Текст книги "Одесская сага. Троеточие…"

Рояль в кулисах

Из международного скандала с темнокожим князем Сашка вышел с минимальными потерями – получил повестку из военкомата и с осенним призывом отбыл, как тогда говорили, исполнять воинский долг.

Ксеня и здесь не оставила сына – это была не армия, а санаторий. Местом службы ему был определен музыкальный взвод в подмосковной Балашихе.

– Ну куда мне тебя?.. Ну какой ты музыкант военного оркестра? – в который раз горестно вздыхал начальник оркестра майор Искрижицкий. – Ты ж пианист, клавишник, мне что, теперь пианино на плацу поставить?.. Ну хоть что-то на духовых можешь?

– Ну, я попробую, – непривычно для самого себя робко сказал Сашка и тут же добавил:

– А я еще на гитаре хорошо играю… и пою неплохо… не Муслим Магомаев, конечно… но…

– Час от часу не легче, – горестно протянул Искрижицкий. – Ты хоть представляешь, как будет выглядеть военный оркестр на полковом плацу с гитарой или пианино? Уйди с глаз моих, дай подумать…

И крикнул в закрытую дверь:

– Дежурный!

Дверь моментально распахнулась и показалась седая голова сержанта-сверхсрочника.

– Определи его в музвзвод, отведи в штаб, поставь на довольствие и расскажи что-почем-зачем и почему тут у нас. А с завтрашнего дня в наряд, чтоб не болтался где ни попадя этот… – и добавил еле слышно вслед: – Немуслим…

Дежурный обладал музыкальным слухом, и кличка Немуслим прилипла к Сашке аж до дембеля.

Искрижицкий оказался человеком действия, думал всего три дня. Потом Ильинского вызвали в репетиционную комнату, с портретами членов Политбюро, идеологов марксизма-ленинизма, вождей и министра обороны по стенам, где под сдержанные усмешки и одобрительное гудение двух десятков музыкантов полкового военного оркестра произошло официальное знакомство с коллективом. Майор Искрижицкий, не тратя времени понапрасну, указал в угол комнаты и сказал:

– Ну что, принимай инструмент. Содержи его в порядке и исправности, ухаживай за ним. Инструмент трофейный, с богатой историей, звук – просто незабываемый.

Сашка не знал, как реагировать – в углу стоял маршевый полковой барабан огромного размера. Когда он подошел к своему инструменту, ржали в голос уже все. Да и как тут было удержаться – рост Сашки чуть больше 160 сантиметров, диаметр барабана – почти метр и еще литавры сверху. Дуэт получился еще тот. Мелкий Сашка с большим барабаном спереди выглядел как ходячая буква «Ю», и это регулярно вносило веселье в еженедельный развод полка.

Но особое удовольствие оркестранты получили на ближайшем ежемесячном воскресном проходе по городу личного состава полка торжественным маршем – такая традиция была тогда во многих городах СССР: один раз в месяц, в выходной, личный состав воинской части, расположенной в городе или поблизости с ним, маршировал торжественно по улицам с песнями, а потом оркестр в городском парке или на центральной площади играл до самого вечера. По традиции впереди военного оркестра всегда идут барабаны и литавры, а значит, шествие по Балашихе возглавляли: музыкант с литаврами, малый барабан и чудесный дуэт – мелкий Сашка с огромным трофейным барабаном, семенящий, бухающий со всей силы и не попадающий в шаг. Все они маршировали сразу за отбивавшим строевой шаг майором Искрижицким. Веселились все – бывалые музыканты-фронтовики, салаги-сослуживцы да и горожане не могли сдержать улыбок – таким клоунски-потешным был вид Сашки-Немуслима.

Но Ильинский не был бы Ксюхиным сыном, если б спустил такое. Через месяц во время прохода по городу он начал менять ритмический рисунок всех исполняемых маршей – обладая абсолютным музыкальным слухом и врожденным чувством ритма, он то ускорял, то замедлял в неожиданных местах все мелодии. Дело в том, что барабанщику это сделать легче, чем кому бы то ни было в оркестре, а уж большому барабану, который задает ритм всем остальным, это проще простого. И музыканты, ведомые Сашкой, были вынуждены отбросить в сторону все насмешки и внимательно следить за темпом исполнения. Искрижицкий несколько раз удивленно оборачивался на Сашку, а потом, все поняв по красной напряженной физиономии последнего, стал чеканить шаг, легко подстраиваясь под новый ритм. А когда Сашкин сосед, малый барабан, попытался держать прежний ритм, Сашка несколько раз так яростно ударил «колотушкой» по единственной тарелке у себя на барабане, что тот от неожиданности сбился с ритма, несколько раз ударил невпопад, что у музыкантов считается позором.

Результат подобного демарша не заставил себя ждать – наутро барабанщиков поменяли местами, и Сашка отныне стал обладателем инструмента, более подходящего ему по размеру. Дальше – больше. Вспомнив свои школьные кабацкие заработки и уроки феноменального одесского ударника Феликса, он стал на репетициях выделывать такое барабанными палочками, что видавший многое начальник оркестра начал ему подыгрывать на саксофоне, который недавно официально ввели в состав военных оркестров.

А дальше случилось то, что должно было случиться: жены офицеров и сверхсрочников, не имея особых развлечений в подмосковном военном городке, несколько раз в неделю собирались в полковом клубе – пели под баян; солировала в хоре, по умолчанию, дочка майора Искрижицкого, Тамара, и когда баянист демобилизовался, занятия практически сошли на нет – петь а-капелла офицерским женам не нравилось, но в клубе, в глухом углу, за сценой, под кучей кумачовых транспарантов долгие годы стоял роскошный концертный рояль «Стенвей», трофейный, с клавишами из слоновой кости, и папа-Искрижицкий совершил отцовский подвиг – привез из Москвы настройщика. Глубоко пожилой дядька характерной наружности долго ругал на идиш всех и вся, но за несколько дней сумел вернуть рояль к жизни, а когда Сашка, соскучившийся по хорошему инструменту, сыграл пьесу Шостаковича из цикла «Танцы кукол» для фортепиано без оркестра, дедушка отложил свой отъезд еще на день и, поколдовав над молоточками, довел звучание видавшего виды «Стенвея» до совершенства.

Потом был Новый год и отчетный концерт, и танцы под оркестр, и вишенка на торте в виде мини-концерта, в котором солировал дуэт «Стенвей» и саксофон. Занятия с хором превратились из обычного времяпровождения в интересные музыкальные вечера, обогащенные гитарой, роялем и саксофоном. Знание языков, внешность и обходительность Сашки не остались незамеченными. Восторженные женщины разнесли весть о чудесном музыканте по всему городу. Несколько музыкальных вечеров в подшефных школах на предприятиях добавили известности, и Искрижицкий стал получать предложения и просьбы выступить от самых разных людей, с разных сторон. В то время без благословения политотдела подобное было просто исключено, но какой политотдел решиться отказать в просьбе «поиграть на банкете» по случаю присвоения очередного воинского звания «генерал» командиру соседней воинской части, или вдруг дочка соседа-полковника замуж собралась… Вот так вот все само собой и устроилось.

Но репертуар военного оркестра не очень подходит для свадеб, потому пришлось в срочном порядке его дорабатывать.

Ксения привезла любимому мальчику гитару, ноты и кучу контрабандных пластинок. Искрижицкий на слух за две ночи расписал партитуры и приступил к усиленным репетициям. И его дочка Тамара, обладательница скромного голосочка, стала довольно удачно солировать вместе с оркестром. Денег поначалу ни с кого не брали, но просили начальников разного ранга помочь с выделением нужных средств или с приобретением дефицитной аппаратуры и инструментов. В скором времени обросли усилителями, приличными микрофонами и получили в клуб довольно редкий по тем временам «Roland» – электронное пианино, как было написано в накладной. Это позволило решить основную проблему Сашкиного участия в выездных концертах – отсутствие пианино или рояля в месте проведения мероприятия.

Ксения не просто так приехала к любимому сыну – ей надо было убедиться, что Сашка получил все, за что она уплатила не торгуясь, и решить, что и как делать дальше, потому на третий день, перед отъездом, Сашка получил увольнительную до утра, и в гостинице у Ксени состоялся очень важный для обоих разговор.

– Саня, ты уже не мальчик-старшеклассник в одесском ресторане, играющий по вечерам, где ты был сам себе хозяин, и десятины хватало на всех. Тут у тебя много хозяев. Разного ранга.

– Званий, мам…

– Не перебивай, не важно, как это называть… Скоро деньги будут, и хорошие, даже очень хорошие, по местным меркам. Так вот – придется делиться, вернее так – к деньгам отныне ты не прикасаешься, в договорняках и прочем не участвуешь, для этого есть твой майор… От него ты, скорее всего, будешь получать даже не половину, а гораздо меньше, более того, этой долей ты тоже должен будешь делиться с твоими местными мелкими командирами. Зависть всегда была, есть и будет, от твоих маленьких командиров в казарме зависит очень многое – твоя повседневная жизнь. Поэтому надо давать, много и незаслуженно, это раздражает. Тебе придется периодически угощать твоих сослуживцев по оркестру, кто не будет играть с вами на выезде, потому что вы в одной казарме, в одном оркестре, и доносы в политотдел никто не отменял. Но у тебя впереди МГИМО. Это – цель, за это надо платить. Дай мне слово, что максимально дистанцируешься от денег, так, чтоб знали твои покровители здесь и там… – Ксеня подняла глаза вверх.

– Мама, какие деньги? Мы ничего и ни с кого не получаем. Я и рад бы, да ведь не платят, и не я командую парадом.

– А тебе и не к чему командовать парадом – не высовывайся, просто играй, просто делай, что говорят, и дожидайся увольнения в запас…

– Мам, не в запас, это называется дембель, сокращенно от слова «демобилизация»…

– Не перебивай меня, это совершенно лишняя информация. Просто запомни: я, конечно, одесская мама и безумно люблю тебя, но ездить каждую неделю сюда и улаживать твои проблемы я не буду. Отмазать тебя от тюрьмы, сохранив за тобой место в МГИМО, оплатить место в музвзводе в подмосковной части, а не в Тмутаракани, стоило чуть дороже, чем красный диплом любого одесского вуза без обучения в нем. Его еще и домой принесли бы, чтоб ты не тратил деньги на трамвай…

– Мам, да я все понимаю и ценю, я все понял и сделаю так, как скажешь.

– А вот этого не надо, действовать надо по обстоятельствам. Невозможно сейчас и здесь предусмотреть все события на долгое время. Я даю тебе структуру поведения, расклады, как дома говорят, а все остальное теперь зависит только от тебя.

Она помолчала, видимо, решаясь, сказать или промолчать, но все же прибавила:

– И еще, прости, но это очень важно – никогда, ни при каких обстоятельствах не спи с дочками местных командиров и начальников, а тем более с их женами. Надеюсь, мне не надо разжевывать, почему именно так?

– Мам, я все понимаю…

– Очень хорошо. Станет невмоготу, найди себе даму на стороне, слава богу, с твоим обхождением и внешностью это раз плюнуть, можешь даже ей спеть серенаду, если успеешь, товарищ Немуслим, – блеснула агентурными сведениями Ксюха.

Она как в воду глядела. В клубе после каждой репетиции вместо отведенного часа гарнизонные дети и жены засиживались в бесконечных беседах и воспоминаниях бог знает сколько времени. На репетиции стал захаживать и вольнонаемный люд: полк – хозяйство большое, повара, портнихи, складские служащие, санчасть – везде женщины.

Внешность испанца, гитара, рояль, иностранные языки и одесская, мягко-кошачья манера общения – Сашка стал тем самым «прекрасным принцем», случайно попавшим на территорию военного городка.

Держался он стойко, на явные и скрытые призывы и ухаживания не отвечал почти никак. Даже на хозяйские замашки солистки Тамары, которая сама себя назначила его «почти подругой» и служебной овчаркой отгоняла особо осмелевших поклонниц. Срабатывало плохо, особенно на незамужних. В результате дамы стали свои симпатии высказывать другими способами. У Сашки теперь парадный мундир был из офицерского сукна, сидел как влитой, ни единой морщинки, пилотка, фуражка, ремень – все первого срока службы. Даже повседневная одежда хоть и была обычного, солдатского покроя, но из ткани самого лучшего качества, и разумеется – все индивидуальный пошив. Даже сапоги ему его обожательницы подогнали не просто хромовые, офицерские, а особой выделки, «генеральские», как сказал ему старшина-фронтовик. Он долго, с пристрастием разглядывал их, мял, проверял швы, качество ниток, величину шага швов и, возвращая, огорченно произнес:

– Эх, Немуслим, ну что это такое, а?.. Что ж за размер ноги у тебя… кукольный… бабский прям… Если б подошли мне или сыну моему, даже жинке моей, черт с ней, ни в жисть не отдал бы их тебе, салаге, хоть ты тут и любимчик командирский…

– Да о чем разговор, товарищ старшина, забирайте, а ну пригодятся, или подарите кому-нибудь… Ну зачем они мне на гражданке? Забирайте!

– Спасибо тебе, Сашка. Нет, не возьму. Не в коня корм, как говорится. – И добавил: – Хороший ты человек, правильный, только слишком добрый. Так ничего в жизни не добьешься, все на тебе будут ездить, шея не сдюжит.

– Да ладно, мне и не жалко.

– Ты давай, это, как-то взрослей, а то горбатишься на выезде за всех, а денег почти не получаешь, да и ту малую часть, что достается, на товарищей тратишь.

– А откуда… – начал было Сашка.

– Мы тут как одна семья, ничего не скроешь, все наружу вылезет со временем, каждый свою изнанку хошь-не хошь, да и покажет. Все, забирай свои сапоги.

Ильинский, внутренне ликуя, вышел из каптерки и, зайдя за угол казармы, тихо прошептал:

– Спасибо, мам, я люблю тебя.

1968

Новоселье

Ксеня вела экскурсию по участку с проложенными бетонными дорожками:

– Здесь виноградная арка. Две черешни. Там будет крыжовник, тут, на солнышке, клубника и розы. Вон, все прижились, что мы осенью посадили. Пару кустов сирени за домом. Гараж отдельно. Там Панков сутками пропадает, уже ревновать начинаю, – вещала она.

– У некоторых, – Женька оглянулась на Лиду, – жилплощадь меньше этого гаража. И вообще – что нам твои полтора укропа и лилии. Ты дом показывать собираешься?

Ксения, царственно взмахивая руками, шагала по гулкому, пахнущему штукатуркой и свежими обоями дому:

– Летняя веранда с плитой, это – зимняя кухня с грубой, печку заказала, как у мамы на Молдаванке. И три комнаты – гостиная с нашей спальней, мебель пришлось всю перетягивать. Венский гарнитур тонетовский, но в ужасном состоянии был. На него бархата ушло – всем бы на платья в пол хватило. И отдельная третья комната Сашеньке, когда будет приезжать.

– Ага, как же. Дождешься их, неблагодарных, – отозвалась Женька. – Вон Вовка – отрезанный ломоть. Свалил после армии, так только раз в год на свой день рождения и вижу с его этой куклой деревенской.

– Ну что ты сравниваешь, Женя! Вон Ванечка со мной, и Сашка всегда при Ксене, – вмешалась Анька.

– Хм, нашла чем гордиться, – отозвалась Женя.

– Три комнаты – не много ли на двоих? – поинтересовалась Лидка.

– Лидочка, вы с Николенькой, помнится, вдвоем ютились в восьми? Ну не считая каморки домработницы. Или ты уже забыла о тех временах? – покосилась на сестру Ксеня. Она не просто понимала, а видела, какие мучения доставляет старшей сестре ее достаток.

– Я в плане отопления. Тут тонны две угля за зиму уйдет, – попыталась сохранить лицо Лидка.

– Ну на уголь мы как-то заработаем, – улыбнулась Ксеня, – в крайнем случае опять рыбой торговать по району пойду. Помнишь, Лидочка, как в юности?

– Ты что, до сих со мной соревнуешься? Не надоело за полвека? – фыркнула Лида. – Просто спасибо скажи – вон какой стимул отличный получила.

– Девочки, записи из вашего серпентария можно продавать на пластинках для обучения, но у меня остывает шашлык и греется абрикотин! – крикнул с летней веранды Панков.

Женька подняла рюмку и принюхалась:

– Да неужто свой? Так быстро?

– Да какой там свой! Точнее, гнали мы, но из покупных. Вон, – Ксеня махнула рукой за окно, – посадили шесть абрикос. Они второй год цветут как нанятые, а даже килограмма вшивой жердели не родили. Не то что черешня, вон ростом еле с меня, а уже в ягодах.

– Что за жерделя? – поинтересовалась Анька, подхватывая вилкой кусок селедки с розовыми кольцами ялтинского лука.

– Да уж… – изрекла Лидка. – Не, все, конечно, знают, что ты не хозяйка, но чтоб до такой степени, да еще и со своим огородом!

– Жерделя, Анечка, это дикая абрикоса, мелкая. У нее еще бубочки горькие. На всякий случай: бубочки – это ядра из косточек, – ехидно отозвалась Женька.

– Да ну что ты в самом деле! Еще про бубочки мне объясняет! Я абрикосы больше вас всех вместе взятых люблю! И варенье с бубочками. У меня их полный сад. А дичка мне зачем?

Стол у Ксени был под стать дому – полная чаша. С богатыми закусками – свежей кровяной и острой крестьянской колбасой, царским копченым свиным балыком, тончайшими наструганными ломтиками сала из морозилки. После первой порции шашлыка Илья Степанович приволок камбалу, обжаренную до золотой корочки в кукурузной муке.

– М-м, рыбацкую юность решила вспомнить, – толкнула Ксюху в бок Лидка.

– Ага. Ты же помнишь! Не налегай – четыре рубля кило! Я все считаю.

Сестры расхохотались. После камбалы Ксеня вынесла из кухни хрустальную вазу на высокой ножке с фруктами, свежий торт-слойку и две изюминки – зеленый ликер шартрез в граненой бутылке и коробку самых модных дефицитных конфет «Стрела».

Лидка развернула золотую фольгу на одном из шоколадных конусов с белыми точками: – Надо же! Придумали! На колбасу похоже! – Она с интересом надкусит и оценит помадку внутри: – Да уж, братья Крахмальниковы такого не делали, не то что теперешняя Роза Люксембург! Но вкус вполне приличный.

– Раз ты одобрила, то вкус должен быть божественный, – рассмеялась Анька. – А мне этого зелененького налейте попробовать. Ой, фу, он мятный, как конфеты «Театральные».

– «Ой, фу» – это твоя самогонка. А шартрез под кофе идеален, – буркнула Лида.

– Ну вам, богатым, виднее, – фыркнула Аня.

– Господи, вам же под сраку лет, а никто не изменился. Только усугубилось, – изрекла Женя и затянулась беломором.

Разрумянившаяся от еды и выпивки Ксеня с блестящими глазами откинулась на спинку бархатного кресла:

– Девочки, а я всю жизнь мечтала открыть свой ресторан. И там – вкус детства – все мамины блюда, и Ривкины пирожки с печенкой, и Нюськин борщ с черносливом. И абрикотин, как тот, что вы в детстве на даче гнали… Жаль, не разрешат…

– Вот не знала, что у абрикотина – вкус детства, – отозвалась Женька. – А борщ лучше с бычками.

Но Ксеня ее не слушала:

– А я бы сейчас ушла на пенсию и выготавливала тут по первому классу. Вон у Ильи такое мясо получается, все шашлычники обзавидуются. И маму сюда бы с ее талантами… Я ей обещала дачу… Там, на Дальнем Востоке. И производство наладить. Не успела. Давайте мамочку помянем… Прости меня, мамочка…

– И папу, – отозвалась Женька. Анька всхлипнула и подняла рюмку:

– За них, за самых лучших.

Откинулся

В комнату Фени Вербы стукнули и, не дожидаясь приглашения, толкнули дверь. Не тут-то было – Феня запиралась всегда. На всякий случай. Ментовская вдова сохраняла свой статус и вбитые мужем правила безопасности даже через двадцать лет после его смерти.

– Мать, ты чего там, бабки под одеялом считаешь? Чего заперлась?

Феня подскочила с кровати и бросилась открывать. На пороге комнаты стоял ее старшенький, Серега, с отросшей рыжей щетиной на голове и на лице.

– Я не понял? А где поляна? Чего не рада?

– Да ты хоть бы телеграму дал! – охнула Феня и засуетилась – кинулась ставить чайник, потом метнулась в магазин за шкаликом. Быстро собрала на стол.

– Ну ты как? Как Тося? Рассказывай? – начал Серега.

– Да все в «вышке» своей. Сейчас опять в рейсе на два месяца.

– Ты смотри, красиво живет. Далеко пошел! И при деньгах, и при форме. Мать, ты смотри, как тебе повезло – самый фартовый набор: блатной и моряк, так что будешь у нас как сыр в масле! Сейчас тебя принарядим, хату в порядок приведем!..

– Только приводить никого не вздумай, – насупилась Феня, – никаких баб.

– Мам, да ты шо, я честный вор, какие бабы? Только свои, только кореша.

– Уголовников мне еще не хватало! У нас таких за стенкой полно и во дворе половина. Шоб ни одного этого твоего в наколках не было!

– Та не кипиши, мать! Я ж только откинулся. Дай неделю – я пойму, что почем.

– Работать куда пойдешь?

– Куда работать? – улыбнулся Серега. – Ну ты скажешь! Вон Толян пусть работает. Он у нас сознательный.

Братьям так и не удастся увидеться. Через пару дней Феня, вернувшись домой, обнаружит за столом сына с тремя корешами.

– Мать, садись ужинать. Я все приготовил.

Феня с удивлением смотрела на стол, где лежала порубанная кусками дорогущая крестьянская колбаса, сало в ладонь толщиной и мясной балык с Привоза, сыр, брынза, пару банок рыбных консервов… Конечно, несколько бутылок водки… Феня как чужая присела на край собственного стула.

– Мать, ты не стесняйся, ужинай чем бог послал, а потом нам с корешами перетереть надо.

Ошалевшая Феня машинально взяла кусок колбасы.

– Давай и рюмашку для аппетиту.

Серега через четверть часа сунет матери червонец:

– Мам, пойди в кино. Нам серьезно поговорить надо. На кино хватит? Вон в «Серпе и молоте» сеанс скоро.

Феня настолько была ошеломлена всем происходящим, что с десяткой в руке так и вышла на двор и уставилась на деньги.

Как ее непутевый сын враз раздобыл еды на две ее зарплаты да еще и кинул десятку на кино, она даже не представляла, а точнее – совершенно не хотела знать.

Она посмотрит кино, сдачу засунет поглубже в лифчик и явится домой с заготовленной речью. Но воспитывать будет некого – Серега и незваные гости уже исчезнут, оставив полный стол еды и окурков.

Он будет появляться дома набегами. Через неделю притащит разбитную размалеванную деваху и усадит себе на колени.

– Мать, знакомься – невеста моя! Танюха!

Феня, ввалившаяся после смены, посмотрит на хихикающую Танюху и на свою помятую кровать.

– Я ж сказала: баб своих ко мне в дом не водить! Таких невест по рублю за ночь. Мне теперь что, керосином постель облить?

– Я ж говорил, она суровая женщина. Но что поделаешь. Родителей не выбирают. Пойдем мы, – хмыкнул Серега.

В следующий раз он ввалится среди ночи и упадет спать на свою койку в уголке.

Утром, почесав кудлатую голову, спросит у надутой Фени:

– Может, ты хочешь чего? Может, что надо?

– Ты где деньги-то возьмешь?

– Мать, тебе дело? Мужик добычу принес – бери, радуйся. И не спрашивай. Может, чего купить, пока ты на работе?

– Яиц купи, – примирительно ответила Феня, – десяток.

Серега явится за полночь подшофе, но с упакованным лотком отборных яиц.

– Ты шо, с ними гулял весь день? – хлопала глазами сонная Феня.

– Ну ты что? Я ж фартовый пацан – зачем мне чужие яйца? Своих хватает! – заржал Сережка, опуская лоток на стол.

Феня прошлепала босыми ногами к столу.

– И крупные какие! Ты где их взял, шибеник?

– Купил!

– Ночью?

– А шо? В ресторане свои люди – мы красиво посидели, потом я попросил человечка сделать матери лоток яиц по высшему разряду, и с черного хода вынесли! Так что, мать, яйца у тебя козырные, прямиком из ресторана «Юбилейный» с Дерибасовской!

Пока Феня, потеряв дар речи, смотрела на яйца из ресторана, Серега, покачиваясь, завалился в кровать.

– Ты сколько ж за них дал?

– Четвертак.

– Сколько?!!!! Они же три шестьдесят стоят.

– Мне для матери ничего не жалко, – пробормотал Серега и захрапел. А Феня проплакала над «золотыми» яйцами полночи. Как можно было такие деньжищи отдать, она не понимала.

Но ее беспутный сын был прав – не жалко. Он их не зарабатывал на заводе или в рейсе. Серега не зря провел пять лет на зоне, где стал вполне приличным карманником-щипачем, и дело это ему нравилось.

Гулял он красиво, но недолго, и снова присел, не дождавшись каких-то пару дней прихода Толика из рейса.