Текст книги "Фавориты правителей России"

Фавориты Елены Глинской: С. Бельский, Иван и Федор Овчина Телепневы

Князь Василий III от отца Ивана III унаследовал политику решительного собирания русских земель. По характеру в отличие от отца Василий был, скорее, слабовольным, мягким и нерешительным, но если дело касалось личного или государственного интереса, то, по словам современников, князь умел быть жестким и непреклонным. От матери, княгини Софьи, ему достались такие качества, как настойчивость в достижении выбранной цели, стремление подчинить непокорных подданных и, кроме того, тайный страх того, что родовитая боярская знать лелеет надежду расправиться с ним. Поэтому Василий во внутренней и внешней политике продолжал те традиции, какие он застал еще ребенком: в который раз усмирял Казанское ханство, в то же время принимая ко двору служилых татарских принцев и щедро одаряя их, стремился потеснить Литву и Ливонию, переселял на новые места новгородцев и псковичей, одновременно расселяя преданных москвичей в «неблагонадежные земли» с целью их укрепления. При Василии III вотчины бездетных князей (Углич, Калуга, Стародуб и др.) на правах выморочных наделов отошли к Московскому княжеству, а Новгород-Северский был присоединен благодаря заточению его владельца и конфискации его имущества. Родных своих братьев, Юрия и Андрея, великий князь не любил и боялся, стремясь с помощью договоров и «подписных грамот» ограничить самостоятельность и их самих, и преданных им людей.

Василий III едва терпел, по словам современников, родовитых бояр, советуясь с ними для проформы, нежели для пользы дела, и его вспыльчивость и самонадеянность не способствовали взаимопониманию.

На московского князя большое влияние оказывали доверенные ему лица, и чем больше они вызывали отторжения у бояр-советников, тем сильнее Василий к ним благоволил. Так, дьяки и подьячие «мелкого чина» или вышедшие из непокорной Твери вызывали у него такое расположение, что, по ряду свидетельств, данные им личные полномочия едва ли не превышали те, что по чину полагались ближним боярам. И хотя, повинуясь традиции, на все видные места в войске и княжеской администрации Василию III приходилось назначать представителей «злоумышленного» боярства, по словам современников, князь не раз признавался, что его дворецкий и другие слуги гораздо больше подходят для этих должностей.

По этим же причинам он приблизил к себе и родственников своей второй жены Елены – князей Василия, Ивана и Михаила Глинских. Выходцы из Литвы, обладавшие большим честолюбием, несметными богатствами и властью, в Европе они участвовали в междоусобных распрях и в конце концов были изгнаны польской знатью. Таким образом, потеряв все, они оказались в Москве, заслужили расположение великого князя, считавшего их преданными сторонниками, и заняли высокие посты в войсковой администрации. Дочь Василия Глинского Елена пользовалась большим доверием великого князя и, став его супругой, получила почти неограниченный доступ к государственной власти. Ее появление на политической сцене было неоднозначно встречено Боярской думой. Но, в совершенстве владея дворцовой дипломатией, бывшая литовская княжна ловко сталкивала между собой различные группировки боярский кланов, приближала одних и отдаляла других от великого князя московского, и с ее влиянием нельзя было не считаться.

После смерти Василия III Елена Глинская, как видно из завещания великого князя, из-за малолетства Ивана IV исполняла обязанности регентши, но при этом наделялась неслыханными прежде полномочиями. К примеру, к ней с докладом должны были приходить представители Боярской думы, что было прерогативой действующего государя. Во внутренней политике она с удовольствием продолжала традиции Василия III, умело сочетая их с личными целями. Так, менее чем за три года с начала ее правления были брошены в заточение родные братья ее мужа, князья Юрий и Андрей, а их уделы перешли под «московскую руку». Ее отец, князь Василий Глинский-Темный, братья Юрий и Михаил и дядья пользовались ее покровительством. Более того, они не только стремились играть главную роль в московской администрации, но и получили в «кормление» богатые вотчины, а также навлекли на себя ненависть всего народа тем, что «умножили поборы и грабежи». Тем не менее они не были в полной мере фаворитами Елены. Одинокая и молодая вдова, облеченная громадной властью, нуждалась в личном женском счастье и считала себя вправе устраивать его по своему вкусу, не оглядываясь ни на чье мнение. Из неполных исторических данных известно, что ее фаворитами были Семен Бельский и братья Федор и Иван Овчина Телепневы. Особенное влияние на нее приобрел последний. Как говорят, ради него Елена даже уморила в заточении родного дядю Михаила, до того пользовавшегося у нее неограниченным доверием и влиянием.

Первый фаворит Елены Глинской – князь Семен Бельский происходил, по легендам, от литовского князя Гедимина, вернее, от обрусевшего потомка его – князя Олелько (Владимира). Внук Олелько – князь Федор, отец будущего фаворита, в 1482 г. поднял неудачный мятеж против польского короля Казимира и, спасаясь от неминуемой казни, бежал в Москву еще при Иване III. Старший Бельский вытерпел от московского князя и милость, и опалу, и ссылку в Галич, но в итоге оправдался от всех наветов и даже стал родственником великого князя, так как женился на его племяннице – рязанской княжне Анне. Бельский-старший служил воеводой, участвовал в казанском походе, а его красивый и рослый сын повсюду сопровождал уже немолодого отца.

Как и когда именно завязались отношения Елены с Семеном Бельским, неизвестно. Но согласно ряду данных он был произведен правительницей в бояре, а после возвращения из казанского похода был пожалован должностью коломенского воеводы.

Тем не менее согласно поговорке «свято место пусто не бывает», и влияние Семена на правительницу стало падать. Возле нее все большую значимость стали обретать братья Телепневы, особенно Иван. Попытка Семена вернуть свое прежнее положение была встречена литовской кокеткой со смехом, а вот его соперник решил всерьез избавиться от бывшего поклонника, прибегнув для этого к надежному старинному средству – оговору. Бельский и его брат Иван были обвинены в государственной измене, в подготовке заговора князя Юрия Дмитровского. Семен и его друг И. Ляцкой, как когда-то их предки, с помощью подкупленного тюремщика бежали, спасаясь от мучительной казни. Потерявший все Бельский отправился к польскому королю Сигизмунду I, получил от него богатые имения и был удостоен должности воеводы. Чтобы отблагодарить нового покровителя, Семен опустился до предательства и участвовал в военных действиях против русских. Никто не любит предателей, гласит народная мудрость, но все пользуются их услугами. Поэтому после поражения поляков Бельского обвинили в измене, и он снова бежал – на этот раз в Константинополь. Согласно хроникам в 1537 г. Бельский появился при дворе крымского хана, чтобы побудить его воевать с Россией. Одновременно Семен обратился к прежней своей любимой Елене Глинской с покаянным письмом и предложением искупить свою вину. Но место фаворита в сердце княгини было прочно занято Иваном Телепневым. И то, чего хотел Иван, говорят, хотела и Елена.

Телепнев решил заманить Бельского в Москву и там казнить, но по несчастливой (или напротив) случайности Семен по пути был похищен кочевым ногайским князем для выкупа. Крымский хан спас своего любимца и советника.

Узнав, что в Москве его ждала западня, Бельский, пылая местью, снова натравил хана на русских, уверяя его в слабости московского ополчения. Но когда первая стычка с русскими закончилась неудачей, войско хана отправилось назад в Крым, а вместе с ним – и бывший фаворит, связанный по рукам и ногам. Дальнейшая судьба Семена Бельского в точности не известна, но, как говорят, он был казнен за «предательство и неблагодарность».

Фаворит Елены Глинской – князь Федор Телепнев-Оболенский по прозвищу Овчина был воеводой в Северской земле. Немногословный и статный, он приглянулся Елене еще при жизни его супруги, но их редкие встречи вскоре были прекращены. В отличие от своего брата Ивана не устоявший перед чарами Елены Федор был крайне богобоязнен и, как говорят, любил свою жену. В 1534 г. Федор попал в литовский плен и только спустя три года был выкуплен Еленой. Вернувшись в Москву, он зажил уединенно, и дальнейших вестей о нем история не сохранила.

Фаворит княгини Елены Глинской – князь Иван Овчина Телепнев был выходцем из служилых боярских людей. Обедневший род их имел мало шансов быстро подняться, если бы не дальновидность и практичность Ивана. Через сестру свою Аграфену, служившую в свите великой княгини и пользовавшуюся ее расположением, Телепнев вошел в доверие к Елене и в отличие от своего брата Федора сумел быстро распорядиться своим «выстраданным» счастьем. Вслед за положением фаворита перед Иваном распахнулись двери в «командирскую рубку» княжеской администрации. Постепенно ему удалось избавиться от всех более счастливых соперников, а поддержка политики Елены соответствовала и его личным целям. Иван ненавидел и презирал чванливое старинное боярство, а оно отвечало ему откровенным пренебрежением. За это аристократы жестоко поплатились, и в первую очередь бояре Шуйские, которые подверглись жестоким репрессиям, а их имущество – конфискации. Та же судьба ждала и ложно обвиненного в заговоре брата князя Василия III – Юрия Дмитровского. Он был казнен за измену, а вместе с ним пострадал и бывший соперник за внимание Елены Семен Бельский. Правда, Бельскому удалось бежать, но все имущество изменников было конфисковано в пользу московской казны, которой самовластно распоряжался Иван Телепнев.

Дядя московского князя Андрей Старицкий также безуспешно пытался бороться с Еленой и Телепневым. В связи с этим Елена официально объявила ему опалу, а Телепнев, наоборот, притворясь расположенным к нему, старался выяснить, что замышляет князь Андрей. Попытку князя пробиться в Литву подавили в зародыше. Телепневу «за сочувствие к изменнику» было сделано формальное внушение, а «смутьяна» князя Андрея подвергли заточению и конфискации имущества.

За верную службу княгине Ивана ненавидел весь двор. Елена, напротив, осыпала фаворита милостями, и он был назначен ее главным советником и конюшим боярином.

После смерти Елены весной 1538 г. дни фаворита были сочтены. По слухам, княгиню отравили бояре-оппозиционеры Шуйские. Как пишут очевидцы, на седьмой день после ее смерти Иван Телепнев и его сестра были схвачены и заточены. Бывший фаворит умер в темнице от голода, как и погубленный им дядя Елены – давний его противник князь Михаил Глинский. Аграфена Телепнева была пострижена в монахини и сослана в Каргополь – замаливать грехи брата. Начиналась новая эпоха – время Ивана IV.

Глава 2. Фавориты Ивана Грозного и его сына Федора

Фавориты князя Ивана IV Грозного открывают новую страницу в истории русского фаворитизма. Политика возвышения низших дворянских чинов, дьяков и приказных, которую проводили и его отец Василий III, и мать, княгиня Елена Глинская, в правление Ивана дошла до своей крайней точки.

Другая крайность – унижение «кичливого» боярства – также взяла верх над будущим московским самодержцем. Еще его отец приказывал боярам ездить на воинскую службу и сидеть в думе «без мест», т. е. не учитывая, чей род древнее. Княгиня Елена и ее фавориты, не задумываясь, отправляли заносчивых княжеских советников в монастырь и на плаху. От чего государство только выигрывало – в казне прибывало средств, а в палатах становилось просторнее.

Верноподданные дьяки только поддерживали угнетение своих извечных контролеров и притеснителей, не желавших принимать новый порядок и считавших ниже своего достоинства становиться в общую шеренгу разномастных охотников за государевой милостью. Старинные уделы становились рядовой провинцией московского княжества, боярские дети выселялись на глухие окраины и понемногу нищали, становились приживалами при более удачливых «худородных» любимцах, постепенно исчезая с лица земли, если только личные качества и счастливый случай не возносили их снова пред государевы очи.

Угасли многие знаменитые и старинные боярские роды, но и оставалось их немало, а когда приходил их час, они истребляли своих соперников так же жестоко, как когда-то их. Одним из таких стал клан Шуйских. Всячески униженные и разгромленные бывшие любимцы великого князя Василия III немало претерпели от фаворитов княгини Глинской – Семена Бельского и особенно Ивана Овчины Телепнева. Тем не менее пришел и их час.

По некоторым данным, приложив руку к скоропостижной гибели Елены, Шуйские захватили регентство при малолетних князьях Иване и Юрии, бесконтрольно распоряжаясь государственной казной и личным имуществом своих повелителей. Они молниеносно и жестоко расправились с бывшими фаворитами «польской ведьмы», после чего словно решили доказать всем, что управы на них не найти.

Временщики, словно предчувствуя скорый конец, не знали границ в своем самодурстве и притязаниях: увеличили поборы, отнимали имущество у горожан, проводя дни в чудовищных разгулах – княжеский дворец превратился в вертеп Шуйских. По признанию самого Ивана IV, они скверно обращались и с ним, и с его братом: плохо одевали, унижали, заставляя присутствовать на своих застольях, не давали достаточно еды и пр.

Много позже Иван Грозный, написавший чуть ли не полсотни писем, вошедших в российскую историографию, ни словом не обмолвился о своей матери, несмотря на то что был достаточно взрослым (8 лет) и хорошо ее помнил. Видимо, те воспоминания, которые хранились в его памяти, были не слишком лестными для великой княгини.

После двух лет торжества узурпаторов в боярской среде началось брожение, а заговор против них возглавил князь Иван Бельский, освобожденный Шуйскими в надежде на его благодарность. Старое правило «враг моего врага – мой лучший друг и боевой товарищ» не всегда срабатывало в дворцовой среде. Пострадавший от Телепневых Бельский горел желанием восстановить справедливость, но поплатился за это жизнью. Сторонники «новых бояр» были более многочисленными.

Особенно усердствовал в крайностях князь Андрей Шуйский, но молодой государь запоминал все методы своих «воспитателей» с целью применить их в благоприятный момент. Так, в 1543 г. Иван IV приказал растерзать собаками своего давнего обидчика, князя Андрея Шуйского, и этим показал всесильному клану, что их время кончилось. Тем не менее, у своих «воспитателей» московский правитель научился мгновенному переходу от беспорядочной разнузданности к смиренному раболепию, что регулярно происходило во время присутственных мероприятий и приема послов.

С раннего возраста, таким образом, лицемерие, стремление любой ценой достичь цели, неконтролируемая своевольная жестокость и глубокая обида на внешний мир, питаемые подозрительностью, не только стали оборотной стороной натуры Ивана Грозного, но и вольно или невольно поддерживались в нем окружающими его боярами и всем укладом средневековой русской жизни.

С устранением Шуйских власть перешла к дядьям царя Глинским, уничтожавшим конкурентов с помощью ссылок и жестоких казней и поощрявших жестокие и разгульные инстинкты молодого государя. В дворцовой библиотеке Иван IV из книг и рукописей выписывал все, что могло обосновать его прирожденную автократическую власть перед боярской «вольницей». Уснащать свои эпистолы яркими фрагментами чужих мыслей и образов затем вошло у него в привычку, так как пытливому уму легко давались цитаты, правда, не всегда точные. Впрочем, постоянное талантливое компилирование и создало российскому самодержцу репутацию образованнейшего человека своей эпохи.

В то время столкновения с боярами и воспоминания о несчастливом детстве создали в воображении Ивана IV образ «непризнанного государя, не нашедшего покоя в своей стране и окруженного неблагодарными льстецами, заговорщиками и обманщиками». Этот образ коронованный тиран во второй половине своего правления настолько полюбил, что поверил в его реальность, и, по мнению исследователей, фантастическая жестокость репрессий и поздней опричнины была продиктована именно подобным самовнушением.

Неизвестно, был ли Грозный искренне верующим, но несомненно, что мрачный религиозный фанатизм «удачно» наложился у него на византийскую идею «кесаря – духовного пастыря».

Как «божий помазанник» и последний в Европе православный государь он не держал отчета перед духовной властью, одновременно чувствуя в себе право казнить и миловать всех по своему усмотрению. Исследователи утверждают, что дополнительное большое значение в царствование Ивана IV обрели эсхатологические идеи «конца мира», когда наступающие «последние времена» сообщали повседневным событиям мрачный трагизм и отчаянную безысходность.

Что касается политики, то вначале великий князь был последователем идей своего отца. Не видя опоры в боярских кругах и презирая «приказное сословие» за неискренность и продажность, он ловко пользовался противостоянием этих группировок для достижения своих целей. Поскольку дьяки, зачастую вышедшие из самых низов дворянства или из далекой глубинки, поддерживали любую идею правителя, Иван IV не устоял перед таким легким соблазном. Как настоящий самодержец он предпочел презираемых рабов напыщенным и ограниченным советникам, поэтому большинство его любимцев не отличались высокими моральными качествами, принадлежали к небогатым семьям, и, вознесенные в годы опричнины, в ней же нашли и свою погибель.

Признанные в эпоху Избранной рады А. Адашев, Сильвестр и другие талантливые и образованные люди не являлись фаворитами как таковыми, поскольку были только распорядителями избранного курса. Иван IV уважал их за личный духовный и моральный авторитет, но терпел, пока они «наводили порядок» в расстроенном боярским самовластьем государстве. Когда же почва была подготовлена, Иван IV перешел к воплощению своих давних автократических идей в действительность, а помогали ему в этом совершенно другие люди.

С 1547 г. духовным советником государя на время стал митрополит Макарий, поклонник идеи национального величия московского княжества и Русской земли в целом. В это время были созваны церковные соборы, на которых канонизировали всех тех местных угодников, о которых удалось собрать сведения и жития, отредактированные митрополитом.

В том же году Иван Грозный торжественно венчался на царство. Этот шаг был продиктован осуществлением теории Третьего Рима, а через 15 лет царский титул утвердил патриарх Константинополя. Примерно через месяц после коронации Иван IV женился на Анастасии Захарьиной из старого боярского рода Кошкиных. К этой, по воспоминаниям современников, кроткой и милосердной красавице великий князь и самодержец сохранил сильную привязанность в течение всего их брака (около 15 лет).

Возле царя образовался ближний круг из братьев царицы, влиятельность которого до конца еще не изучена, но пожар в Москве и народный бунт против Глинских окончательно уничтожили придворное значение этого клана.

Новое время вместе с усилением царской власти принесло и непосредственную личную ответственность самодержца за проводимые им реформы. При этом, как считается, благодаря влиянию Анастасии Захарьиной (и ее родственников) был поднят вопрос об организации земского самоуправления и регулярности земских соборов.

В тот период, до 1561 г., планировались и решались все вопросы о будущем оставшейся удельной аристократии, самостоятельности духовенства, подотчетности казне монастырского и помещичьего землевладений, внутренней дисциплине и нравах народа и священнослужителей, народном образовании и др. Личное участие царя в соборах сообщало определенную судьбоносность (или театральность) проводимым реформам.

Осуждение времени «боярского правления» включало в себя и обвинение временщиков прошлого в государственном неблагоустройстве, алчных поборах и народных притеснениях. Так, Иван IV даже принес публичное покаяние за все вольно или невольно совершенные «прегрешения», чтобы править «с чистого листа». Назначенные из разных сословий «неложные судьи» в специальных приказах должны были в назначенные сроки разобрать поданные обвинения от простых людей и холопов в грабежах и несправедливых поборах. Однако уже тогда подозрительность Ивана Грозного выразилась в его запрещении рассматривать записки, содержавшие «алчные слезы бедняка, желавшего путем навета обогатиться».

Проводились новые реформы: был отредактирован Судебник Ивана III с целью обеспечения истинного правосудия, введено земское самоуправление, указом от 1556 г. прежние «кормления» превращались в денежное довольствие служилым людям, принят ряд других упорядочивающих мер.

Внешняя политика Ивана IV того периода ознаменовалась решением вопросов национальной безопасности. Для развития русских колоний и торговли по Волге был предпринят ряд казанских походов, проведено усмирение непокорных племен башкир, ногаев и астраханцев, успешно закончившихся только к 1556 г. Активная политика на западном направлении развивалась в русле борьбы с Ливонским орденом и поддержки в пику ему протестантских городов Эстляндии, Ливонии и Курляндии.

Во втором периоде своего правления московский царь более озаботился решением внутренних вопросов (опричниной и др.), поэтому страна лишилась завоеваний, достигнутых на западных границах. Проведенные репрессии в значительных масштабах навредили государственной экономике и лишили государя многих талантливых военачальников, что и привело к неудачам в войнах с Польшей и Швецией в течение в 1570 – начале 1580-х гг.

Замужество Марии, племянницы государя, с датским принцем Магнусом в 1573 г. не поправило положения, а наоборот, только усугубило его, несмотря на значительное приданое в виде вассальных ливонских территорий. Более того, вызванное половинчатой политикой Ивана IV на западном фронте усиление Польши привело к агрессии со стороны крымского хана, как говорят, получавшего от поляков денежное содержание. Во всех неудачах, естественно, были обвинены «изменники и предатели» из ближнего круга, что вызвало новую волну доносов, оговоров и карательных санкций.

Однако первой ласточкой будущих столкновений на почве боярского «самоуправства» стала тяжелая болезнь Ивана IV в 1553 г. Было составлено завещание, созваны бояре для торжественной присяги его сыну Дмитрию. В целом естественная процедура, помимо формального одобрения, вызвала резкое возмущение части придворных, испытывавших зависть к исключительному положению Захарьиных – родственников царицы. Иные отказывались присягать, так и говоря, что не против царевича, но против его опекунов Захарьиных, которым достанется место у трона.

В дворцовой среде уже до того шли несмолкающие разговоры о передаче власти князю Владимиру Старицкому, двоюродному брату Ивана IV. Воодушевленный этими словами князь Владимир, по свидетельству современников, отказался от присяги и стал готовиться к «заслуженному» выходу из политического небытия. Находившийся в состоянии полубеспамятства московский государь слышал эти «неблагонадежные» разговоры и впоследствии не раз припоминал опальным придворным, что именно навлекло на них наказание.

Наиболее сообразительные бояре уже после скандала с присягой пытались скрыться в соседних землях. Так, согласно ряду документов, уже в следующем году поимка «политического беженца», князя Никиты Ростовского, разоблачила наличие оппозиционной группировки в окружении царя. Оговоренные при дознании Никитой бояре, по его словам, ненавидели как жену Ивана IV Анастасию за пренебрежение к их «роду и заслугам», так и ее родичей, завладевших вниманием царя. «Искавшие их погубить» заговорщики пытались наладить контакты с Литвой и рядом европейских государей или даже с Римским Папой.

Впоследствии в письмах к А. Курбскому Иван IV упрекал бояр в ненависти к своей первой жене, которую они, по его словам, сравнивали с языческими царицами. Считалось, что ее погубили Сильвестр и Алексей Адашев. Противоречивые исторические свидетельства называют различных виновников, но доподлинно известно, что смерть Анастасии в 1561 г. тяжело отразилась на неустойчивом душевном состоянии царя и была одним из обстоятельств, оправдывавших впоследствии его борьбу с боярством и возникновение опричнины.

Пока же Иван IV спешил тем не менее начать новый этап в своей жизни и в августе того же года по просьбе митрополита вступил в новый брак. При этом он искал невесту непременно из чужих земель и поэтому женился на черкесской княжне Марии (Кученей) и наполнил двор ее родственниками.

Подозревая, что любимая Анастасия была отравлена боярами-княжатами, Иван IV затеял ряд мероприятий, направленных против остатков былой удельной самостоятельности. Так, в 1561 г. он взял у самых известных и родовитых бояр письменное обязательство «о неотъезде в Литву и иные места» и связал их взаимным поручительством, а в следующем году издал указ о княжеских вотчинах, разрешивший наследование только прямым потомкам мужского пола. При отсутствии таковых имения и земли считались выморочными и переходили в личную собственность московского государя. Этим Иван IV фактически только продолжил традиции, заложенные его дедом и отцом. И даже кровавый разгром Новгорода и Пскова, произошедший впоследствии, был, возможно, инспирирован не столько жадностью и бесстыдством опричников, сколько стал логическим завершением традиций прошлого, только в откровенно первобытной и чудовищной автократической форме.

Далее процесс только усугубился – многочисленные казни и ссылки без суда, сопровождавшиеся конфискацией имений репрессированных, привели к прямому предательству части ближних советников московского царя «живота ради». Так, в 1564 г. прямо с поля боя бежал в Литву старинный фаворит Ивана IV, князь Андрей Курбский, многократно обласканный государем. В оправдание своего поступка он отправил бывшему покровителю письмо, в котором обвинил его в беспримерной жестокости, преследовании «верных» и протекции «иноверцам».

Курбский, как говорят, тайно принявший католичество, от стаивал свое право «отъезда» не как нарушение данной им присяги, но как освященное временем право свободного вассала и преданного советника оставить вероломного и жестокого сюзерена.

Письмо, написанное в духе классической европейской публицистики, наполнено цитатами из Отцов церкви и ссылками на исторические хроники и является, по-видимому, выражением не только точки зрения бояр-оппозиционеров, но и мнения европейской общественности, осведомленной о «дикости» московских нравов и поддерживавшей всякое проявление недовольства в противовес достаточно прочному положению русского государства на международной политической арене.

Именно как выражение европейского мнения, водившего пером беглеца, и воспринял московский царь его послание и, как считают многие ученые, только поэтому на него ответил. В лице Курбского Иван IV видел своих «друзей-противников», повелителей европейских держав. С ними он вел полемику, отстаивая свое право на единоличную власть, не связанную никакими отчетами и условностями. Самооправдание двигало Иваном Грозным, когда он в качестве причины репрессий указывал на сепаратизм и «измену» бояр, погубивших его жену и мечтавших устранить его, законного самодержца, от всякого руководства страной, желавших бесконтрольно совершать поборы в его землях, присвоить отцовскую казну и др.

Отлично сознавая справедливость упреков Курбского и в то же время логичность своих объяснений и притязаний, он совершил тогда беспрецедентный демонстративный поступок для получения себе дополнительных полномочий. Такие жесты повторялись в дальнейшем несколько раз и, по мнению большинства историков, ничего, кроме психологической манипуляции общественным сознанием, в своей основе не имели.

В начале декабря 1564 г. Иван IV с семьей покинул столицу, оставив лишенный власти город в смятении и неизвестности. Никто не знает причин и целей отъезда, некоторые называют богомольное паломничество, но не могут сказать о сроках его окончания. Вместе с государем отправился весь его штат: ближние любимцы и доверенные лица, дьяки, охрана. Были увезены дворцовая и личная казна, иконы и реликвии. После посещения ряда монастырей остановившийся в Александровской слободе Иван IV направил в столицу две «своеручные грамоты».

Согласно имеющимся сведениям первая упрекала оставшихся в Москве придворных в «измене, алчности и лиходействе», а духовенство – в соучастии и поощрении чинимый боярами преступлений. Сообщалось, что «разгневанный и опечаленный» царь на произвол судьбы оставил свое государство и решил обосноваться «где Бог ему укажет», так как он не хуже прочих беглецов и изменников, беспрепятственно отпускаемых им в другие земли.

Во втором послании, адресованном жителям Москвы, говорилось частично то же, что и в первом, но добавлялось, что теснимый самовластными боярами царь оставляет их на собственное усмотрение «жить по совести», что на мирных граждан он «гнева не имеет» и в дальнейшем собирается принять схиму.

Разумеется, этот демарш вызвал прямо противоположную реакцию народа и самого боярства. Московские горожане, напуганные произведенным скандалом, отправили в слободу делегацию с просьбой к самодержцу вернуться к «верноподданным рабам своим» и поступать в дальнейшем, как ему будет угодно. Цель была достигнута. Чтобы закрепить успех, монарх согласился вернуться при условии предоставления ему неограниченных полномочий. С получением согласия и на это он предупредил о своем дальнейшем намерении в целях государственной безопасности и сохранения своей жизни жестоко карать предателей и заговорщиков, забирать себе их имущество и лишать их как привилегий, так и самой жизни.

Одно из интересных толкований смысла опричнины заключается в формальном и фактическом противопоставлении самого царя и его круга всему остальному государству и его жителям без различия сословий. Это касалось и вопросов собственности, и соблюдения законов.

Так, всех бояр, их имущество и все княжество в целом приписали к «земщине» – огосударствленной собственности. Блюсти ее и должны были бояре, которым отныне запрещался свободный доступ к государю и которые дела свои должны были вести с его доверенными лицами.

В личную собственность царя («опричнину») забирали конфискованные у высланных и казненных бояр города, деревни и свободные земли. Доход с них шел в пользу Ивана IV и создавал дополнительный финансовый резерв для нужд его двора и «избранной тысячи» безгранично преданных охранников-головорезов, наделенных исключительными полномочиями. Для того чтобы разместить это количество людей, был специально возведен особый дворец в виде роскошной казармы или комплекса монастырских келий с «залом собраний», вместительными подвалами, оборудованными для производства дознания, суда и казни, с закрытым внутренним двором и «садом» (парком) для отдыха.