Текст книги "Иняз"

7

Я не знаю, как я могла забыть о диалогах. Ума не приложу. К практике речи мы должны были выучить за выходные новую лексику, выполнить все упражнения из соответствующей главы в учебнике, приготовить пересказ текста и составить диалог. Предлагалось представить: мы (я и моя напарница Нина, с которой мы работаем на практике речи, когда нужно что-то делать в парах) пришли в ресторан и обсуждаем, что бы нам такого заказать.

Я все-все выполнила. Ну, практически все. А про диалог начисто забыла.

Когда Эльвира начала спрашивать эти самые злополучные диалоги, Нина встала и сказала, что звонила мне в субботу, но я сбросила, поэтому она приготовила диалог одна – самостоятельно. Нина продекламировала свой диалог. Это выглядело так, как будто у нее произошло раздвоение личности – одна половинка Нины выступала за то, чтобы съесть овощной салат с соком, а другая – хотела мяса и вина.

Когда это я сбросила ее звонок? Не было никакого звонка. Вечером в субботу я плясала в клубе. Может нечаянно сбросила?

Эльвира посмотрела на меня так, будто бы внезапно выяснилось, что я убийца младенцев. И понеслось. Я безответственная. Я переоцениваю собственные способности. Я буду отчислена, если продолжу в том же духе.

Впрочем, взрыв негодования гремел всего пару минут. Потом Эльвира осознала, что тратит драгоценные минуты занятия и продолжила спрашивать диалоги у группы. Однако мое настроение уже безнадежно испортилось.

На перемене я ушла из аудитории, чтобы в одиночестве смотреть в окно в самом конце коридора. Я пялилась на потемневший от дождя асфальт и силилась понять, совсем я никчемная или есть еще надежда.

На инязе большинство преподавателей придерживалось мнения (Эльвира озвучила нам это мнение еще на первом курсе), что студент-новичок – это вообще никто. Не за что его уважать. Не заслужил еще. К четвертому-пятому курсу из общей серой массы потока можно, как правило, выделить несколько человек, которые хоть что-то из себя представляют. Вот им, может быть, перепадет немного уважения – к концу обучения в универе, не раньше.

На инязе не хвалят. Ну, вот вообще не хвалят. Даже если ты готова к уроку безукоризненно. Впрочем, безукоризненно не получается. Эльвира всегда находит недочеты. Всегда.

Я думала о том, что, может быть, я одна такая. Может, это только мне нужно чувствовать, что я на правильном пути, что прогресс на лицо, что мною довольны. Почему, если нет ошибок, Эльвира бесстрастно кивает, а если есть – смотрит презрительно? Это педагогично?

Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула.

– Привет!

Показалось широко улыбающееся лицо Насти – блондинки из общежития.

– Привет, – ответила я, стараясь справиться со слезами, готовыми вот-вот покатиться из глаз.

Да… только начни себя жалеть, тут же нюни сами собой распускаются.

– Ты чего тут одна грустишь?

– Представляешь, забыла диалог подготовить. Эльвира наша меня чуть не съела, – я криво улыбнулась, силясь изобразить, что мне плевать.

– Ой, ну я не могу. Ты на втором курсе и все еще из-за этого переживаешь. Тут система такая – есть студентов поедом. Ты ж понимаешь, дамочки-то наши, преподавательницы высокочтимые, практически все не замужем. Надо ж отыграться на ком-нибудь. А студентки – самое оно, чтобы безнаказанно отыгрываться.

Я улыбнулась. Такое объяснение мне не приходило в голову.

– Мне наша знаешь, что недавно сказала? – продолжила Настя. – «Ах, у тебя еще румянец во всю щеку! У студентки, которая учится на инязе – и учится, как надо, румянца во всю щеку быть не может». Вот так-то.

– Слушай! – воскликнула я. – Наверное, зря я сюда поступила. Я понимаю, когда призвание у человека – стать суперклассным переводчиком или учителем английского. Тогда не жалко и ночами не спать. А я…

Я посмотрела на Настю. Она, казалось, не слышала меня, ушла в себя, что называется. Мы помолчали с минуту, а потом Настя вдруг сказала:

– Я вообще-то хочу работать ветеринаром. Чудовищно хочу. Но папка сказал, что не дело это – коровам хвосты крутить. Типа, зря они, что ли, в гимназии с уклоном на иностранные языки меня учили.

Настя посмотрела на часы.

– Слушай, пара-то уже началась.

Я помчалась в аудиторию, и, к счастью, успела туда раньше Эльвиры.

Когда занятия закончились, и я вернулась в общагу, вахтерша сообщила, что меня возжелал вдруг увидеть комендант. Кабинет Ивана Васильевича располагался на втором этаже. Туда я и направилась, думая, что мне, может быть, тумбочку другую хотят выделить или спросить, как я устроилась в 802-й.

Я постучалась, услышала приглашение войти и открыла дверь. Первым, что бросилось мне в глаза, оказалась лысина Ивана Васильевича, писавшего что-то в толстом журнале за столом. Я поздоровалась и встала у двери в ожидании, пока лысина (на манер избушки на курьих ножках) превратится в лицо.

Наконец комендант поднял голову. Я сдержала улыбку – ну, забавно же, он явно не помнил меня и не знал, зачем я пришла, поэтому каким-то невообразимым образом пытался и ласково улыбаться своими похожими на оладьи губищами и на всякий случай грозно сдвигать брови.

– Я Ольга Перова из 802-й комнаты. Мне сказали, вы просили меня зайти.

Губы-оладьи приняли нейтральное положение, брови сдвинулись сильнее. Я удивилась: неужели у него так быстро появился повод на меня сердиться. Я ж только заселилась.

– Ольга Перова, значит. А скажи-ка мне Ольга Перова, что это у тебя за посещения вчера имели место не по регламенту.

Мне понадобилось время, чтобы вникнуть в смысл столь витиевато построенной фразы. Наконец, я сообразила.

– Ко мне заходил знакомый вчера.

Я все еще не вполне понимала, в чем проблема.

– Ольга, ты не одна в комнате живешь. Поэтому будь добра встречаться со своими знакомыми мужского пола за пределами жилых комнат.

И тут я поняла. Ира и Лариса нажаловались. Настучали на меня самым бессовестным образом.

Я закипала. Прямо чувствовала, как бурлит и клокочет внутри негодование. Чтобы оно не вырвалось наружу, пришлось стиснуть зубы и молча слушать, как меня отчитывает комендант. Отчитывает, а сам пялится серыми маслянистыми глазками. Небось, с удовольствием зашел бы «не по регламенту».

И все-таки я сильная женщина. Недаром моя подруга Танька так говорит. Я выслушала все, даже не пискнув, даже не состроив гримасу, а потом вежливо попрощалась и ушла. Видимо, «по регламенту» я должна была произнести что-то вроде: «Извините, Иван Васильевич. Такое больше не повторится». Но я не произнесла. В конце концов, я не сделала ничего плохого.

Я шагала по лестнице, совсем как солдат – боевым решительным маршем. Шагала и представляла, как сейчас выскажу все этой Ире и этой Ларисе. Все-все, что накипело. Фифы какие. Вдвоем они, видите ли вы, предпочли бы жить. Я тоже бы много чего предпочла, чего нет, – чтобы соседки по комнате со мной нормально разговаривали, чтобы не переглядывались многозначительно, чтобы не строили из себя принцесс высокородных.

Я не знаю, почему я не поехала на лифте. Я даже не проверила, работает ли он или торчит по своему обыкновению в темной шахте без движения. Наверное, я интуитивно понимала, что марш со второго на восьмой этаж успокоит меня немного. Все-таки в том, чтобы клокотать от злости, мало приятного. И действительно, на шестом этаже я почувствовала, что мне гораздо легче. Я начала надеяться, что, может быть, даже удастся удержаться и не вцепиться Ире или Ларисе в волосы.

Как только я так подумала, моя нога соскользнула со ступеньки и как-то странно вывернулась. Я потеряла равновесие и пребольно шлепнулась попой. Из глаз брызнули слезы. Да что же это за день такой!

Я сидела на ступеньках и размазывала по щекам тушь, когда услышала, что с верхних этажей кто-то спускается. Понятное дело, мне не хотелось, чтобы меня видели такой вот зареванной мямлей. Я попыталась встать.

– Ай-я-яй! – вскрикнула я и снова села на ступеньки.

Наступать на одну ногу было очень-очень больно.

Шаги приближались. Теперь уже я понимала, что по лестнице скачет ребенок. Легонькие шажки напомнили мне про Любу. Через несколько секунд я убедилась в том, что это и была она.

– Оля! Ты упала? – воскликнула Люба, по-детски растопырив руки в жесте отчаяния и округлив глаза.

– Я оступилась, – объяснила я.

– Ты наверно ногу сломала?

– Да нет, Люба, я просто ушиблась немного.

– А почему ты тогда здесь сидишь, – не унималась девчонка, – пошли к тете Клаве, она посмотрит, что у тебя с ногой. Тетя Клава медсестрой работает, когда здесь не сидит.

– Какая тетя Клава? – уточнила я, хотя в тот момент единственное, что меня интересовало, – так это, смогу ли я доковылять хотя бы до лифта.

– Тетя Клава – вахтерша наша, – растолковывала мне девочка.

Она стояла на две ступеньки выше того места, где я угнездилась, словно клуша. Чувство жалости к глупой тетке, не способной даже по лестнице нормально подняться, могло в любой момент излиться слезами из детских карих глазенок. Однако я видела в Любиных радужках и еще что-то – прячущуюся где-то глубоко уверенность, что все идет как надо, что все правильно. Впрочем, такой издерганной неудачнице, как я, еще и не такое могло привидеться. Надо ж, что в голову приходит, стоит только больно попой удариться.

Я снова попыталась встать. Острая боль пронзила ногу. Я уже представила, как просижу на лестнице до самого вечера. Может быть, потом кто-нибудь сжалится и поможет мне добраться в комнаты.

– Давай я возьму тебя за руку и помогу дойти до вахты?

Я засмеялась, несмотря на боль в ноге.

– Любочка, ты меня не удержишь.

Люба молча подала мне руку. Я протянула ей свою. Разумеется, я не собиралась опираться на пятилетнего ребенка. Просто хотела показать, что ценю ее помощь и верю, что она сильная девочка.

И вдруг я поняла, что уже стою на ногах. Люба все еще держала меня за руку – я чувствовала у себя в ладони ее крошечные слабенькие пальчики. Однако я могла бы поклясться, что это она меня подняла со ступенек. Как это возможно?

Опираясь на перила, я доковыляла до следующей лестничной площадки. К счастью, лифт работал. На вахте сидела Солоха.

– Иди, тетя Клава тебе поможет, – сказала Люба.

Когда я возвращалась после занятий в общежитие, Солохи на вахте не было, – работала худенькая бабулька – доброжелательная и приветливая. Я уже почти решила, что не стану обращаться за помощью к тете Клаве, оказавшейся злобной Солохой. Однако очередной шаг отозвался такой резкой болью в лодыжке, что мне стало совершенно все равно, кто там, на вахте, – дракон, Кощей Бессмертный, людоед. Все равно дальше вахты я уже не доковыляла бы.

– Добрый день, – робко прошелестела я под окошком кабинки. – Я подвернула ногу на лестнице.

Я замолкла, не зная, что еще сказать. «Не могли бы вы меня полечить?» Так что ли? Солоха наверняка заявит, что она вахтерша, а не Айболит. И будет права.

Ни слова не говоря, Солоха вышла из будки, взяла меня под руку, отвела в холл и усадила на один из стульев. Затем она притащила из своей будки табуретку, подняла мою травмированную ногу и положила стопу на сиденье табуретки. И вот тут я заметила, что моя лодыжка увеличилась в размерах – безобразно распухла, если называть вещи своими именами.

Солоха, опять же ни слова не говоря, осмотрела лодыжку и ушла. Я едва не вывернула себе еще и шею, пытаясь увидеть, куда это она направилась. Оказалось – в комнату рядом с вахтой. Через пару минут Солоха вернулась с мешком в руках, который она потом пристроила прямо мне на больную лодыжку. Я почувствовала обжигающий холод и вместе с ним некоторое облегчение – боль отступила.

– Ну и как ты смогла сюда доковылять? – поинтересовалась новоявленная тетя Клава.

– Мне Люба помогла, – ответила я.

Только теперь я вспомнила про девочку с косичками и покрутила головой, пытаясь обнаружить Любу в каком-нибудь углу холла. Когда она ушла? Когда отпустила мою руку?

– Какая еще Люба? Ты одна из лифта вышла.

Тетя Клава смотрела на меня так, что сомнения не оставалось, – она думала, что у меня от болевого шока крыша поехала.

– Она со мной на лифте была, и, видимо, на нем же сразу обратно на свой этаж уехала, – зачем-то оправдывалась я, хотя точно помнила, что Люба из лифта выходила. Именно в холле она мне сказала: «Иди, тетя Клава тебе поможет».

Вахтерша вытащила из кармана своей сиреневой вязаной кофты эластичный бинт и принялась туго бинтовать стопу.

– Ну, раз ходить ты все-таки можешь, значит, разрыва связок нет, – объявила тетя Клава. – Возьмешь лед с собой, подержишь на ноге. Старайся на эту ногу не опираться первое время. Дней через 10 пройдет.

Вахтерша взяла меня под руку и медленно повела к лифту.

Ира и Лариса испуганно вскочили, когда я в сопровождении тети Клавы ввалилась в комнату.

– Девочки, Оля (опа, а я-то думала, что я для нее один из безымянных раздражителей, шастающих мимо вахты) растянула связки. Вы уж тут помогайте ей – Оле пока не стоит много ходить.

Ира и Лариса закивали головами, как китайские болванчики.

– Что случилось? – практически в унисон спросили соседки.

– Ногу подвернула.

Почему-то мне уже совершенно не хотелось с ними ругаться из-за разговора с комендантом. Хотелось целую вечность не вставать с постели. И чтобы никто меня не трогал.

8

Утром, когда я попыталась наступить на больную ногу, поняла, что чудесного исцеления за ночь не произошло. Однако я отлично помнила, как Эльвира еще на первом курсе объявила, что единственной уважительной причиной для пропуска ее пары может служить справка из морга.

Такую справку не достать (да и глупо предъявлять ее собственноручно), а значит, пришлось стиснуть зубы и собираться. Я решила, что явлюсь на практику речи, а все остальные пары все-таки забью – две лекции можно будет потом списать, а семинар по истории зарубежки многие пропускали и ничего, живы.

Нога с эластичным бинтом не желала лезть в туфлю. Пришлось сунуть многострадальную ступню в тапок. Я подумала, что это ничего: идти-то недалеко, да и сухо на улице. А тапок потом вымыть можно.

Лариса (видимо, памятуя о наказе тети Клавы) предложила довести меня до аудитории. Я гордо отказалась, хотя и горько пожалела потом. Мне пришлось скакать на одной ноге, касаясь второй ступней пола для сохранения равновесия. Мало того, что это самое сохранение равновесия достигалось через боль, на меня еще и все бессовестно пялились.

Однако все неприятности показались мне мелочью, когда я допрыгала до крыльца – огромного крыльца с двадцатью ступеньками. Я специально посчитала. Что я еще могла делать, кроме как стоять и считать ступеньки? Опереться было не на что, не на четвереньках же мне подниматься. И почему никому не пришло в голову сделать перила? Ну, хотя бы с одной стороны.

Я взлетела в воздух, как раз когда размышляла о перилах. Вот только что стояла и считала ступеньки, и вдруг поднялась над землей и поплыла вверх. Я не сразу сообразила, что меня кто-то несет на руках, потому что сначала смотрела лишь вниз, на ступеньки: я боялась, что они продолжат стремительно удаляться от меня, и вскоре я окажусь выше крыши университета. Однако движение вверх прекратилось, и я подняла голову.

Теперь вместо ступенек я видела смеющиеся глаза Ильдара.

– Где это тебя угораздило? Соседки побили, чтобы мужчин в комнату зазывать неповадно было?

Как будто это я его зазывала, а не он сам напросился.

– Ногу на лестнице подвернула, – объяснила я.

Ильдар и не думал ставить меня на ноги – внес на руках прямо в здание и поднялся со мной на четвертый этаж.

Разумеется, нас удивленно разглядывали. Разумеется, на нас оглядывались. Разумеется, мне было не по себе, и лицо мое пылало.

– Может я сама дальше? – жалобно пропищала я на подходе к аудитории.

Одно дело, когда пялятся незнакомые, и совсем другое – если мы, например, Эльвиру повстречаем.

– Какая аудитория? – вместо ответа спросил Ильдар.

– 415-я. Ты же не собираешься меня прямо туда заносить? – испугалась я.

– Во сколько занятия заканчиваются сегодня?

Я начала злится. С какой это стати он игнорирует мои вопросы. Что это за неуважение, в самом деле.

– Останусь только на две пары практики речи. А потом я в общагу вернусь, – все же ответила я.

И тут совершилось событие века – мой триумфальный въезд (или вплыв?) в аудиторию на руках у двухметрового башкира. У одногруппниц (и у нашего единственного одногруппника тоже) отвалились челюсти. Как назло, в аудитории уже сидела Эльвира. Раньше она до звонка никогда не заявлялась. А тут – на тебе, сидит за учительским столом и в журнале что-то пишет. Челюсть у нее не упала, но со стула она все же вскочила и на несколько секунд-таки растерялась.

– Что случилось, Оля? – одновременно строго и взволнованно спросила кураторша, взяв себя в руки.

– У Ольги травма ступни, – серьезно и авторитетно объявил Ильдар, будто бы это его спрашивали.

– Оля, ты могла бы пару дней полежать дома, чтобы не напрягать пока ногу, – сказала Эльвира.

– У Ольги нет знакомых в морге. Справку никак не достать, – все так же серьезно объяснял Ильдар.

И зачем я разболтала ему о том, что именно Эльвира нам сказала на первом курсе по поводу пропуска ее пар. А он тоже хорош! Нашел с кем шутить!

Группа заржала. Ей богу, как пятиклассники какие-то. Как будто не ясно, что Эльвира взбесится и все две пары будет по две шкуры с нас сдирать.

Так оно и получилось. Как только Ильдар ушел, церемонно попрощавшись, кураторша стала вызывать нас по одному к доске и спрашивать новую лексику. Все бы ничего, но отвечать приходилось на такой скорости, что мозг просто стопорило. Стоило лишь запнуться на секунду, и начиналось: «На что вы вообще рассчитываете, если даже лексику выучить не можете? Такой бестолковой группы у меня за всю практику работы не было». И все в таком духе.

По крайней мере, я была освобождена от необходимости топать к доске и выслушивать там Эльвирины комментарии. Я со своего места все это выслушала. Тоже удовольствие сомнительное. Но все же…

После второй пары, как раз когда я размышляла о том, не пойти ли мне на лекцию и тем самым отсрочить пытку беспомощным ковылянием в общагу, в аудиторию заявился Ильдар.

– Ну что, в обратный путь двинем, – только и сказал он, прежде чем подхватить меня на руки.

Калейдоскоп моего мироощущения менял картинки с пугающей скоростью. Я ощущала себя то прекрасной принцессой на руках у непобедимого богатыря (в такие моменты мне казалось, что все смотрят на меня с восхищением), то колченогой неудачницей (тогда я была уверена, что все косятся на меня с гадкой, разбавленной жалостью усмешкой).

У лифта Ильдар аккуратно поставил меня на ноги. На вахте дежурила тетя Клава, и она ни слова не сказала, по поводу моего сопровождающего.

– Я сама на лифте доеду. Спасибо, что доставил. Мне неудобно, что я тебя так напрягла, – я тараторила, как дурочка.

– Завтра на занятия во сколько идешь? – деловито поинтересовался Ильдар.

Я представила, как снова вплыву в аудиторию, раскачивая тапком на левой ноге, а Эльвира будет смотреть на меня волком. Нет уж, увольте.

– Я, наверное, не пойду завтра. Ты не беспокойся, Ильдар. И еще раз большущее спасибо.

– Ну, увидимся тогда. Выздоравливай.

Ильдар коснулся указательным пальцем моего носа и быстренько ретировался. Пока я поднималась на лифте, все думала: это он клеится или просто пожалел калеку.

9

Через неделю на поврежденную ногу уже можно было наступать, не морщась. Я снова ходила на все пары (кроме физкультуры, разумеется).

В отношении ко мне Ирки и Ларисы практически ничего не изменилось. Ну, почти ничего. Они по-прежнему готовили ужин на двоих, теплыми вечерами уходили посидеть на скамейке перед общагой и не приглашали меня, когда отправлялись в гости к девчонкам с нашего этажа.

Однако я знала, что они в курсе того, что меня из-за них вызывал комендант. Наверное, им было все-таки совестно осознавать, что они ябеды. Я так решила, потому что они вдруг стали со мной разговаривать. То есть не только «Оля, тебе еще долго заниматься, а то мы спать укладываемся?» или «Оля, твое варенье на полке в шкафу забродило и потекло». Теперь они изредка спрашивали про знакомых преподов и даже иногда рассказывали разные случаи из студенческой жизни.

Например, Ира поведала, что препод Ивашко, который с середины октября по декабрь ведет на втором курсе «Диалектику сознательного и бессознательного в структуре личности», – совершенно чокнутый тип. Через неделю и у нашего потока должна была начаться эта бодяга. Может, поэтому Ирка и решила меня предупредить, что этот самый Ивашко безбожно пристает к студенткам и не ставит зачет, если не купить кучу методичек, им написанных. Ира с Ларисой утверждали, что он им вытрепал все нервы в свое время и поставил зачет далеко не с первого раза.

Я пока не волновалась – чего волноваться, если я даже еще не видела этого монстра. «Диалектика» эта – ведь всего лишь спецкурс. Честно говоря, я не верила, что из-за какого-то несчастного спецкурса могут быть серьезные проблемы.

После того памятного дня, когда я сидела на лестнице и выла, как имбецилка, я не больше встречала Любочку. А мне хотелось. Я бы с ней о тете Клаве поговорила. Удивительно все-таки – считаешь человека бесчувственной грымзой, а она возьми, да и помоги тебе в трудную минуту. Тетя Клава, кстати, заходила потом ко мне в 802-ю ногу осмотреть. Сказала, что все будет путем, хотя тогда еще моя лодыжка лапу слона напоминала.

Любочка отыскалась, когда я уже начала забывать об этом случае, – нога прошла, эмоции стерлись. Я, как обычно, сидела на подоконнике за полночь, доучивая тему по лексикологии. Видимо, я глубоко погрузилась в материал, потому что шагов по коридору не услышала. Любочка возникла в дверном проеме, и я обрадовалась ей как родной.

– Привет! Опять не спишь ночью? – начала я разговор.

– Привет! Ну что, вылечила тебя тетя Клава? – проигнорировала мой вопрос Любочка.

– Ага. Я и не ожидала, что она захочет помочь.

Я ляпнула и пожалела сразу, что ляпнула. Негоже с ребенком взрослых обсуждать.

– Она хорошая. Просто устает, и сердится от этого иногда, – невозмутимо изрекла Люба.

– Да, не стоит судить по первому впечатлению, – сказала я и улыбнулась девчушке.

– А ты не хочешь об этом написать? – огорошила она меня.

– Кому написать?

Ну, ты ж говорила, что журналистом хочешь быть.

Я молчала и все смотрела и смотрела на Любу, силясь определить, сколько же ей лет на самом деле.

– Ну ладно, побегу я, а то мама волноваться будет.

Люба развернулась на пятках и скрылась в коридоре.

Я еще немного почитала лексикологию и поняла, что смертельно хочу спать. Однако как только я оказалась в постели, сна как ни бывало. Я ворочалась с бока на бок и все думала, про то, как часто вещи оказываются совсем не тем, чем виделись вначале. Под маской стервозности скрывается усталость, маленькая девочка с наивными глазами способна помочь взрослой девахе, молодой человек, еще недавно носивший даму на руках, напрочь о ней забывает уже через пару дней. Я все размышляла и размышляла и, в конце концов, меня стало просто-таки обуревать желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Я встала, накинула халат, достала из тумбочки нет-бук и мегафоновскую флешку и снова отправилась на кухню.

Чертова муза не отпускала меня до трех ночи. Я отправила текст модератору группы «Практическая психология», потом вышла из ВКонтакте, выключила нет-бук и, по-моему, уснула раньше, чем легла в постель. Во всяком случае, на следующий день я даже не помнила, как клала нет-бук в тумбочку, снимала халат и забиралась под одеяло.