Текст книги "Папа на сезон"

Глава 2 Демьян

четыре года спустя

– А без этого никак не обойтись? – задаю вопрос, изогнув бровь.

Евгений Борисович, маркетолог, поправляет на переносице очки с таким видом, словно меня боится. Хотя знаю, что это не так. У Борисыча всегда такой вид, можно подумать, что он боится всего мира и даже себя самого. Удивительно, как за такой внешностью умудряются прятаться отличные рекламные способности. Я видел его послужной список, и могу смело сказать: Евгений Борисович Касторин как никто знает, что нужно сделать, чтобы провести рекламную кампанию успешно.

И хотя у меня не совсем обычный случай, я все же надеюсь на успех. Только вот предложенные варианты повергли меня в некоторые… раздумья.

– Понимаете, Демьян Александрович, – начинает Касторин тихим голосом, который тоже звучит испуганно, не отрываясь от созданного им образа. – У вас неплохие исходные данные, вы удачливый бизнесмен, амбициозны, но имеете репутацию, что называется, ловеласа. Это большой минус.

– Настолько большой, что надо выдумывать подобное?

Касторин только пожимает плечами. Я некоторое время размышляю, задумываясь над тем, а стоит ли игра свеч в принципе. Начать всю эту возню с местной думой и моим присутствием в ней надоумила меня мать. Вот уж главный маркетолог, лучше и не скажешь. Иногда мне кажется, все мои начинания так или иначе связаны с ней. Не знаю, то ли я пытаюсь доказать ей, что чего-то стою, чтобы она не так переживала из-за отца, который нас бросил, то ли она пытается доказать всем посредством меня, что отец был полным идиотом, оставив такую семью.

Мне лично на отсутствие отца в жизни как-то все равно, по крайней мере, теперь, в сознательном возрасте, а уж доказывать ему что-либо и вовсе ни к чему. Я после института и так пашу, как вол, чтобы еще узнавать, что обо мне подумали другие. Строительный бизнес, несколько отелей на побережье, ресторан, благотворительность, и теперь вот еще – местная дума. Ну если конечно, моя предвыборная кампания пройдет хорошо. Вот Касторин уверен в успехе, хотя и предлагает немыслимое. Фиктивный брак.

– Ну хорошо, – произношу, переводя на него взгляд, – как вы себе это представляете? Вдруг ни с того, ни с сего я женюсь неизвестно на ком?

– Девушку мы подберем, это не проблема, сами понимаете, – Борисыч поправляет очки в который раз, хотя сейчас они даже не слезли с переносицы. – Составим договор, по которому она не имеет права разглашать истинное положение дел. Предложим хорошую сумму. По факту, вам нужно просто сыграть отношения на пару месяцев.

Я выпрямляюсь в кресле, устремляясь телом к Касторину.

– То есть вы предлагаете рассказать общественности, что я несколько лет прятал не только женщину, которую люблю, но и своего ребенка, ведя в это время разгульный образ жизни? А не думаете, что это еще хуже отразится на моей репутации?

– Не совсем так. История попадет в массы без вашего участия, Демьян Александрович. Это будет девушка, в которую вы были страстно влюблены, но роман закончился, вы расстались, она уехала, нося под сердцем вашего ребенка. Долгое время вы ничего об этом не знали, но случайная встреча все расставила по местам.

– Это вы сейчас текстом для газет говорите? – усмехаюсь на высокопарность слога. Касторин растягивает губы в улыбке.

– Набросал пару вариантов, – вроде бы как смущается. – Я не требую от вас ответа прямо сейчас, обдумайте все хорошо. Эта история не только расположит к вам женскую часть населения своей романтичностью и трогательностью, но и создаст вам образ честного человека, который несет ответственность за свои поступки, понимаете?

– Вообще-то я такой и есть, – ворчу в ответ, хотя и насмешливо. Безусловно, Касторин не ставил цели меня обидеть.

– Вот и отлично, – сияет он, – видите, нам по факту даже врать не придется.

Я несколько секунд пялюсь на него в сомнении, а потом откидываюсь в кресле, кладя ноги на стол.

– Давайте попробуем, Борисыч, – говорю, кивая. Он сразу же подбирается, словно собака, взявшая след.

– Нам нужна девушка с ребенком, – начинает говорить куда более уверенно, – желательно, чтобы ребенку было не меньше двух-трех, дабы можно было списать историю ваших отношений на прошлое, которое не все вспомнят. Может, у вас есть на примете такие… подруги?

Последнее слово он почти выдавливает, не зная, видимо, как назвать моих однодневок. Но меня куда больше заботит сам вопрос. Стремление Касторина понятно: если девушка будет мне знакома, это большая заявка на успех. Только вот у меня подобных знакомок точно нет. Все мои так называемые подруги или не задерживаются в памяти, или… Да в общем-то, другого или не существует.

Была только одна женщина, которую я пустил в свое сердце, и вот она как раз подходит под эти параметры. Только не уверен, что она согласилась бы на подобное за какие бы то ни было бабки… И вообще, это просто дерьмовые воспоминания лезут в голову, пытаясь притянуть за уши нереальное.

Нахмурившись, мотаю головой, отгоняя ненужные мысли, а после отвечаю на ждущий взгляд Борисыча.

– Нет у меня никого, так что придется тебе поискать. Только прошу, пусть она не будет уродиной.

Касторин улыбается.

– Вам же не надо будет иметь с ней близких отношений, Демьян Александрович.

– Ну и что? Она все-таки будет находиться рядом со мной целыми днями. Хотелось бы не вздрагивать от страха при каждой встрече.

Борисыч смеется, не выдержав, я посмеиваюсь вместе с ним.

– Время есть, поищем, – отвечает наконец, вставая. Я поднимаюсь вместе с ним, проводив до двери, пожимаю руку. – Рад, что сумел вас убедить, уверен, это отличный тактический ход.

Я только улыбаюсь в ответ. Не люблю делать скоропалительных выводов. Что из всего этого выйдет – покажет время.

До вечера занимаюсь делами, уже к концу рабочего дня дверь в очередной раз распахивается, появляется Света. Она настоящая красавица, лет тридцати, с правильными чертами лица, большими глазами и пухлыми губами, а еще грудь заслуживает отдельной похвалы, как и сама фигура в целом.

Удивительно, что при этом я ни разу не посягнул на ее тело. Наверное, потому что ценю то, что для меня куда больше имеет значение: профессиональные навыки. А Света настоящий профи, лучше помощницы просто не сыскать. Иногда мне кажется, она даже мои собственные мысли и желания предвосхищает.

– Я ухожу, – Света проходит и присаживается на край моего стола, кладя передо мной лист. – Это расписание на завтра, на мессенджер скинула тоже. Послезавтра переезжаем в офис, так что завтра освободите свой кабинет для сборов во второй половине дня.

– Есть, босс, – усмехаюсь, прикладывая руку к виску, Света только быстро улыбается в ответ.

– И на всякий случай напоминаю: у вас сегодня ужин с матерью и Эльзой Ивановной, – последние два слова она произносит с явной иронией.

А вообще, отчество к этому дурацкому имени Света добавляет специально, из желания позлить его хозяйку, даже когда ее тут нет. Меня это неизменно забавляет. Правда, сейчас не настолько, потому что я успел забыть об этом дурацком ужине, и моя физиономия явно это выдает, Света замечает:

– Ужин через полчаса на набережной в «Мане». Если поторопитесь, как раз успеете.

Я только протяжно вздыхаю, вставая.

На ужин я, само собой, опаздываю. Приезжаю только через сорок минут, успевая дважды поговорить с матерью по телефону на эту тему. Она свято считает, что это дурной тон, и вообще, это же не кто-нибудь, а Эльза Соломонова. И объяснить ей, что мне совершенно по барабану сей факт, возможным не представляется.

Я знаю, что матушка твердо решила нас поженить, и что Эльзе, а попросту Лизе, эта идея пришлась очень по душе. Изначально я о подобных планах не догадывался, потому затащил ее в постель сразу после первой встречи, уверенный в том, что для нас обоих – это разовое удовольствие. Но когда она стала появляться в моей жизни все чаще, еще и под руку с матерью, начал понимать, что не все так просто. Так называемое сводничество продолжалось уже три месяца, я делал вид, что не понимаю, что происходит, периодически укладывая Лизу в постель. Наверное, стоило бы воздержаться, да и не настолько она в сексе хороша, но девушка так умело себя предлагала, что отказываться было грех.

Не знаю, на что только она вообще рассчитывает. Хотя понятно, на что. На то, что я куплюсь на ее имя. Ее отец, Иван Соломонов, известен на всем побережье. Когда-то давно он вылез из бандитской среды, заделался в бизнесмены и добился больших успехов. А так как я уверенно набираю позиции, то являюсь отличной кандидатурой на руку и сердце его дочери. Только вот жениться ближайшие лет пять я точно не собираюсь. То есть не собирался до сегодняшнего разговора с Касториным.

Усмехаюсь, представляя, как вытянется лицо Лизы и матери, когда я скажу им, что женюсь. Раскрывать подробности рекламной кампании я не собирался. По крайней мере, первое время. Информация могла просочиться в массы, да к тому же, будем честными, женщины так себе хранят тайны.

В ресторан вхожу, занятый мыслями о том, как найти себе жену с ребенком на сезон, оглядываюсь и машу рукой в ответ на приветствие мамы. Лиза делает вид, что не обращает на мое появление внимания, сидит вся такая прямая, как будто кол проглотила. Слишком коричневый ненатуральный загар смотрится в начале сезона странно, к тому же оттеняемый белым обтягивающим платьем.

Я делаю шаг в их сторону, когда мимо меня проплывает официантка с подносом в руках. Вижу ее напряженную спину и руки, и почти уверен, ее взгляд направлен перед собой, а мысли только об одном: не уронить чертов поднос, заставленный едой.

«Новенькая», – скользит в голове мысль, я иду за ней, зачем-то разглядывая.

Она худая, очень худая, я бы сказал, даже как-то болезненно. Тоненькая, как тростинка, как она вообще этот поднос в руках держит? Светлые волосы заплетены в косу, закинутую на одно плечо, тонкая длинная шея сейчас ощутимо напряжена. Девушка замирает перед нашим столиком, мама, окинув ее взглядом, обращается ко мне, когда через пару мгновений я оказываюсь за спиной официантки.

– Демьян, мы заказали на тебя… – договорить не успевает, девушка вздрагивает всем телом, отчего большой бокал, наполненный красным вином, опасно качнувшись, сваливается на стол.

Я знаю, все длится мгновение, но вижу происходящее, как в замедленной съемке: бокал, глухо ударившись о белую плотную скатерть, отскакивает от стола и оказывается на коленях у Лизы, окрашивая ее безупречно белое платье алым цветом. Большое пятно разливается по подолу, быстро впитываясь, а вокруг него возникает ореол мелких капелек-брызг.

– Боже мой, – официантка шепчет эти слова, но я все равно их слышу. – Простите, простите, пожалуйста.

Лицо Лизы перекашивает от злости, кожа медленно, но верно стремится к тому же алому, что растекся у нее на платье. Глубоко вдохнув, она чеканит спокойным холодным тоном:

– Позовите администратора. Немедленно.

Посуда на подносе звенит, выдавая дрожь в руках официантки. Она почти плюхает поднос на стол, а потом резко разворачивается и впечатывается в мою грудь, потому что я по-прежнему стою за ее спиной.

Глава 3 Настя

Я была уверена в том, что хуже этот день стать не может. Утро начинается с того, что арендодатель невозмутимым тоном сообщает о повышении арендной платы. Как же так, ведь мы договаривались… Ага, на словах, никаких бумаг не подписывая. Молодец, Настя, форменная идиотка. Так сказала Анька, да и я сама себе так же говорила.

Но делать было нечего, съезжать и подыскивать новое жилье просто нереально в начале сезона, ну за приемлемую плату, я имею в виду. Наш домик и так нельзя назвать роскошным. Даже нормальным – и то с трудом.

Он маленький, из прихожей сделана кухня, куда впихнули диван, плиту, холодильник и пару шкафов кухонного гарнитура. Места таким образом не осталось, только узкий проход вдоль дивана. Комната небольшая и темная, с одним окном, в углу раскладной диван, напротив тахта, у окна стол и пара пластиковых стульев. Туалет на улице. Душ с бойлером тоже там. Но мне много и не надо, основное для жизни есть, и ладно.

В Ялту надо пятнадцать минут добираться на автобусе, а до остановки еще десять топать в горку, но зато цена грошовая. Мы сговорились, что я сниму этот дом с апреля по октябрь, а теперь нате вам, повышение. Оно, конечно, не очень большое, но когда на счету каждая копейка…

Нужно думать, как урезать расходы, потому что ничего уже не поделать. Хоть теперь мы и составили все бумаги уже с большей суммой. Анька клятвенно обещала помочь, но мне сложно представить, где она будет доставать деньги, все-таки она к этому не привычна. И вообще, сидит с Андрюшкой. Кто-то же должен это делать, пока его непутевая мамочка пытается заработать копейки, чтобы он мог насладиться морем и горами.

Но подруге я все-таки благодарна, потому что с Андрюшкой она сидит по-настоящему здорово, то есть таскает его везде, где можно, и каждый вечер сын с восторженным блеском в глазах пересказывает подробности дня. Ну если, конечно, не сваливается раньше, чем я прихожу. А я частенько прихожу только к полуночи, потому что этот дурацкий ресторан (один из лучших в городе, и чаевые здесь самые большие) работает до половины одиннадцатого. А через месяц и вовсе начнет работать до полуночи. Но кажется, меня это уже не должно волновать, потому что я облажалась по полной.

Администратор Люба меня терпеть не может, это я знаю точно. Не знаю, правда, за что, потому что ничего плохого я ей не делала. Но она следит за каждым моим шагом и постоянно делает замечания. Так что любой вечер работы с ней сопровождается изрядными нервами.

Я тащу большой заказ за столик к двум богатеньким дамам. Не особенно разбираюсь в шмотках, но вижу их взгляды, такими смотрят «люди высшего общества», как они себя называют. Иду, чувствуя, что от напряжения на лбу появляются капельки пота, дую на него, как будто это поможет. Ничего, главное, донести дурацкий поднос и не уронить. А потом женщина смотрит за мое плечо и произносит это имя.

Я не знаю, что на меня находит, да, имя редкое, но ведь не один Демьян живет в этом приморском городке? Или все-таки один? Да какая разница, когда прямо сейчас красное вино разливается по белому платью девушки?

Я так и стою, глядя тупым взглядом, вцепившись в поднос, словно он мой спасительный щит. Он уже не кажется мне ни тяжелым, ни неудобным, я просто его не чувствую. В висках пульсирует, словно сквозь пелену слышу свой собственный голос, а потом голос девушки. Позовите администратора. Все, это конец. Люба точно не будет меня защищать.

Опустив с обреченностью поднос на стол, резко разворачиваюсь, чтобы хоть на несколько минут сбежать от этого ужаса, вдохнуть воздуха в легкие, чтобы грудную клетку наконец перестало стягивать удушьем. Только ничего не выходит. На моем пути стоит он.

Стоит так близко, что в первое мгновенье, когда мои глаза упираются в логотип на футболке с левой стороны груди, я смотрю, даже не понимая, что это. А потом поднимаю глаза и вдыхаю. Очень громко втягиваю носом воздух, потому что иначе точно грохнусь в обморок от недостатка кислорода. Это действительно он. Тот самый Демьян, возможно, он и впрямь один тут на весь город.

Я стою, напрягшись до предела, с захваченным спасительным воздухом в груди, и смотрю. Он делает шаг в сторону, лишь мимолетно скользнув взглядом по моему лицу. На мгновенье растерявшись, я наконец начинаю идти, выдыхая. Мысли немного путаются, но потом сквозь несвязный поток пробивается первая: он меня не узнал. Я не успеваю ее осмыслить, как следует вторая: ты только что пролила вино на посетительницу, готовься, Настя, неприятности не заставят себя ждать.

Я даже не успеваю дойти до кухни, чтобы дать себе пару минут, Люба перехватывает меня за локоть, больно сжимая длинными наращенными ногтями.

– Ты что творишь, Любимова? – шипит в ухо. – Ты вообще понимаешь, что творишь, криворукая?

Я могу сказать, что оскорблять меня она не имеет права, но вместо этого только произношу:

– Они тебя позвали.

– Еще бы не позвали, – она тащит меня в сторону столиков, – молись, чтобы эта история не вышла за пределы ресторана, иначе тебе не поздоровится.

Я не отношусь к этим запугиваниям всерьез. То есть понимаю, что меня, скорее всего, уволят, но этим наверняка и ограничится. Если бы я знала в тот момент, насколько ошибалась.

Мы замираем у столика, где все еще стоит этот злосчастный поднос с едой. Он выглядит рядом с этими людьми так нелепо, словно каким-то странным образом прилетел из космоса и сам не рад тут находиться, да не знает, как убраться восвояси. Вдруг приходит мысль: ты выглядишь рядом с ними точно так же, Настя. Как на той злополучной вечеринке в отеле, когда двое пьяных парней насмехались, указывая твое место.

Люба подталкивает меня в бок, и я, быстро схватив поднос, прижимаю его к себе, пока девушка рассыпается в извинениях и предлагает кучу способов загладить вину.

– Безусловно, мы возместим вам стоимость платья, – заканчивает она, чем вызывает нервный смешок.

– И кто будет возмещать? Эта неумеха? Да вы знаете, сколько стоит мое платье? – девушка называет цифру, и я тут же слышу звяканье тарелок на подносе, руки начинают дрожать.

Я вжимаю его под грудь почти до боли, а сама лихорадочно высчитываю: сколько же мне придется тут работать за ползарплаты, пока я расплачусь за испорченное платье? И на что мы с Андрюшкой будем жить?

– Мы что-нибудь придумаем, – Люба улыбается без остановки, словно у нее заело челюсть, но улыбка выходит неестественной.

Я даже не пытаюсь что-то изображать, последние силы уходят на этот чертов поднос, который уже натер мне под грудью красную полосу, по крайней мере, по ощущениям.

Смотрю вниз, стараясь не поднимать глаз, разглядываю кусок мяса, вокруг которого рассыпан зеленый горошек, а сверху лежит зеленый листик с капельками соуса, разлитого по тарелке и попавшего на него. Не к месту вспоминаю, что ела только перед сменой, и сглатываю. Они наверняка откажутся от ужина, ну или потребуют приготовить заново, а за этот тоже придется заплатить мне? Господи, проще сразу пойти и продать почку.

Я даже толком не слышу, чем заканчивается разговор, только когда Люба толкает меня, послушно иду в сторону кухни. Там грохаю на стол поднос, а она говорит:

– Ну что, Любимова, довольна собой?

Я молчу, на такой дурацкий вопрос ответить нечего. Чем я могу быть довольна?

– Короче, собирай манатки и вали.

– А зарплата? – все же смотрю на нее. Люба в удивлении вздергивает брови.

– Зарплата? Твоя зарплата пойдет на возмещение их ужина за счет заведения. Радуйся, что только этим отделалась.

Радоваться тут все равно нечему. Сегодня утром я отдала деньги за жилье, планируя через несколько дней получить зарплату. А теперь выходит, что у нас осталось несколько тысяч черт знает на какой срок. Пока я найду новую работу, пока дождусь аванса. Взять в долг особо не у кого. Вот жесть.

До остановки я плетусь, не замечая ничего вокруг, и, только усевшись в старый громыхающий пазик, даю волю слезам, отвернувшись к окну. Совсем не так я представляла себе жизнь на море. Думала, тут будет ярко, радостно, всплески эмоций… Всплески, конечно, есть, но все не такие. Может, я совершила ошибку, решив провести полгода таким образом?

Но после смерти мамы я и так не видела белого света, впрочем, как и при жизни. Андрюшке был год с небольшим, когда она заболела. До этого именно мама сидела с ним, пока я работала. Болезнь забрала её за полгода, не смотря на все наши попытки помочь, больницы, лекарства…

Полгода, за которые я чуть не свихнулась, пытаясь сохранить одновременно физические и моральные силы. Мама приняла болезнь стойко, пока были силы, проводила все свободное время с Андрюшей, стала больше улыбаться, радоваться каждому моменту. Я тоже старалась держаться, плакала по ночам в ванной, уверенная, что мама занимается тем же в своей постели. А утром снова улыбалась, стараясь создать хорошую атмосферу.

А потом мы остались вдвоём с Андрюшей. Первое время пришлось перебиваться случайными заработками, социальным пособием, помощью людей… Наконец, Андрюшу взяли в сад, и я смогла выйти на работу, на которой можно было стабильно зарабатывать. И вот спустя годы этого безумного дня сурка, в конце которого хочется застрелиться, я решилась на отчаянный поступок: уехать на полгода на море. Слава Богу, Анька поддержала мою идею и примчалась из своего подмосковного Королева, бросив все. Хотя она и так бросала каждый год, так что ей не привыкать.

– Вот за это я тебя и люблю, – сказала мне, поздно вечером ввалившись в мой домик.

– За что? – удивленно спросила я.

– За безрассудность.

Но вот сейчас я еду в автобусе и думаю о том, что моя безрассудность была в этот раз слишком бездумной. Я ведь не одна на юг отправилась, как четыре года назад, у меня маленький ребенок, мой любимый сынок, о котором я должна заботиться, в завтрашнем дне которого должна быть уверена.

А вместо этого я по собственной глупости потеряла все деньги, отдав их за ужин… его же отцу.

Я словно только в этот момент осознаю, что встретила Демьяна. Отца Андрюши. Того самого невероятного мужчину, из-за которого одной летней ночью помутилось мое сознание.

Я пытаюсь восстановить в памяти его лицо, увиденное сегодня, но ни черта не получается. До того нервничала, что с трудом осознавала реальность, хватаясь за ощутимые якоря вроде этого долбанного подноса. На самом деле, Люба права, я легко отделалась. При желании с меня могли стрясти и за платье, и за ужин, и за моральный ущерб. И работала бы в этом «Мане» за спасибо еще несколько месяцев.

Какая насмешка судьбы. Ведь у них и так полно денег, а они обобрали бедную девушку с ребенком. И теперь сын Демьяна будет есть одну гречу, в то время как сам отец выкинет эти деньги на пару коктейлей в ночном клубе. Я потерла лицо руками. Ладно, все это уже не имеет значения. Нужно думать, что делать дальше.

Выкарабкалась же я, когда узнала, что беременна, хотя это была та еще новость.

Я вспомнила, как через несколько дней после случившегося уехала из Крыма, как вернулась домой попутками, измотанная, усталая, оборванная. Мать тогда ничего не сказала, только губы поджала и ушла в свою комнату. Не разговаривала со мной еще недели три, пока однажды утром меня не вырвало. Накатило так, что с трудом успела добежать до туалета.

– Кажется, отравилась, – сказала на ее хмурый взгляд, вернувшись в кухню.

– Да ты уже вторую неделю, как отравилась, – высказалась мама.

Я удивленно захлопала глазами, пытаясь понять, что она имеет в виду. Мать не стала церемониться:

– На юге поди подцепила мужика? Было?

Я молчала, пряча глаза. Было стыдно признаваться, но мама и не ждала моих слов.

– Ну вот он тебе подарочек и оставил, – подытожила, указав на мой живот.

Я инстинктивно его коснулась, а только потом поняла, куда мама клонит. Закачала головой, скорее, по инерции и в тот самый момент ясно поняла: я беременна. Мне не нужно было никаких тестов, анализов, внутренний голос, который я сама же игнорировала все это время, наконец прорвался в моей голове.

И сразу все стало на свои места: быстрая усталость, частые походы в туалет, потягивания внизу живота при резких движениях и…тошнота. Я села на стул, не отпуская руку от живота, уставилась в стык пола и стены, где торчал кусок линолеума, выбившийся из-под гвоздика и уже изрядно потемневший и потрепанный. Смотрела на него и думала: можно было положить на стыке плинтус, было бы красиво и сохранило от таких повреждений.

А потом тряхнула головой, впуская в сознание мысль: я беременна, и с этим надо что-то делать. Только вот я совсем не знала, что. Мне кажется, такой растерянности я не испытывала никогда. Просто не знала, и все. Подумала об аборте и тут же отогнала мысль, сердце заныло, в груди потяжелело. Как бы там ни было, я не могла пойти и убить собственного ребенка.

Я чувствовала, понимала: он уже есть, живой, у него душа. И словно ощутила его присутствие здесь, в маленькой обшарпанной кухне, рядом со мной. Это было так странно, иррационально, и вряд ли бы мне вообще кто-то поверил, скажи я такое, но я настолько осязаемо почувствовала его присутствие, что на глазах навернулись слезы.

Подняла на маму испуганные глаза, застеленные влажной пеленой. Она вздохнула, покачав головой, подошла и обняла меня. Я вжалась щекой в ее живот, чувствуя, как шершавые от многолетней физической работы ладони нежно гладят мое лицо. Потом она подняла мою голову, заставив посмотреть на себя. Я сглотнула, и слезинки, дрогнув, выкатились из глаз, покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. Мамины пальцы остановили их, размазав в стороны.

А потом она улыбнулась и сказала:

– Ничего, Насть, вырастим. Будет трудно, я тебе сразу говорю, но мы справимся.

Странным образом, но Андрюшка, еще даже не появившись на свет, растопил стену непонимания, что была между нами. И хотя мы частенько ссорились, отношения между нами несомненно улучшились. А потом мамы не стало, и мы с Андрюшкой остались одни, никому-никому не нужные.

Я иду вниз по дороге, подсвечивая телефонным фонариком. На юге темнеет быстро, и ночь становится иссиня чёрной, словно окрашенный туман, протягиваешь руку вперед, и она в нем тонет.

Сегодня я встретила Демьяна, отца моего ребенка. И он меня не узнал. Нет, я, конечно, не питала иллюзий, но где-то глубоко внутри думала, а вдруг… Счастливого вдруг не случилось. Случилось, что теперь я без работы и без денег.

Когда я спускаюсь на площадку перед домиками, лает Тюбик, соседский пес, маленький ободранный и хромой, но при этом весьма отчаянный. Правда, бояться его никому в голову не приходит. Захожу за калитку, тут же открывается дверь, Анька шепчет:

– Только уснул, а ты чего так рано? Перепугала меня. Тюбик ещё разорался…

Пройдя внутрь, падаю на диван, устало откидывая голову на спинку. Выдохнув, закрываю глаза.

– Эй, подруга, ты меня пугаешь, – Анька аккуратно трогает за плечо.

Я не рассказывала ей о той ночи и о том, кто отец моего сына, но и просто случившегося сегодня хватает, чтобы Анька начала тихо материться.

– Ладно, не переживай, – говорит она, когда поток красноречия иссякает. – Что-нибудь придумаем.

Если она любит меня за безбашенность, то я ее за неугасаемый оптимизм. Обняв подругу, иду в душ, а потом проскальзываю в комнату. Часы показывают половину десятого. Андрюшка спит на боку, подложив под щеку ладошку, отчего щека кажется еще пухлее, а он сам милее. Присев на корточки, целую его, не боясь, что проснется, уж если уснул, то из пушки не поднять. Тут повезло. Глажу по светлым вьющимся на концах волосам и шепчу:

– Я что-нибудь придумаю, малыш, обязательно что-нибудь придумаю.