Текст книги "Одесская сага. Троеточие…"

1970

Мартовский ход

В марте, чтобы проводить больше времени в яхт-клубе и заработать хоть что-то к стипендии, Тося Верба устроится ночным сторожем на лодочную станцию. Во-первых, он и так тут почти круглосуточно готовится к открытию сезона, во-вторых, а точнее, во-первых, у сторожа на вахте полноценный диван и никаких соседей по кубрику. Обычная проблема влюбленной пары – пойти некуда. Дома – что у Люды, что у Толика – никакой своей территории. В гостиницу никто без штампа о браке не пустит, да и денег таких нет. А тут просто люкс у моря. Холодный, правда, и сырой, но это мелочи.

Люда будет приезжать после работы на пятом трамвайчике. Тося – встречать ее на остановке, чтобы вместе спустится по кривой бетонной лестнице, прорезающей склоны от Кирпичного переулка прямо к морю, на лодочную станцию. У Тоси ключи от двух калиток и ворот.

Благодаря холодным мартовским ночам Люде случайно удалось сохранить «девичью честь». Феня Сергеевна Верба знала, что сын подрабатывает ночным сторожем. Но зачем она туда пошла, было не ясно. Что хотела увидеть или доказать, Феня сама толком не могла объяснить – то ли успокоиться, что Толик не нагулялся и водит разных девок, то ли уличить это отродье с Мельницкой в бесстыдстве и распутстве.

В то мартовское утро, а точнее ночь, она пешком – трамваи еще не ходили – отправилась с проверкой на лодочную станцию. Абсолютно как горьковский буревестник «безумству храбрых поем мы песню» Феня бодрым шагом дошла километров шесть с Дальницкой до Французского бульвара. На ее счастье, погода была ужасная – промозглая и ветреная, поэтому в четыре утра на склонах никаких подвыпивших или криминальных компаний не встретилось. В целости и сохранности она спустилась, спотыкаясь и проклиная строителей, по изломанным пролетам лестницы и обнаружила запертые ворота. Но когда женщина полна решимости и уже на финишной прямой, ни замок, ни сетка рабица ее не остановят. Феня, нещадно цепляя сползающие простые колготы, перемахнула через забор и выдернула шарф из куста с завялившимися волчьими ягодами. Она как американский диверсант десантировалась на плацу и бесшумно поднялась по металлической лестнице на второй этаж ангара, где располагался смотровой пункт, он же спальня сторожа.

Вернувшись на смену, Феня торжественно объявит товаркам:

– Оказалась приличная. Я специально проверила – заглянула в окно, а они спят сидя и одетые. Даже в пальто и обуви. Ну так, голова на плече – но то можно.

Феня была абсолютно уверена, что заниматься «срамным» делом можно только ночью в темноте, только лежа и только в исподнем или без него. А как иначе?

Мотокросс

Сашка Ильинский не зря активничал и на парах, и после них – подающего надежды комсомольца заметили не только преподаватели и состоятельные однокурсники, но и кураторы из комитета госбезопасности. Пацан был чрезвычайно перспективным еще со времен армии. И грешок с африканцем тоже негласно импонировал старшим товарищам – нечего лезть к нашим девушкам.

«Испанца» решили попробовать «в поле», посмотреть не просто в вузе, а в чужой запретной среде.

Ильинский влетит в их комнатку и схватит Тамару на руки:

– Томка-а-ааа! Я лечу в Испанию!!!! Переводчиком! Первая стажировка! Поощрительная! Для лучшего студента!

– Ура!!! А куда?

– Где-то рядом с Мадридом! Ты не представляешь! Я буду переводчиком на мотогонках! С нашей сборной!

– А мне можно с тобой?

– Тома… ну нет конечно. Но с меня подарок! Самый модный!.. Я всего на недельку – не успеешь соскучиться.

Сашка помчится на почтамт и закажет разговор с Одессой.

– Мой сыночек! Мы так тобой гордимся! – захлебывалась от восторга Ксеня. А потом, не выдержав, добавила: – Ты же понимаешь, что тебя будут проверять?

– Мама, ну конечно! И я не подведу! Я оправдаю! Ты представляешь, я так мечтал о мопеде, не то что о мотоцикле, и теперь я буду рядом с самыми лучшими!

– Так! Только не вздумай за руль садиться!

– Да кто ж меня пустит! – расхохотался Ильинский.

Командировка удалась на славу. Ильинский попал на Road Racing World Championship Grand Prix – чемпионат мира по шоссейно-кольцевым мотогонкам, самое престижное соревнование на гоночных мотоциклах. В гонках участвовали специальные мотоциклы-прототипы, которые отсутствовали в свободной продаже и не разрешались к эксплуатации на дорогах общего пользования. Таких скоростей и страстей он еще не видел. В 1970-м гонки проходили на Монжуик-парк, по трассе, проложенной на барселонской горе Монжуик. Здесь же в прошлом году проходил Гран-при Испании Формулы-1. Особенностями трассы были движение против часовой стрелки и сочетание одного очень медленного и большого количества быстрых поворотов. Это Сашка выяснил еще в самолете, общаясь с мотоциклистами.

Его куратор, тихий, скучный серокостюмный Сергей Сергеевич был лет на пять старше Сашки. И присматривал и за новеньким переводчиком, и за сборной. Ильинский был сама любезность и на общем вечере команд, и при общении с журналистами. Держался он настолько спокойно и уверенно, как будто всю жизнь здесь прожил. Ни на какие заграничные диковины не пялился и не ходил угрюмым. Вечером на сборе команд присел к стоящему в клубе инструменту и сыграл пару песен сначала Элвиса Пресли, а потом, собрав вокруг себя толпу, проникновенно исполнил, подмигнув Сергеичу, главный советский хит года: «Я в весеннем лесу пил березовый сок» из фильма «Ошибка резидента» про советского разведчика.

– Неужто заграница не впечатлила? – спросит Сергей Сергеевич, с которым они жили в одном номере.

– Я из Одессы – у нас с Барселоной архитектура чем-то похожа. И темперамент местных. Да и с семьей повезло. Родители много работают, я живу в достатке, но мещанства не было. Разве что культ еды. Но так в Одессе везде. Так что я балованный и привитый.

– Это хорошо, – ухмыльнулся Сергеич. – И что, даже по магазинам не хочешь?

– Мне бы гостинчик жене и маме прикупить. Но это не обязательно, можно в аэропорту при отбытии, – Ильинский покосился на обручальное кольцо куратора. – А вы своей супруге подарок придумали?

– Ну не знаю… Возьму что-нибудь. Но я в моде не силен.

Почти всю командировочную валюту Ильинский грохнет в аэропорту на книжки на английском и испанском в мягком переплете.

– Вот это ты вспылил, – покосится Сергеич, глядя, как Сашка укладывает сокровища в полупустой чемодан.

– Да вы не понимаете! Это же Хэмингуэй!

– Так он у нас разрешен. Зачем тащить?

Сашка искренне удивился:

– Ну понятно, что разрешен, – стал бы я при вас запрещенную литературу покупать. Как вы не понимаете? Это же подлинник – живой язык. Модный, современный, а не то что у нас – классика из прошлого века. Как я буду переводить или общаться, если не буду знать современной речи! А тут признанная величина мировая! Еще и коммунист.

Но суровое железное сердце кагэбэшника расплавит даже не такое рвение в учебе, а дружеский совет.

Они оба прикупят подарки женам. А потом Сашка зайдет в парфюмерный магазин в аэропорту и позовет Сергея и протянет ему коробочку:

– Купите жене. Не прогадаете.

– Сколько, – поперхнется куратор, – за этот пузырек? Да ты с ума сошел!

– Вы хотите, чтобы ваша жена была счастлива и… благодарна очень? Купите. Просто поверьте.

Легендарная «Шанель номер 5» не просто произведет неизгладимое впечатление, но и выведет супружескую жизнь Сергей Сергеича на совершенно новые высоты – он даже не подозревал, что его суровая подруга не просто способна на такие вольности, но и выступит инициатором экспериментов в постели.

А Сашка дома нарвется на новый скандал, когда ввалится домой с двумя тяжеленными чемоданами. Тамара, по-детски пританцовывая, будет ждать подарков и горько разочаруется.

– Это что за костюм? – спросит она, вытаскивая буклированный пиджак и юбку цвета кофе с молоком.

– Это очень правильный костюм. Для супруги дипломата. В нем на любой официальный прием на высшем уровне не стыдно.

– Он уродский!

– Он по протоколу и из лучшей шерсти. Это дорогая, статусная вещь. Как ты хотела. И там есть просто кофточка модная на каждый день.

– А во втором чемодане?

– Книги.

– Какие книги?

– Современные и классические – на английском и испанском. В аэропорту удалось купить.

– Ты из Испании привез книги???!!!!

– Ну да! Где ж я здесь в оригинале такие куплю?

– Ты валюту потратил на книги? – Тамара выдернула главный бестселлер сезона «Аэропорт» Артура Хейли и запустила в Сашку. – На это?! Ты что, совсем идиот?

– Я на будущее наше потратил! Да не потратил! А обеспечил!

Тут Тамара заметила пакет на дне и расплылась в улыбке:

– А! Решил подразнить или хотел потом задарить? – Она достанет флакон Шанель.

– Положи. Это маме. Это ее любимые.

– А мне? Почему не мне?! Зачем вообще твоей маме духи?

– Потому что это ее духи, – Сашка вытащил коробку из рук Тамары. – Это ее запах. Тебе такие пока рано. Ты не потянешь – так пахнет власть и уверенность. – Он уже понял, что сказал лишнее. – Это мамин запах. Она так пахнет, сколько я себя помню… Ну ты же не хочешь пахнуть, как моя мама?

– Нет, – огорченно поджала губы Тамара. – Боже, ну какой же ты бестолковый! И невнимательный! Я тоже хочу французские духи!

– Я привезу, – пообещает Сашка.

Обручальная гайка

Люда выставила вперед заточенный «голдяк» – массивное кольцо из латунной гайки: – А у меня вот!

От счастья она даже не заметила, как округлились глаза бабы Жени.

– Это что, дочечка? – оглянулась Нилка. – Это Вовка тебе выточил?

– Нет! Это Тося!

– Да неужели! Когда?!

– Это он пока так… – Людка расплылась в улыбке. – «Пометил», что его. Мы заявление в ЗАГС подали сегодня. А кольцо он сам из гайки сделал.

Евгения Ивановна Косько поперхнулась беломориной и рефлекторно потерла свой безымянный:

– У кого-то в этой семье будет нормальное золотое кольцо?

Но ее никто не услышал.

– Ой нивроку! – Нилка, вытирая руки о грудь и бока, бросилась обнимать дочку. – Доченька, поздравляю! Радость какая! Па-авлик! Людка замуж выходит! Ура!

Пава молча долил последний стакан портвейна и проворчал:

– Ну поздравляю, сдыхались.

Людка прищурилась и моментально парировала:

– Не дождешься. Мы здесь жить будем.

– Пава, – Нила укоризненно посмотрела на мужа, – ты же добрый, – и повернулась к Люде: – Он не со зла, ты же знаешь.

Нила уже тащила последние пару банок с помидорами и салатом:

– Праздник какой! Мам, помогай! Сейчас отмечать будем! Я в магазин – может, раздобуду чего вкусного.

В двух кварталах от Мельницкой синхронно с Людой Канавской Тося Верба тоже решил порадовать матушку:

– Мам, мы с Людой заявление подали.

– Чего?! – Феня Сергеевна внезапно заорала, как в юности. – Чего удумал?! На нищете этой молдаванской? Кто?! Мой сын?!

– Мам… – Толик, как в детстве, смотрел исподлобья, набычившись и делая долгие паузы. – Мам… Ты… оглянись – мы победнее будем…

– Через мой труп! – продолжала орать Феня. – На этой проститутке с Мельницкой! Мой сын – моряк дальнего плавания! Да я тебе, дураку, такую невесту сосватала! С коровой!

Толик удивленно вскинул бровь, и Феню передернуло – именно так делал покойный Яков перед тем, как всадить ей кулаком под ребра.

Но сын выдохнул и только прорычал:

– Корова?! Какая корова? Ты что – с ума сошла? Сама на ней женись. Я тебе просто сообщил – без твоего одобрения обойдусь. Я пошел.

– Куда пошел?! – взвизгнула Феня. – Прокляну!

– В экипаж пошел. Проклинай на здоровье. Тоже мне, испугала, – Тося хмыкнул и вышел.

– Чурбан, такой же, как папаша!

Перспективы

Сергей Сергеевич будет хлопотать за Ильинского, чтобы после летней сессии в очередную командировку в Мадрид они снова летели вместе.

На подготовительной беседе для поддержания разговора он поинтересуется, понравился ли супруге костюм.

Сашка скривится, как от зубной боли. Но тут же улыбнется и ответит, что жена пока до конца не осознала, что такое дипломатический уровень, но мы, мол, работаем в этом направлении.

– Что, мозг выедает? – подмигнул куратор. – За книжки не убила?

– Хотела, но сдержалась, – отшутился «Испанец».

Когда Сашка уйдет, Сергей Сергеевич достанет его личное дело, потом позвонит коллегам, уточнит пару вопросов и, подхватив папку, пойдет к начальнику:

– Очень перспективный парень. Очень. Но есть нюансы с личной жизнью…

– Гулящий?

– Нет. Наоборот – порядочный. В армии на дочке майора женился. Сказал, что по любви, но на самом деле по залету. – Он помолчит и уточнит: – Есть информация – по мнимому. И она откровенно мешает. Я видел, как на него бабы вешаются. Для агентурной работы я бы рекомендовал… хм… освободить парня от обязательств. Думаю, его благодарность пойдет на пользу общему делу…

Майор Истрижицкий будет сидеть не дыша на краю стула в кабинете на Лубянке и чувствовать, как гадски медленно по спине ползет липкий пот.

Полковник, вызвавший его на беседу, уточнит:

– Вам сколько до пенсии осталось? Год? А квартира, значит, служебная… Да уж… Так себе перспектива. Но есть варианты. Если вы, конечно, их рассматриваете. Однушка в Москве, в хорошем новом районе, и даже метро через пару лет протянут… Вы же понимаете, это жест исключительно дружеский и очень щедрый. Этот вопрос можно решить и другими, менее затратными способами…

Майор сглотнет и кивнет.

– Я рад, что мы нашли общий язык.

– Мне почему-то кажется, что у вас с супругой очень мало общего? Так? – спросит Сергей Сергеевич у Сашки.

– Знаете… есть такая народная украинская поговорка: «Бачылы очи, шо купувалы», – аккуратно ответил Ильинский. – Я ходы обратно не беру и ответственность за свои поступки привык нести.

– Считай, уже донес. Достаточно. У нас большие планы. И наличие супруги будет… скажем так, усложнять ситуацию. Например, длительная загранкомандировка не подразумевает совместной поездки. А полгода или даже год – срок приличный. Зачем так мучить молодую девушку? – Сергеич лукаво улыбнулся: – Мне почему-то кажется, она в ближайшее время сама будет инициировать развод. Просто соглашайся. Не уговаривай.

Развод пройдет, как урок сольфеджио в школе Столярского. Тамара внезапно признается, что тяготится жизнью в столице и такими карьерными высотами. Возможно, это просто ошибка юности, и если Саша не будет возражать, она бы вернулась к отцу, в Балашиху. Они оба юные и еще успеют найти настоящую любовь. Она тяжко вздохнет и расплачется.

Ильинский присядет рядом:

– Ну, если ты так решила… Разве я имею право тебя останавливать…

Сашка, как всегда по субботам, позвонит домой и сообщит последние новости.

– Слава богу, – выдохнет Ксеня. – И как ты ее уговорил? Без скандалов? Это, считай, госэкзамен по дипломатии уже сдан.

– Да она сама предложила.

– Богу услышал мои молитвы.

– Ну, мама. Не уверен, что это был именно он, – смущенно пробормочет Саша.

А Тамара все тягостные дни, пока собирала вещи и подписывала документы, ждала, что Немуслим бросится к дверям ее останавливать, Но Ильинский донесет чемоданы до вокзала, посадит бывшую жену в электричку и чмокнет в щеку на прощание:

– Тамарочка, спасибо за все.

Когда он выскочит из вагона, Тома смахнет набежавшие слезы и буркнет:

– Мог бы и в такси отправить, сволочь!

Выпуск

«Вышка» – Одесское высшее мореходное училище – это вам не Смольный. Но даже тут, при всей суровости почти военного закрытого вуза с обязательной формой, хождением на пары и в экипаж-общагу строем с курсовым офицером, процветало самое брутальное и отчаянное морское братство: и попойки за пределами экипажа и даже внутри – особо отчаянными и дерзкими, и эпохальные «махачи» со слободскими. И вот при такой лихости, элитности, всеобщей любви – с систематическими наказаниями и самоволками – у курсанта Вербы была многозначительная кличка Жлоб. Он никогда не жадничал, не нарушал институтских понятий, а кличка приклеилась потому, что в любой уличной потасовке, воспитанный интернатом и той же еще более неблагополучной улицей, дрался он люто – без правил и понятий. Это был его закон. Всего один – победить. Его бляхой – пряжкой на курсантском ремне – можно было бриться, настолько ее край был заточен. Маленький рост Тося компенсировал бульдожьей хваткой.

После интернатской школы он был фанатом ритуалов и традиций. Первым делом – форма. С первого курса он, как и его одногруппники, неистово доводил до совершенства обычный комплект.

Как во всех закрытых училищах, каноны форменной красоты по уставу и по мнению курсантов сильно разнились. В высшей мореходке с момента ее открытия работал тихий и всемогущий Анатолий Александрович (хотя какой там Александрович, когда Шлёмович?!) Гун. Он был не просто законодателем, а главным хранителем курсантской моды. Помимо выдачи всей форменной атрибутики, он, как и полагается, «немножечко шил» прямо на рабочем месте – и подгоняя шинели, и перекраивая по последнему писку моды очередные форменные брюки. Начальство с парадными кителями и даже московские генералы тоже обшивались у Гунна еще с 1947 года. У него же можно было разжиться всем шикарным дефицитным курсантским «товаром»: например, правильными шевронами-лычками, которые показывали, на каком курсе учится курсант.

Шевроны выдавались вместе с формой, но они были беспонтовые – тоненькие, из дешевого желтого пластика. Козырными же считались из золотого офицерского галуна, широченные.

Тося Верба покосился на свой сегодняшний рукав, на котором практически от плеча до локтя красовалась жирная «селедка» – пятый курс: пять золотых «соплей». Рукав по-пижонски оттопыривался. Для настоящего форсу Толик, как положено, подкладывал в рукав с обратной стороны картонку, чтобы шевроны не гнулись, но, в отличие от криворуких однокурсников, свою он обернул в кусок плащевки и подшил потайным швом к фланке.

Тося, улыбаясь, вспоминал их знакомство с главным курсантским портным, когда он пришел за первой козырной «соплей» – шевроном первокурсника.

Не отрываясь от машинки, его легендарный тезка бросил:

– И шо тебе из-под меня надо? Клешá? Если салага, то не раньше, чем через две недели.

– Та у меня уже есть.

Гун удивился и оглянулся оценить работу конкурентов – так в «вышке» никто не рисковал даже с бесплатными швеями и влюбленными девчонками из ателье. А легенда мореходки уже больше двадцати лет сидел в маленькой комнатенке в полуподвале третьего корпуса экипажа.

Напротив окна стоял мелкий первокурсник с наглой рожей обычного слободского или молдаванского отребья, в робе не по статусу. Обычно первогодки не выделялись и только после второго курса начинали модничать, а здесь обычная роба была нагло перешита – форменные штаны, по уставу широкие вверху и узкие внизу, просто… перевернули – отрезали почти у проймы и снова пришили – только узкой частью кверху, а широкой вниз. Швы аккуратные. Почти незаметные. Клеша дерзкие – сантиметров под сорок. И это без фирменных гуновских клиньев!

– И кто сотворил этот холоймес? – устало кивнул на брюки портной.

– А чего сразу холоймес? – отозвался курсант. – Я двое суток перешивал, чтобы швы аккуратно, и вообще пришел шеврон купить. Сказали, у вас можно.

Гун прищурился:

– А шо сам не сплетешь?

– Так показали бы как – и я бы сплел.

– Тебя как зовут? – ухмыльнулся один из самых влиятельных людей «вышки».

– Толик.

– А отчество?

– Яковлевич.

– Ну шо, Толик Янкелевич, где шить научился?

– В интернате. У нас машинки у девок были. Потом у мамы на «Подолке», когда костюм шил.

– И как процесс? Нравится?

– Не нравится, но если надо – можно освоить.

– Фланку правильно погладил, – одобрительно хмыкнул Толик-старший.

Фланку, она же «фланелька суконная», как значилось на этикетке, выдавали одну на три года. Особым шиком считалось погладить ее так, чтобы на груди получались два вертикальных рубца – как продолжение стрелок брюк. На левом рукаве на предплечье нашивался красный треугольный флажок и надпись ОВИМУ, а под ним находился один шеврон-лычка, который Верба решил заменить на более солидный.

– «Соплю» дам, не вопрос, – портной вернулся к машинке и, помолчав, добавил: – А шинель тоже ушил?

– Шинель машинка не берет, – вздохнул Тося.

– Ну это смотря чья!

– А можно? – робко поинтересовался Верба.

– Смотря шо. Совать свои лапы в мой инструмент – ни в жизнь, сдать мне на пошив – можно. И тебе, рукодельник, без очереди.

Курсанты носили вариант офицерской шинели – с двумя рядами пуговиц. По уставу ее надо было носить с ремнем, но выходить так в город было западло. Шинель, ушитая в талию, должна была сидеть как влитая без всякого ремня и в комплекте с белым шарфиком!

– Благодарю, – Толик расплылся в улыбке. – Так, а «сопля»?

Гун вздохнул и поднялся:

– Рубль. На втором курсе будет скидка – если выживешь.

Он с улыбкой осмотрит Толика.

– А фланелька не очень, – насмешливо подергал его за пышный рукав. – Сам справишься?

– А что не так?

– Ну так рукав «фонариком» – западло курсантам уже года три как. Рукав надо втугую ушивать, и брюки парадные тоже, шоб на заднице мешком не висели. Смогешь?

– Нет, пожалуй, это ж не роба. Можно у вас заказать?

– Ты таки толковый парень…

За пять с лишним лет в «вышке» Толик пошил не один комплект формы – так виртуозно посадить брюки по фигуре не мог никто, да и ткань у Гуна можно было выбрать первоклассную.

Сейчас Анатолий Верба заканчивал пятый курс и свято чтил традиции и их главного хранителя, Анатолия Шлёмовича – брюки с клешами от колена и с безупречными стрелками из шикарного сукна, бляха начищена и отполирована и главное – мица, курсантская фуражка, которую он еще два года назад обмял до состояния блинчика. В отличие от «сапогов» из артучилища, никто фуражку с кокардой не задирал, наоборот – обод выдергивали и круг пижонски обминали. Толику за пять лет везло и в любви, и в гонках, и в драках, а вот кореша пару раз роняли в парке фуражки, по которым к ним потом приходили усталые милиционеры и интересовались: что подписанная изнутри хлоркой именная мица делала вчера на поле боя со слободскими?

Драки с попойками тоже были традицией, и он всегда, естественно, был лучшим. Но законы «вышки» Верба тоже чтил. Поэтому сейчас, завершая обучение и соблюдая услышанные заветы, он готовился к выпуску эпически.

Во-первых, якорь. Огромный двухтонный якорь, который украшал вход в экипаж. Это было самой легкой частью подготовки к празднику. В предыдущие годы несколько кубриков, обливаясь потом, срывая связки и беззвучно матерясь, переносили его на руках прямо на трамвайные рельсы. Предыдущему выпуску традицию соблюсти не удалось – курсовые офицеры зорко следили и больше одного из кубрика не выпускали. У Толика-«нет проблем» их реально не было, зато присутствовал талант стратега. Цель разбилась на этапы, и первым, самым сложным, стало не нести якорь, а сберечь бутылку водки. Дальше – все как по маслу. Зачем таскать полчаса то, что можно перенести за пять минут автокраном? И автокран, в пять утра почти бесшумно скрипнув тормозами, перенес якорь на рельсы пятнадцатого трамвая.

Часть вторая должна была стать новой традицией «вышки». Громкой и эффектной. Громче, чем матерится вагоновожатая со всеми опоздавшими слободскими перед якорем, лежащем на рельсах. А заложить эту традицию в прямом смысле должен был Толик. Он собрал взрыв-пакет. Имея доступ к сере, марганцовке, селитре, техническому спирту и другим полезным ингредиентам, будущему электромеханику, да и вообще любому советскому инженеру сделать это было элементарно просто. Тем более, что Толик тайно экспроприировал с камбуза старую кастрюлю – алюминиевая пудра была одним из главных составляющих будущего шоу. Вторым главным элементом было найти место для эффектного салюта.

Пушка с затонувшего английского фрегата «Тигр» украшала Приморский бульвар с 1915 года, все предыдущие, отбивавшие полдень, еще в 1904-м уворовали и переплавили. Не помогли даже цепи. Эту мортиру, поднятую из вод Одесского залива, водрузили на постамент и намертво закрепили.

Верба все продумал: вечером он повесил объявление в экипаже о небывалом шухере на Приморском бульваре в 15.00. Где-то в темный ведьмин час в районе трех ночи он забрался на постамент и засунул в дуло пушки взрыв-пакет со шнуром. К трем часам дня на Думскую площадь подтянулись курсанты. Их количество и возбужденные перешептывания начали вызывать неподдельный интерес у милиционеров.

Тося попросил его приподнять – кончик шнура почти незаметно выглядывал из дула пушки. Он поднесет зажигалку и отпрыгнет. Милиционеры побегут к курсантам…

Ничего. Ни-че-го… Курсанты и милиционеры переглянутся.

– Але-оп! – скажет Толик. – Мир и тишина! Пьем за мирное небо и мирное море!

Под ворчание, что за такие шутки морду бьют, и вот ты, Верба, вечно выдумаешь, народ расходился. А дотошный и раздосадованный Тося вернется ночью с проверкой: вот он же слышал! Но решил, что показалось… Когда он забрасывал пакет в дуло, раздался тихий всплеск. На дне пушки скопилась дождевая вода, и до обеда вся его пороховая затея банально размокла, и фитиль погас… Ну а с другой стороны – Бог отвел от разборок с милицией. Но об этой стороне сползающий с пушки без пяти минут огорченный электромеханик не думал…