Текст книги "Что скрывает снег"

Но и снова возвращаться в резиденцию с пустыми руками Петр бы не согласился под страхом вечных мук.

– Мы идем с вами, – бросил ординарец в спину уже успевшему отойди Деникину.

Подобный поворот совсем не радовал. Однако, добравшись во главе отряда, об руку с тоже идущим верхом Петром, до жилища Вагнеров, Деникин уже несколько успокоился, отдавшись во власть судьбы.

Будь что будет.

– Нянька Вагнеров, уголовница, обокрала дом и сбежала в лес к шайке беглых из тюремного замка. Мы знаем, что они убили господина полицмейстера и обоих господ Вагнеров. Тише! Да, инженер Вагнер не отбыл, как полагалось в городе, в Петербург, а был выкраден в дороге и злодейски убит. Кроме того, как мы подозреваем, именно беглые намедни пытались убить и господина учителя, покуда чудом не отошедшего в мир иной. Они же причастны и к похищениям других жителей нашего города: отца Георгия, госпожи Миллер, младенца господина Романова, и иных, о чьей пропаже полиция до сей поры не поставлена в известность. Наша задача – любой ценой разыскать всю банду. Будьте бдительны: негодяи, как мы предполагаем, хорошо вооружены, – сообщил Деникин отряду, адресуясь больше к людям Софийского.

Вот кто прошел огонь и воду. Во главе со своим недобрым предводителем, суровые опричники генерал-губернатора выглядели настолько внушительно, что попасть к ним на зуб точно бы не хотелось. Даже околоточные их сторонились, сбившись в отдельную группу.

Разумеется, они ничего не сделают без приказа. Но кто знает, когда – и какая – поступит команда? Деникин старался заставить себя не вспоминать россказни о нравах в белокаменной резиденции.

Прежде всего следовало осмотреть дом.

Девушка Миллера не обманула: к остаткам разгрома, оставленного поисками Деникина и Ершова, примешались новые следы. Очевидно, торопливых сборов: кто-то быстро хватал и увязывал вещи, рассыпая в спешке по полу. Судить о том, действительно ли пропало и имущество Вагнеров, Деникин не имел никакой возможности.

Разумеется, записки с сообщением о своем маршруте каторжная нянька не оставила. Следов же вокруг дома имелось столько, что если бы их собрать воедино, то удалось бы опоясать шар земли.

Однако разглядеть их как следует не удалось. Видимо, прежде, чем отойти от управы, Петр успел мимолетом отдать кому-то команду. К хибаре Вагнеров подходил новый отряд, возглавленный Малининым, адъютантом Софийского – красивым, изнеженным и высокомерным молодым офицером. Людей генерал-губернатора сопровождала свора сибирских собак с круто закрученными в кольцо хвостами.

Вероятно, для адъютанта это был лишь повод выехать, Деникин же вспотел, не ожидая ничего доброго.

– Его превосходительство генерал-губернатор Сергей Федорович Софийский изволил лично помочь вам людьми в поисках бежавших преступников, господин помощник! – мелодичным голосом, отчетливо произнося каждое слово, известил Малинин.

– Да какого же лешего он этих псов-то привел… Проку тут от них никакого. Ну, теперича начисто все затопчут, – сердито прошипел Петр.

– Слухай, а приведи-ка ты Гидку, Петро? – предложили ему из группы.

– Верное дело! И как я сам-то давеча не смекнул? – настрой ординарца очевидно улучшился, и он обратился к Деникину: – Эй, вашеродие! Я тотчас Гидку, его превосходства нанайку, приведу. Следы пытать станет.

– Снегу-то сколько намело, почитай, не станет, – усомнился кто-то.

– Ну, коли не станет, то высеку, и станет, – благодушно ответил Петр.

Не дождавшись ответа Деникина, он ловко забрался в седло и устремился на улицу.

На дворе адъютант лично тыкал мохнатые собачьи головы в снег, полагая, что так они возьмут след. Псы жалобно взвизгивали, но с места не двигались. Деникин достал сигарету. Волосатая рука, откуда не возьмись, поднесла спичку. Так, в молчании, они и дожидались Петра.

Не прошло и половины часа, как ординарец вернулся, везя кого-то в тулупе перекинутым через седло.

Свою ношу он, сдернув за длинную косу, скинул прямо на снег.

– Дикие варвары! Так с барышней обходиться, – горестно прошептал Ершов.

Деникин и сам сперва подумал, что перед ним девушка. Однако, присмотревшись, понял, что, несмотря на малый рост и хрупкость, это все же юноша, рожденный в одном из местных селений.

– Ерепенится, – сообщил Петр, несильно стегнув свой трофей хлыстом.

Однако мальчик, сжавшись в клубок, не собирался двигаться с места. Он отчаянно мотал головой, зарываясь поглубже в снег.

– Ищи, говорю же, ирод! – Петру явно не хотелось опростоволоситься пред собравшимися. Он отчаянно тормошил юношу носком сапога.

Нанайчонок ответил длинной горловой тирадой.

– Поди, он тебя по матери шлет, Петро, – засмеялся кто-то.

Злобно посмотрев на весельчака, ординарец изо всей силы пнул мальчишку в бок. Тот пискнул, но головы не поднял.

– Могет он следы пытать, могет. Блажит только, – оправдывался Петро.

– Таким методом он тебя не скоро поймет. Показал бы хотя бы, что ему нужно искать, – отозвался Ершов.

– И как я должен это сделать, коли ту бабу ни разу в глаза не видал? Покажь сам, коли такой умный, – возмутился Петр.

Ершов отправился в дом, вынес стоптанный ботинок Павлины и ботик ребенка, и положил перед нанайчонком.

Подняв глаза и увидев подношение, тот радостно засмеялся, а потом схватил башмак и счастливо прижал к груди.

– И что это, Петро? Он хочет бабью опорку?

– А бес его знает, песьего сына. Вот вернемся к его превосходству – ну я ему задам…

Понянчив еще немного ботинок, мальчишка встал и обратился с непонятной, но, судя по интонациям, довольной, речью к собравшимся. Потом несколько раз обошел дом, крикнул что-то и, стремительно перебирая ногами, понесся в сторону леса.

– Пошли! – крикнул Петро, садясь на лошадь. – Ну теперича ведомо, как подвигнуть этого лесного ирода следы пытать…

– А ежели он убегнет?

Петр показал на свое ружье.

– Далече не убегнет…

– Выдвигаемся! – приказал Деникин.

– Идем! – мелодично выкрикнул адъютант.

За околицей мальчишка остановился, покопошился в снегу, понюхал его и даже лизнул. Потом, повернувшись к отряду, принялся показывать жесты. Он то растягивал руки, как рыбак, говорящий о добыче, то присаживался на корточки и хлопал по снегу, то изображал взмахи крыльями. Потом нанайчонок начал подпрыгивать на месте.

– Что это он делает, солдат? Улетает? – поинтересовался Деникин.

– Нее… Говорит, далече ушли… До дракона добрались.

– Значит, они уже где-то у устья реки? – блеснул эрудицией Ершов прежде, чем Деникин успел обругать собеседника за неуместные байки.

Петр кивнул полицейским.

– И как он мог это узнать?

Солдат пожал плечами.

– Самому неведомо. Но отчего-то знает. Стократ такое бывало…

Деникин хотел бы верить.

Ординарец махнул следопыту. Тот снова шустро припустил по сугробам. Отряд двинулся следом.

VII

Неприметная дорога

Было ли когда в белокаменной резиденции столь пустынно? Софийский напрягал память, но так и не смог припомнить.

Накануне, после полудня, почти все люди ушли в леса.

Присутствие солдатни за долгие годы стало настолько привычным, что совершенно не ощущалось. Софийский просто знал, что они – повсюду, как тени. И вот, поди ж ты: стоило им покинуть пределы особняка, как в нем сразу же воцарилась гулкая, гнетущая тишь.

Смолк даже лай собак, уведенных нынче на поиски беглых.

Генерал-губернатор очень желал, чтобы отряд вернулся с успехом. К их приходу он как раз успеет точно решить, какая участь ждет негодяев – расстрел либо повешение. На сей раз Софийский обойдется без судебной волокиты. Ведь и убитый не гнушался иной раз жертвовать уложениями законов. Но и что с того? Кто здесь – да без греха? Главное, что со своей первейшей задачей – сохранением порядка в диком краю – полицмейстер справлялся вполне успешно. Теперь же, оставшись без его пригляда, город бурлил и грозил катастрофой, как река, сумевшая смыть плотину. И потому он, как никогда, нуждался в скором и суровом покарании виновных.

Впрочем, говоря откровенно, не забыл Софийский и оскорбление, нанесенное ему сообщницей беглецов. При единой мысли о гнусном проступке гнев перехватывал дыхание.

Уже недолго оставалось ждать в тишине, в полумраке привычных, неэлектрических, свечей в канделябрах. Скоро рассвет, и безмолвие рассеется. Оставшаяся прислуга – прачки да кухарки – молчать не станет, а вести по городу разносятся быстро.

С утра в резиденцию бесконечным потоком потянутся люди. И те, кто почти каждый вечер ужинал, оставаясь на запретный вист, и те, от кого Софийский принимал отчетности да доклады, и те, кого генерал-губернатор ни разу не видел. Почти все жители города явятся сегодня с визитом – не по зову сердца, а по велению долга да обычая. Только до сих пор не найденный Васька не придет. Но Вера о том уже не узнает.

Софийский откинулся в кресле. Спина совсем затекла, но он не решался встать и промяться, как будто боясь своим движением нарушить вечный покой.

До чего же вышло досадно: с минуты, когда Вере стало хуже, Софийский не спускал с нее глаз. Лишь накануне – в ту самую ночь, которая сейчас истекала – задремал у постели. Спал недолго, но ему успело присниться, как его люди вынимали из стены резиденции невесть откуда взявшееся бревно. Проснулся генерал с тяжестью на душе, и, не открывая глаз, перекрестился: скверный сон, вещавший о неминуемой смерти. Еще в далеком детстве о том поведала нянька, и с тех пор видение не раз оказывалось правдивым…

Затем Софийский посмотрел на Веру, и понял, что она ушла. Ушла навсегда, а он с ней не попрощался.

Умерла без покаяния и причащения, а ведь так этого боялась.

Приходя в себя, Вера просила привести не только сына, но и духовника – и генерал-губернатор изо всех сил пытался выполнить ее пожелание. Однако, как не рыскали его люди по городу день и ночь, отца Георгия не нашли. Как и Васька, священник сгинул, не оставив следа, а посылать за другим попом в ближайший город уже не имело смысла. Даже Петр по такому снегу не смог бы проделать путь в одну сторону быстрее, чем за неделю.

Кто теперь отчитает Веру? Кто проводит в последний путь? Шаманка местных нанаев?

Между тем, в комнате уже возникли языческие приметы: простыни скрыли зеркала, на узком подоконнике появилась чашка с водой. Совсем скоро Веру поднимут и уложат, утвердив под головой подушку, прямо на стол в просторной гостиной – столь огромной, что в ней одной целиком бы уместился переселенческий домишко. Затем нужно будет велеть изготовить гроб…

– Верочка… как же это могло случиться?

Кто знает, что вышло бы, если бы тысячу раз проклятый доктор не запил – и не пропал в итоге, как и все остальные? Возможно, он бы и смог вернуть жену на ноги.

– Вышлю из города! – вслух поклялся генерал-губернатор, хотя в душе и сознавал, что, во-первых, дальше солнца не сошлешь, во-вторых, замена вскоре тоже сопьется… А в-третьих, кто знает – может и доктор тоже лежит сейчас где-то с полуотрезанной головой?

Наступала суббота – а еще в понедельник жена была совершенно здорова, весела и приветлива. Заразительно смеялась над шутками, с хорошим аппетитом – не чета фальшивым петербурженкам – ела за ужином… И вдруг ей в одночасье подурнело. Отчего? От несвежей пищи? Но не только Софийский, отличавшийся крепким желудком, а и гости не жаловались на несварение. Холера? Опять же, более никто не выказывал признаков нездоровья, да и не ходит сия зараза в такие морозы. Внутренняя худоба? Однако прежде Вера не жаловалась.

Но тогда что же всего за несколько дней свело в могилу здоровую, крепкую женщину, лишь шестью годами ранее разменявшую четвертый десяток?

Что-то тут не так.

У генерала не шла из головы одна мелочь.

Намедни, когда Вера еще жила, его внимание привлек Гидка-нанайка, которого Петр притащил в подарок из набега на местное поселение (Софийский смотрел на такие забавы сквозь пальцы).

Мальчишка, хоть и не робкий, в отличие от крестьянских сынов, обычно не переходил границ дерзости. Вчера же он это сделал: подкравшись к Софийскому украдкой, потянул за полу кителя. Поймав взгляд генерала, Гидка ткнул пальцем в Веру, затем указал на раскидистое дерево гибискуса в кадке. Потом засунул палец в свой открытый рот, искривился и упал.

Софийский и прежде наблюдал, как Гидка общался жестами. Однако судя по тому, как он реагировал на ответные реплики солдат, генерал понял, что хитрый нанайка немного выучился понимать по-русски, и лишь из упрямства не говорил.

– Съела цветок? Что за нелепица, – раздраженно отмахнулся Софийский, но Гидка снова схватился за него. Он вновь указал на растение, затем опять искривился, засунул большие пальцы в рот и сделал вид, что его тошнит.

– Ты думаешь, она съела что-то плохое. Быть может, ты и прав, – ответил генерал миролюбиво. В тот момент он подумал, что мальчишка – все же, еще почти совсем ребенок, хоть и нанайский – просто переживает из-за здоровья хозяйки. Вера всегда была так добра к нему – лично учила грамоте, а по весне хотела крестить.

В тот момент безмолвный монолог Гидки совершенно не показался важным. Но, как только дух Веры покинул тело, он снова и снова мелькал в голове.

Гидка хотел сказать, что Вера отравилась… А если мальчишка что-то знал? Сейчас бы Софийский с удовольствием допросил его. Но, увы, придется повременить: нанайка слыл хорошим следопытом, и Петр увез его с собой.

Впрочем, Софийский мог получить ответ на мучающий вопрос, не дожидаясь ни Гидки, ни Черноконя. Кощунственная идея, которую он поначалу с ужасом отвергал, теперь уверенно шла к победе.

Конечно, никакие отвратительные действия не воскресят Веру. Однако кто знает, что они откроют?

Софийский не хотел загадывать наперед, однако интуиция, благодаря которой он всего лишь охромел, а не улегся в землю, обманывала редко. Сейчас она шептала, что он на верном пути – и пусть себе в городе судачат.

Генерал-губернатор поднес руку к колокольчику, однако не успел прозвонить: прислуга явилась сама.

– Сергей Федорович, к вам пришли господин Романов.

– Проводи в кабинет, – отвечал Софийский. – А как проводишь – сразу иди в управу и приведи ко мне фельдшера. И всем передай, чтобы хозяйку не трогали!

***

Светало. Вздохнув, измученный фельдшер принял на грудь стопку для бодрости.

– Никак пошутить изволил господин Деникин – с него станется…

Чувашевский и не пытался приходить в сознание.

Сменив пропитанную кровью повязку на голове больного, фельдшер скатал марлю с его руки. Черные кляксы, оставленные морозом, расползлись все дальше, а те участки, которые сперва казались целыми, успели покрыться волдырями. Похоже, больше тянуть не стоило, но фельдшер не был уверен, что сумеет верно провести операцию. Живой – это все же совсем не то, что мертвый.

Может, пустить ему кровь, как давеча – супруге генерал-губернатора? Любопытно, помогло ли ей лечение.

Оголив руку учителя выше локтя, фельдшер сделал точный надрез. Кровь тонкой струйкой потекла в предусмотрительно подставленную посудину, но учитель не издал не звука.

– Записывай каждое слово, говорят. Ха! – фельдшер принял еще стопку, поглядывая на соседние столы.

Время шло, а ему все никак не позволяли приступить к детальному осмотру тех двоих, кто лежал там, и уже, откровенно говоря, принимал все худшую форму.

Неизвестно, получится ли теперь вообще увидеть что-либо примечательное, за исключением тех явных следов, что заметны любому.

Впрочем, воспользовавшись уходом назойливой и дотошной парочки – господина Деникина и Ершова – фельдшер все же бегло осмотрел тела и заметил интересные вещи.

Голову полицмейстера почти полностью отделили от тела, но точно не единым ударом топора. Ее отпиливали – но по каким-то причинам не довершили начатое. Предмет был острым, и, без сомнения, довольно большим. Фельдшер предположил бы, что убийца воспользовался чем-то наподобие охотничьего ножа. Такого, как те, которыми нанаи так ловко разделывают даже крупную добычу, перепиливая не только хрящи и сухожилия, но и кости. Страшная рана сразу бросалась в глаза, но чуть ниже нее, сбоку, имелся и другой порез. Быстрый и точный, он, похоже рассек яремную вену… И нанесло его другое оружие: тоже нож – никаких зазубрин на коже – но гораздо более длинный и тонкий.

Именно этот удар – вероятно, исподтишка – и мог стать смертельным. И уже потом кто-то попытался отделить голову от тела. Может быть, для того, чтобы вовсе ее уничтожить в попытках спрятать злодейство. На такое бывали способны и пьяные поселенцы. Только они пользовались совсем иным инструментом и вовсе не отличались точностью.

След тонкого ножа выглядел совсем нетипичным. Прежде фельдшер ни разу не встречал на убитых в этих краях подобных порезов, однако точно такие же отметины имелись и на второй жертве – растерзанной госпоже Вагнер. Впрочем, общая картина тут была совсем другая: в ее случае удары хаотично наносились в живот. Убийца как будто находился в приступе ярости. В результате несчастная Наталья Павловна, вероятно, приняла мучительную смерть от потери крови.

И кто знает, что еще бы смог увидеть фельдшер, если бы не наказ господина Деникина – неотступно следить за учителем? Между тем, с ним все было и так предельно понятно: кто-то ударил его сзади по голове тяжелым предметом – скорее всего, поленом или обухом топора. А потом он просто замерз в лесу.

Совершенно типичная история, которую фельдшер наблюдал многие десятки раз. Правда, все предыдущие жертвы поступали на его стол уже безысходно мертвыми. Так что, если бы учитель вдруг действительно оправился, а не так, как показалось господину Деникину, то это стало бы настоящим чудом. Но их не бывает.

Отойдя к шкафчику с припасами, фельдшер наливал очередную стопку, когда услышал жалобный стон.

Не открывая глаз, учитель беззвучно шевелил губами. Фельдшер смочил бинт в стопке, которую готовился выпить, и отер его лицо.

– Бу…Буу…

– Хм…

– Буу-у.

– Пить?

Набрав воды в рукомойнике, фельдшер аккуратно влил ее в рот больного. Тот снова замолчал. Взяв приготовленный заранее лист бумаги, фельдшер взглянул на стенные часы и старательно вывел: «08.20. Просил воды».

Через несколько минут Чувашевский снова сказал:

– Буу, – а потом вдруг неожиданно, поразительно четко и ясно, заявил: – Блудница – это глубокая пропасть.

– А также многие срамные болезни, – охотно поддакнул фельдшер, фиксируя: «08.35. Бредит».

Еще через пару минут Чувашевский совсем другим голосом выкрикнул:

– Боже, как больно! – и зашевелился.

Пускание крови – на редкость действенный метод, не напрасно его еще исстари применяли.

Фельдшер заглянул в лицо открывшему глаза Чувашевскому.

– Где я?

Правда, вероятно, весьма повредила бы, так что фельдшер ответил нейтрально:

– Ты скоро поправишься, – но так ли это? – Поставлю тебе морфию – и сразу почувствуешь себя лучше.

– Кто вы?

– Я доктор, – снова покривил душой фельдшер.

– Не правда! Он совсем не такой! О боже, как же мне больно.

Эк разговорился!

– На меня напали! Позовите полицию! – теперь Чувашевский пытался встать со стола, отталкиваясь от него своими обмороженными руками.

– Тсс! Тише! Вам нельзя шевелиться. Вы и так в полиции, учитель. Вы лежите прямо в управе!

– Как же так? О боже, что это там на столах… Меня тоже убили?

Приоткрыв дверь, в мертвецкую аккуратно заглянул околоточный.

– От его превосходительства пришли. Снова требуют вас.

– Подождут, – отмахнулся фельдшер, ставя укол.

***

Накануне Павлина разбудила Варю еще до рассвета и сказала, что они пойдут набрать хворосту. Странно, но мешок, который она привязала к поясу, был вовсе не пустым, как положено. Наоборот, он едва не лопался, даже из завязок выпирали тряпки.

– А что там? – недоверчиво спросила Варя.

– А одеяльце. Притомимся и передохнем, – отвечала Павлина.

Варя подавно ничего не поняла: прежде они никогда не отдыхали в лесу, хотя и наведывались туда через день.

– Как же мы притомимся? Тут же недалеко?

– А мы не по той дороге итить станем.

– Почему?

– А там дивы живут лесные. Ты на них и поглядишь.

Варя заинтересовалась и послушно позволила помочь ей обуться.

Однако они уже глубоко ушли в лес, дорога совсем пропала, а диво по пути так и не встретилось. Варя захныкала, но нянька сурово ее одернула, встряхнула:

– Цыц! Тигра прискачет!

Теперь Варя плакала молча, как взрослая, а они все шли и шли. Наконец, девочка упала в снег:

– Не могу!

Павлина молча подняла ее, посадила на спину и продолжила путь. Она нервничала – то и дело останавливалась, оглядывалась кругом – похоже, искала дорогу. Один раз Варе показалось, что Павлина всхлипнула – но так ли оно было на самом деле, неведомо, а если и так, то нянька быстро встряхнулась.

Она не останавливалась, несмотря на мешок с одеялом для отдыха.

– Шшш, ты токмо молчи, Варюшка. Зверье-то слухай, как куролесит…

Похоже, Павлина все же нащупала неприметную и ведомую лишь по особым приметам дорогу. Когда солнце уже садилось, они набрели на одинокий домик в лесу.

– Зимовье! – радостно сообщила нянька, усаживая Варю на деревянную завалинку.

Она сняла щеколду, закрывавшую дом снаружи, и они вошли внутрь.

Варя устроилась на настиле, Павлина развела очаг, достала обещанное одеяло и лепешки и устроилась рядом.

– Тотчас воды потаем – бум жить, – подмигнула она Варе.

– Мы теперича живем здесь? Но тут же никого нет.

– Да почто нам все они? А тут – раздолье, – довольно потянулась Павлина. – Я тута бывала-от ужо. Зиму с охотником жила…

Вскоре уставшая Павлина заснула. У нее под боком, скрутившись калачиком, задремала и Варя.

Наутро снова были лепешки, а потом Павлина достала откуда-то веревку и принялась что-то плести.

– Зверье словим, – сообщила она.

Варя забавлялась с тряпичной куклой, запасливо прихваченной нянькой из дому. Девочка посадила ее на окно и показывала сугробы.

– Смотри, сколько снегу-то намело. А мы теперь живем тута, прямо в лесу. Мы тут одни. Няня?

– М?

– Смотри, кто-то прямо по снегу скачет. С собаками!

Павлина отбросила ловушку и тоже выглянула в окно, но сразу же отшатнулась.

– Настигли!

Дверь зимовья слетела с петель под мощным ударом. Согнувшись, в дом набились люди – больше чем, пять, до которых считала Варя. Остальные – большая куча! – остались снаружи. Двух из них девочка узнала, но остальных, кажется, прежде не видела.

Тот, что вошел первым – истинный сатана во плоти, пахнущий болью и страхом, слегка размахнувшись, ударил Павлину кнутом. Нянька вскрикнула и схватилась за щеку.

– Где остальные? Говори, живо, каторжная … – злой человек гадко выругался.

– Тут никого! Мы одни! – вступилась Варя, но ее не послушали.

Павлину выбросили на улицу и принялись стегать.

К злому человеку подскочил странный мальчик с косой: он быстро скрещивал руки на груди, но тот и его оттолкнул.

– Да погодь, Петро! Ты ж ее вовсе зашибешь!

– А ну говори!

– Стой, солдат! Она нам нужна живая. Иначе мы еще долго по лесам плутать будем.

– Господин помощник дело говорит. Пускай сначала нам дорогу показывает. Свяжи ее, Петр, и веди на поводу, как коня.

Злой человек поддался, но с явной неохотой. Плачущую, окровавленную Павлину обвязали по поясу веревкой, плотно приладив руки к телу. Тот, кого звали Петром, сел на лошадь, и потащил няньку следом. Он резко дернул, и она упала.

– Тихо! Не зашиби! – крикнул бесцветный помощник – тот, что бывал в городском, папином доме.

И всадники, и пешие, двинулись в лес.

Про Варю забыли. Она, громко рыдая, так и осталась стоять у разоренного зимовья.

***

Миллер не заходил на чердак с той самой поры, как умерла жена. Туда вынесли все ее вещи, разом избавиться от которых не хватило душевных сил.

Долгое время архитектор не мог собраться с духом их проведать, но вот момент и настал. Он направился на чердак, намереваясь вернуться в памяти в светлые дни.

Вот сундуки Александры – по иронии, а может, и велению судьбы всех Миллеров в доме звали единым именем – вот ее платья, до сих пор хранившие нежный, но уже почти угасший аромат тонких духов. Ее маленькие туфельки, ее вышивки… Ясные, сочные и воздушные, как она сама, акварели, что она писала…

Александра была чудесной женой. При ее жизни Миллер и мысли не имел о посещении веселого дома в четвертом квартале.

Впрочем, лучше бы так оставалось и впредь.

Гуляя по закоулкам воспоминаний, Миллер вдруг отчетливо ощутил дуновение ветра. Тянуло из приоткрытого слухового окна, о существовании которого архитектор и не вспоминал.

Он и без того не сомневался, что исчезновение Шурочки имело разумное объяснение, но теперь уж точно положит обоснованный конец глупым байкам.

Итак, она покинула дом через окно. Но сделала ли это сама, или ее похитили?

И, главное, куда же она все-таки подевалась?

Миллер слышал о том, что отряд из города отправился на поиски беглых преступников, и теперь горячо молился, чтобы там, в их логове, не сыскались и следы Шурочки.

***

Романов как раз собирался выйти из дома, когда его настигла весть. Одиль, ходившая по воду – необходимо срочно же озаботиться ремонтом водопровода! – возвратилась обратно с красными глазами и хлюпающим носом.

– Мадам губернатор умирать! – с ужасом выдохнула она. – Эта ночь умирать!

– Хорошо, – ответил Романов.

Он не находил в событии ничего отрадного, вовсе нет. Просто он и без того шел к Софийскому – а теперь для визита не требовалось и предлога.

– Анатоль, ты бесчувственное животное! – закричала из-за стены Елизавета. А инженер-то надеялся, что она не слышала разговор. – Смерть для тебя хороша! Впрочем, чему тут удивляться: я ведала, когда шла замуж за душегубца…

– Лиза, тебе послышалось…

– Не лги! А эта… Эта французская ля гярс… Она вечно приносит дурные вести. Я больше не могу этого терпеть, Анатоль! Я хочу, чтобы она ушла.

– Хорошо, Лизонька. Одиль уедет с первым же пароходом.

– Нет! Немедленно! Сейчас же! Я больше не могу выносить ее присутствие! – голос Елизаветы перешел в визг. – Пошла вон!

Одиль смотрела на Романова глазами, полными слез. Пожалуй, он возьмет гувернантку с собой. Елизавета же, посидев одна дома – кухарка так и не вернулась из Лесного – глядишь, и остынет.

Они направились к генерал-губернатору. Одиль присоединилась к прислуге, Романова проводили в кабинет его превосходительства.

Вот и такой знакомый Софийский. Внушительный, уверенный в себе. Он овдовел лишь несколько часов назад, но, кажется, совсем не расстроен – и даже наоборот, воодушевлен.

Романов чувствовал себя не то обманутым ребенком, не то поруганной девицей. Напрасно он так упорно отрицал разговоры, ходившие по городу.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, Сергей Федорович… Искренне сожалею о кончине вашей супруги.

– Благодарю вас, Романов.

Инженер помолчал, собираясь с силами, а потом постарался поймать тяжелый взгляд губернатора.

– Простите за прямоту, но… Меня постигла не менее тяжелая утрата, чем вас… Мой маленький мальчик…

– Я наслышан, Романов – примите и вы мои соболезнования. Тело так и не сыскали?

– Нет-с.

– Скверная зима.

Помолчали.

– Как водопровод?

– Работаем, Сергей Федорович.

Пауза возникла вновь. Казалось, разговор исчерпан, но Романов не намеревался покидать резиденцию без того, за чем пришел.

– Прошу меня простить, Сергей Федорович, но в этот скорбный для нас всех час я просто обязан вам поведать о том, что мне открылось намедни.

– Так говорите, чего там.

– Мне довелось, уважаемый Сергей Федорович, обнаружить сметы капитана Вагнера относительно его участка железной дороги, – многозначительно глядя прямо в глаза генерал-губернатору, начал Романов.

– И что? – тот выглядел совершенно безразличным.

– Они составлены весьма хорошо, точно и аккуратно. Комар бы носу не подточил бы, Сергей Федорович!

Софийский, казалось, слушал вполуха.

– Это весьма, весьма отрадно Романов. Как вам известно, мне более привычно слушать совсем иное. И про сметы, и про Вагнера.

– Он – выдающийся счетовод.

Равнодушно глядя на Романова, Софийский кивнул:

– Верно. Этим он всегда отличался. И вот, пожалуйста: несмотря на то, что Вагнер так и не проявил желание войти в наше общество и тем заработать симпатий, его заслуги все же не остались неоцененными.

Выдающееся самообладание! Едва держа себя в руках, Романов простился и вышел за дверь.

Ложь, кругом одна ложь! От нее не скрыться даже в диком краю.

VIII

Дело семейное

Вблизи генерал-губернатор выглядел совсем иначе, нежели издали. Спешившись, он едва доставал Деникину до груди, не дотягивая даже до уровня Ершова. Низкорослый, коренастый рыжий старик с крикливым голосом – да неужто и впрямь это тот самый Софийский, что держал в узде обширный и беспокойный край? Прежде помощнику полицмейстера не доводилось видеть столь важную особу рядом с собой так близко, и теперь он с интересом ее рассматривал.

Генерал-губернатор в компании двух офицеров лично (дело, почти абсолютно невиданное!) поджидал возвращения отряда, стоя верхом на околице.

– Нашли негодяев? – крикнул он, едва завидел силуэты вдали.

– Что-то есть, – откликнулся Петр, подняв вверх руку, которой держал веревку с Павлиной.

– И где остальные? – разочарованно спросил Софийский, когда отряд поравнялся.

– Не отыскали-с, ваше превосходительство, – отвечал адъютант.

– То бишь, они вновь сбежали. Аккурат из-под ваших носов, – резюмировал Софийский.

– Никак нет, Сергей Федорович! Задолго перед нами ушли. А баба эта следы запутывала и нас на дорогу к городу вывела вместо того, чтобы к беглецам путь показать. Можете ли вообразить?

Сойдя с коня, Софийский направился прямо к Павлине и, обойдя, пристально осмотрел ее, точно приценивался.

– Ну что, каторжанка… Играть, значит, вздумала?

– Мы немедленно же допросим ее, ваше превосходительство, и выясним все, что ей ведомо, – слова сами собой покинули рот Деникина, не совещаясь с разумом.

По всей видимости, они подоспели вовремя: Софийский довольно кивнул.

– Полагаюсь в этом на вас, э… господин… помощник.

– Деникин, ваше превосходительство. Дмитрий Николаевич.

– Хорошо, Деникин. Она ваша. Вызнайте все, и пусть законность восторжествует. Ну а вы, – обратился Софийский к своим людям. – У вас иная забота. Раз не отыскали сих беглых сразу – значит, снова пойдете искать.

Один из околоточных принял повод, на котором шла нянька Вагнеров, из руки ординарца.

– Есть, ваше превосходство.

– Прямо сейчас. Разворачивайтесь и двигайте назад.

– Обогреться бы, ваше превосходство?.. – заискивающе вопросил Петр.

– Отставить!

Понурые генераловы люди повернули в обратный путь.

– Стоять! Нанайку я с собой отставляю.

– Так нам следы ж пытать?..

– Он вам уже отыскал одну эту… преступницу. Теперь сам пытай, Петро, – усмехнулся Софийский.

Петр толкнул мальчишку, переминавшегося у его коня, показал в сторону генерал-губернатора. Тот поманил его рукой, и Гидка подбежал к хозяину.

– Пошли!

Постояв еще с мгновенье, глядя на уходящих, двинулся в путь и Софийский. Сделав пару шагов, он оглянулся через плечо и бросил: