маской, как та напускная невинность, которая появлялась во всём облике Джорри, когда его в чём-либо подозревали (почти всегда небезосновательно). И всё же…

Альма воистину была никудышной гувернанткой: ей не удавалось сохранять строгость и назначать справедливое наказание. Возможно, она сейчас портила и без того небезупречный нрав Джорри ещё сильнее, спуская юнцу с рук его каверзу. Но после того, как она его отчитала, её гнев пошёл на убыль, а когда Джорри вернулся к ней с похищенным «Вестником Волшебства» и покаянием, угасли последние всполохи недовольства. На Джорри было трудно сердиться. Да Альма и не хотела.

К тому же она сама опрометчиво раззадорила его любопытство, из опасений не давая ему читать «Вестник Волшебства». Хотя ей давно следовало бы уяснить: чем запретнее, тем желаннее.

Альма тяжко вздохнула:

– Не делай так больше, – и, окончательно ставя на своих наставнических обязанностях крест, прибавила: – Если тебе так любопытно, я отдам тебе этот выпуск. Но сперва дождись, пока прочту сама.

Данный казус произошёл в начале весны. Ему предшествовали некоторые события конца зимы, вполне объяснявшие повышенный интерес обитателей «Тёмных Тисов» к «Вестнику Волшебства».

* * *

Девушке неприлично вести переписку с мужчинами, если только это не кто-то из родственников, друзей семьи либо её наречённый. Однако учитывая, сколько лет «Вестник Волшебства» исправно посещал «Тёмные Тисы», он вполне мог бы считаться другом семьи Эшлингов (или всё же врагом?).

И Альме было что ему написать. О-о-о, теперь ей было. Прямо-таки руки чесались уличить газету в случайной ошибке или намеренном искажении фактов – тем более что в последующих выпусках редакция не дала никакого опровержения, не принесла извинений за допущенный промах: Альма внимательно прочла те выпуски от первой до последней страницы, даже самые крохотные примечания, и не нашла там ни слова о том, что вместо рябины должен быть тис.

Да, тот самый репортаж о магическом деянии господина Уилкомби, за который зацепился и чуть не поранился взгляд Альмы, грешил вопиющей неточностью. Чтобы узнать это, ей пришлось колдовать…

…Или, как выразился бы покойный господин Эшлинг, усвоивший терминологию современных магов, Альма «занялась практической магией». Подготовила эксперимент, чтобы понять, стоят ли инструкции «Вестника Волшебства» хоть чего-нибудь.

Стоит ли её видение – или обман зрения – хоть чего-нибудь.

Она добросовестно прочла все выпуски «Вестника Волшебства», накопленные её отцом за долгие годы. Завела собственный каталог, куда выписывала детали, казавшиеся ей небесполезными или – изредка, мимолётно – ведущие себя так же, как инструкция из достопамятного репортажа, то бишь неординарно и необъяснимо. При их прочтении странное ощущение, накатившее на Альму в кабинете покойного господина Эшлинга, повторялось: какое-нибудь слово или целая строка казались неуместными, двойственными, расплывались перед глазами и снова собирались во что-то иное. И вызывали уколы боли – как булавка в висок! – в тех случаях, когда Альма пыталась сосредоточиться на словах-оборотнях и прочесть их единственно правильным образом.

Разумеется, иные новости и заботы то и дело требовали её внимания. Однако Альма ни на единый день не забывала о своём замысле, не отказывалась от него – и неизменно возвращалась к «Вестнику Волшебства».

Она исписала почти всю тетрадь. Особые, «булавочные» строки занимали там лишь полторы страницы, но пусть выбор был невелик, он всё же имелся.

В итоге выбор оказался сделан ещё до того, как появился: первое зачастую становится главным, и Альма решила начать с того, что взволновало её раньше всех и сильнее всех. С той самой инструкции по созданию одноразового гадательного приспособления, для которого нужны были не то рябина (по версии «Вестника Волшебства»), не то тис (по версии чудившего зрения Альмы).

Приготовления тоже потребовали времени: нужны были и идеально безоблачный день, и полнолунная ночь, и середина месяца, и текучая вода… Кстати, что это? Любая вода, которая может течь, то бишь не лёд и не пар? Или вода, которая течёт откуда-то куда-то в момент набирания, как ручей или река? Или ещё что-либо, особый термин, смысл которого доступен лишь посвящённым? Любое ли серебряное блюдо пригодно для ритуала? Ничего, если оно будет старым, покрытым затейливой вязью узоров – или лучше новое и простое? А каким должен быть по виду, форме, густоте венок из рябины (или всё-таки тиса)?

Спросить было не у кого. Оставалось экспериментировать, полагаться на здравый смысл и на предчувствие. И на удачу.

Не единожды Альма чувствовала себя преглупо – особенно когда у её приготовлений, в которые она сама-то не вполне верила, появлялись случайные свидетели. Как Джорри, заставший её с ветвями рябины и тиса в руках.

Альма, как могла, старалась удерживать Джорри подальше от своей затеи. И от магии в целом, смутно опасаясь, что магия сломает ему жизнь – так же, как сломала жизнь её отцу. Потому, когда Джорри, прознав о хранившихся у неё стопках «Вестника Волшебства», попросил почитать хотя бы выпуск-другой, ответила ему решительным отказом.

За собственную жизнь Альма не боялась: почти нечего было ломать.

Дабы в случае неудачи (а та казалась практически неминуемой) не тратить время на долгий и хлопотный повтор приготовлений, Альма постановила сразу испробовать как можно больше вариантов. Обратилась к экономке Одан за тремя различными серебряными блюдами; не удовольствовалась водой из колодца и самолично сходила с ведёрком на реку, пусть ещё скованную льдом, но темневшую полыньями там, где били ключи; нарвала ветвей рябины и тиса – и крепких, и совсем тонких, гибких, и нижних, и высоких настолько, насколько она сумела дотянуться.

Столько треволнений – ради такого безыскусного, практически бесполезного чародейства!

Но важна была не польза от гадательного устройства – важно было, сработают чары или нет. Оживёт ли магия в руках Альмы, окажется ли правдой, откроет ли ей новый путь – или так и останется увеселительным чтивом, «бабушкиными сказками», модной ложью.

– Что с вами, сестрица? – Джорри отвлёкся от чтения, но на сей раз казался не выискивавшим предлог увильнуть от урока, а искренне обеспокоенным. – Вам дурно? Позвать кого-нибудь из слуг?

– Нет, нет, – Альма рассеянно махнула рукой, вынырнула из размышлений, вновь сосредоточилась на ученике, слегка улыбнулась ему. – Всё в порядке. Ты уже готов пересказать по-сидрийски басню про птенца и мышонка?

Всё действительно было в порядке – настолько, насколько могло быть. Всё было готово. После всех изучений, поисков, сборов наконец пришло время провести магический эксперимент.

«Вестник Волшебства» неоднократно упоминал, что лучшее время для занятий практической магией – полдень или полночь. Срединное, переходное время – граница между утром и днём или между «сегодня» и «завтра». Между двумя мирами.

Чтобы увеличить свои шансы, Альма решила последовать этому совету. Полдень по зрелом размышлении отвергла: слишком велик был риск, что кто-нибудь отвлечёт, помешает, пусть ненароком. Значит, оставалась глухая ночь.

Нервно заплясало пламя затепленной свечи – единственной, ведь каждый источник света был помехой, пламя грозило сжечь хрупкие чары. Безопасны – и даже полезны – для магии были лишь особые свечи да зачарованные масляные лампы; однако, как ни искала Альма секреты их изготовления, ей удалось найти только упоминания таких свечей и ламп, не более. Вероятно, секреты были ведомы членам клуба магов «Абельвиро» – но Альма не входила в их круг.

Поначалу мелькнула мысль вовсе обойтись без света, однако ночь была так черна, так густа, что Альма с трудом различала белизну собственной сорочки, не говоря уж о мелких красных ягодах рябины и тиса. А именно в них была суть.

Жёсткие ветки царапнули кожу, запутались в волосах. Альма надела на голову – волосы были распущены, разделены на прямой пробор, каштановыми волнами свободно ниспадали на спину – венок из рябины. Левой рукой зачерпнула горсть измельчённых сушёных листьев, единым плавным движением рассыпала их на столе перед собой в закольцованную линию. Правой рукой подхватила кувшин, плеснула речную воду в серебряное блюдо – почти до краёв, но не через край. Сняла с головы венок и положила его перед собой, поверх лиственного круга. Обеими руками взялась за наполненное водой блюдо – теперь медленно, осторожно… Ещё сложнее, чем класть неровное на ровное, – укрепить ровное на неровном. Блюдо на венке. Чтобы оно не упало, не накренилось, ни в коем случае не пролило ни капли воды.

Получилось!

Конструкция выглядела шатко, но всё же была, несомненно, устойчива. Так, теперь последнее – и главное. Сорвать ссохшуюся ягоду с венка, не потревожив ни блюдо, ни воду. Покатать её на ладони, задать вопрос – один, другого шанса не будет! – и бросить ягоду прямо в центр блюда.

Альма замерла, даже дышать перестала, провожая взглядом тонувшую ягоду.

Та колыхнулась на дне, успокоилась и тоже замерла. Разгладились последние круги на воде. Ни единого движения.

Секунда утекала за секундой, однако уже было ясно: провал. Никакого результата, ни капельки магии. Все приготовления, все старания – всё было зря.

Но… После неудачи с рябиной ещё оставался тис.

Второй венок опустился на голову мягче – вечнозелёная упругая хвоя. Снова сушёные листья, снова серебряное блюдо (другое, старее, глубже), снова звон речной воды, снова выравнивание венка на листьях, блюда на венке, воды в блюде… Даже не оторвать красную ягоду, а перетереть ногтем удерживавший её черенок, так дольше, зато аккуратнее, меньше риска потревожить венок, блюдо и воду, испортить всё одним неловким движением.

Покатать ягоду на ладони – так, чтобы она не упала, но и не останавливалась, всё время пребывала в движении. И вместе с тем задать вопрос.

«Вестник Волшебства» не уточнял, как следует спрашивать: мысленно ли, или вслух шёпотом, или в полный голос. Альма собиралась спросить что-нибудь простое, как и в первый раз, но её губы сами собой прошептали то, о чём она боялась спрашивать даже саму себя:

– Суждено ли мне покинуть «Тёмные Тисы»?

Ни тисовые ветви, ни студёная вода почти ничем не пахнут. И всё же откуда-то донёсся свежий запах реки, и терпковато-прохладный запах леса, и топкий запах мха, и дурманящий запах согретого ягодного сока… или крови?

Пламя свечи вздрогнуло, колыхнулось, будто мимо него пролетело что-то невидимое.

Альма не бросила ягоду в блюдо – она выронила её. Пара брызг, ледяная капля на руке. Ягода, покачивавшаяся на дне блюда, пока не успокоившись после падения… Или из-за чего-то иного?

Красная ягода тиса так и не успокоилась – наоборот, стала раскачиваться сильнее, словно вода в блюде не была неподвижна, а подталкивала её течением. Дрогнула раз, другой. Перевернулась. Перевернулась ещё раз. И сперва медленно, а затем всё быстрее покатилась по дну, вычерчивая круг. Слева направо, по часовой стрелке. Не против часовой. Это значило «да»!

…И это значило, что Альма сумела призвать магию.

Что магия существует.

Дрожащими руками, не отрывая взгляд от давно замершей ягоды тиса, Альма схватила клочок бумаги, перо, чернильницу. Схватила чересчур поспешно, заляпала пальцы чернилами – и не заметила этого. Заскрипела пером, водя им практически вслепую, всё так же не смея, не желая отвлечься от венка, блюда и ягоды. От никогда более не способного ожить – но совсем недавно жившего, работавшего, колдовавшего! – одноразового гадательного приспособления.

Это гадательное приспособление мало на что было способно – лишь прокрутить древесную ягоду по часовой стрелке (тем выказывая согласие) или против часовой стрелки (отрицание). И всё же это была магия. Слабая, неказистая – но настоящая.

Строчка за строчкой, торопливые, неровные, наезжавшие друг на друга. Быстрее записать! По ходу дела вспоминались новые подробности, словам на бумаге становилось совсем тесно от втискивавшихся уточнений, клякса срывалась за кляксой (что бы при виде такого грязнописания сказала госпожа Эстиминда?!), чернила были уже не только на руках, но и на лице – Альма неосознанно потёрла нывший висок испачканными пальцами.

Едва закончив с изложением эксперимента, перечитав несколько раз, внеся новые правки и, наконец, удовлетворённо хмыкнув, она сразу потянулась за следующим листом бумаги. И принялась за письмо в редакцию «Вестника Волшебства».

Уже пол-листа было исписано обычно изящным, а сейчас торопливо-небрежным почерком. Но всё не то! Альма скомкала неудачный черновик, отбросила в сторону, взялась за следующий лист…

К рассвету её стол был покрыт светлыми комками бумаги обильнее, чем её кожа была покрыта тёмными пятнами чернил. За одну ночь Альма написала столько, сколько не писала за целый год. Однако письмо в газету так и не было готово.

Она широко зевнула, потёрла глаза. В конце концов, к чему такая судорожная спешка? Можно докончить письмо утром, после пробуждения, на свежую голову. А пока нужно хоть немного поспать.

Но стоило ей смежить веки, как перед глазами снова встали танец огня, блеск воды и серебра, кружение красной ягоды. Магия!

Взбудораженная, охваченная страхами и надеждами, Альма сумела погрузиться в дрёму, только когда солнце поднялось над горизонтом.

* * *

Все утренние планы Альма проспала. И рисковала бы опоздать к завтраку, кабы не верная Джулс.

Также Джулс первой из домочадцев заметила, что с молодой госпожой что-то неладно, не как обычно. Закончив собирать её волосы в причёску и секунду-другую поколебавшись, камеристка позволила себе спросить:

– Могу я помочь вам чем-нибудь ещё, госпожа? Подать вам нюхательную соль? Или, может, принести чашечку крепкого чаю?

Альме потребовалось сосредоточиться, дабы понять, что Джулс от неё хочет. Или, скорее, для неё.

Отражение в зеркале глядело на Альму как-то непривычно, в лице что-то неуловимо изменилось. Хотя она, при помощи всё той же Джулс, уже благополучно оттёрла с висков и щёк пятна чернил. Возможно, мнимая непривычность была вызвана нервным напряжением и нехваткой сна…

– Ничего не надо – со мной просто приключилась бессонница, после завтрака всё пройдёт, – Альма попыталась успокоить камеристку.

Судя по взгляду и особенно по озабоченной складочке на переносице, Джулс осталась не вполне удовлетворена объяснением. Но более ничего не сказала.

Ну же, надо взять себя в руки. Благородная госпожа не позволяет себе нервических выходок – она спускается к завтраку бодрой, изящной и с улыбкой на устах.

Увы, притворство не входило в число талантов Альмы. И если капитана Эшлинга ей, быть может, и удалось бы обвести вокруг пальца показной бодростью, то от его супруги – и, неожиданно, пасынка – не укрылось её состояние.

Джорри, в кои-то веки блюдя приличия, ограничился взглядами, бросаемыми на Альму чаще, чем обычно. Его подвижное лицо этим утром не сменяло выражение за выражением с тем проворством, с каким фокусник тасует карты, а замерло в некой вопросительной задумчивости.

А его мать, когда десерт был съеден и стали дозволительны более личные темы для беседы, спросила прямо:

– Милая, ты нынче бледна. Дурной сон?

– Скорее, недостаток сна: со мной приключилась бессонница, – Альма повторила объяснение, ранее данное камеристке. Но с чуть большим успехом: госпожа Эшлинг вполне удовлетворилась такой отговоркой. Или притворилась удовлетворённой.

Альма тем временем продолжала напряжённо размышлять, как довести до сведения редакции «Вестника Волшебства» результаты магического опыта – и уличить газету в ошибке! Женщины не занимаются магией, это всем известно; да и сама по себе отправка письма грозила выйти за рамки приличий, ведь Альма была мало того, что женщиной, так вдобавок благородной, молодой и незамужней. Не просить же капитана Эшлинга – или, ещё опрометчивее, Джорри – написать письмо от его имени. Дядюшка был добр и наверняка с готовностью исполнил бы маленькую просьбу племянницы, но… дело было слишком личным. Оно должно было остаться только между ними – между «Вестником Волшебства» и Альмагией Эшлинг.

А что если?.. Отец всегда подписывал послания в редакцию «Вестника Волшебства» просто инициалами. И инициалы у них – Атанаса Эшлинга и Альмагии Эшлинг – совпадали. Быть может, и своё послание подписать именно так – и не отдавать лакею, а попросить милую славную Джулс отправить его втайне? Неплохая идея!

Но так или иначе, сперва его надо было написать.

* * *

Промучившись весь день и немалую часть последовавшей ночи, Альма всё же сумела сочинить письмо, которое хотя бы наполовину отвечало её замыслу. И вскорости привела в исполнение план по отправке письма с помощью верной камеристки.

После этого оставалось лишь ждать: ответного письма, а может, даже публикации на страницах «Вестника Волшебства» – или хотя бы признания газетой допущенной ошибки.

Альма не дождалась ничего.

Она с удвоенным вниманием читала свежие выпуски газеты, время от времени проводила новые эксперименты, отправляла новые письма… Ни-че-го. И это при том, что её эксперименты были успешны!

Следуя ею же заведённым правилам, Альма всегда проводила по два эксперимента за раз: первый в точности так, как описывалось в «Вестнике Волшебства», а второй – с тем изменением, какое подсказывали ей чутьё и причуды зрения, которым она постепенно начала доверять.

Ни один из первых ей не удался. Ни один из вторых не дал осечки.

…Ну ладно, вместо описываемого газетой «светозарного шара, подобного спустившемуся с небес солнцу и обращающему ночь в день», в сложенных лодочкой ладонях Альмы трепетал крохотный огонёк немногим ярче светлячка. А от плавящих чар оловянная ложка не то что не растеклась – она едва-едва нагрелась.

И всё же малый результат был несравнимо большим, нежели отсутствие всякого результата. Да и, в конце концов, её бедный отец не отступал перед трудностями, он отправил в редакцию «Вестника Волшебства» десятки, если не сотни писем, хотя ему практическая магия вообще ни разу не удалась!

Так Альма старалась подбодрить себя. Однако упорства своего отца она не унаследовала. И, не дерзая усомниться в непоколебимом авторитете господина Уилкомби и всего клуба магов «Абельвиро» (это ведь именно они вернули в мир магию! И уже полвека оставались уникальным источником знаний. С такими опытом, одарённостью, влиятельностью разве могли они ошибаться?), усомнилась в себе.

Что вообще она, юная самоучка, могла понимать в магии? Вдруг она с самого начала пошла по неверному пути? Проще – не значит правильнее; при обучении музыке надо ставить руку, и пусть поначалу это способно казаться неудобным, впоследствии это становится единственно возможным, без правильной основы не достичь подлинного мастерства. Быть может, господин Уилкомби был настолько сильнее, что ему подчинялись не удававшиеся Альме способы. Быть может, Альма не только отыскивала более простые пути, но и совершала непоправимую ошибку, дилетантски вмешиваясь в неведомые материи. Да и откуда вообще взялось это чутьё, этот внутренний голос, нашёптывавший ей идеи, до которых она сама нипочём не додумалась бы?

Вот тут Альме стало не только непонятно и обидно, но и страшно. В памяти всплыли небылицы про сглазы, про фатаморские одурманивания… и история её несчастной матери.

Страшнее внешней опасности может быть лишь внутренняя.

Последнее из полудюжины адресованных редакции «Вестника Волшебства» писем Альма сочиняла уже кое-как. Если все предыдущие были тщательно выверены по оборотам и формулировкам, изящно написаны и безукоризненно вежливы, то в последнем она даже позволила себе колкость. Всё равно не собиралась более продолжать эту одностороннюю переписку. И эксперименты с магией. Да вдобавок мрачно подозревала, что её письма попросту никто не читает.

Она ошибалась.